- Эй, вы чьих таких будете? Не иначе, как пластуны запечные? - окликнул солдат со второй двуколки.
- Второго красноармейского полка, - кратко ответил дядя Василий.
- А где ж ваш Первый?! - захохотал ездовой, понукая усталую кобылку.
- Те уж пятки показали, живехонько растараканились, ушлые, - немедля пояснил его любознательный попутчик.
Оба - и ездовой, и его сосед, вольготно разлегшийся на мешках - имели не по погоде румяный, веселый вид. Видать, повезло служивым, разговелись водочкой или тем жженым "ликером", что латыши на обмен носят.
Дядя Василий в сердцах сплюнул в мокрое серо-желтое месиво снега на дороге.
- Ты похаркайся, похаркайся! - обернулись с повозки. - Германец прямехонько за нами прет. К вечеру ты у него и не так проплюешься. Бросайте повязки да тикайте до дому, дурни пскопские!
- Езжай, советчик, - побурчал в усы дядя Василий.
Обоз закончился, потянулась колонна истомленных стрелков, месила дорожную грязь сношенными разбухшими сапогами. У этих и спрашивать нечего - злы, усталы, да и нет среди них пулеметчиков.
Красноармейцы топтались у обочины. Задача понятна, выполняй ее, хоть кровь из носа. Да как?!
Дорога от поворота до спуска забита серой фронтовой толпой - уходят перепутавшиеся стрелковые роты. Час назад батарея трехдюймовок проволоклась. Куда вот драпают? Эх, до окраины Пскова полверсты, а в городе ни единой исправной пушки. Задержать бы батарею, развернуть, да где там! Обматюгают, а то и прикладом...
- Вон, глядь, опять двуколки. Может и пулеметные, - обнадежился Гришка.
- Глянем, - проворчал дядя Василий.
Третий член команды добытчиков - Пахмутьев - ссутулился и молчал. Вовсе сник агитатор. Все верно, это тебе не митинги в "Доме свободы" проводить. Фронтовые роты уж которую версту по слякоти маршируют - таких словесным напором да красноречием сходу не проймешь.
Фронта больше не было. Как третьего дня, внезапно прервав перемирие, надавил германец, так и покатился в тыл Северный фронт. Мимо города и дальше, дальше, в тылы. А куда дальше? К Петрограду немца уводить? Авось устанет и не дойдет? Понятно, мерзнуть, обратно в окопы садиться и башку под пулю подставлять никому не охота.
Боец 2-го красноармейского Григорий Твердыкин войну с игрой в "казаки-разбойники" не путал. Не первый день на войне. Ну, второй день, да. В полку числился уже почти неделю, - влился с псковским рабочим пополнением. Давеча у Малохолмского моста в настоящем бою побывал. Не особо славный боевой путь? Так начинать с чего-то нужно.
Для своих четырнадцати лет Гришка был весьма трезвомыслящим и рассудительным парнем. За то и числился посыльным при штабе батальона - зачислен хоть и по знакомству, но не для безделья. Пусть ростом не вышел, зато плечи широкие, рабочие, -- винтовку с патронташем не хуже кого другого мог унести. Винтовки, правда, пока не имелось. Оружия в полку маловато, посыльным оно достается не в первую очередь. Что понятно, но слегка обидно. Впрочем, Гришка не из нервных гимназисток - помнил, что на обидчивых воду возят. И знал, что польза делу от товарища Гр. Твердыкина есть и будет.
Родной Псков знал юный боец как свои пять пальцев и даже лучше. В малолетстве - бегал то рыбу удить на реке Великой, то у Детинца и Плоской башни клады искать, а с десяти лет Гришку к делу приставили - когда удача улыбалась, так заказы от "Даберъ" разносил, а в негустые без-заказные дни ловчился корзину с рынка помочь доволочь, а то поленницу во дворе переложить. Отца еще в четырнадцатом году на фронт забрали, убит. Маманя..., эх...
Осиротели с малой сестрицей. Тетка не злая, не обижала, да только у нее своих трое мал-мала меньше. Ничего, революция грянула, обнадежились, вот только проклятая война никак подыхать не соглашалась.
Дядя Василий решительно шагнул к повозке, понизив голос, спросил:
- Служивые, часом не с пулеметной команды будете?
Солдат в нахлобученной почти на нос папахе что-то пробурчал. Дядя Василий зашагал рядом с повозкой, оскальзываясь в месиве...
У Гришки екнуло сердце - неужто выгорит?! Пружина нужна была позарез - в полку три пулемета, да два из них только на парад выкатывать - у одного ленту заедает, у другого возвратная пружина лопнутая. Вот вроде ерунда - подумаешь, пружина! А вот из-за такой хитрой загогулины ударная сила полка, считай, на треть слабеет.
