Ван-Шаффе Александрина : другие произведения.

Весна, которая не должна была наступить

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   "Он придет и приведет за собой весну
   И рассеет серых туч войска,
   И когда мы все посмотрим в глаза ему,
   На нас из глаз его посмотрит тоска"
   "Апрель" Виктор Цой
  
   "Для того чтобы написать хорошо,
   не обязательно превращать рассказ в роман"
   из разговора
  
   Кому-то это покажется несправедливым, но я не мог допустить, чтобы в моем городе наступила весна. Я просто этого не хотел. А так уж сложилось, что одного моего нежелания было достаточно для того, чтобы весна, и правда, не наступала. Но даже в моем почти всемогущем существовании иногда случаются моменты, когда лично от меня ничего не зависит.
   В этот день я стоял на людном, содрогающемся от шума транспорта проспекте и надевал перчатки: я только что вышел из метро, а снаружи меня поджидал мороз никак не меньше пятнадцати градусов. Чтобы прохожие не толкали меня, я отошел к решетке небольшого полукруглого скверика. Внезапно на один из чугунных завитков ограды опустилась синица, - казалось, ее не пугают ни пронзительные гудки автомобилей, ни спешащие мимо люди. Я ждал, что птица вот-вот улетит... И тут синица спикировала на мою ладонь. От неожиданности я замер. И она замерла, разглядывая меня черными бусинками глаз. Птица находилась так близко, что я видел каждую черточку ее нахохлившегося тельца. На затылке перья топорщились смешным хохолком - я и не подозревал, что синицы, оказываются, бывают хохлатыми - крохотные коготки больно царапали мой указательный палец... И мы смотрели в глаза друг другу.
   В отличие от людей, которые могут забыть все, что угодно, птицы отлично помнят, что вопреки всему весна существует. И эта синица прекрасно знала, кто не пускает тепло в этот город. Ее неожиданная смелость тронула меня. Про себя я усмехнулся, - как будто что-то потеплело глубоко-глубоко внутри, сердце дрогнуло, - не такое уж оно у меня каменное... А иногда достаточно короткого стука сердца, чтобы в мире что-нибудь изменилось. Синица поняла, что я проиграл. С внутренним смущением я приготовился услышать ее снисходительное посвистывание. Но птица не издала ни звука, - просто еще раз взглянула на меня, чуть наклонив головку. Потом сорвалась и улетела - холодный воздух дохнул мне в лицо. И со всей очевидностью свершившегося факта я ощутил, что завтра утром наступит апрель. Потому что для меня (а значит, и для прочих обитателей этого города) вопреки календарю весна всегда открывалась апрелем.
  
  * * *
  
   Удивительно, но эта глупая синица оказалась права, - я сам давно уже мучительно глухо тосковал по весне. Даже по той весне, которая в этом городе непременно начинается с мокрого снега, переходящего в дождь. С беспросветной серости еще очень и очень нескоро сменяющейся голубым небом. Со знобящей мороси, от которой не спрятаться, где бы под открытым небом ты ни находился. Когда еще придет настоящая весна... А я, как заговоренный, уже бродил по пустынным улицам, вдыхая сырой, ни на что не похожий воздух пополам с выхлопными газами.
   И что заставило меня пройти через этот проходной? Случайность. Хотя это только одно название - "проходной двор", - на самом деле обычный подъезд - длинный темный коридор, соединяющий две расположенные параллельно друг другу улицы. Слева поднималась лестница. Я мельком отметил, что на ступеньках застыла девушка, а молодой человек не дает ей спуститься. Обычно я не встреваю в дела людей, - меня их проблемы не касаются. Но взгляд девушки неожиданно напомнил мне взгляд севший на мою ладонь синицы, - в нем читалась затаенная просьба. И я не сумел отвести глаза и пройти мимо.
   Не особенно задумываясь о последствиях такого поступка, я резко произнес:
   - А, скажи мне на милость, почему ты здесь находишься? Ты ведь обещала быть у зубного... Что за привычка - сочинять небылицы?
   Голосом преподавателя или дальнего родственника, обнаружившего свою подопечную в неподходящей с его точки зрения компании.
   - Прости, - с неподдельной виноватостью откликнулась она. - Я и сама не понимаю, как я здесь очутилась.
   Молодой человек обернулся, девушка скользнула мимо, и, подхватив ее под руку, я вышел вместе с ней на улицу. Бросить ее здесь мне представлялось неудобным, и я повел ее... куда глаза глядят. Она едва поспевала за моим быстрым шагом, - но не попыталась освободиться. И молчала. А я... я чувствовал теплеющий с каждой минутой воздух, как будто наполненный ее благодарностью. Господи, как же мне это не понравилось. Я не нуждался ни в чьих благодарностях. Я вообще ни в чем не нуждался.
   Потом девушка осторожно обернулась и вздохнула с облегчением: мне не нужно было оборачиваться, потому что я знал, что ее кавалер не идет за нами следом.
   - Спасибо, - тихо поблагодарила она. - Вечно влипаю в подобные истории. Потому что жалею всяких идиотов.
   - Куда тебя проводить? - сухо поинтересовался я. Мне не было дела до нее и ее историй. Но нехорошо обвинять кого-то в том, что это существо обратилось к тебе за помощью. Особенно, если ты на эту просьбу откликнулся.
   Девушка улыбнулась. Улыбка совершенно ее не красила, - скорее, наоборот. На самом деле, я только сейчас сообразил, какая же она страшненькая: маленькие глазки, большой рот, при улыбке лицо становилось похожим на маску клоуна. Какая там существует присказка насчет "завязочки пришей"?.. Мне почему-то было не вспомнить. Но это относилось именно к ней. Я внезапно почувствовал сострадание, - нелегко, наверное, жить с подобной внешностью. И, тем не менее, что-то в ее лице опять показалось до боли знакомым. Глаза или наклон головы набок?..
   И тут прозвучал ее ответ:
   - Если можешь, отведи меня туда, где расцветает сирень.
   От неожиданности я вздрогнул и чуть не выпалил первое, пришедшее в голову: "В этом городе еще нигде не зацветает сирень. И, надеюсь, никогда не зацветет". Но вовремя одумался:
   - А сад, где на сирени лопнули почки, тебя не устроит?
   - Меня устроит любое место, где пахнет весной, - согласилась она. И тут я окончательно и бесповоротно понял, кого же она напоминает мне - синицу. Ту синицу, которая три дня назад опустилась на мою ладонь. А девушка между тем добавила:
   - Знаешь, я боялась, что в этом городе уже никогда не наступит весна.
   И я с неохотой признал тот факт, что не все люди, оказывается, способны забыть. Но не ощутил угрызений совести. В конце концов, и девушка, и синица дождались, - весна наступила. А мне еще предстояло пожинать плоды моего не ко времени дрогнувшего сердца. И какими будут эти плоды, уже заранее было известно.
   - Если ты не боишься темных проходов, то нам сюда, - заметил я.
   - Ты не похож на того идиота, от которого я только что отвязалась, - она с некоторой бравадой пожала плечами, продолжая шагать со мной рядом. - Так что я рискну.
   - Похож - не похож, - усмехнулся я. - Я могу оказаться намного хуже.
   - А можешь - капельку лучше, - легко возразила она. - Во всяком случае, капельку умнее.
   Я не выдержал и рассмеялся. В ее манере разговора была почти удивляющая меня непредсказуемость. С ней было интересно разговаривать. Вот только мне уже очень давно были безразличны люди, что интересные, что неинтересные. И тем не менее с капелькой прежнего любопытства я произнес:
   - Ну, смотри.
   Мы вышли из темноты подворотни в серую промозглость дня и остановились. Садик был совсем небольшой - летом за зеленью кустов и деревьев этого не было заметно, но сейчас сквозь голые ветки кругом просвечивали кирпичные стены. Но даже в нынешней опустошенности была видна продуманность каждой линии - рука садового архитектора позапрошлого столетия (Потому что сад явно когда-то примыкал к небольшому дворянскому особнячку, сейчас перестроенному до неузнаваемости). Дома вокруг изменили облик, а сад - остался, вплоть до искусственного грота с фонтанчиком (сейчас, естественно, не работающего).
   Здесь была и сирень, и клены, и каштан, - я помнил это по тем временам, когда в моей жизни случалось лето. Как я и думал, на кустах сирени уже виднелись набухшие почки. Каштан я узнал по более светлой, гладкой коре. А вот сказать, к каким породам принадлежат остальные деревья, для меня сейчас оказалось нереальным. Я еще раз огляделся - и мне захотелось уйти отсюда как можно быстрее. Но девушка, шагнув вперед, воскликнула:
   - Смотри - крокусы!
   Как она их заметила? Но крокусы, и правда, уже распустились - белые, желтые, сиреневые, выглядывающие из-под вчерашнего еще не растаявшего снега. Меня передернуло, и через несколько минут от снега остались только грязноватые лужи. Потом и они исчезли, а из-за туч появился первый луч солнца. Какие же глупости я творил!..
   Девушка обернулась ко мне, и, прочтя в ее темных птичьих глазах вопрос, я торопливо спросил:
   - Как тебя зовут?
   - Тебя интересует мое "официальное" имя или то, как себя называю я?
   - Как ты себя называешь.
   - Птица.
   Странно, я даже не удивился. Но теперь наступила ее очередь спросить:
   - А как зовут тебя?
   - Понимаешь, - сдержанно пришлось пояснить мне, - у меня нет имени.
   Я ждал вопросов, но она молчала, по-синичьи наклонив голову. И я добавил:
   - Имя требуется, когда у кого-то возникает необходимость окликнуть тебя. А в этом городе некому и незачем меня окликать.
   - Понятно, - задумчиво ответила она. Как будто действительно понимала. Потом продолжила, глядя на оттаявшие крокусы: - Ты мне не скажешь, кто ты такой?
   - Нет.
   - А мы... еще когда-нибудь увидимся? - совсем тихо уточнила она.
   - Это зависит не от меня, - с непривычной мне честностью, признался я. Хотя - какое мне было дело до того, увижусь я с ней когда-нибудь или нет? Если подумать, я не хотел ее больше видеть. Но как раз в этом вопросе мое желание никого не интересовало.
   - А от кого... зависит - увидимся мы или нет?
   - От весны, - уже совершенно сердито буркнул я. - От весны, которая не должна была наступить.
  
