вяхи
В связи публикацией в интернете, повесть Пляжные романы полежит удалению - автор
лся лгать, как можно у тебя посплю, можно. А потом поднимусь и вернусь в пансионат.
nbsp; На крохотном кладбище в Солнечногорске царила торжественная тишина, здесь было тихо ночью и днем и если бы не наклонившиеся подгнившие деревянные кресты, свидетельствующие о том, что кладбище катится к забвению, - здесь можно было бы посидеть и поговорить с Богом. Могилка оказалась на солнечной стороне сельского кладбища, с деревянным крестом и большим венком из цветов. Батюшка Михаил пел псалмы в одиночестве, но эти псалмы так много значили для меня и для Нади.
Мы точно на время отрешились от мира, жестокого и непредсказуемого, и приобщились к миру вечности, в котором нет ничего того, что есть в реальной жизни.
Мы заказали надгробную плиту, выгравированную золотыми буквами, и как будто облегченно вздохнули, считая, что выполнили свой долг, как порядочные люди. Есть вещи, которые надо соблюдать, их нельзя нарушать. Нарушишь - будешь расплачиваться потом. Совесть есть у каждого человека, если только это нормальный человек. Это только коммунисты - злодеи, были настоящими уродами, они умирали как мухи и на их могилках, с торчащий деревянной палкой была пятиконечная звезда и портрет их главного урода, который хорошо стрелял.
Мы с Надей пришли немного в себя и решили посмотреть свои богатства, свое золото, как Гобсек свои миллионы. Я к этому богатству не имел никакого отношения, и оно не радовало меня: сказывалось настроение в связи с пробудившимся пониманием бренности мира. А Надя радовалась, ей хотелось заразить и меня своей радостью.
Кроме золотых монет царской чеканки, а их было свыше пятисот по десять рублей каждая, в мешках, уже чуть заплесневелых и подверженных гниению, хранилось много украшений. Это кольца, наперстки, кулоны, цепи и всевозможные золотые украшения. Все это богатство весило шесть килограмм.
и только кивали тебе головой на лестничной клетке, либо в лифте, потому что не хотели тебя знать. А теперь проявили к тебе, даже не к тебе, а к твоему телу особый интерес.
Я запланировал тут же после отпевания, рядом с холмиком, накрыть стол, чтоб помянуть безвременно ушедшую, с молодым, ангельским личиком, Надю. Для этого, исходя из (приблизительно) количества в десять человек, закупил продукты, спиртное, а тут столько народу. И все крестятся, подпевают; что делать? придется разливать по рюмке, угощать каждого.
Я все еще соображал, хоть глаза у меня были на мокром месте, и я чувствовал дрожь во всем теле.
Раньше, до этого, я редко присутствовал на похоронах, я не любил похоронную процедуру. А теперь я стал ее участником. Я стоял рядом и смотрел в бледное личико Нади, и мне казалось, что на нем застыла гримаса укора, и это относилось ко мне. Еще бы! по моей вине ушла ее сестричка Соня, а за нею ее мать, а потом и она сама. И как не крути, в этом страшном круговороте, я как бы играл первую скрипку, ведь если бы не было меня, они бы сейчас втроем, как обычно, ездили на дачу, выращивали помидоры и щебетали на заходе солнца.
Я уже не вытирал слезы, я стал на колени и коснулся губами ее личика, и произнес: прости меня, невинное дитя. Да будет тебе земля пухом, я ведь тоже скоро..., сколько бы лет ни прошло, они пройдут очень быстро, может, мы встретимся в других мирах и узнаем друг друга. Но наши бренные тела будут лежать рядом. Это, может быть, наивная надежда, но всякая надежда лучше, чем ее полное отсутствие.
Я знал, что вижу ее личико последние минуты и что никогда больше не смогу его увидеть. Умереть в двадцать три года это несправедливо, это противоестественно, это аморально. Когда закрыли гроб крышкой и стали опускать гроб в яму на веревках, я трижды бросил глины и трижды перекрестился.
- Увезите меня отсюда, иначе меня затянет, - стал я молоть чепуху. - Ваня, - обратился я к гробовщику, - вот вам деньги за работу, и возьми пятьсот рублей, сбегай в магазин, закупи водку на всех и что-то для детей. Умеешь вращать рулем, вот моя "Волга", садись, заводи мотор.