Дядя Василий на обочину вернулся быстро и в сердцах сказал:
- Торгуется, сукин сын! Загнул, как за пять пудов муки. Тьфу! На что ему та пружина? Может и врет, стервец, нету у него ничего?
- Наверняка врет, - оживился Пахмутьев. - Идемте, товарищи, в штаб. Нет здесь пулеметчиков. А если и были, то все хозяйство при бегстве бросили. Сами взгляните - какие уж тут пружины?
Действительно, растянувшиеся серая колонна на армию не шибко походила. Частью стрелки и винтовок не имели, не иначе вещмешками от немцев обороняться рассчитывали.
Вообще-то изнутри война оказалась не совсем понятной. Вот вчера, к примеру. Только сгрузились из вагона, заняли окопы у насыпи. Гришка и успел в сумраке лишь мост рассмотреть, что охранять приказано: уже пуржило, темнело на глазах. Послали со вторым взводом связь установить. Тут крики, взблески выстрелов в белесой пелене, бойцы бегут обратно к насыпи. Столкнулся с незнакомым красногвардейцем Гришка, в заметенный окоп оба бухнулись, лед хрустит, вокруг бегут... Мешая друг другу, выбрались из мерзлого капкана - солдат орет, глаза аж вылазят:
- Немцы! Немцы!
Вот честное слово - не от криков и стрельбы, а от этих глаз безумных, сердце куда-то в сапог бухнулось, да там, в промокшем голенище, трепыхаясь, засело.
Птицей Гришка догнал бегущих. Только и мелькнула мысль, что хорошо в посыльной должности - без винтовки бегать куда как сподручнее. Все шире рассыпалась беспорядочная стрельба, глухо, из-за реки, должно быть, донеслась пулеметная дробь. Кто-то из бегущих вскинул винтовку, выпалил, не глядя, за спину. Истошно загудел паровоз, бойцы лезли на платформы, с перепугу спихивая товарищей и мешки с песком. Короткий эшелон набирал ход, спеша уйти от выстрелов. На платформах со стыдом и облегчением ругались...
Вот как понять: бой это был, или не бой? Да черт его знает, иначе чем скоропостижной Содомом и Гоморрой не обзовешь. Где свои, где чужие? Сперва казалось, что на платформе ни единой знакомой рожи - но, нет, разобрались - и свои, и из той роты, что мост до смены охраняла. Живенько все оттуда подхватились, этого не отнять.
Катил эшелон обратно к Пскову, дремал боец Твердыкин, прижавшись спиной к чьей-то костлявой спине. Мерзнуть не мерз - благо шинель "на вырост" досталось. Но тошно было. Мало понимал Гришка в военном деле, но получалось, что отдали мост германской разведке целеньким, с натопленной сторожкой, обжитыми окопами, да теплыми чайниками и котелками. А сколько там врага было, то как хочешь, так и считай.
Вот и сейчас - как же так? Столько амуниции и снаряжения мимо прется, а, поди, возьми. Странная у войны арифметика.
- Вовсе и материал сгнил, и нитки лопнули, - молвил дядя Василий, глядя под ноги проходящих солдат. - Нету армии. Заново кроить и сшивать нужно.
Гришка вздохнул. Дядя Василий - человек спокойный, рассудительный, да его опыт кожевника здесь разве к месту? Что тут кроить, если уходят и уходят? Чужой город Псков для этой серой живой ленты, не здешние они солдаты. Бессознательные. Они домой хотят, и плевать что Россия новая, свободная, рабоче-крестьянская, что здесь, что там, у поворота...
Заканчивался рваный серый хвост, тащилась санитарная фура, за ней еще группка солдат, несколько всадников. Офицеры... В смысле, граждане ротные начальники.
Гришка знал, что на обочине бойцы 2-го красноармейского выглядят смешно. Неуклюжий дядя Василий в шинели и цивильной шляпе, Пахмутьев, на котором шинель вроде бы и щегольски подогнанная, новенькая, нынче потеряла всю свою пригожесть. Да и сам Гришка... Тут как не подпоясывайся, все равно в просторном и необмявшемся малость похож на мелкого дьячка, и еще хорошо что не на попадью.
- Наряд 2-го красноармейского полка, - сухо сказал дядя Василий, глядя на всадников снизу вверх. - Посланы к вам с требованием.
- С пламенно-революционным, сугубо кумачево-большевистским, бескомпромиссным требованием? - насмешливо уточнил высокий офицер в мохнатой папахе.