  * * *
  
   В отличие от девушки мне прекрасно было известно, что наша следующая встреча не может не состояться. Весна играла с нами по испокон веков заведенным правилам. Так что мы обязаны были встретиться. И наша встреча произошла. Через день - на бульваре, по которому я в детстве ходил в школу и из школы. Когда-то на месте бульвара проходил канал, потом канал засыпали, посадили деревья, но, маленьким, я несколько лет свято верил, что, если прислушаться, можно уловить, как плещется под мостовой вода... И сейчас я с детской верой в чудеса прислушался. Но вокруг было слишком шумно.
   Я не был здесь уже несколько лет и с удивлением оглядывался по сторонам. Бульвар - тенистый летом, - сейчас просвечивал насквозь, потому что деревья почти не отбрасывали тени. Я жмурился, но это не помешало мне первым заметить свою новую знакомую. Она сидела на скамейке, отщипывая кусочки булки и кидая их голубям. И сама жевала тот же самый батон. В свете полуденного солнца девушка показалась мне совершенно другой, - но это несомненно была она.
   - Привет, - подойдя, поздоровался я.
   Девушка подняла глаза, и, пока на ее лице проступала недоверчивая радость узнавания, я отметил, что оно перестало быть для меня некрасивым. Сейчас мне уже трудно было представить, что она может выглядеть по-другому.
   - Здравствуй. Садись, - наконец предложила она. - Ты ведь конечно не искал меня?
   - Нет.
   - Я так и знала, - ей всегда нужно было улыбаться одними глазами, как она делала сейчас. Потому что от этого ее лицо становилось удивительно приятным - даже большой рот не бросался в глаза. Она продолжила, как будто угадав мои мысли: - Скажи, я кажусь тебе редкостной уродиной?
   - Почему ты так решила? - присаживаясь рядом, вежливо поинтересовался я.
   Она негромко хмыкнула:
   - Потому что... Думаешь, я не знаю, как я выгляжу? Крохотные глазки, рот - широченный, хоть зашивай. А если улыбаюсь - вообще беда, - она перечисляла свои недостатки с удивившим меня самообладанием. - Да еще эта пакля на голове.
   Девушка дернула одну из темных, слегка вьющихся прядей. И тут я увидел, что у корней ее волосы отличаются по цвету, - казалось, она имеет седой подшерсток, словно лиса-чернобурка.
   - Ты красишься?
   - Крашусь.
   - И давно?
   - Давно, - как мне почудилось, слегка напряженно пояснила она. - Я с семи лет - седая.
   - А от чего ты поседела? - мне не следовало задавать ей этот вопрос. Не потому, что я мог обидеть ее, а потому что вообще не следует задавать вопросы, на которые не хочешь получить ответы.
   Она опять взглянула мне в лицо, по-птичьи наклонив голову, и неохотно откликнулась:
   - С мамой произошел... несчастный случай. У меня на глазах...
   - И что? - вот теперь мне точно не нужно было ни о чем ее расспрашивать. Но я не смог удержаться.
   - И ничего... Все живы и даже более-менее здоровы. Но волосы с тех пор приходится красить... Мне не идет седина, - она окончательно замолчала и принялась крошить оставшуюся булку голубям.
   Почему-то от ее недомолвок мне стало не по себе - за ними проглядывало нешуточное горе. И ее попытка скрыть его за спокойной отстраненностью только усиливала мои подозрения, что все не так легко, как она пытается это преподнести.
   - А с чего ты вообще заговорила о красоте? - стараясь перевести разговор в другое русло, поинтересовался я.
   - Потому что... - она вздохнула... и решительно добавила: - Потому что, мне кажется, я люблю тебя.
   - Какие глупости, - резко вырвалось у меня. - Как ты можешь в меня влюбиться? Во-первых, ты совершенно меня не знаешь, а, во-вторых, извини, но чувство благодарности - это еще не любовь.
   Девушка подняла глаза. И произнесла очень четко:
   - Слушай... а ты хоть раз влюблялся в своей жизни?
   - Естественно.
   - Тогда зачем эти идиотские предположения... Что - влюбляются только в тех, кого хорошо знают? Как ты, оказывается, все замечательно представляешь!.. Да половина влюбленностей начинается со случайного взгляда на улице... И не смей говорить мне о благодарности!..
   Только тут я заметил, что ее буквально колотит от негодования. Пожалуй, мне не следовало произносить подобные фразы. Для людей их чувства являются чем-то священным, а тем более - влюбленность. Я взял ее руки в свои и осторожно заметил:
   - Ну, успокойся... Успокойся... Птица.
   Я впервые назвал ее этим именем. Просто для того, чтобы сделать ей приятное. И сам удивился тому, как понравилось мне его звучание. Я повторил:
   - Птица... Конечно, люди влюбляются на улицах. Где только они не влюбляются. Но посмотри на меня внимательно и ответь - разве ты знаешь меня хоть немного?
   Она смело посмотрела мне в глаза. И призналась:
   - Не знаю. А ты меня знаешь?
   И хотя мне стало ясно, что сейчас я произнесу очередную жестокую фразу, но мне необходимо было привести эту дурочку в чувство. Я произнес:
   - А мне не нужно тебя узнавать. Я не ставлю перед собой такую задачу - узнать кого-то. Мне это неинтересно.
   - У тебя вообще нет такой задачи - интересоваться чем-то, что не касается лично тебя, - с мрачной веселостью закончила она.
   - Совершенно верно, - пытаясь не показать, что меня царапнул ее ответ, подтвердил я.
   - Знаешь, существуют разные категории обманщиков, - ни с того, ни с сего заметила Птица. - Самые худшие из них - те, которые обманывают сами себя... Если бы тебе было все равно, ты не стал бы оттаивать крокусы. И никогда бы не помог мне.
   Как же она умудрялась выдавать за доброту проявления моего немыслимого эгоизма. Я не удержался и пояснил:
   - Я это сделал именно потому, что мне захотелось это сделать. А иначе я бы просто прошел мимо.
   - Да в том-то и дело, что большинство людей прошмыгнули бы мимо. И неважно - какими соображениями они бы это себе объяснили. А ты поступил по-другому. И в этом вся разница. А эгоизм это или нет - меня лично не волнует.
   Я рассмеялся:
   - Птица, ты влюблена. Но я-то не влюблен, - и уж точно не влюблен в себя. Мне известно, какими мотивами я руководствовался... А теперь - давай закончим этот бессмысленный разговор и пройдемся куда-нибудь.
   - Давай, - она послушно поднялась со скамейки. - Я как раз хотела тебя попросить...
   Сейчас ее взгляд опять стал взглядом синицы - внимательным, тревожным, настороженным - и одновременно умоляющим. Я отвел глаза, чтобы не видеть этого взгляда. Будь она проклята, пришедшая весна, с ее законами и установками. Чем провинилась перед ней эта девушка? Моя вина мне была известна. А в чем состояла вина Птицы? В желании любить?
   Соображая, куда бы я мог ее отвести, я вспомнил об одном человеке:
   - Птица, ты любишь уличных музыкантов?
   - Мне их жалко, - быстро откликнулась она.
   - Ну, этого музыканта тебе не следует жалеть, - с чуть заметной язвительностью откликнулся я. - Он, как ни странно, доволен своей судьбой. Кстати, это один из тех немногих людей, с которыми я иногда здороваюсь... весной.
   Я замолчал, испытав внезапное недовольство собственной говорливостью. А последнее слово мне вообще не следовало произносить: оставалось надеяться, что Птица его не услышит.
   - Как странно ты о нем говоришь, - среагировав не на слова, а именно на мой недовольный тон, удивилась Птица. - Тебе он не нравится?
   - Глупая... Я стараюсь ему не завидовать, - опять невольно поправил девушку я. - Моя зависть - опасное чувство.
   - А твоя любовь? - почти про себя уточнила Птица.
   - И моя любовь. Но к счастью я давно уже не умею любить.
  
  * * *
  
   Сколько я помнил себя, гитарист всегда играл на мосту: на ходящем ходуном подвесном мостике через крохотную речушку, причем непременно по вечерам. Сейчас только-только миновал полдень, но мне ничего не стоило сделать так, чтобы наступил вечер. Главное было захотеть, а я этого хотел.
   Музыку мы услышали издали - мелодии песен, которые звучали во времена моей юности. Похоже, Птице они тоже были известны, потому что она зашевелила губами, шепча полузабытые слова. Потом обернулась ко мне и уточнила:
   - А он поет. Или только играет?
   - Только играет.
   Мы вступили на мостик, и, так как Птица внезапно застеснялась, я подошел к музыканту один. Он узнал меня и поздоровался кивком, не переставая перебирать пальцами струны.
   - Привет, - сказал я. - Девушка, которая стоит вон там, у перил, называет себя Птицей... Сыграй ей все, на что ты способен.
   И, наклонившись, положил в лежащий перед ним дипломат несколько денежных купюр. Музыкант бросил быстрый взгляд на Птицу и улыбнулся:
   - Обязательно, друг.
   Почему он с таким упорством называл меня другом? Я каждый раз терпеливо напоминал ему, что друзей у меня нет. Но он продолжал обращаться ко мне именно таким образом. И мне было до смешного приятно слышать это обращение. А еще я знал, что даже не положи я сейчас деньги, - он все равно бы сыграл для Птицы.
   - Спасибо.
   - Весна пришла, - опять улыбнулся гитарист. И заиграл еще одну давно позабытую мной мелодию. К моему удивлению это оказалась колыбельная. И не просто колыбельная, а песенка из мультфильма, под которую меня в детстве отправляли спать. Обычно такие воспоминания причиняют боль, сейчас мне стало светло и грустно. Я вернулся к Птице, и, сам не зная, как это вышло, обнял ее за плечи. Минут сорок мы слушали сменяющие друг друга мелодии, - то знакомые, то незнакомые, - не обращая внимания на снующих по мосту прохожих. Потом она шевельнулась, и я тихо заметил:
   - Если ты устала, мы можем уйти, ничего не говоря. Он не обидится.
   - Я так не умею. Подожди.
   Девушка подошла к музыканту. Я не слышал, что она ему сказала, но он перестал играть и со смехом поцеловал ее ладошку. Потом Птица порылась в сумочке и протянула ему что-то блестящее. Они кивнули друг друга. Вот и все. Я тоже кивнул гитаристу, и мы зашагали сквозь размытый свет фонарей. Когда мы отошли достаточно далеко, я, не удержавшись, полюбопытствовал:
   - Что ты ему дала?
   - Так - волшебную монетку, - смущенно призналась девушка. - Я, как сорока, вечно собираю всякую блестящую ерунду.
   Не знаю, что заставило меня пошутить:
   - А подарить волшебную монетку мне тебе конечно не приходило в голову?
   - Почему - приходило, - совершенно серьезно откликнулась Птица. - Но, понимаешь, дарить волшебные монетки имеет смысл только тому, кто верит в волшебство.
   И я не нашелся, что ответить.
  
  * * *
  
   Эх, Птица, Птица! Как же я не хотел, чтобы ты привязывалась ко мне. Но еще хуже было другое - всего два раза мы с тобой повстречались, а я уже ожидал третьей встречи. Хотя не следовало мне ничего ожидать от наступившей весны. Это люди, в вечной своей слепоте позволяют себе надеяться, а я должен был знать, что я не имею на это права. Я должен был что-то предпринять... Я должен был... должен... должен... На следующее утро за окном непроглядной стеной валил мокрый снег.
   И все-таки мы повстречались - под обшарпанной аркой очередного проходного двора. Волосы Птицы слиплись от растаявшего снега (сумасшедшая, как она могла ходить в такую непогоду без шапки?), глаза были обведены черными кругами. Похоже, девушка не спала всю ночь. А нежность во взгляде, которую она даже не пыталась скрыть, заставила меня отступить на два шага, плотнее запахнув воротник пальто. Можно было подумать, что меня знобить не от здешнего холода, а от слов, которые я собирался произнести.
   - Что-то случилось? - первая прервала молчание Птица. - Что с тобой?
   - Погода, - глухо откликнулся я. - А что с тобой?
   - Любовь, - спокойно пояснила она.
   - Глупости, - я сердито фыркнул. - Ты произносишь слово, даже не осознавая, что ты вкладываешь в это понятие... Любовь! Хочешь, я объясню тебе, что с тобой происходит? Женщинам (да и мужчинам) необходим объект для проявления своих чувств. Я просто подвернулся тебе некстати. А если бы ты не повстречала меня, назавтра с таким же успехом ты выбрала бы кого-нибудь другого.
   - Это не так, - перебила меня Птица.
   - Это именно так! Не надо убеждать меня в том, что я лучше кого-то в этом никчемном, весеннем городе. Я - не лучше. Зато я намного - намного могущественнее. Я в состоянии сделать так, чтобы сейчас, сию минуту ты получила то, чего желаешь всей душой...
   - И чего же я желаю? - отстраненно поинтересовалась она.
   - Мужа. Молодого, богатого, любящего тебя. Человека, который будет носить тебя на руках, - вот такую, какая ты есть... Совершенно искренне. Хочешь, через пять минут здесь остановится машина, и из нее выйдет этот человек...
   - Нет!
   - Что значит - нет? Ты должна этого хотеть! - я смотрел в ее побледневшее, разом осунувшееся лицо. И мне не было ее жалко. Мне незачем было ее жалеть, потому что я предлагал ей счастье. Я должен был сделать ее счастливой. Обязан. То, что Птица еще и пыталась отвергнуть помощь, которую я ей предлагал, только наполняло меня раздражением. Но я продолжил уговоры:
   - Ну хорошо, ты не уверена, что полюбишь незнакомого тебе человека (хотя полюбила же ты меня). Давай я сделаю по-другому. Давай, я приведу сюда одного из тех молодых людей, в которых ты была влюблена... Влюблялась же ты, Птица?
   - Влюблялась.
   Я постарался не обратить внимания на то, насколько безжизненно звучит ее голос, опять жестоко прибавив:
   - И наверняка без взаимности. Вспомни любого, и он через несколько минут окажется здесь. Влюбленный в тебя по уши.
   - Послушай, ты... - теперь ее лицо окончательно превратилось в маску. - Я не знаю, кто ты такой... Но не Господь Бог - это точно. Если ты попытаешься распоряжаться моей судьбой... я тебя возненавижу. Слышишь?.. Я буду жить и вспоминать тебя всю оставшуюся жизнь... с ненавистью... Ты хочешь этого?.. Хочешь?
   - Нет... Нет, Птица, этого я как раз не хочу.
   - Тогда перестань меня мучить, - она заплакала.
   - Вот видишь - ты плачешь, - со вздохом вырвалось у меня. - Потому что упрямишься и не хочешь послушать доброго совета. Пойми, я даже не люблю тебя.
   - В том-то и дело, что любишь, - устало возразила девушка. - Если бы ты меня не любил, ты не говорил бы мне все эти глупости.
   - Ну, хорошо - хорошо... Успокойся... Чего бы ты хотела? Ведь есть же у тебя хотя бы одно неисполненное желание.
   - Есть... Сделать тебя счастливым.
   - Это невозможно, - фраза вырвалась прежде, чем я сообразил, что мне не следовало ее произносить. Я постарался исправить дело: - Птица, большое спасибо за доброту, но пойми - ты желаешь невозможного. Я не могу быть счастливым.
   - Откуда ты знаешь? - меня не на шутку испугала решимость, которую я увидел в ее глазах. - Ты пробовал... пробовал быть счастливым?
   - Да, - тихо признался я. И, теряясь от ее пристального взгляда, торопливо продолжил: - Тебе ничего обо мне неизвестно, Птица... Ты говорила, что в этом городе, наверное, никогда не наступит весна. Так вот - это делал я. Потому что я знал, что рано или поздно она наступит... А я не хотел, чтобы она наступала! Будь она проклята, эта весна!..
   - Я не понимаю! - ее темные глаза сейчас напоминали глаза собаки, которую ни за что ударили. - Не понимаю. При чем здесь весна?.. Да объясни же мне, что происходит?
   - Ты все равно не поможешь, Птица...
   - Прошу тебя!
   - Ну хорошо, - с неожиданной усталостью сдался я. - Только уйдем отсюда - я не хочу, чтобы ты простудилась.
  
