Аннотация: Рассказ победитель мастер-класса Г.Л.Олди на Евроконе-2006
Дуду
Дуду было далеко за сорок. Гладкая, загорелая лысина его блестела, как надраенный котёл, тройной подбородок чисто выбрит, зато усы казались прямо-таки моржовыми. Его отец, давая по караимской традиции первое, неофициальное имя Домбай, то есть молодой бычок, ошибся. Во всём облике Дуду было столько моржовой лени и величия, что простить эту оплошность можно лишь тем, что, как человек простой и малообразованный, он не знал об этом диковинном для Крыма звере.
Мне Дуду приходился, как говорится, седьмой водой на киселе, хотя упорно называл себя дядей, а то и вовсе бабой, не в смысле женщиной, конечно, а отцом по-караимски. Первое время меня это смешило, но за прошлые летние каникулы, что провела у него в гостях, я привыкла и даже немного освоилась с языком. Впрочем, Дуду и сам нечасто говорил на нём. Может, дело в том, что был он караимом лишь наполовину, а, может, в том, что время и смешение наций, как кислота вытравляли родной язык из памяти этого небольшого народа. Журчащие звуки пересыхали, засорялись камнями и наносами чужих культур. Так думаю я нынче, а в одиннадцать слова чужого языка, которыми Дуду сдабривал речь, казались мне дурными и грубыми.
- Беклав, смотри, кого я тебе привёз! - крикнул Дуду в открытое окно "Волги", едва двигатель заглох. - Янку - Кайгану нашу! Беклав, ты только посмотри: что за глазищи! Как есть кайгана, как есть глазастая!
- Кайгана, - скупо, даже враждебно, прохрипела старуха Беклав.
Она отодвинула марлевую занавеску на входе и, стоя в дверях, оглядывала меня. Лето с первых дней плеснуло на Крым жарой, от которой не спасали ни ситцевые сарафаны, ни запотевшие, едва вынутые из холодильника зелёные бутылки минеральной воды, но старуха всё равно с головы до пят была укутана в синее и чёрное. С прошлого лета презрительные морщины, что тянулись от крючковатого носа к опущенным уголкам губ, стали ещё заметнее.
- Не стой на солнце, проходи в дом, - посоветовала Беклав.
Я поплелась ко входу: старуху я побаивалась и никогда не перечила ей. В одиннадцать я много кого побаивалась, в том числе и Дуду, который виделся мне просто горой. Я была ребёнком диковатым и меланхоличным, и прошлогодний переезд в город лишь усугубил это. В то время как другие сельские дети наглели, я пыталась забиться подальше в угол, стать незаметнее.
- Идём в дом, Кайгана! - воскликнул Дуду, руки его были заняты кульком с продуктами и моим чемоданом. - Не стой на пороге. Беклав целое утро стряпала балы-бадэм и ей не терпится, когда ты их оценишь. Мне и одного попробовать не разрешила. "Всё для моей Яны" - говорит!
Дуду подмигнул мне и легко взбежал на веранду. Переобулся в домашние шлёпанцы и, закинув пакет с продуктами на кухню, провёл меня в комнату. Он нёс чемодан как пушинку, хотя я волокла его с трудом.
- А где другие дети? Рома, Меневе, Бурче?.. - наконец-то осмелилась подать удивлённый голос я.
В прошлом году в очень богатом, по меркам местного посёлка, двухэтажном доме Дуду гостило разом полдюжины ребят. А в этот раз стояла тишина, и жилище казалось нежилым, заброшенным.
- Рома отдыхает с родителями. Меневе приедет в августе, а Бурче уже взрослый и должен помогать старшим ... Но зачем они тебе, Кайгана?! Разве тебе плохо с баба Домбай? - он испытующе посмотрел на меня.
- Не то что бы...
- Вот и хорошо! - воскликнул Дуду. - Это твоя комната. Самая лучшая для моей Кайганы!
- Домбай! - хриплый голос старухи летел с первого этажа, эхом разносясь по коридору. - Зачем ты купил халву?
- Для моей Кайганы!
- Разбалуешь девочку. Столько сладкого есть вредно!
- Ай, Беклав - старая мошенница, не одной же тебе её баловать!..
Восторгу Дуду не было конца. Детей он любил, а ни одна из трёх его покойных жён не подарила ему ни дочку, ни сына. Вот и отдавал он всю свою любовь и нежность племянникам и крестникам. Для этого у него имелись все возможности: несколько туристических коттеджей приносили неплохие деньги. Мои же родители были бедны, как больничные тараканы. Переезд в город, который, по мнению матери, долженствовал придать нашему положению стабильности, лишь подорвал хрупкий бюджет семьи. Так что предложение Дуду казалось им чуть ли не манной небесной. Мне жаловаться не приходилось тоже. Кормили тут отменно, до моря рукой подать, а в воскресенье Дуду подкидывал пару купюр на игровые автоматы или дешёвые серёжки. Так обстояли дела в прошлый раз. Но в этот - всё складывалось иначе. И хотя Дуду был сама гостеприимность, а Беклав улыбалась и скупо выдавливала добрые слова, я чувствовала себя неловко.