- Оно, требование, техническое, потому без партийной платформы, - сдержанно объяснил дядя Василий. - К городу подходят германцы...
- Да неужели?! - издеваясь, удивился офицер.
- Именно так, гражданин батальонный командир. Полк занял оборону, город мы защитим. Но у одного из пулеметов испорчена возвратная пружина. Можете помочь?
Офицер лишь цыкнул зубом, и всадники тронули коней.
- Понятно, - сказал им в спины дядя Василий, - до конца, значит, стухли-разложились? Гнилью от вас несет, пусть и белокостной, а гнилью! Погоны сняли, попрятали, да и совесть туда же прибрали. Схоронили в кружевной платочек, так, вашбродь?
- Рот закрой, дед, - не оглядываясь, приказал высокий, - в былое время я б тебя...
Дядя Василий лишь крепче сжал ремень винтовки.
Второй всадник в опутанной портупеей бекеше, оглянулся:
- В кружевной, говорите, гражданин красноповязочник? А то, что мы в окопах три года вшей кормили, не иначе лишь белизны тому платочку прибавляет, ферштейн?
- Я службу уважаю, - угрюмо заверил дядя Василий, - да только немец с вашим ферштейном уж на подходе. Город бросаете, так хоть запчасть дайте, не злобствуйте.
- У нас приказ управарма-двенадцать, - поигрывая желваками обронил всадник, глянул на Пахмутьева, на Гришку, поморщился.
Вот это было обидно.
- А чего вы кривитесь? - хрипло спросил Гришка. - Какие есть. Ни фига не кавалергарды, ну! Вы кривитесь-кривитесь, чего уж вам. Лучше б наган мне отдали! Вам ремень косит, а я бы весь барабан по германцу точно высадил.
- У меня не наган, - усмехнулся углом рта офицер и взглянул на дядю Василия. - Слушайте, вы же человек немолодой, солидный, разумный. Заканчивайте эту клоунаду и ступайте по домам. Мальчишку пожалели бы. Немецкие разъезды в часе езды. Там летучие отряды с бронеавтомобилями. Наскочат, не разберут, что тут инвалидная команда.
- Паренек правду сказал - стоим какие есть, - отрезал дядя Василий. - Езжайте, вашбродь, догоняйте своих. Без вас как-нибудь обойдемся.
Офицер кивнул, достал портсигар, неспешно сунул в зубы папиросу и тронул коня.
- Контрреволюция и гниль, ничем их не проймешь, - покачал головой дядя Василий, сворачивая самокрутку и глядя вслед колонне. - Мертвяки.
- Пойдемте, товарищи. Безнадежное же дело, - заныл Пахмутьев.
Шлепая по грязи, от колонны рысью возвращался коренастый солдат:
- Вы, что ли от пулеметчиков? Тю, дурни! Тикайте, немец на хвосте, скоро здесь будет. Вот - велено передать!
Дядя Василий с удивлением принял фанерный, с ременной ручкой, ящичек:
- Никак пружины? Офицерик, что ли смилостивился?
- "Офицерик"?! - возмутился солдат. - Язык-то подбери! Поручик двух "георгиев" имеет! Я под его началом год в разведывательной команде ходил. Эх, болтаете невесть что, деревня!
- Ишь ты, в смазке, в бумаге промасленной, прям как с завода, - дядя Василий закрыл ящичек. - Так, Гришка, теперь нам в полк, и лучше напрямки!
***
Провел Гришка добытчиков по первому разряду - напрямую к Иркутским казармам, хотя товарищи и накряхтелись, скатываясь по заснеженному склону оврага. Казармы были пусты, оказалось, свои заняли оборону на Гоголевской. Город опустел, улицы, людные еще утром, вымирали на глазах. Ветер носил над улицами листы сожженных штабных карт - кружились, что те вороны.
Безумный это оказался день. Мотался Гришка по городу, да почти тщетно. Опустела, едва начавшись возводиться, баррикада у Ольгинского моста, исчезали заставы и заслоны. Понятно, на разложенную старую армию никто не надеялся, но имелся в городе крепкий костяк: и подразделения 2-го красноармейского, и авторота, и сознательные бойцы артиллерийских мастерских... Да та крепкость оказалась самую малость преувеличенной. Куда не кинься - пусто. Имущество разбросано, костры тухнут, а люди - тю-тю. А вроде сплошь свои оставались, проверенные. Удивительно. Ладно бы шалые дезертиры с фронта - третьего дня предисполкома прямо на митинге у Дома Свободы застрелили. Только и успел: "Товарищи, Отечество в опасности, а вы военную амуницию кому попало распродаете" -- и на - бабах в спину! Нет, верно, раз сгнило, то к совести призывать бессмысленно.