  * * *
  
   Я вспомнил об одном подвальчике, в котором располагалась уютное и очень любимое мной кафе, и решил, что туда мы и пойдем (тем более, что располагалось оно совсем недалеко). Но для начала я пожелал, что прекратился этот дурацкий снег. Когда через пару минут мы выглянули из-под арки, снег по-прежнему повалил, не переставая. В первый момент я растерялся от такой его несговорчивости. Но быстро махнул рукой на размышления о том, почему погода внезапно перестала мне подчиняться - надо было как-то увести отсюда промокшую Птицу. В результате я накинул ей на голову свой шарф (вид у девушки при этом стал трогательный и забавный, - как у птенца из какого-нибудь мультфильма) и скомандовал:
   - Побежали.
   И мы торопливым шагом отправились в путь.
   Странно, но этот поход сквозь непогоду неожиданно сблизил нас. Когда совершенно запорошенные мы распахнули двери кафе, на наших губах против воли появились улыбки.
   - Слушай, давай-ка ты выпьешь глинтвейн, чтобы согреться, - предложил я. - А потом - крепкий кофе.
   - Я выпью все, - с легком лукавством откликнулась Птица. - Только не надо так волноваться... Неужели ты, и правда, боишься, что я загнусь от какой-нибудь банальной простуды?
   - А кто его знает? - я не поддержал шутки.
   - Мне на роду написана совершенно другая смерть.
   - Не надо с этим шутить, - строгим голосом попросил ее я. - С такими вещами не шутят.
   - На самом деле можно шутить над любыми вещами. От этого ничего в жизни не меняется.
   Сейчас лицо Птицы показалось мне абсолютно незнакомым. И абсолютно не птичьим. Лицо пророчицы, которая угадала свою судьбы, но не в состоянии ее изменить. Я отвел глаза:
   - Давай мне свою куртку. И пойдем за столик.
   - Пойдем. И раз уж мы сегодня шикуем, купи мне что-нибудь... вкусненькое, - она огляделась по сторонам и добавила: - И вообще - мне здесь нравиться.
   Я тоже огляделся по сторонам. Обычно я не отличаюсь наблюдательностью, а обстановку запоминаю, если так можно выразиться, на уровне эмоций. От этого кафе у меня всегда сохранялось ощущение уюта и защищенности. Толстых стен, за которыми можно спрятаться. Вот и сейчас я отметил только теплый неяркий свет, кирпичные некрашеные стены, невысокие потолки, - почему-то мелочи ускользали. Я опять обернулся к Птице и поторопил ее:
   - Идем.
   Еще полчаса приятной суеты - раздеться, устроиться за столиком, просмотреть меню. Мы оба получили от этого непередаваемое удовольствие. Сам хозяин кафе принес нам все, что мы заказали, включая пирог с черникой, который, как оказалось, обожала Птица. После чего мы наконец остались одни.
   И тут на меня напала тоска. Особенно, когда, отпив глоток глинтвейна, девушка напомнила:
   - Ты обещал рассказать...
   - Да, я помню.
   Я не хотел ни о чем ей рассказывать. Я хотел сидеть с ней рядом, рассматривая ее милое лицо (Господи, откуда я взял, что она некрасива?), и молчать. А лучше - оказаться с ней в постели. Звучит на редкость пошло? Наверное. Но мне хотелось именно этого. А вот разговаривать... Разговаривать я с ней ни о чем не хотел. Поэтому, промучившись несколько минут под ее вопрошающим взглядом, я произнес:
   - А может быть, ты будешь мне задавать вопросы, а я - отвечать?
   - Между прочим, увиливать нехорошо, - Птица качнула головой. - Но если ты считаешь, что тебе от этого будет легче...
   Она помолчала:
   - Ты не хотел, чтобы в этом городе наступала весна - почему?
   Вот этого я и боялся, если честно. Пришлось произнести холодным академическим тоном:
   - Птица, надеюсь, тебе не нужно объяснять прописную истину, что за все в этом мире приходиться платить?
   - А я надеюсь, - тем же тоном откликнулась она, - тебе известно, что за все платят не только всемогущие волшебники, но и простые смертные.
   Неприязнь, на миг прозвучавшая в этом ответе, больно царапнула меня. Но одновременно я испытал облегчение, - Птице не нужно было объяснять.
   Я уточнил:
   - Простые смертные - это ты?
   - Да, в том числе и я.
   И я почувствовал, что девушка прекрасно понимает, о чем идет речь. Мне вспомнились ее недомолвки в разговоре о волосах, ее обостренная чуткость. Только те, кто страдал и сумел возродиться после страданий, обладают подобной чуткостью.
   - Скажи... а чем ты заплатила, Птица? Волосами? Что произошло с тобой тогда - в семь лет?.. Прошу тебя!
   Она поморщилась:
   - Волосы - это мелочь. Ну что такое волосы?.. И, прости, сейчас мы говорим немного о другом.
   - Птица, я очень прошу тебя.
   Девушка отпила еще глоток вина, повозилась, устраиваясь поудобнее, и неохотно ответила:
   - Понимаешь, мы же все-таки говорим не о магазинных покупках, где ты выбираешь товар, платишь и - можешь быть свободным. Если объяснять - чем и за что я заплатила, нужно перебирать всю мою жизнь. У нас на это просто нет времени. Поэтому я могу сказать тебе одно... то, что происходит со мной сейчас - это и плата, и награда.
   - А я тебе об этом и говорил, - удовлетворенно откликнулся я. - Что тебе не следовало в меня влюбляться.
   Птица рассмеялась, глядя мне в лицо с веселой снисходительностью:
   - Все-таки ты совершенно не умеешь слушать. Я ведь сказала: и плата, и НАГРАДА... Я очень долго ждала тебя.
   - Ты ждала любовь, - педантично поправил я.
   - Да, можно сказать и так, - легко согласилась Птица. - Но встретила я тебя. Отсюда можно сделать однозначный вывод, что ждала я именно тебя.
   Я не был согласен с подобным выводом, но благоразумно промолчал. Похоже, она уловила даже то, что я не согласен. Потому что негромко добавила:
   - Очень трудно предлагать помощь тому, кто не хочет ее принять.
   - Ты только что отвергла мою помощь.
   - ПОМОЩЬ? По-моему, слова "хочешь ты этого или нет - но я сделаю тебя счастливой" - это не помощь, это тиранство...
   - Тогда ты, Птица, сейчас занимаешься тем же самым, - перебил ее я. - Ты ведь сама сказала - я хочу сделать тебя счастливым.
   - Я хочу, чтобы ты был счастлив... - И, помолчав сердито, добавила: - Потому что мое счастье зависит от этого - будешь ты счастлив или нет... Но, прости, чем дольше ты молчишь, тем труднее тебе будет решиться... Пожалуйста, начни хоть с чего-нибудь.
   - Ну, хорошо.
   Я начал рассказывать, как синица села ко мне на ладонь и как дрогнуло мое сердце. И как через несколько дней я повстречал в проходном дворе девушку, напомнившую мне об этой синице... Птица молчала и слушала. Она оказалась прекрасной слушательницей - понимающей. Девушка с полуслова ловила мои невысказанные мысли. Но я не мог рассказать ей главного. Хотя и попытался:
   - Птица, понимаешь, на самом деле можно "удерживать" только зиму. Все остальные времена года слишком переменчивы, особенно - весна. Зимой хватает одного моего желания, чтобы ничего не менялось. И так может продолжаться до бесконечности... Если бы не эта нахальная синица... Но я ни о чем не жалею, поверь...
   - Подожди, ты не объяснил мне самого главного - зачем нужно "удерживать" зиму?
   - А вот этого я тебе не скажу.
   - Ты обещал!
   - Ничего я не обещал. Я просто надеялся увести тебя куда-нибудь из той промозглой подворотни.
   Я знал, что вру. И Птица знала, что я ей вру. Но я не мог рассказать ей правду. Не мог, не хотел, не должен был... Поэтому, глядя в ее расстроенное лицо, я резко увел разговор в сторону:
   - А вот ты говорила, что любишь меня.
   - Люблю, - в голосе Птицы проскользнула легкая досада.
   - А если я приглашу тебя... к себе домой, ты примешь мое приглашение?
   Честное слово, Птица была не первой девушкой, которой я говорил нечто подобное. И отвечали мне все по-разному. Но она так растерялась от этих слов, что на миг я испугался. Казалось, она сейчас вскочит и убежит. Поэтому я быстро продолжил:
   - Ну вот, и вся любовь... Прости. Ты, наверное, считаешь мое предложение верхом наглости?
   - Ты, и правда, приглашаешь меня к себе? - теперь я понял, что означала эта странная растерянность, проступившая на ее лице - боязнь ослышаться. Даже сейчас, в самой глубине ее засиявших глаз продолжала плескаться тревожная недоверчивость.
   - Да, - ощущая себя опытным соблазнителем, подтвердил я, - я хочу оказаться там, где никто не помешает мне целовать тебя.
   - Идем, - она уже готова была вскочить, но тут ее взгляд упал на столик. Птица замерла, опять взглянула на меня, по-синичьи наклонив голову, и виновато-насмешливо уточнила: - А можно, я сначала доем черничный пирог?
  
  * * *
  
   Нет, я ошибся - целоваться мы начали еще в кафе. А потом, когда мы сначала шли к остановке, а потом ехали в троллейбусе (моя квартира находилась совсем не в центре города), Птица все время прижималась ко мне. Как будто боялась, что я исчезну. На пороге моей квартиры я опять наклонился, ловя ее губы... Когда мы наконец отстранились, переводя дыхание, я осторожно уточнил:
   - Птица, а у тебя когда-нибудь... что-нибудь было?.. Я имею в виду не поцелуи...
   - Пожалуйста, не волнуйся, - кажется, немного обиделась она, - ты не первый мужчина в моей жизни. Я - не такая маленькая.
   Как говориться - успокоила.
   - А, кстати, сколько тебе лет?
   - Двадцать восемь.
   - Сколько? - на этот раз всерьез удивился я. - Мне думалось, не больше двадцати одного.
   - Да, - ее широкий рот растянулся в клоунской улыбке. - Все принимают меня за девочку... А сколько лет тебе?
   - Тридцать пять.
   Она окинула меня пристальным взглядом и удовлетворенно заметила:
   - Ну... приблизительно так я и думала... Так мы войдем?
   - Обязательно.
   Мы вошли. И внезапно я понял, что мне нравится в ней все: ее глаза, ее губы, манера говорить мне то, чего я никак не мог предположить, фантастическая смесь наивности и мудрости. Ее смелость там, где я никак не ожидал от нее смелости. И, странно, я поддался этому незнакомому мне очарованию - доставить радость кому-то рядом. На время я забыл о себе, стремясь сделать так, чтобы Птице было хорошо со мной. Удалось мне это или нет - одному Богу известно. Наверное, не до конца. Но на время в моей душе воцарился мир от одного осознания, что я стремился к этому.
   Потом мы долго лежали и смотрели друг на друга. Пока Птица не спросила:
   - Скажи, какое несчастье должно случиться в конце весны? Я должна это знать.
   В первый момент я так растерялся, что не мог связать даже двух слов в ответ. Видя мою растерянность, она продолжила:
   - Ты умрешь?.. Или ты боишься, что я умру?..
   - Господи, что ты такое напридумывала, Птица? - наконец удалось произнести мне. - Прекрати немедленно... Что за дурацкие предположения?
   Я сам удивился тому, как жалобно и не по-мужски звучит мой голос. Но слова Птицы не на шутку напугали меня.
   - Ну, ты же не говоришь мне правду, - спокойно пояснила она. - Вот мне и приходиться выдумывать... И пугать себя "дурацкими" предположениями. Мне кажется, они не так далеки от истины, потому что я строю их на том, о чем ты без конца умалчиваешь...
   - Птица, прошу тебя... - боясь проговориться, я начал целовать ее, радуясь тому, что она отвечает на мои поцелуи. Но когда я принялся ласкать ее тело, она резко оттолкнула мои руки. И я опять натолкнулся на ее взгляд - тревожный и грустный:
   - Прости, но я не могу... Ты даже не хочешь назвать свое имя... Я так хочу обратиться к тебе - и не могу.
   - Птица, я не вижу в этом большого смысла, - немного успокоившись оттого, что мы миновали опасную тему, ласково заметил я. - Сейчас мы вдвоем - зачем тебе как-то обращаться ко мне? А больше в этом городе просто некому окликать меня. У меня нет ни близких, ни друзей.
   - Неправда, - чуть слышно возразила Птица. - Тот музыкант на мосту... Ты знаешь, что он считает тебя своим другом?
   - Да, знаю, - почему-то сейчас мне не хотелось вспоминать о гитаристе, и я добавил довольно жестоко: - Наверное, потому что я всегда плачу за его игру.
   Птица с досадой поморщилась:
   - Во-первых, ты и сам понимаешь, что говоришь ерунду. А, во-вторых... тот музыкант... он признался мне, почему считает тебя другом... Он сказал, что из всех людей ты один по-настоящему умеешь слушать.
   - Зачем ты говоришь мне об этом? - помолчав, недовольно спросил я.
   - Затем, что у тебя есть дурацкая привычка скрывать некоторые вещи даже от себя самого, - довольно зло откликнулась Птица. Кажется, мы опять начали ссориться. Во всяком случае, меня заели ее слова, и я тоже не слишком по-доброму ответил:
   - Извини, но это наша третья встреча. С твоей стороны не слишком ли смело - уже судить обо мне и моих привычках?
   - Да, с моей стороны это слишком смело, - кивнула Птица. - В моей жизни всегда все было безумно смело. Например, представить, что ты полюбишь меня. С моим лицом?.. Или жить, зная, что я счастлива. А я ведь счастлива... Счастлива! А вот ты при всем своем могуществе не можешь назвать себя счастливым.
   - Птица! - я почувствовал, что она вот-вот расплачется, и меня кольнула жалость. - Давай, прекратим этот разговор. Я не хочу говорить об этом... Если ты можешь любить меня, ни о чем не спрашивая...
   - Могу, - теперь она принялась целовать меня с дрожащими в глазах слезами. И я не мог понять, от чего у меня сжимается сердце - от ее слез или от ее поцелуев. Но все равно - я молчал.
  