- Пятьсот много. Триста будя, - сказал Иван и откуда-то достал мешок, вытряхивая по дороге.
- Я быстро вернусь, - сказал он.
- Позвольте мне тут быть распорядителем, - сказал батюшка Михаил.
- Ах, да, вот вам тысяча, нет две тысячи. Вы так хорошо отпевали, служили службу.
- С оркестром рассчитались?
- Да, еще утром.
***
Когда я вернулся с похорон, у двери квартиры, где до недавнего времени проживали три женщины, собралась толпа соседей со всего второго этажа и несколько с третьего. Кто-то стучал в железную входную дверь, кто-то извлекал бумажки из карманов и тряс ими перед носом своего товарища и других, чтобы доказать свою правоту. Счастливые, жадные соседи громко выясняли, кому же теперь достанется квартира умерших. Они словно чувствовали нутром, что у меня нет никаких прав, раз я не играл там свадьбу, не женился ни на старшей, ни на младшей дочери Валентины Ивановны. Ведь жильцы, которые здесь были прописаны, в этой квартире, под номером 8, только что добровольно отправились в иные миры, и эта трехкомнатная квартира на втором этаже недалеко от метро Павелецкая, не может остаться ничейной.
В руках одной полной женщины был молоток и стамеска, а в другой руке клочок бумаги. Она эту бумагу периодически раскрывала, показывая подпись Валентины Ивановны, матери Нади, которая якобы взяла у нее крупную сумму денег на свои предполагаемые похороны. Сумма была немалая - около пятисот тысяч. И подпись покойной Валентины Ивановны, и дата, и сложена эта ценная бунажка вчетверо. Кто может оспорить эту сделку? Да никакой суд не оспорит! А новый жилец это просто прощелыга, он вообще в Москве не прописан. Он - бомж. Сама видела его с протянутой рукой у метро. Это ён дявченку угробил, чоб захватить фатиру. Вот он идет, давайте сдадим его в милицию!
Но другой претендент, мужик низкого роста, лысый, показывал более солидную бумагу, якобы заверенную у нотариуса. Да еще доставал паспорт, где значилась его фамилия, как прописанного на этой площади.
- Хорошо тебе козырять пачпортом, если ты сам работаешь в пачпортном столе, - сказал баба Дуся, что работала уборщицей на лестничной клетке. - А этого мужика, что идеть, я хорошо знаю. Классный мужик. Наденька яво любила, нет боготворила. Может, он и прописался на этой площади. Глядите, какой он спокойный и самоуверенный.
- Она дело говорит, трави дальше правду матку, - раздался, чей-то голос.
- Мы бывало-ча, как сядем с Валентиной Ивановной, как тяпнем, а потом давай обсуждать фатиру. У нее три комнаты, а у меня одна и то маленькая, повернуться негде. Ёна и грит: знаешь, Дуся, давай так. Я помру, а ты одну комнату прихвати себе, у мене две девки останутся, хватит им по одной комнате.
- Что здесь происходит? - спросил я громко, протискиваясь к двери и пытаясь достать ключи из кармана брюк.
- Ты? кто ты есть? Хахаль и больше никто. Одну девчонку погубил, вторую на тот свет отправил и все это, дорогие граждане, ради того, шоб завладеть трехкомнатной фатирой. Ату его! Лови и в милицию!
- Я сам вас всех сдам в милицию. Кому достанется эта квартира, может решить только суд. Я пока на нее не претендую, поскольку она мне не нужна. В этой квартире поселилась нечистая сила, вот почему жильцы вымерли. А вы все в прокуратуру, в милицию, в суд вместе со своими фальшивыми расписками. Только смотрите, чтоб кое-кого не посадили за подлог документов.
- За подлог? - сказала Дуся. - Э, нет, я пошла. Мой Петька уже отбухал за подлог.
- А тот, кто нечестным путем тут поселится, того ждет та же участь, что и мою Наденьку. Возможно, я приду к тому на похороны.
- На похороны? Ого! Да и впрямь тут нечистой силой пахнет, надо, чтоб все выветрилось.