Впрочем, не имелось худа без добра - попались посыльному аж две винтовки, пришлось даже выбирать, какая лучше. Лишнюю трехлинейку и все подсумки с новенькими пачками патронов упереть на себе не имелось никакой возможности. Гришка закинул лишнее богатство за забор. Подобралась еще и добротный солдатский картуз, но в морозец уши подороже щегольства будут. Со вздохом положил посыльный фуражку на чье-то крыльцо, поправил свой заячий треух, да припустил дальше.
С Товарной вернулся Гришка уж совсем не чуя ног. На углу Гоголевской свои еще были: стоял взявший на прицел улицу пулемет, теснились у костра красногвардейцы, хрипло орал товарищ Мартнюк. Гришка доложил, что у моста и станции никого из своих не нашел - не особо удивив командира, потом пропихался к огню, согрел озябшие руки.
- Ну что там, германца еще не видать? - спросил высокий солдат - его Гришка слегка знал - из охраны телефонной станции товарищ.
- Не-а, не видать. На Череха стреляли, но то скорее так, для мандража.
- Не удержимся, - вздохнул кто-то, - почти все драпанули, Дом Свободы нараспашку стоит.
- Сдрейфил? Броневик нам обещали в подмогу прислать. Собьем разведку, живо призадумается немец. Ему под пулеметы переть тоже никакой охоты...
Про стратегические мысли немцев Гришка ничего сказать не мог - собственная голова одним единственным было занята - жрать хотелось просто нестерпимо. Решив, что посыльные тоже люди, небось не старые времена, чтобы голодом бойцов морить, вперся Гришка в штабной дом. Тут повезло - без разговоров дали едва начатую банку мясных консервов, краюху хлеба, кружку кипятка.
Банка оказалась вполне приличного объема - едва совладал. С кипятка, сытости и близости печки потянуло в сон...
Должно быть оттого, что который день бегал по улицам ошалевшей барбоской, город и приснился. Запсковье, пыльное, жаркое лето, знакомый забор фабрики Мейера. Едкие запахи, что над цехами неизменно клубятся. Сгубил тот льнотрепальный ад мамку, скоротечная чахотка сожгла в три месяца...
Проснулся Гришка в тоске и поту - какой-то дурень в печку поленьев насовал, припекало как в бане. В соседней комнате шел разговор:
...- А что я сделаю?! Какими коврижками и посулами людей привлеку?! Нас тут с гулькин нос осталось! Из Петрограда подкрепления нет, железнодорожники саботируют. Сдадим мы Псков, как не крути! - страшным полушепотом орал Иванов.
- Так и сдавайте, - нагло хмыкнул кто-то в ответ, - что толку на улице торчать? Столпились как бараны. Вы знаете, кто такие бараны, гражданин командир автороты?
- Знаю, гражданин бывший поручик. И что теперь? Бечь без оглядки?
- Все же у вас люди. А кровь людская - не вода!
- Город без боя сдать предлагаете? Так мы не полковники штабарма, чтоб сигарки покуривать, да ухмыляться свысока, в тыл на моторах отбывая. Наш это город!
- Желаете окропить кровью псковские улицы? Героично. Бог в помощь, да только не один вы здесь. Немцы остатки вашей автороты и этого, с позволения сказать, 2-го красноармейского, в пять минут положат. Нельзя же так бездарно, товарищ ротный! Рассредоточьте хотя бы своих стрелков. Или окончательно разбежится р-р-революционная гвардия?
- Слушай, вашбродь, а ведь у тебя у самого два штыка за спиной, да и у тех рожи злодейские, - злобно напомнил Иванов. - Ты бы батальон привел, потом насмехался.
- Увы. Стрелки со мной из охотников-разведчиков, иных желающих не нашлось. А что у вас, ротный, у самого в резерве есть? Поскольку эта скромная толпа, что на улице - вообще не в какие ворота. Просто смешно.
- Броневик должен подойти. Где-то латыши и ударный батальон, но хрен их знает....
Нашарив остывший чайник, Гришка выглянул из-за печки. Спину наглого офицера посыльный уже видел - очень знакомая спина, да и бекеша, перекрещенная ремнями, приметная. Не выдержал, значит, поручик, завернул в город глянуть, не потеряли ли его пружины.
- Артиллерией не порадуете? - покачивался на каблуках офицерик.