  * * *
  
   Через час мы все-таки поднялись и пошли в кухню - ужинать. Я смотрел, как Птица хозяйничает, ставя на электрическую плиту чайник и приготавливая бутерброды. При этом поминутно уточняя, что я люблю и что не люблю, и на меня потихоньку напала тоска. От простой мысли, что очень скоро я останусь один. Я не хотел произносить эти слова, но они невольно вырвались:
   - Птица, а ты не хочешь переехать ко мне?
   Девушка, в этот момент достававшая из шкафа чашки, обернулась, в ее темных глазах промелькнула нежность. Я был уверен, что ей нестерпимо хочется согласиться. Но, тем не менее, она возразила:
   - Понимаешь, я не знаю, как на это посмотрит мама. Но это полбеды. Хуже другое - с завтрашнего утра я выхожу на работу.
   - А... не пойти нельзя?
   - Можно, - как всегда легко согласилась Птица. - Но на что тогда жить?
   - У меня есть деньги - я дам тебе столько, сколько потребуется.
   Я замолчал, с тревогой ожидая ее ответа. Птица явно была небогата, - такие люди всегда особенно щепетильны в отношении чьей-то помощи. В лучшем случае мне предстояло услышать в ответ: "Как я могу взять от тебя деньги?", в худшем - выслушать предположение, что я намерен сделать ее содержанкой. Для Птицы, которая не относилась к девушкам, берущим плату за "любовь", это могло показаться очень и очень обидным... А ведь на самом деле мне хотелось одного - чтобы она просто была рядом.
   Она все молчала и молчала, нарезая хлеб. Пока, не выдержав, я не уточнил:
   - О чем ты думаешь?
   - Прости, - Птица наконец взглянула на меня, улыбаясь слегка виновато. - Я все никак не могу решить: не надоем я тебе раньше... чем закончится весна?
   Меня передернуло, и Птица торопливо поправилась:
   - Ну, конечно, не надоем. Но сегодня мне все равно нужно будет пойти домой, потому что...
   - А деньги?
   - Я возьму.
   От ее неожиданной уступчивости я выложил на стол целую пачку денежных купюр. Птица взяла так мало, что я попытался настоять:
   - Возьми побольше.
   - Этого вполне достаточно. Иначе мама решит, что я ограбила банк. Или... заработала на панели.
   Все-таки это тоже пришло ей в голову. Я сердито возразил:
   - Птица, это не плата за услуги.
   - Знаю-знаю, милый, - она нежно ткнулась лбом в мое плечо. - Но где еще девушка может заработать столько денег?.. А теперь скажи, как мы завтра встречаемся?
   Я пожал плечами:
   - Я найду тебя.
   - Точно? - переспросила она с сомнением в голосе.
   Я вспомнил снег, который не захотел подчиниться моему желанию. Но это было таким пустяком, - значит, в тот момент я не хотел, чтобы он прекратился. Вряд ли можно поверить в то, что я захочу не увидеть Птицу. Поэтому я уверенно заявил:
   - Конечно. В этом городе все подчинено моим желаниям. Так что мы завтра встретимся, Птица.
  
  * * *
  
   Следующие три дня были солнечными и теплыми, какими редко бывают здесь дни в апреле. С запахом оттаявшей земли и раздавленной шелухи клейких тополиных почек, прилипающей к ботинкам. Но мне они показались кошмаром. Потому что я не мог отыскать Птицу. Я бесконечно кружил по городу, узнавая ее в каждой идущей навстречу девушке. Она везде мерещилась мне, я молился, проклинал себя и эту весну. Я отчаянно желал увидеть ее... Но город не слышал моих желаний. На четвертый день, уже не зная, что предпринять, я оказался под вечер на подвесном мостике, где в этот час играл гитарист... Господи, она стояла там.
   - Птица! - боясь поверить своим глазам, окликнул я.
   Она обернулась, медленно, с застывшим лицом шагнула ко мне. Обняла, прижалась. И я почувствовал, как она дрожит под моими ладонями. Минуту-другую мы боялись пошевельнуться. Потом Птица так же медленно подняла лицо, и я понял, что в ее глазах нет слез только потому, что все свои слезы она уже выплакала.
   - Куда ты пропал? - безжизненно-тихо спросила она. - Я бродила по городу - целыми днями. Я просто не знала, что подумать... Поехала к тебе домой... представляешь, идиотка, - не смогла отыскать твой дом.
   - Мой дом без меня не отыщешь, Птица, - опустошенно объяснил я. - В него попадаешь только вместе со мной.
   - Да? А почему ты мне не сказал?
   - Не сообразил. Я... был уверен, что в любой момент отыщу тебя. Но эта весна или этот город... не знаю, что здесь такое твориться, но я потерял все свое могущество... Три дня я искал тебя, Птица. И тоже не знал, где тебя найти.
   - А я приходила сюда каждый вечер, - она слабо улыбнулась. - И твой музыкант утешал меня, когда я совсем впадала в панику. Все время повторял мне, что ты отыщешься.
   Я взглянул на гитариста, который тоже смотрел на нас.
   - Подожди минутку.
   Даже не зная, что я скажу ему, я подошел к музыканту.
   - Отыскался? - по-свойски улыбнулся он мне. - Бери-ка свою Птицу. И чтоб через пять минут я вас здесь не видел.
   - Спасибо, - выдавил я. И, чувствуя, что повторяю чью-то фразу, добавил: - Я даже не знаю твоего имени.
   - Я твоего - тоже, - у него было простоватое лицо русского Вани, совершенно не вяжущееся (с моей точки зрения) с тем, как профессионально он играл на гитаре. Нет, вообще, не вяжущееся с его поведением... Я неожиданно протянул ему руку. Гитарист пожал ее, но, когда я уже готов был отойти, остановил меня:
   - Подожди, друг.
   Он полез в карман, а потом вложил мне в ладонь монетку. Я сразу же понял, что это такое, и его слова подтвердили мою догадку:
   - Это волшебная монетка Птицы.
   - Я не возьму, - начал отказываться я. - Это подарено тебе. А подарки не передаривают... И вообще.
   - Послушай, - он сильно сжал мои пальцы, не позволяя вернуть ему подарок. - Мы тут три дня беспокоились о тебе. Знаешь, по-моему, это достаточная причина для того, чтобы я один раз поступил так, как считаю нужным я. А не так, как считаешь нужным ты... И потом - эта монетка предназначалась тебе. Просто считай, что я передал ее по назначению... Все, иди.
   - Спасибо, - с интересом разглядывая отчеканенные на монете кораблик и башенки явно не здешнего города, повторил я.
   - Брысь отсюда, - шутливо поторопил меня гитарист. И отвернулся, перебирая струны. Я тоже отвернулся, ища глазами Птицу. Я чувствовал ее взгляд, как чувствуешь даже с закрытыми глазами солнечные зайчики, пробегающие по векам. И хотя я не любитель целоваться на людях, но здесь меня уже не волновало, что обо мне подумают.
   А потом мы потихоньку пошли вдоль набережной, держась за руки. И я все вглядывался в лицо Птицы.
   - Знаешь, я больше никуда тебя не отпущу, - наконец вырвалось у меня.
   - Это я больше не отойду от тебя ни на шаг, - поправила Птица. - Четырех дней мне хватило за глаза и за уши...
   Я видел, что на самом деле - хватило. Поэтому, желая отвлечь ее, произнес:
   - Смотри, что мне подарил гитарист.
   - Моя волшебная монетка, - узнала Птица. - Какой же он все-таки молодец!
   Ее глаза засияли, хотя я так до конца и не смог понять, что именно ее порадовало. Меня интересовало другое:
   - Ты действительно хотела подарить ее мне?
   - Конечно, она - твоя. Только, пожалуйста, не спрашивай меня больше ни о чем... Иначе волшебство исчезнет, - взмолилась Птица. - Лучше скажи, когда для тебя... заканчивается весна? Тридцать первого мая?
   - Птица!
   Она не то сердито, не то беспомощно посмотрела на меня:
   - Ну, хоть на этот вопрос ты можешь мне ответить. Я хочу знать.
   - Это не связано с календарем, - неохотно признался я. - И при нашей первой встрече ты сама дала мне ответ ... В этом городе весна закончится в тот день, когда в парках зацветет сирень... И, пожалуйста, давай, больше не будем об этом?
   - Нет, подожди, - не согласилась она. - Это же так просто - сделать так, чтобы сирень вообще никогда не зацветала.
   - Сирень не может не зацвести. Я ведь уже объяснял тебе - я не могу задержать весну.
   - Да нет же, я имею в виду...
   - Птица, - я перебил ее на полуслове, - мы договорились не обсуждать этот вопрос. Ты помнишь?
   Девушка отвернулась, не отвечая, и я почувствовал угрызения совести:
   - Прости, я понимаю, что ты желаешь мне помочь, но...
   - Почему ты три дня не мог отыскать меня? - теперь перебила она.
   - Не знаю, - я действительно не знал. Если честно, у меня даже не было ни одного предположения, как это произошло.
   - А ты можешь сделать что-нибудь сейчас? - в глазах Птицы мгновенно зажглось такое детское ожидание чуда, что я улыбнулся:
   - Например?
   - Сделать так, чтобы пошел дождь.
   - Зачем тебе дождь? - удивленно спросил я, но, вопреки этому вопросу, из безоблачного серо-желтого неба полетели первые редкие капли.
   - Разве это дождь? - подставляя под них ладонь, снисходительно заметила Птица. - Я хочу грозу.
   Дунул ветер, потом совсем близко прогремел раската гром. И хлынул ливень. Мы бросились в ближайшую подворотню.
   - Ну, и зачем ты это затеяла? - строго спросил я свою спутницу. - Еще простудиться не хватало... И гитарист на мосту промокнет.
   Тут я поймал ее смеющийся взгляд и добавил:
   - А здорово у тебя получается.
   - У меня?
   - Да, ты так... - я замялся, подбирая сравнение, - так "вкусно" говоришь, что мне, и правда, искренне хочется выполнять твои просьбы... Надо быть с этим поосторожнее, Птица. Мои желания - опасная вещь.
   - Почему?
   Я помолчал и осторожно заметил:
   - Ты не боишься, что все события, которые происходят с тобой сейчас, не очень зависят от твоей воли?.. Что я немного... околдовал тебя?
   - Ну, я подозреваю... - насмешливо протянула Птица, - что будь твоя воля, ты прежде всего заставил бы меня забыть, что же случится в конце весны. Пока я помню об этом, я могу быть уверена, что ты ничего... не навязываешь мне.
   Она насмешничала. Но за ее добродушным подкусыванием, я видел другое - беспредельное доверие. Это всерьез напугало меня. Господи, я не хотел, чтобы мне так доверяли - это было слишком тяжелым грузом.
   - Птица, я не могу ничего обещать, - тревожно вырвалось у меня. - Потому что мои желания не всегда зависят от меня... Но поверь: СОЗНАТЕЛЬНО я никогда ни к чему не стану тебя принуждать.
   - Я знаю.
   Она знала! Я не знал, смогу или нет я выполнить подобное обещание, а она знала. Я отвернулся, глядя на потоки дождя.
   - И как, по-твоему, мы доберемся теперь до дома?
   - Под дождем. Как обыкновенные люди, - Птица прижалась к моему плечу. - Пошли.
   И обнявшись, мы побежали к остановке.
  