Вскоре площадка очистилась, я свободно открыл входную дверь, и заперся изнутри. О том чтобы здесь ночевать, не могло быть и речи. Но тут нельзя оставить миллионы, их надо унести и зарыть где-нибудь в лесу, а лет пять спустя, можно будет вернуться к ним. Я к этому времени стану алкашом, и буду хлестать православную как воду из минерального источника.
Я достал старый солдатский вещевой мешок, погрузил в него два солидных увесистых кулька с золотом, выключил свет во всех помещениях, внимательно осмотрел газовую плиту и вышел на лестничную площадку. Машина стояла во дворе, Гена тоже был какой-то грустный и не задавал никаких вопросов.
- Проголодался, должно быть, - сказал я.
- Есть немного.
- У любого заведения, где можно перекусить, остановись, вот тебе деньги.
- А вот здесь налево. Может вдвоем?
- Я побуду в машине, - сказал я.
16
На следующий день, рано утром, а ночевал я у себя в однокомнатной квартире, бродил по комнате, по кухне, соображая, что делать, как быть с этим опасным капиталом и решил, что хранить его дома опасно, а на работе тем более. Эти тяжелые мешочки, набитые золотыми монетами и украшениями, как бы светились, звали, кричали, что они мне не принадлежат и требовали надежного захоронения. Сохрани Боже кому-то на работе похвастаться, что у тебя завалялась монетка, доставшаяся тебе еще от прабабушки! тут же будут знать все сотрудники, а потом и следственные органы, тут же придут с обыском, тут же оденут наручники и уведут туда, откуда мало кто возвращается. Страх перед этим, свалившимся с небес богатством, может понять только тот, кто жил в эпоху величайших сынов человечества трех пархатых идиотов Маркса-Энегельса-Ленина и одного кровавого грузина Джугашвили - Сталина. Злобный коротышка Ленин, когда грабил храмы, монастыри и церкви, распоряжался мешками, награбленного золота, и себя не забывал при этом, а советскому рабу нельзя было иметь ни одной монетки. Ни одной четвертинки. За одну монетку можно было загреметь по ленинским местам на длительный срок. И это такая же правда, как то, что после ночи наступает день, что зима сменяется летом.
Лучше закопать в землю, да поглубже, где-нибудь в лесу, до поры, до времени, решил я и обрадовался, что мне пришла такая мысль в голову.
Спустившись со второго этажа, завел мотор престижной в то время машины "Волга", выехал на Варшавское шоссе, сделал разворот на Кольцевую, и остановился напротив Битцевских прудов, таких знакомых и дорогих моему сердцу. Машин практически не встречалось ни в ту, ни в другую сторону. Микрорайон Ясенево только начинал застраиваться, и выехать с Варшавского шоссе на Кольцевую линию было просто и комфортно.
Оставив машину на обочине Кольцевой автодороги, с рюкзачком за плечами, и совковой лопатой с короткой ручкой руках, я спустился вниз, углубляясь в лес по едва видимой, слабо утоптанной тропинке, пока лес не стал редким, а тропинки основательно утоптанные, с небольшими полянками, на которых можно было устроиться на отдых.
То, что этим прогалинам, которые в определенное врмя дня, прогревались солнцем, сновали люби, я совершенно не обращал внимания. Ну кому может быть интересен мужчина с рюкзачком за плечами и штыковой лопатой в руках. разве можно угадать такой ребус, что он идет в лес, чтоб закопать там золото? На меня тоже как будто никто не обращал внимания. Ни малейшего.
Я ушел довольно далеко по утоптанной любителями лесных прогулок тропинке, приглядывая подходящее место, где бы выкопать яму сантиметров двадцать глубиной и спрятать клад, но так чтобы, кроме птиц, никто не видел. Золоту ничего не будет, даже если мешки сгниют, а металл останется в сырой земле. Ямку надо было вырыть так, чтоб когда-нибудь, если наступит такое время, что за золотую монету никто сажать не будет, можно было найти этот клад и стать сказочно богатым. А почему бы нет? каждый человек имеет право на счастье. Всю жизнь в нищете, а к концу, глядишь, судьба ласково тебе улыбнулась. Пусть тебе осталось жить несколько лет, но это будут счастливые годы. Вон как можно, вон как надо жить! закричу я, когда извлеку этот клад из матушки земли, из потайного места, контуры которого я буду помнить и днем и ночью. А то еще и пометить можно.