- Отчего ж. На складе аж с дюжину орудий насчитается. Только расчетов нет, часть орудийных замков в клозете на Иркутском плацу утоплена, а остальные вообще неизвестно куда испарились. Снарядов - не единого. Вчера, что успели в Петроград угнали, артмастерские тоже эвакуировали. Всё - паровозов нет, железнодорожники деру дали. Два товарных эшелона у Лопатино застряло, да еще вагоны у пироксилиновых складов бросили. Говорю же, саботаж наглейший. Имелась мысль рвануть, что не увезли...
- Ротный, ты не спеши, давай поподробнее, - оживился поручик.
- Саперы у вас есть, что ли? Да туда, к складам, уже не проскочишь. Немцы по путям прошли, мне сейчас со станции телефонировали.
- Вагоны далеко от станции?
Гришка отставил чайник и, не подходя к двери, сказал:
- Ежели надо, покажу.
- Тьфу, черт, что ты там пригрелся, да слушаешь втихомолку? - возмутился Иванов.
Повел Гришка отряд через Заглебские переулки. Шли в густеющих сумерках - проводник впереди, за ним пятеро, выстроились не табунком, а цепочкой, да еще настойчивый поручик велел дистанцию держать, к друг другу не жаться. Снегу в глухих огородных переулках было изрядно, Гришка упорно протаптывался, чуя, как вновь набивается снег в голенища. Валенки так и не высохли, ноги стыли, зато вверху вообще запарился. Хорошо, винтовку приказали оставить. Гришка-то буркнул "еще чего", но на него этак глянули... В общем, да, без ружья сподручнее. Тем более, болтался на шее юного бойца медный провод, свернутый желтым тощим хомутом. Сейчас этот провод, может, и поважнее пулемета. Еще бы в горло не норовил кольнуть...
Остальные бойцы нагружены были изрядней: оружие, инструмент, батареи - черт его знает, что за батареи, зовутся "двойные элементы системы Попова", раньше Гришке такая электротехника и на глаза не попадалась. В общем, по снегу с таким грузом не особо побегаешь. Дядя Василий уж сопел вовсю, покашливал. Хотелось сбавить ходу, но поручик негромко, но резко подгонял в спину:
- Шире шаг, гражданин юнкер.
- Чего это я "юнкер"? Никакой я не юнкер!
- Виноват, товарищ вольноопределяющийся красный следопыт. Обидел по дореволюционной убогой привычке. Ты шагай поживее, опоздаем - напрасная прогулка получится.
Легко сказать "поживее". Тут уж хочется сесть в снег, да дух перевести. Может и напрасно окраиной повел, проскочили бы напрямую по улицам...
На улицу все равно пришлось выйти. Тянулись заборы, затаились темные дома. Сейчас перекресток, потом мимо "Галантереи Гиллера"...
- Стой!
Словно шепот и пхнул в спину - Гришка с размаху сел в сугроб у забора. Рядом присел на одно колено поручик - винтовка наизготовку, прищуренные глаза блестят.
- Чем пахнет, следопыт?
Гришка принюхался:
- Ну, дымом. Печи же. Да еще с станционных тупиков несет - там продовольственные склады догорают.
- "Дымом"... Понятно, что дымом, - ноздри курносого офицерского носа вдумчиво втягивали воздух. - А если поближе? Уж не курят ли?
- Есть у людей такая странная привычка - в пасть дым нагонять, - признал Гришка.
- Язвить изволите? Ты, значит, не дымишь, Григорий? Это правильно. Но в сортах табака полезно разбираться. В разведке, товарищ следопыт, ерунды не бывает.
Гришка попытался принюхаться, но уж сильно разными дымами тянуло. И навозом, кстати, тоже.
Со спины неслышно подкрался один из пришедших с поручиком охотников:
- Немецкий табачок, об осину его...
- Без сквернословия, Михей, не в траншее скучаем, - предупредил офицер. - А что там у нас за углом, а, товарищ следопыт Григорий?
- Дык дом купца Ехлакова. Лавка там имелась, конюшня, но позакрылось с год уже... Сторож живет.
- Похоже, сторожу уже компанию составили. Обходить далеко? А то напоремся с ходу.
- Далековато, - признался Гришка. - Можно через дворы, но там кобели цепные...
- Понятно. Михей, глянь навскидку. Похоже, разъезд немецкий, решили согреться. Если часовой у ворот...
- Ежели один, так что ж ему... Вот если парный пост, нашумлю, - солдат ловко скинул с плеч лямки набитой котомки.
Поручик принял мешок и винтовку:
- Поосторожнее.
- Сделаем, не впервой, - в руке пластуна мелькнул странный бебут - короткий, грубоватый в своей простоте и оттого почему-то особенно жуткий. Гришке подобных диких клинков видеть не приходилось - невольно поежился.
Михей сунул за пояс на спине обтертый до блеска солдатский наган и легко, словно коренастая кривоногая кошка, скользнул к углу.