  * * *
  
   Нет, она все-таки стояла между нами - моя недосказанность. И отравляла радость, которую мы испытывали, заставляя нас обоих подолгу молчать и прятать глаза. Мы бродили по городу, пристально и с опаской наблюдая за наступлением весны. Сначала распустились клейкие листочки тополей, потом буквально в один день покрылись золотистыми цветочками клены, мы видели, как приводят в порядок и подключают в парках фонтаны. Когда на сирени стали набухать цветочные кисти, Птица перестала спать. Я поднимался среди ночи, выходил на кухню - она сидела там в темноте и смотрела в окно. И теперь уже она отказывалась разговаривать, односложно отвечая на все мои настойчивые вопросы:
   - Что с тобой?
   - Ничего.
   - Тогда почему ты не спишь?
   - Просто не спиться.
   - Птица, но мы ведь с тобой договаривались... Ну, ты ведь знала, что все так будет.
   - Конечно.
   А потом поцелуи и уверения в том, что все хорошо. Через неделю я не выдержал - смотреть на ее осунувшееся лицо было выше моих сил. Я в очередной раз пришел ночью на кухню, включил свет и решительно произнес:
   - Вот что - я ведь не держу тебя здесь против воли. Ты можешь собраться и уйти... Пожалуй, будет лучше, если мы так и сделаем, Птица.
   - Я никуда не хочу уходить, - она опять наблюдала за мной грустным, настороженным взглядом. Потом внезапно произнесла: - Когда зацветет сирень, ты просто забудешь обо мне, правда?
   Наверное, я переменился в лице, потому что в ее зрачках промелькнуло что-то от прежней Птицы. Слабый огонек удовлетворения, что наконец-то она поймала меня. И с незнакомой мне убежденностью девушка добавила:
   - Это именно так?
   - Кто тебе... такое сказал?
   - Ты сам.
   - Только если я разговаривал во сне, - сердито откликнулся я. - Но я не разговариваю во сне.
   - Послушай, нам осталось быть вместе не больше трех-четырех дней. Может быть, ты все-таки скажешь мне - в чем же дело?.. На этот раз я угадала?
   - Ну, не совсем, - не зная, как подобрать нужные слова, отозвался я. - Но... да, очень близко. Прости... Я ведь предупреждал, что тебе не следовало в меня влюбляться.
   - Господи, какой же ты глупый!.. Какой ты глупый! - тихо произнесла Птица. - Следовало - не следовало... Так ты, и правда, забудешь меня?
   - Нет, в том-то и дело, что не забуду, - мне не хотелось произносить вслух эти слова, но отступать уже было некуда. Я постарался утешить себя мыслью, что Птица сама захотела знать. - И ты меня не забудешь, Птица... Просто этот город, точнее, эта весна... разведет нас. И не позволит нам больше встретиться. Как бы сильно мы не желали этого.
   - Господи, и это все? Все, что случиться?.. - почти про себя заметила Птица. - А я чего только за это время не передумала. Каких только ужасов... Ты не подставляешь... Ну объясни, почему ты не мог сказать мне об этом сразу? Почему?
   - А если бы ты узнала об этом сразу, ты бы прожила у меня этот месяц?
   - Конечно.
   - Это ты сейчас так говоришь, - усмехнулся я. - Но я же видел - ты мечтаешь совсем о другом. О муже. Который будет рядом с тобой. Всю жизнь.
   - Перестань говорить мне о мужьях! Иначе я взбешусь, - зло оборвала меня Птица. - У нас сейчас другие проблемы.
   Она беспомощно потерла виски ладонями. Потом наши взгляды встретились, и, как бы трудно мне не было это произносить, я произнес:
   - Птица, я все еще могу сделать так, чтобы ты была счастлива. Я не уверен, что у меня получится, но...
   - Хорошо, - кивнула Птица. У меня все сжалось внутри от этого равнодушного "хорошо", но она продолжила: - Сейчас ты мне расскажешь, что же такое происходит с тобой - каждую весну. В подробностях. И не вздумай о чем-нибудь умалчивать... Ты часто влюблялся?
   - Ну... - в некоторой растерянности от мысли, что Птица не поняла моего намека, протянул я. - Достаточно часто.
   - И каждый раз выходило, что в конце весны ты расставался с этими девушками?
   - Да.
   - Откуда ты взял, что в этом виновата именно весна?
   Она не спрашивала, она допрашивала. Впрочем, меня не так просто было заставить отвечать. Прошлое было прошлым, и я не собирался возвращаться к нему, даже в воспоминаниях. Хотя... с другой стороны - все мои влюбленности были схожи между собой, как две капли воды. За исключением моей любви к Птице. Но у меня были все основания предполагать, что отличие заключается в личности самой Птице. Ей одной хватило смелости и упорства вслушаться в мои слова. От этого сейчас ей было куда хуже прочих, - всех тех девушек, которые с начала до конца просто ни о чем не подозревали.
   Когда стало ясно, что я не могу объяснить Птице, почему со мной все так происходит, девушка глубоко задумалась, съежившись на табуретке. Потом поставила чайник на плиту и попросила:
   - Достань мою волшебную монетку.
   К своему стыду с того момента, как гитарист сделал мне этот подарок, я еще ни разу не доставал монетку из кармана. Сейчас я выполнил просьбу Птицы.
   - Орел или решка? - быстро спросила девушка.
   - Орел, - произнес я, вспомнив о той стороне монетки, на которой был отчеканен кораблик.
   - Подбрось.
   Я подбросил, поймал. Довольный, показал Птице, что монетка упала нужной стороной.
   - А теперь переверни, - с улыбкой скомандовала Птица.
   Я перевернул - на другой стороне был отчеканен такой же точно кораблик.
   - Так не бывает, - я недоуменно покосился на Птицу, чувствуя, что здесь скрывается какой-то подвох. Она молча взяла у меня монетку, сама себе скомандовала "решка", подбросила. Теперь на обеих сторонах монетки можно было увидеть витиеватую цифру "пять".
   - А с корабликом мне нравилось больше, - на этот раз недовольно заметил я, за этим недовольством скрывая собственную растерянность.
   Она опять потянула монету мне со словами:
   - Просто подкинь.
   Я подкинул, не без любопытства гадая, что же выйдет у меня на этот раз. Монетка оказалась совершенно обычной - с одной стороны цифра "пять", с другой - кораблик и город с незнакомыми мне башенками. Я снова взглянул на Птицу:
   - Это какой-то фокус?
   - Нет. Это такая монетка... Понимаешь, в этом городе не ты один умеешь вызывать волшебство... Твоя беда в том, что ты считал себя единственным.
   Мне не понравились ее слова, и я насмешливо поинтересовался:
   - И чем нам поможет эта монетка?
   - По ней хорошо загадывать желания - они всегда сбываются.
   - К сожалению, я не знал об этом и ничего не загадал, - я не верил в такие глупости. И не скрывал своего неверия от Птицы. Девушка спокойно пожала плечами:
   - Я специально не сказала тебе об этом. Но ты все равно загадал желание. И твое желание исполниться. Иначе монетка осталась бы неизменной.
   - Не верю.
   - Конечно... Ты - удивительный человек (хотя ты, наверное, даже не считаешь себя человеком). Ты сам без конца творишь чудеса, но не веришь в волшебные вещи. Или в то, что кто-то еще способен сделать нечто подобное. Знаешь, в любом другом человеке это раздражало бы меня до невозможности. А тебя, мне кажется, я именно за это и полюбила, - Птица помолчала. Потом поднялась, налила нам чаю и сдержанным, деловым тоном продолжила: - Я не знаю, захочешь ли ты хотя бы послушать мои слова. Но я умоляю - выслушай меня, пожалуйста. Поверь, я вижу твои проблемы чуточку не так, как видишь эти проблемы ты. Я вижу их не изнутри, а - снаружи. И это - и хорошо, и плохо... Мне кажется, сейчас у тебя есть, по крайней мере, три выхода, - Птица замолчала, как будто давая мне время на то, чтобы вмешаться и возразить. Но я не хотел ничего возражать. И Птица опять заговорила: - Первый выход - заснуть и проснуться завтра утром с мыслью о том, что сирень давным-давно отцвела, а значит - мы уже не расстанемся (мне почему-то кажется, что тебе не составит труда сделать это). Второй - внушить самому себе, что нет у тебя никакого дара, что ты - обычный человек. Это должно сработать в том случае, если все происходящее связано с твоим отличием от других (в чем я не уверена). Впрочем, точно также я не уверена в том, что ты искренне захочешь отказаться от самого себя. И третий выход - пустить все на самотек в надежде, что благодаря загаданным желаниям, стечению обстоятельств или чему-либо еще, даже расставшись - мы сумеем найти друг друга... Прости, но это все выходы, которые пока приходят мне в голову... А теперь я хотела бы услышать, что по этому поводу думаешь ты?
   По мере того, как она говорила, мне становилось все легче и легче от мысли, что вот - оказывается, есть выходы. Что пока Птица высказывала свои предложения, мне в голову пришло еще с десяток разных идей. Хуже всего с этими идеями было то, что, выбрав какую-то одну, мы уже не имели возможности опробовать какую-либо другую. Рисковать следовало один раз. Но мне мучительно захотелось рискнуть. Попытаться хоть раз обмануть Судьбу, а не идти у нее на поводу. Я другими глазами взглянул на ситуацию и впервые почувствовал в себе силы что-то предпринять... Нет, на мгновение мне стало обидно, что решение мне предложила Птица. Но я быстро справился с этой обидой. В конце концов, что было важнее - принять предложенный ею выход или потерять ее из-за какой-то дурацкой гордости?.. Я не собирался ее терять.
   Поэтому, помолчав немного, я ответил:
   - Птица, первый вариант - просто отличный. В остальных я не так уверен. Давай выпьем чаю и немного подумаем.
   - Ты можешь заставить сирень отцвести? - напряженно улыбнувшись, уточнила она.
   - Считай, что сирень уже отцвела, - самоуверенно бросил я.
   - Тогда нам следует не распивать чаи, а как можно скорее ложиться спать. И ждать, что будет завтра. Давай? - в ее голосе зазвенела сдерживаемая надежда.
   - Давай, - улыбнулся я.
   Птица залпом проглотила чай, сполоснула чашку, своим примером заставив и меня сделать то же самое. Потом подошла и неожиданно прижалась ко мне, как будто испугалась, что я вот-вот исчезну.
   - Ну что ты, Птица, - успокаивающе произнес я.
   Она медленно проговорила:
   - У меня к тебе будет просьба... Одна. Единственная. Пожалуйста, пообещай, что ты ее выполнишь...
   - Какая еще просьба? - мне стало немного не по себе. Я попытался взглянуть ей в лицо, но девушка только сильнее прижалась ко мне. - Какая просьба, Птица?
   - Если ты не сможешь меня найти... Ну, мало ли - что-то вдруг пойдет не так... Тогда - я очень прошу тебя - пойди к гитаристу и дай ему подбросить монетку. Так, как мы с тобой сегодня подбрасывали... Хорошо?
   - Ты думаешь, это поможет, Птица?
   - Не знаю, - она отодвинулась, и я, наконец, поймал ее взгляд - взгляд синицы, не уверенной в моих "человеческих" намерениях. - Я не знаю... Но пообещай мне, пожалуйста.
   - Хорошо, я обещаю, - подтвердил я, внутренне прекрасно осознавая, что ни за что на свете не обращусь за помощью к гитаристу. Такое обращение было бы равносильно утверждению, что сам я ничего не стою. А я кое-чего да стоил, во всяком случае, мне очень хотелось на это надеяться.
   Я осторожно произнес:
   - Пойдем спать, Птица.
   - Пойдем.
   Мы вернулись обратно в комнату. И впервые за время нашего знакомства я позволил себе применить свой талант к Птице. Я знал, что быстро она не уснет, - и я пожелал, чтобы она уснула. Когда через пару минут ее дыхание стало ровным, я представил себе кусты сирени, на которых кисти соцветий давно сменились зелеными коробочками семян. Я искренне поверил в то, что давным-давно наступило лето. И с этой мыслью - и с осознанием того, что я сумел обмануть Судьбу, - я неожиданно быстро уснул.
  