Наконец, после долгих блужданий, я нашел такое место между тремя березами, образующими треугольник и кронами как бы склонившимися друг к другу. Да, это место я точно запомню. Даже кору могу содрать на одной березке и вырезать волшебное слово "Надя".
Я углубился быстро, потом встал, осмотрелся: нигде ни души. И зарыл клад, утрамбовал землю, а сверху накрыл прошлогодней листвой. И вздохнул свободно и почувствовал себя счастливым. Я сделал большое полезное дело. Такой клад не дал бы мне спокойно спать, если бы он хранился у меня дома, я мог соблазниться всего на одну монетку и ко мне пришли бы с обыском, все бы нашли, все отобрали и посадили за решетку. А теперь все - свобода. Да здравствует вечно живое учение мраксизма- иудоизма!
Так своеобразно и ...печально закончились мои пляжные романы. Я больше не ездил на море, я ни в кого не влюблялся, а потом полюбил одиночество. В моем коллективе работали незамужние, разведенные дамы и даже девушки, любую из них я мог покорить, но каждой в отдельности, я боялся как огня. Я знал: всех я люблю, ценю и уважаю, и даже боготворю, и все мне отвечают тем же, но если отделить кого-то, если попытаться создать отдельный островок, дом, уют, чтоб принимать душ в ванной, когда над головой висят стираные пеленки, ничего не получится.
Потом, когда придет старость, а она придет очень быстро и это хорошо, Надя-то не дожила до старости, когда невольно станешь задумываться над тем, а кто же тебя самого будет хоронить, тогда...тогда можно будет отыскать этот клад, зарытый у трех берез за Кольцевой автодорогой.
А пока я езжу дважды в месяц в Солнечногорск на могилу Нади и ее матери. Выпью стаканчик, проговорю "Отче наш", положу цветы, вытру глаза рукавом и топаю обратно. Навестил бы и Соню, но Соня не похоронена в земле, как все христиане, она в колумбарии.
Я не потерял еще свою штыковую лопату с короткой ручкой и думаю вырыть яму рядом с могилой Нади. Когда мне будет совсем плохо, поеду в этот Солнечногорск, э, нет, сначала к трем березам, достану мешки с золотом и украшениями, а потом...мне выроют яму, рядом с могилой Нади и ее матери. И похоронят с почестями. Не хочу, чтоб жгли мой труп после моей смерти.
Моя одинокая жизнь складывалась не так уж и плохо, - я ведь был не один, у меня был рабочий коллектив, которым я руководил и в этой сутолоке я не заметил, как прошло мое время, и стал вырисовываться финиш. Мой финиш, как у каждого из нас.
Э, надо доставать лопату, возвращать клад, тем более, время так изменилось. Теперь только бандиты могут у тебя все отобрать, не брезгуя и твоей жизнью.
С тем же рюкзачком, с той же штыковой туристической лопаткой с короткой ручкой я отправился к Битцевским прудам, углубился в лес, без труда нашел эти, знакомые мне три березы и в тишине, под крики птиц, стал рыть влажную землю в поисках зарытого мной, лет двадцать тому, клада.
Уже солнце было на закате, уже березы и другие кустарники отбрасывали такие тени, что трудно было отличить одно перерытое место от другого, а одежда на мне была до того мокрая, что надо было выжимать, но я на это не обращал внимания и с какой-то бешеной прытью рыл землю дальше. Удивительно, что ни один любитель лесных прогулок не показался на этой тропинке, и я мог свободно трудиться без отдыха.
Наконец я свалился, раскинул руки и ноги в стороны и почувствовал влагу земли, которая так благородно охлаждала мое утомленное горевшее тело. Я мог бы заснуть и возможно никогда не проснуться, но летевший ворон так громко крякнул, что я пришел в себя и понял: надо выбираться.
А золотой клад...он либо провалился глубоко в землю, либо кто-то, какой-то счастливчик, откопал его.
Да Бог с ним. Не суждено, значит. Кладом жизнь не продлить, судьбу не подкупить, чтоб она стала доброй и ласковой.