Вот как этак можно ходить, что даже снег не скрипит? Истинный фокусник.
- А ножик у него где? - потрясенно прошептал Гришка.
- В рукаве. Помолчи, следопыт...
Михей присел у угла дома, осторожно выглянул. Не оборачиваясь, сделал непонятный знак, выждал еще мгновение и исчез за углом.
Потянулась тишина - сердце Гришки опять соскользнуло в валенок - похоже, вся тяжесть страха имеет привычку где-то там, у правой пятки сосредотачиваться. Эх, томительно. Вдали у станции постреливали - издали казалось, словно жерди с маху ломают. Из-за угла донесся едва слышный свист.
- Живо!
Гришка, подброшенный офицерской рукой, заячьими прыжками преодолел перекресток. Поручик уже дышал за плечом:
- Не останавливаемся!
Бежали дальше... Гришка попытался вспомнить - лежал ли кто у Ехлаковских ворот, или показалось, и один Михей там хоронился? Но думать было некогда - охотник уже догнал отряд, перехватил свою винтовку и мешок. Остальные пыхтели сзади - и дядя Василий, и Кузька, - клепальщик с котельной мастерской, бежали при последнем издыхании. Но до складов оставалось всего ничего...
...- Здесь, - Гришка указал на добротный забор за пустырем, - там вот пути, а рядом центральная караулка. Вагоны, вон они, должно быть...
- Понятно. Что ж, следопыт, теперь дуй к штабу... - поручик, уже забывший о проводнике, приценивался взглядом к складам.
- Это как вдруг к "штабу"?! Пока вел, значит, нужен был...
- Григорий, ты не доводи людей до греха, на подзатыльник не напрашивайся, - прохрипел дядя Василий. - Сказано к штабу, так и ступай.
- Не пойду! Чего там в штабе?
- Ступай, ступай. Доложишь Иванову, что на месте мы.
- Он и сам догадается.
- Тьфу, дурень! Ты на войне или как?! - взъярился дядя Василий.
- Ежели я на войне, то как мне без винтовки бегать?! А ежели на германцев наскочу?
- Тогда соплями шмыгай и вопи "их бин киндер!" - с ухмылкой посоветовал Михей. - Шинель вот только скинь...
- Сам такое ори! А шинель не ты мне выдавал!
- Спокойнее, Григорий, - посоветовал поручик, - ты, братец, нас довел, и задачу свою выполнил. Дальше будешь за спиной торчать и глазеть? Или ты минер, электрик, разведчик опытный? Тут не в бирюльки играют и не синематограф бесплатный. Так?
- Так, - мрачно согласился Гришка, - но что ж мне тогда труса праздновать, что ли?
- Следующую задачу выполнять. Без нервов. Война - это работа. Доложишь, а если там понадобиться кого-то куда-то провести или вывести, так кто, если не ты? А если взорвать что-то очень хочется, так иди на минные курсы, еще успеешь набабахаться. Иди, и не вздумай на немцев натыкаться. На-ка вот...
Гришка глянул на сунутый ему крошечный пистолетик.
- Как дитю гостинчик в подарок? Не нуждаюсь!
- В подарок и таскал, - усмехнулся поручик, - игрушка, пусть и настоящая. К бою малопригодна, а карман оттягивает. Подаришь барышне какой-нибудь. Только смотри, чтобы барышня была неглупа и хороша собой!
Прорысила короткая цепочка взрывников к складу, а Гришка смотрел вслед, ежился на снежной сырости. Несправедливо получалось, но ведь правда, ничего нужного не умел боец Твердыкин. Еще и недели в армии не прошло, где тут толком научишься?
Вернулся на Гоголевскую благополучно - дважды видел немцев, а потом наскочил на троих заплутавших красноармейцев, вывел к штабу. Скоро и германец пожаловал. Началась перестрелка, проскочил для поддержания духа наш геройский броневик типа "Рено". Постукивали винтовки, поочередно вступали пулеметы, изредка щелкали о стены пули. Гришка лежал за столбом, боролся с непослушным затвором винтовки и старательно пулял туда, куда, казалось, нужно пулять. Осмысленности в сем ночном сражении было не то чтобы много, но все ж разумность имелась. Немцы норовили подступиться по Кахановскому бульвару со стороны вокзала, и нужно было этому делу воспрепятствовать.
А в 20 часов 55 минут сверкнуло над городом, дрогнула земля, посыпались сосульки с крыш, а потом долетел давящий на уши гул. Взорвали все-таки!