  * * *
  
   Проснулся я от тревожного чувства, что рядом со мной нет Птицы. Сначала я испугался, что она опять сидит в одиночестве на кухне. Потом сообразил, что ей больше незачем там сидеть. И, наконец, до моего сознания дошла мысль, что уже половина десятого утра - в это время Птица всегда готовила завтрак. Немного успокоенный, я прислушался, стараясь уловить привычный скрип половиц или звяканье посуды. Но за стеной не было слышно ни звука. Впрочем, она вполне могла уже пить чай, пока я тут сплю. Я решил не тянуть кота за хвост - встал, подошел к окну и распахнул шторы: меня встретило хмурое, но явно летнее утро. Как я это определил - не знаю. Но в открывающемся за окном пейзаже не было весенней свежести - даже обыкновенная трава и деревья неопровержимо говорили о наступившем лете. Я удовлетворенно улыбнулся и вышел на кухню... Птицы там не было. Зато на столе лежал вырванный из блокнота листок.
   В первый момент я даже не понял, что происходит - что еще учудила эта дурочка? Я взял в руки записку и быстро пробежал глазами неровные строчки: "Доброе утро. Знаешь, я подумала, что нам все равно придется расстаться, чтобы проверить, сумеем ли мы после этого встретиться. Почему бы не сделать это сразу? Перед тем, как уйти, я выглянула в окно - там лето. Так что - у тебя все получилось. Надеюсь, мы скоро встретимся. Птица". Я прочел эти слова не то три, не то четыре раза. И только тогда до меня дошло, что же натворила эта сумасшедшая. Нет, конечно, я верил в свои способности... Но я не хотел расставаться с ней. И в голову мне уже приходила безумная идея предложить Птице какое-то время просто не выходить из моей квартиры. Она могла себе это позволить!.. Могла, но не захотела. А вот теперь я должен был мучиться от сознания собственной беспомощности. Почему что сейчас мне никак не удавалось поверить в то, что мы сумеем отыскать друг друга.
   Полчаса я ругал ее последними словами, потом проглотил холодный чай и выскочил из дома.
  
  * * *
  
   Через неделю я опять стоял на знакомом подвесном мостике. И слушал гитариста. На этот раз я все никак не решался к нему подойти. Наверное, я бы так и ушел ни с чем, но музыкант неожиданно поднял глаза и сам окликнул меня:
   - Привет... Только ты напрасно ожидаешь здесь Птицу.
   - Почему? - против воли вырвалось у меня.
   Он на время прервал игру и со спокойной обстоятельностью пояснил:
   - Вы снова потерялись? - и в ответ на мое короткое, мучительное "да". - Это город играет с вами... Я знаю - он обожает подобные фокусы. Прости, я с удовольствием помог бы тебе... и Птице. Но у меня с ним - свои отношения. И мне не хотелось бы эти отношения - портить... - он говорил о городе, как о человеке с капризным и вздорным характером, и мысленно я согласился с ним (этот город, и правда, был таким). Между тем гитарист все так же неторопливо продолжил: - Поэтому, если хочешь, могу дать тебе один совет... Сейчас вам с Птицей бесполезно искать друг друга, обходя те места, где вы когда-то гуляли вдвоем. По одной простой причине - город ждет от вас именно этого... Скорее, вам удастся встретиться там, где вы никогда не бывали вместе. Слава Богу, таких мест в этом городе предостаточно. Дерзай!
   Я поразился тому, насколько дельным оказался предложенный им совет. Мне самому до сих пор не приходило в голову, что город караулит меня там, где мы бродили вдвоем с Птицей. А ведь мои предыдущие опыты могли бы подсказать мне, что такие поиски не обернуться успехом. Сделав над собой усилие, я протянул гитаристу монету:
   - Подбрось. Только скажи сначала - орел или решка?
   - Конечно, орел, - он легко подбросил монетку. Взглянул, потом показал мне кораблик. Но на этот раз я не стал переворачивать монету. Просто испугался, что она окажется совершенно обыкновенной.
   - Жду тебя через пару дней. И не одного - а с Птицей, - напутствовал меня гитарист.
   - А если я не смогу отыскать ее? - опять вырвалось у меня.
   Музыкант коротко усмехнулся:
   - Я не первый десяток лет знаю этот город. Он испытывает людей, но ничего у них не отнимает... Помни об этом.
   - Спасибо, - я зашагал прочь, машинально подбрасывая монетку. Потом усилием воли запихнул ее обратно в карман. Сейчас волшебная монетка ничем не могла мне помочь. И неважно - верил я в ее волшебство или не верил.
   Впервые с тех пор, как я познакомился с Птицей, мне безотчетно захотелось приглядеться к этому городу. Я ведь тоже любил его. Несмотря на его непростой характер. Я признался себе, что он имел полное право на меня сердиться, потому что я то и дело навязывал ему зиму. Но ведь я точно также мог бы рассердился на него, потому что в отместку он навязывал мне разлуку. А я почему-то не мог рассердиться. Это странно, но после слов гитариста на меня напало непонятное умиротворение. Тоска по Птице и острое, как боль, желание во что бы то ни стало отыскать ее, исчезли. Осталась легкая, почти невесомая печаль, которую мне не хотелось прогонять. В таком настроение я бродил по городу весь вечер и все следующее утро. Наконец, утомившись, я уселся на скамейку около какой-то совсем незнакомой мне речушки с травянистыми берегами. Просто сидел и смотрел на уток, солнечные блики, бьющиеся о берег мелкие волны... Внезапно на другую сторону скамейки села синица. И замерла, внимательно приглядываясь ко мне. То, что это - та самая синица, не вызвало у меня ни тени сомнения. Пару минут мы разглядывали друг друга, а потом я произнес:
   - Ну, не надо смотреть на меня с таким недоверием. Я все равно не смогу рассердиться на тебя... Даже за то, что ты втравила меня в эту историю.
   У нее были темные глаза Птицы. И я готов был поклясться, что на миг она усмехнулась.
   - Северин! - окликнул кто-то сзади. Синица вспорхнула. А я вздрогнул, потому что мне показалось, что это окликнули меня.
   - Северин, ты - что совсем ничего не слышишь? - незнакомый парень плюхнулся рядом со мной на скамейку. И убежденно продолжил: - Ну, что у тебя за дурная привычка - поругаться с начальником и исчезнуть на неделю?.. Я, понимаешь, ношусь по городу - ищу его. Давай, не завтра, так послезавтра - но что б был на работе. Без тебя же - завал. Ты хотя бы о нас подумал...
   Он все говорил и говорил. Я молча слушал, испытывая двойственные чувства. С одной стороны - я готов был узнать его, вспомнить, где и кем я работаю, как меня зовут... С другой - я превосходно осознавал, что я - человек, который обладает бесконечным могуществом. И в той моей памяти не было и не могло присутствовать этого парня с взлохмаченной шевелюрой и разговорами увлеченного трудоголика... Но я ведь помнил его! Кажется, это называется шизофрения. Нет, извините, шизофреники не отдают себе отчет в том, что с ними происходит.
   - Так послезавтра мы тебя ждем? Идет? - с нешуточной тревогой закончил он.
   - Идет, - согласился я.
   Он радостно хлопнул меня по плечу и зашагал прочь, слегка сутулясь. А я остался сидеть, провожая его глазами. И тут сзади снова раздалось:
   - Северин?
   Только на это раз имя было произнесено знакомым мне женским голосом.
   - Птица! - я резко обернулся, разом забывая о своем неожиданном "раздвоении личности". Она, и правда, стояла в двух шагах от скамейки. И улыбалась мне:
   - Вот я и узнала, как тебя зовут.
   - Ты не очень разочаруешься, - стараясь сдержать охватившую меня радость, уточнил я, - если я скажу, что меня назвали так всего пять минут назад... Этот парень с кем-то перепутал меня.
   - Ни с кем он тебя не перепутал, - возразила Птица. - Ты давал мою монетку гитаристу?
   - Да.
   - Молодец, - она подошла и, наклонившись, поцеловала меня. При этом ее волосы коснулись моего лица. Потом Птица присела рядом, и несколько минут мы смотрели друг на друга: она с незнакомой мне насмешливый мудростью, а я... не знаю, как на нее смотрел я, - наверное, с нелепой боязнью, что она вот-вот исчезнет. Потом мне стало смешно от мысли, что я никак не могу на нее наглядеться. И я предложил:
   - Птица, пойдем домой... И вообще, теперь, когда мы окончательно отыскали друг друга... может быть, ты переедешь ко мне жить. Насовсем.
   Она, как мне показалось, с некоторым сомнением выслушала эти слова:
   - Прости, но ты понимаешь, что происходит?.. Ты дал гитаристу подбросить мою монетку - ведь так? И после этого мы повстречались... Пожалуйста, не надо качать головой - мы повстречались именно после этого...
   - Мы с тобой тоже загадали желания, - немного обиженно перебил я ее.
   - Да, - согласилась Птица. - Но только гитарист мог искренне обратиться к этому городу. По-приятельски, как это умеет он один. У тебя с этим городом совсем другие отношения, вы то и дело меняетесь ролями: то этот город - твой должник, то ты - ему должен. А я... я - не отделяю себя от него. И это - плохо в смысле желаний. Как может частица, молекула что-то требовать?.. Так что из нас троих - пойти против воли города и, тем не менее, добиться успеха мог только гитарист... Но ты ведь не знаешь, что он загадывал. Прости, но ты уверен, что ты и я - мы оба - остались прежними? Нет, ты уверен хотя бы в том, что не утратил свое могущество?
   - А почему я должен был его утратить? - с внутренним холодком уточнил я. Пытаясь что-то пожелать. Как назло сейчас у меня не было никаких желаний. Абсолютно. Наконец, не выдержав этой пугающей неопределенности, я спросил: - Птица, ты ничего не хочешь?
   - Хочу, - видимо, прекрасно понимая мою тревогу, серьезно откликнулась она. - Мороженого.
   Когда через пять минут никакого лотка с мороженым поблизости не обнаружилось, я тихо задал вопрос - скорее, себе самому, чем Птице:
   - И как я теперь буду жить?
   - Милый, - девушка ласково заглянула мне в лицо, но я отвернулся, потому что не хотел, чтобы она заметила мою растерянность, - во-первых, пожалуйста, не спеши приходить в отчаяние. У тебя ведь и раньше не все удавалось... А, во-вторых... на самом деле, следует принять и такой вариант развития событий. Я знаю - это проще сказать, чем сделать... Но, поверь, я буду любить тебя, даже если ты станешь обычным человеком. Впрочем, что бы там ни случилось, ты все равно всегда будешь самим собой, - убежденно добавила она.
   - Господи, Птица, при чем тут это? - стоило мне представить жизнь без моего таланта, и я внезапно ощутил себя инвалидом, калекой. Человеком, который не может ровным счетом НИЧЕГО. Конечно, и раньше случалось, что от меня не всегда и не все зависело, но теперь... Это было не просто страшно, это было... Не знаю, как объяснить. Казалось, я споткнулся на улице, а мне неожиданно заявляют, что у меня сломан позвоночник. И я никогда уже не буду ходить. Вот на что это было похоже.
   Птица поняла, что сказала не то, отвернулась и долго следила за плавающими утками. Потом со знакомой настороженностью взглянула на меня и еле слышно заметила:
   - Извини, но даже если окажется, что ты не потерял своего таланта, я все равно не смогу к тебе переехать... Буду приходить два раза в неделю. Если ты не против.
   - Почему? - равнодушно поинтересовался я.
   - У меня мама не выходит из квартиры, - спокойно пояснила она.
   - Подожди, - растерянно остановил ее я. - Но ты ведь жила у меня больше месяца. На кого же ты ее оставляла?
   - На соседку, - все так же спокойно ответила Птица. - Я... последние два года все время мотаюсь по командировкам, так что это не в первый раз. Они прекрасно ладят.
   Она опять бросила на меня быстрый тревожный взгляд и добавила:
   - Мама - не лежачая больная, в квартире все делает сама, просто не выходит на улицу. Такой вот пунктик. Ты не волнуйся, она - не сумасшедшая. Но так получилось. Я вас когда-нибудь познакомлю. Мне кажется, вы понравитесь друг другу...
   - Не понимаю, - чувствуя, как в голове у меня не помещаются все эти сведения, отозвался я. - Что значит - не выходит на улицу? Ты так спокойно об этом говоришь. Когда это началось? После того несчастного случая?
   - Нет, после того случая все вроде было нормально... А лет пять назад произошло еще одно... неприятное событие. И она отказалась выходить на улицу. Просто боится.
   - А за тебя она не боится? - уже не зная, как на это реагировать, спросил я.
   - Нет, - одними глазами улыбнулась Птица. - Я убедила ее, что со мной ничего не может произойти в этом городе. Точнее - в этом мире.
   Я промолчал. Чтобы судить, надо было иметь хоть какое-то устойчивое представление о правильной семейной жизни. Я такого представления не имел. Не говоря уже о том, что за последние десять-двенадцать лет никто не делился со мной своими семейными проблемами. Я мог сказать твердо только одно: судя по словам Птицы, она и ее мама в какой-то момент поменялись ролями. Птица взяла на себя роль родителя, ее мама - ребенка. Ведь именно в представлении ребенка с родителями ничего не может случиться, они всесильны, они защищают его от этого враждебного или просто пугающего мира. Правда, бывает, они уходят по своим загадочным, непонятным ребенку делам и оставляют его одного. Но каждый ребенок твердо уверен, что, стоит ему позвать, и родители в мгновение ока окажутся рядом, чтобы решить все его проблемы.
   - А... твои родители? - между тем несмело спросила Птица. - Где они? Надеюсь, с ними не произошло... ничего непоправимого?
   - Не волнуйся, - равнодушно откликнулся я. - Они оба живы... и счастливы, насколько я знаю. Просто в свое время... они уехали. Далеко.
   - За границу? - смущенно, но твердо уточнила она.
   - Нет, всего-навсего в другой город. Мне было семь лет (видишь, как мы с тобой совпадаем?) - я усмехнулся. - Меня оставили на бабушку. Когда я заканчивал школу, они предложили мне переехать к ним. Но я отказался... Это, пожалуй, все, что я могу о них сообщить.
   Про бабушку Птица не стала спрашивать. И я мысленно поблагодарил ее за это. Вместо вопроса, она поднялась со скамейки и предложила:
   - Ты все время водил меня по своим любимым местам. Хочешь, я покажу тебе одно - свое?
   - Хочу, - согласился я. Если честно, хотелось мне, чтобы мы оказались в моей квартире и - как можно скорее. И, кажется, Птица угадала мое невысказанное желание, потому что, лукаво улыбнувшись, добавила:
   - Это совсем недалеко. И даже по дороге к остановке троллейбуса.
   - Идем, - я тоже встал и, не удержавшись, поцеловал ее. На глазах у всего белого света. Но никто из прохожих даже не обернулся.
   Только сейчас я до конца ощутил, что в этом городе наступило лето. От воды чуть заметно пахло тиной. А день был июньский, вроде бы теплый, но стоило солнцу зайти за облако, и становилось прохладно. А только что безоблачно-ясное небо, как на зло, внезапно покрылось огромными, кучевыми облаками. И, как я не пытался, мне не удавалось их разогнать. Так мы и шли - я пытался бороться с облачностью, а Птица, похоже, искренне наслаждалась всем происходящим. Мне даже стало немного обидно, что она не видит и не ценит моих усилий. Впрочем, сильно обидеться я не успел, потому что неожиданно девушка скомандовала:
   - Сюда.
   - Птица, опять проходные дворы? - не торопясь нырять вслед за ней в темноту подъезда, недовольно поинтересовался я.
   - Но ты ведь не боишься? - донесся оттуда ее голос. - Иди сюда... А теперь встань именно там, где сейчас стою я, и подними глаза к потолку.
   Я последовал ее совету. И замер. Надо мной простиралось звездное небо. То есть больше всего это напоминала своды часовни (я не был человеком, посещающим церкви, и поэтому засомневался - рисуют ли в часовнях звездное небо?). Но свет уже неясного дня с такой продуманной избирательностью падал на своды парадной, что в первый момент иллюзия завораживала. Я видел узкий серпик только что родившегося месяца, узнавал знакомые с детства созвездия... Уже через несколько минут глаз начал замечать, что темно-синяя краска, изображающая ночное небо, местами облупилась, а позолота звезд потускнела. Но даже это не мешало мне смотреть и смотреть вверх... Когда шея окончательно затекла, я со вздохом опустил голову.
   - Нам туда, - шепотом произнесла Птица, потянув меня за рукав.
   - Ты знаешь - откуда здесь это?
   - Нет... Но когда мне нужно... очистить голову... Ну, - она засмущалась, - избавиться от нехороших чувств или мыслей, я прихожу сюда.
   - А у нас с тобой есть нехорошие мысли? - не желая показывать охватившее мою душу волнение, поддразнил я.
   - Не те, что ты думаешь, дурачок, - рассмеялась Птица. - Не верить в себя - это ведь упадническая мысль...
   - А что - теперь мы верим в себя? - я не в силах был избавиться от иронии.
   - Н-не знаю. Немножко... И вот теперь мы можем идти домой.
   Кажется, этот день можно назвать единственным днем, когда мы с Птицей были окончательно и бесповоротно счастливы... А потом наступило завтра.
  
  * * *
  
   В общем, мое могущество и не подумало возвращаться. Как и предсказывала Птица - я стал обыкновенным человеком. Нет, значительно слабее и беспомощнее обыкновенного человека. День за днем Птица возилась со мной, обучая меня абсолютно всему: покупать продукты, платить за квартиру, вызывать сантехника. Я ежедневно ходил на работу, возвращался оттуда вымотанный до предела, злой и голодный. Птица, которая, оказывается, уволилась, чтобы пробыть со мной вместе те безумно далекие полтора месяца весны, хлопотала на два дома, готовила, стирала. Старалась, чтобы мне было хорошо. Но теперь ночами я выходил на кухню, курил в приоткрытое окно (хотя раньше я вообще не имел привычки курить), ставил чайник, забывал про него. Через полчаса чайник принимался оглушительно свистеть. Из комнаты выходила заспанная Птица... И я отворачивался, чтобы не видеть ее темных, укоряющих глаз. Она старалась, она так хотела сделать меня счастливым, - я не был счастлив. Мучительно медленно приближался сентябрь. Однажды вечером Птица опять заговорила о телефоне - это была избитая тема для разговора. Дело в том, что в моей квартире не было телефона (раньше я в нем просто не нуждался), а сейчас у Птицы постоянно возникала необходимость бежать на улицу и искать телефонный аппарат, чтобы позвонить маме. Добиться того, чтобы нас подключили к АТС, наверное, было не так уж сложно - для любого другого человека. Но только не для меня. И я все тянул. А Птица все говорила, что это следует сделать ей самой. От чего я только сильнее чувствовал себя виноватым. Вот и на этот раз я сердито заметил: "Я сделаю все сам", а потом ушел в комнату, хлопнув дверью. А ночью, сидя на кухне и глядя на яркие августовские звезды, я подумал, что, вернись все назад, сейчас я пожелал бы лишь одного - чтобы весна, наконец, закончилась... В этот момент в дверях опять показалась Птица. И мне опять стало стыдно. Поэтому с усталым, недовольным видом я произнес:
   - Ну, почему ты на этот раз не спишь?
   - А ты... почему не спишь?
   - Мне не спиться.
   - Понятно... Дай сюда, пожалуйста, мою волшебную монетку.
   От неожиданности я даже не сразу сообразил, что где-то в кармане у меня валяется этот проклятый кусочек металла. Долго искал, потом вышел в прихожую, извлек из кармана куртки злополучную монету и вручил ее Птице.
   - Спасибо, - она подержала ее на ладони (я невольно опять залюбовался корабликом), потом распахнула приоткрытое окно и со всего размаху выбросила монетку в темноту.
   - Зачем ты это сделала? - немного придя в себя, спросил я.
   Она повернула ко мне свое птичье, вдруг потерявшее всякую привлекательность лицо. И ответила:
   - Я не хочу, чтобы ты считал, что заплатил за меня слишком высокую цену. За меня и за мою любовь, - она помолчала, кусая губы. Потом еле слышно добавила: - Считай, что не было никакой монетки с корабликом. И, значит, никто не загадывал желания... И меня, наверное, тоже не было. А может, была - до конца весны... Через несколько дней наступает осень. Пойми, если дело только во мне - когда я исчезну, твое могущество... оно снова должно вернуться к тебе...
   - Птица, безумная, никакое могущество ко мне не вернется. Потому что никто не может открутить время назад... И изменить свою Судьбу, - прижимая ее к себя и чувствуя, как по-птичьи часто колотиться ее сердце, проговорил я. - Люди этого не умеют.
   - Люди не умеют... Но ты - не человек. У тебя должно получиться, милый.
   Она говорила так убежденно, что я поверил ее словам. Я весь загорелся при мысли о том, что, если я потеряю Птицу, я перестану быть инвалидом, калекой. Сейчас я готов был пойти на это. Сейчас я готов был пойти на что угодно, - даже одиночество не останавливало меня. Только бы не ощущать свою беспомощность и свою зависимость от нее. Ведь я уже давно не любил Птицу по-настоящему. Из-за этого. И мне хотелось... мне хотелось ее потерять, чтобы обрести себя, прежнего. Хотя в глубине души и царапнуло на миг запоздалое раскаяние.
   - Птица, - прошептал я, - я же говорил, что не надо было тебе влюбляться... в такого, как я. Ну, что хорошего ты отыскала в этой любви?.. Хочешь... правда, не знаю, смогу ли я это сделать... нет, смогу! Хочешь, я сделаю так, чтобы ты забыла обо мне... Как будто меня никогда в твоей жизни не было.
   Птица резко отстранилась. И произнесла, глядя мне в лицо пугающе темными синичьими глазами:
   - Нет, вот этого я никогда тебе не позволю.
   - Но почему?!
   - Ты не понимаешь, - жестко усмехнувшись своим большим ртом, она опять прижалась ко мне, шепча. - Ну, потерпи, потерпи, пожалуйста, я сейчас уйду... Я уже ухожу.
   Господи, я не мог дождаться ее ухода. Когда за ней захлопнулась дверь, меня охватила волна необыкновенного облегчения. Я достал из кармана пачку сигарет и выбросил ее в окно. С наслаждением. Представляя, как почти так же падала вниз с моего седьмого этажа волшебная монетка Птицы. Если честно, монетки мне было чуточку жалко. Потом я вытряхнул окурки, вымыл пепельницу и убрал ее подальше на полку. И тут мой взгляд случайно упал на стенные часы. Было три часа ночи. Только сейчас я сообразил, что Птица, даже не собравшая свои вещи, ни на чем не сможет добраться к себе домой (ни один транспорт не ходит) - ей придется идти пешком. Я представил, как она шагает по темным улицам новостроек, и кошки заскребли у меня на душе... А потом - потом раздался телефонный звонок. Сначала я даже не понял, что это такое - в этом доме никогда не было телефона. И, только выглянув в прихожую, я обнаружил на полке под зеркалом телефонный аппарат, который, что называется, "надрывался от крика". Сбылось еще одно предсказание Птицы. Я перестал быть слабым... Не знаю, почему мне стало так горько от мысли, что этот аппарат появился в квартире именно в тот момент, когда в нем никто уже не нуждался.
   Я подошел и снял трубку. Далекий, девчоночий голос произнес:
   - Алло, а Зину можно?
   - Здесь... нет никакой Зины.
   - Извините.
   Короткие гудки. Я вернул трубку на место. И тут на меня напала настоящая тоска. Потому что я соврал - одна Зина здесь все-таки жила. Моя бабушка - Зинаида Дмитриевна. Я вспомнил, как она умирала. Я не люблю вспоминать об этом. Многие годы я запрещал себе возвращаться к этим воспоминаниям. Но сейчас мне было никак от них не избавиться. Я отчетливо вспомнил, как неторопливо ходили врачи скорой по нашей маленькой квартирке, на меня нахлынули запахи лекарств и еще чего-то неуловимого (мочи? пота?). Запах долгой болезни. Усталость в глазах бабушки. Ее кожа, которая, казалось, обтягивала лицо. Я тогда первый раз был "по-настоящему" влюблен, и мне никак не удавалось всерьез за нее побеспокоиться. Я все обманывал себя, что день-другой и она поправиться. А она, мне кажется, прекрасно понимала, что происходит... Иногда я думаю - может быть, это от нее я унаследовал свой непростой талант? Ну, не от моих же родителей... Господи, какие глупости снова полезли мне в голову! Я еще стоял посредине прихожей, потому что у меня не было сил заглядывать в комнату. Я не хотел туда заходить. Там опять поселились воспоминания... Теперь там жила Птица. По-прежнему не двигаясь с места, я подумал, что с этим нужно как-то бороться. Обменять квартиру? Птица говорила, что обмен сейчас несложно устроить... Опять Птица? Зачем мне устраивать обмен квартиры, - я ведь могу оказаться в любом районе города - стоит только пожелать. До сих пор я никогда не желал ничего подобного. Почему бы и не избавиться от слишком навязчивых воспоминаний? Потом я вспомнил, что за эти два месяца мы так и не заглянули к гитаристу... Еще один человек, который был передо мной виноват. Или перед которым был виноват я? Я понял, что опять размышляю не о том... Птица! Если с ней что-нибудь случится, в этом точно буду повинен я... Я быстро накинул куртку и, больше не раздумывая, вышел из дома.
  