Взрыв проходной казармы огнесклада вызвал детонацию двух товарных вагонов, груженых динамитом, пироксилином, ракетами, жестянками с толом и дымовыми шашками. На месте исчезнувшей проходной зияла воронка глубиной метров в шесть, близстоящий барак караульного помещения снесло дочиста. Момент для подрыва был выбран идеально - противник подходил по старой дороге от Поклонной горки. Немцы, общей численностью около тысячи двухсот штыков, двигались двумя группами, с интервалом около 350 метров. Первая группа противника была уничтожена полностью, вторая частично - остались и раненые с контуженными. Пространство вокруг исчезнувшей проходной было усеяно частями разорванных людских и конских тел, весь этот ужас густо присыпала копоть и сотни неразорвавшихся, рассеянных из вагона детонаторов.
Останки погибших собирались немцами несколько дней. Захоронение производились на Немецком кладбище, где позже было поставлено два памятника. На мемориальной доске значилось: 206 рядовых, 34 унтер-офицера, 30 офицеров[1].
Разумеется, этих деталей Гришка и его товарищи в тот памятный день не знали. Псков был освобожден от немцев лишь 25-го ноября тяжкого 1918 года, а комвзвода Григорий Твердыкин приехал на побывку, повидать сестру, тетку и прочих родичей, гораздо позже - лишь осенью 1922-го.
Что случилось с дядей Василием, поручиком и прочими охотниками, Гришка так и не узнал. Они ли так ловко рванули вагоны или кто другой постарался - неизвестно. По слухам, в ту ночь немцы окружили кого-то на холме Братской могилы[2] и добивали до утра, но были ли то наши знакомые или иные отходящие русские бойцы - сказать невозможно. Бой за Псков вели разрозненные части отступающих 70-й пехотной, 15-й кавалерийской дивизий, двух ударных батальонов старой армии, латышских стрелков, красногвардейских рабоче-солдатских отрядов из Петрограда. Где-то рядом отходили солдаты и офицеры 15-го Украинского гусарского, 15-го Татарского уланского, Копорского пехотного полков, иные разрозненные, потерявшие командование группы бойцов - отходили и огрызались, пытаясь остановить немцев.
И Гришка тогда вел городские арьергардные бои. Ночью перестрелка не утихала, но упорные германцы нащупали слабину и пролезли к Летнему саду. Около четырех часов утра товарищ Иванов приказал отходить. Тут Гришке повезло и не повезло одновременно: когда в единственную машину загружали пулеметы и остальное вооружение, оставшееся при штабе ревкома, охранником в кузов закинули товарища Твердыкина, в качестве самого легкого бойца. Так что, драпануть пришлось со всеми удобствами, а не повезло, потому что утро выдалось ясное, холодное - здорово промерз и простудился юный красноармеец.
Болел в те бурные годы товарищ Твердыкин не только простудой, но и всякой иной гадостью, включая тиф, но долго хворать не позволяла обстановка, ибо неистово мотало Гришку по городам и фронтам, довелось даже в Киеве на командирских курсах учиться, но не особо долго - кинули курсантов навстречу петлюровцам, и не довелось Твердыкину дослужиться до комполка.
Гражданская война - гадость похуже любой иной. Политической сознательности в Гришке имелось под стать происхождению и жизненному опыту - по самое горло. Контрреволюцию уничтожал недрогнувшей рукой. Но ежели имелась возможность не уничтожать, так и не стрелял. Пусть перековываются - идейная правда, она свое возьмет. И еще - очень не хотелось Григорию в штыковой или на прицеле пулемета узреть курносую физиономию поручика. Да и на того Михея - лихого охотника-разведчика - не особо хотелось налететь. Вначале здраво рассуждал красноармеец Твердыкин, что шанс самому у них на мушке оказаться куда как пожирнее будет. Потом, конечно, еще бы посмотрели, чья возьмет, но все равно... Очень надеялся Гришка, что если живы знакомцы, то по нужную сторону фронта оказались. Ну, или хотя бы просто живы.
Война штука надоедливая и утомительная, потому в 24-м году комзвода Твердыкин ушел на гражданскую жизнь, о чем ни разу и не пожалел. Съездил опять же в Псков, родичей проведать - святое дело! Ну и имелась еще причина. В давешний свой приезд с удивлением отметил Григорий, что сестра порядком выросла. Да и ее подружки тоже. Удивительное дело. Особенно Зинаида. Имелась мысль остаться в родном Пскове, но имелось и направление на рабфак в Москву. В общем, через годик Зинаида в столицу перебралась. Жилось небогато, но хорошо.
Инженером-практиком Григорий стал по зову сердца. Установка вентиляционного оборудования для очистки производственных помещений, это конечно не подрыв вражеских колонн, не пение арий в Большом театре и не полеты к Северному полюсу. Но однозначно нужное дело!