  * * *
  
   Я не стал вызывать лифт, а сбежал вниз по лестнице - почему-то меня не оставляло странное чувство, что Птица не ушла далеко. Что она стоит где-нибудь на площадке лестницы и ждет, когда станет хоть немного светлее. Но ни на лестнице, ни у подъезда ее не было. Я добежал до остановки троллейбуса (конечно, троллейбусы не ходили, но идти ей нужно было именно в ту сторону). Ее не было и там. Удивительно, но в этот раз я не боялся, что мы не найдем друг друга, - я боялся, что с ней случится что-нибудь ДО ТОГО, как я отыщу ее. Постояв немного около остановки, я вернулся обратно к дому и, обогнув его, вышел на лужайку с чахлыми деревцами, которая располагалась прямо под моими окнами. Мне подумалось, что, если я отыщу волшебную монетку, я непременно найду и саму Птицу.
   Здесь не было фонарей и стояла почти непроглядная темнота. Я настолько отвык от своего таланта, что не сразу сообразил, насколько просто могу улучшить освещение. Наконец, посредине лужайки загорелся фонарь: сколько я себя помню, этот фонарь находился здесь, но никогда не светил. Я начал шаг за шагом обшаривать траву, но, сколько я ни наклонялся, мне попадались только поблескивающие пивные пробки. Потом в кустах что-то зашелестело, я вздрогнул. Но тут же с неуверенной радостью окликнул:
   - Птица? - она вышла на свет, и я продолжил: - Что ты здесь делала?
   Хотя ответ был ясен.
   - Искала монетку.
   - И нашла? - с такой тревогой, как будто от этого зависели жизнь и смерть, спросил ее я.
   - Нет.
   - Ну и черт с ней, - я пнул ногой очередную пивную пробку. - Пойдет домой.
   - Извини, - Птица подошла ближе, и мне показалось, что за эти полчаса она не просто стала старше, а превратилась в другую Птицу. - Но я хочу, чтобы ты был счастлив... Я не пойду.
   - Хорошо, - с удивившей меня самого покладистостью согласился я. - Тогда, давай, я провожу тебя до твоего дома. Сейчас все-таки ночь.
   Она помолчала немного. И равнодушно кивнула:
   - Идем... Ты иди, а я сейчас тебя догоню, - и видя написанное на моем лице недоверие: - Не бойся, я никуда не сбегу.
   - Ну, смотри, - я потихоньку пошел к остановке. Через несколько минут Птица, и правда, догнала меня. Даже взяла под руку... Вот так по темному августовскому городу - сквозь мои новостройки и до ее центра - мы шли, не торопясь, потому что торопиться нам было некуда. Шли молча, потому что говорить нам сейчас тоже ни о чем не хотелось.
   В общем, в квартиру Птицы мы вломились почти в половине шестого утра. Невыспавшиеся, проголодавшиеся (во всяком случае, я), но немного примирившиеся с действительностью. Так примиряются с чьей-то смертью - какая-то часть души опустела, но ты продолжаешь жить дальше.
   Я почему-то считал, что Птица обитает в какой-нибудь захудалой коммуналке. И в первый момент ее прихожая поразила меня своими размерами.
   - Птица, что у тебя за комнаты, если прихожая - как стадион?
   - В этой квартире жили еще мои прабабушка и прадедушка, - с усталым удовольствием пояснила Птица. - Сейчас здесь живет одна моя мама... по большей части. А прописаны кроме нас еще мои дядя с тетей и трое их детей.
   - А где они?
   - Кто - где, - загадочно откликнулась Птица. - Идем на кухню.
   Не знаю, как это описать, но мы три раз поворачивали, прежде чем дошли до кухни. Если честно, я никогда не видел таких коридоров... К еще большему моему удивлению на кухне нас встретила женщина. Не в каком-нибудь старом, замызганном халате, а в почти парадном платье. И волосы ее были аккуратно уложены. Это в половине шестого утра - я представил, как выглядим мы с Птицей, и мне стало неудобно.
   - Мама, это Северин, - между тем спокойно представила Птица.
   Женщина поднялась, взглянула на меня такими же темно-карими, как у Птицы, глазами (в остальном они не были похожи совершенно). И с непривычной мне теплотой откликнулась:
   - У вас редкое имя. Сейчас такие имена почти не встречаются... Надо же. Вы очень меня порадовали... Мне очень приятно, - и, повернувшись к дочке. - Птица, вы будете завтракать?
   - Будем, - уже хлопоча у плиты, откликнулась та. И меня поразило, что и дома Птицу, оказывается, называют Птицей. Но тут девушка посмотрела на меня и, не обращая внимания на маму, заметила: - А потом тебе придется уйти... Ты проводил меня, я очень тебе благодарна.
   - Птица... - начал я, не зная, что же я должен ей сказать. А тем более в присутствии ее маме. И только сейчас сообразивший, что она не знает о моем неожиданном "выздоровлении". - Птица, я не могу вернуться туда один...
   - Можешь, - упрямо возразила Птица. - Тебе придется это сделать... А сейчас - вымой руки. И садись за стол.
   - А может быть, вы поживете у нас? - внезапно предложила Птица-старшая. Я с недоумением обернулся к ней: с каждой фразой она очаровывала меня все больше.
   - Мама, у Северина - своя квартира, - повысила голос Птица.
   - Ну, я же просто предложила... Места у нас предостаточно, - женщина смущенно улыбнулась мне. И, сам не зная, как это вышло, я улыбнулся в ответ:
   - А знаете, это неплохая идея... если вы не против.
   Птица бросила на меня предостерегающий взгляд, ясно говорящий: "Не вздумай морочить ей голову!" "Но я, и правда, хочу остаться, - тоже взглядом ответил я. - Не надо обвинять меня во всех смертных грехах". Она ничего не ответила. И молча мы сели завтракать. То есть молчала Птица - а мы с ее мамой разговаривали. Обо всем.
   Потом у меня начали слипаться глаза. Птица, мывшая посуду, поставила последнюю тарелку в сушилку и предложила:
   - Пойдем, я уложу тебя...
   И мы побрели в ее комнату. Все по тому же петляющему коридору, через гостиную, обставленную как в каком-нибудь 19 веке. Когда я остановился на пороге, меня больше всего потрясли не фарфор или бронза, а наличие рояля. Судя по всему, с двух сторон к гостиной прилегали спальни. Мы повернули налево - в спальню Птицы. Это узкая длинная комната тоже почти не имела мебели и была, наверное, когда-то отгорожена от гостиной. Из окна падал тусклый осенний свет. Я скинул ботинки и лег на кровать поверх покрывала. Птица кинула мне подушку, а потом наклонилась, укрывая тонким пледом. При этом из кармана ее рубашки что-то выпало мне на грудь. Я пригляделся - и мне мгновенно расхотелось спать: корабликом вверх на моей груди лежала монетка.
   - Ты же сказала, что не нашла ее? - тоном следователя спросил я Птицу.
   Она сердито нахмурилась. Но не стала врать (похоже, врать она вообще не умела):
   - Я сказала правду. Я нашла ее в тот момент, когда ты пнул пивную пробку - там, на газоне, помнишь?.. Но мне не хотелось при тебе ее поднимать.
   Она замолчала, пряча глаза.
   Я вспомнил ее странную просьбу идти вперед - оказывается, вот чем она была вызвана. Потом моя рука машинально потянулась к монетке. Но резкий окрик Птицы заставил ладонь замереть на месте:
   - Не трогай! Иначе я опять ее выброшу - теперь уже насовсем.
   - Птица, - мягко попытался убедить ее я, - это моя монетка. И выбрасывать ее без моего разрешения ты... не имела права.
   - Да. А еще я не имела права загадывать по ней желания, - мрачно добавила она.
   - Вот этого я тебе не говорил.
   - Это я тебе говорю... - Птица помолчала, и все также мрачно продолжила: - Сейчас ты заснешь. А потом отправишься домой... И даже симпатии моей мамы ничего здесь не изменят. Потому что... я хочу, чтобы ты стал прежним.
   - Я... - мне все еще было немыслимо трудно рассказать ей о главном. - Я... уже стал прежним, Птица... Твои предсказания... сбываются. Мне кажется, и монетку ты отыскала потому, что я пожелал этого... - я замолчал, смущенно глядя в ее глаза, которые - не просияли и не распахнулись - просто стали огромными. Сейчас невозможно было сомневаться в том, что она действительно любит меня.
   - Ты... - наконец, с недоверчивой радостью произнесла Птица. - У тебя уже что-нибудь получалось? Как ты проверял?
   - В моей квартире теперь есть телефон, - я уверен был, что она заплачет. Но она рассмеялась.
   - Телефон? Как ты узнал?
   - Он зазвонил. Сразу после твоего ухода.
   - Надеюсь, на нем записан номер, - с неожиданной практичностью заметила Птицы. - Представляешь, как мы будем выглядеть, если позвоним на АТС и спросим: вы не подскажете, какой у нас номер телефона? Впрочем... мы ведь можем позвонить куда-то, где номер телефона высвечивается... У меня куча друзей с мобильниками... Так что не волнуйся, узнать номер - не проблема.
   - Так ты хочешь вернуться ко мне, Птица? - опрометчиво бросил я. И она, мигом потухнув, откликнулась:
   - Нет.
   - Ну, тогда мне придется поселиться здесь. В конце концов, твоя мама меня пригласила... Кстати, на рояле в гостиной кто-нибудь играет?
   - Мама. Мне пытались мучить три года. Но я не далась, - Птица на миг опять улыбнулась глазами.
   - Ты знаешь, что вы совершенно не похожи? - спросил я. - И дело не во внешности, а...
   - Конечно, мама - настоящая аристократка, а я - дитя подворотни, - легко досказала мою мысль Птица. И внезапно я понял, что так оно и есть. Как ни странно, в этом не было ничего обидного. Просто - такой была Птица. А ее мама была другой. У меня вырвалось:
   - Птица, ты знаешь - я люблю тебя.
   Она отвернулась. Потом произнесла, очень четко выговаривая слова:
   - Пожалуйста... не надо мне этого говорить.
   - Почему?
   - Потому что... ты говоришь мне это сейчас. Когда твой талант... возвратился. А если - он снова исчезнет?
   - Второй раз будут легче, - внутренне содрогнувшись, попытался пошутить я.
   - Ни черта подобного! Не будет второй раз легче... Пойми, я не хочу, чтобы ты сожалел о... о том, что я навязала тебе другую жизнь.
   - Ты ничего мне не навязывала, Птица.
   - Я загадывала желание. И это я посоветовала тебе обратиться к гитаристу... Ты ведь жалел об этом?
   - Да, - честно признался я. - Да, я сожалел об этом. Я о многом сожалел: о том, что мой дар пропал, что я повстречался с тобой, что весна не закончилась... Но что же теперь - убивать меня за это?.. Птица, пойми, я люблю тебя. И я никогда ни разу ни в чем тебя не винил, - я знал, что немножко, самую капельку лукавлю. Но, может быть, это и было правдой? Я не винил Птицу. Я винил Судьбу, которая не позволяла мне обладать сразу всем на свете. Я продолжил: - И я всегда отдавал себе отчет, что я сам отвечаю за любые события, которые со мной происходит. Я сам хотел с тобой познакомиться, отыскать тебя, когда мы потерялись, быть с тобой рядом... Я знаю... знаю, что я не справился, но я сам этого хотел... Теперь ты довольна?.. Ну, прости меня, если можешь.
   - Могу, - очень тихо сказала Птица. И почти в первый раз со дня нашего знакомства ее глаза перестали быть синичьими: на меня смотрела безнадежно влюбленная в меня женщина. - А ты можешь выполнить одну мою просьбу? Совершенно дурацкую. Я знаю, что это безумная наглость с моей стороны, но...
   - Какую просьбу?
   - Сделать так, чтобы опять наступил апрель.
  
  * * *
  
   Небо было абсолютно голубым. И гитарист опять играл что-то невыразимо-знакомое. Я вслушивался, почти улавливая слова, Птица рядом уже шевелила губами... И тут хлынул дождь. И мы - на этот раз втроем - бросились в ближайшую подворотню. Стояли там, глядя на потоки дождя, и слушали где-то совсем близко раздающийся колокольный звон.
   - Завтра Пасха, - заметил гитарист и со смеющимися глазами добавил: - Ну, признавайтесь, кто постарался на этот раз?
   - Вообще-то я, - совершенно спокойно призналась Птица.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"