Псков навещали регулярно. Гуляли с Зинаидой и детьми по городу и мелькала мысль откопать памятный боевой клад. Сын был бы счастлив. Но к чему нам браунинги, даже карманные, в мирное время? Зина определенно бы не одобрила - она хоть и статная и умная, на за "барышню" могла и крепко возмутиться. Ну его к черту, тот пистолет, лучше с удочкой на берегу Великой посидеть.
Вспоминался тот изящный пистолетик Григорию Андреевичу и гораздо позднее. Вновь пришлось уходить от немцев, и хоть случилось то летом, и гораздо южнее, сложились те недели еще сложнее. Раз за разом выходя из окружения, обессиливал уже не юный воентехник Твердыкин так, что хоть садись, да пулю себе в висок пускай. Но наган был уже пуст, а корячиться, ловчась сунуть себе в рот ствол винтовки и затылок разнести, не позволяло инженерная гордость. И подгонял Григорий обессиленных бойцов:
- Не останавливаемся, товарищи. Поживее, пободрее. Бывало и хуже. Война - работа тяжелая, но нам не привыкать. Помнится, в восемнадцатом...
Память, опыт и уверенность - вот что армии нужно позарез. Ничего не забываем, слабины не даем. Германца останавливали, фашистов туда же, и вообще всех кто к нам полезет.
Вспоминалось. Многое вспоминалось.
Под Оршей в рукопашной зарубил двух немцев саперкой, и, глядя в перекошенное лицо мертвого унтера, сказал:
- Их нихт бин киндер.
Да, с изучением языков не особо складывалось. Ну ничего, фриц и так понял - чего тут непонятного?
В окружение попадал еще дважды, ранение, госпиталь, потом Воронежский фронт, 2-й Украинский, З-й Белорусский... Снова ранения, медаль и два ордена, майорские погоны. Окончание войны встретил в Кенигсберге - работы по профилю там оказалась просто прорва. И что за судьба - куда не ткнись, везде тебе противостоит сумрачный немецкий гений, то с танками, то с конструкторскими заморочками?
Ничего, справились. Не со всем, и не окончательно, ну так работа же. Разве она кончается?
Жил, работал Григорий Андреевич, давно вернулся в Москву, внуки уже подросли. Как-то, уже на пенсии, довелось глянуть интересный телесериал. Может, малость и приукрашенный, но интересный. И спокойно говорил там главный герой: "мы псковские, мы прорвемся!"
- Вот он, правильный реализм нашей жизни! - сказал старший Твердыкин, коту и своему первому правнуку. - Вы, граждане, хоть и насквозь якиманские москвичи, но про истоки должны помнить. Пусть мы и не в первом полку служили, пусть и не кавалергарды, но без нас никак!
Мальчишка согласился, кот, хотя свои собственные кошачьи корни представлял слабо - тоже.
Сто лет прошло. Эх, где тот февраль 1918-го... Кто-то помнит, кто-то забыл, кто-то спорит, что все было вовсе было. А в чем спорить? История, она многогранна - так взгляни, или этак, - все правда. Главное, не нужно тужиться, и о чем-то нарочно не забывать.
Тяжелые были дни. Старой Русской армии уже не было, новая Советская еще не сложилась - так принято считать. Но так ли это? Или имелось две армии, да, слабые, деморализованные, откатывающиеся на восток, но огрызающиеся?
Нет ничего прекраснее, чем гордиться славной, мощной, умелой, героической родной армией. Это очень правильное чувство. Вот только не бывает изначально непобедимых и легендарных армий. Армия - она живая. Порою она почти умирает, но неизменно возрождается. Возрождается через боль и позор отступлений, через хаос поражения и неудачные штурмы, превозмогая малодушие и собственную неуверенность. Вот такие дни и выпали в том памятном феврале. Впрочем, нехорошо забывать о почти безвестном январе, марте, апреле 1918-го. А чем тот день, назначенный праздником, был: рождение или возрождением - стоит ли спорить? Задумаемся и согласимся: нет и не было у нашей армии лишних, ненужных дней. Все дни - боевые, учебные и трудовые.
Но, как подсказывает календарь, день рождения требует конкретной даты. Пусть и чуть-чуть условной.
Так что с праздником, бойцы и командиры, и все-все причастные!
________________________________________
[1] Охрана и уход за захоронением субсидировались немецким посольством до 1935 года.
[2] Памятник русским воинам павшим в 1581 г. В сражении с польскими войсками короля Стефана Батория. Памятник сооружен в 1881 году.