К вечеру Дуду, вопреки сангвинической натуре, приуныл. Без его подтруниваний в наползших сумерках дом и вовсе казался руинами, из которых того и гляди полезут призраки. Дуду сидел на веранде и смотрел, как апельсиновое солнце медленно ныряет за крыши домов. Глаза его в красноватом свете заката казались ещё более опухшими и усталыми, чем обычно. Я пристроилась рядом.
- Смотри-ка, кто вернулся! Кайгана! - воскликнул он дружески и обнял меня за плечи.
Поначалу я чувствовала себя неуютно, но потом притерпелась, перезнакомилась с соседскими детьми и стала реже появляться в доме. А вскоре заметила один плюс того, что племянники Дуду не спешили к нему в гости.
Знаете ли вы, что значит быть единственным и любимым ребёнком в обеспеченной семье? Если да, то вам повезло больше моего. "До чего же странная эта жизнь, - думала тогда я, - пока дети страдают от бедности и занятости родителей, люди способные обеспечить и любить их пропадают зазря. Почему не могла я родиться дочерью Дуду?". Мой дальний родственник готов был одарить меня за одни только слова "баба Домбай". Хочешь мороженое или новую цветастую косынку, только скажи волшебную формулу - и они твои. Беклав, заметив обновки, бранила Дуду, но он отшучивался и продолжал задаривать меня. Однажды, когда Дуду уехал из дому, она принялась срывать на мне злость. Орала, обзывала лентяйкой, разгульной девкой, и чуть не довела меня до слёз... да что там, довела, даже не до слёз, до сухих всхлипов. Беклав не могла остановиться, казалось, где-то внутри неё прорвался бездонный бурдюк желчи, и она спешит выплеснуть её наружу, пока та не разъела старческое тело. И тогда, не в силах больше слушать несправедливые упрёки Беклав, я крикнула:
- Я всё расскажу баба Домбаю!
Беклав так и замерла, забыв прикрыть рот с пожелтевшими, кривыми зубами. Я тяжело пробежала мимо неё наверх и просидела там до возвращения Дуду. Старуха встретила его на пороге и тут же принялась брюзжать. Я не слышала её слов, мне хватило интонации.
Дуду вошёл в мою комнату и затворил за собою дверь. На его бледном лице то распрямлялись, то возникали морщинки, точно внутри него боролись два чувства.
- Зачем ты обидела Беклав, Кайгана? - спросил он меня строго.
- Я?! Это она накричала на меня, обзывала лентяйкой!
Дуду не опустился - повалился мешком на мою кровать и тяжко вздохнул.
- Беклав, конечно, ведьма. Но она тебя любит как дочь или даже крепче, как внучку.
- Любит, как же, - я скрестила руки на груди и нахохлилась, как обделённый едой птенец.
- Любовь, Глазастая, странная штука. Она может хлестнуть сильнее плетей ненависти и разодрать душу хуже когтей предательства, но она остаётся любовью. Что бы ни сказала Беклав, она всё равно придёт сегодня ночью к тебе поправить сбитое одеяло, а завтра приготовит самые сладкие балы-бадэм. Ты должна пожалеть её и понять.
Дуду говорил ещё и ещё, намного дольше, чем нужно было, чтоб я раскаялась в ненависти к ней.
На следующий день я дождалась, когда старуха, как обычно, выйдет отгонять от дома злых духов. Она стучала в ритуальный бубен, обходя дом, а после, утомившись, присела на пороге веранды, чёрствая и несгибаемая, как засохшее дерево. Подойти и первой предложить мир было унизительно, но я сделала усилие и обняла её за плечи. Беклав попыталась отпихнуть меня, не сильно, но настойчиво. Мне это придало смелости, и я обвила её руками ещё крепче, поцеловала в чёрный пахнущий козьей шерстью платок. Когда она затихла, я отпустила её, но старуха схватила меня шершавой рукой, усадила рядом и прижала мою голову к тощей, кисло пахнущей потом груди. Сдавалось, омерзительнее быть не может, но я выдержала. Прошли годы, а мне всё ещё стыдно за себя одиннадцатилетнюю. Но не судите строго, дети часто бывают жестоки, сами не понимая того. Я подумала, что, помирившись с Беклав, начну получать подарки и от неё, и я была, как велит караимская пословица: со львом - львом, с ягненком - ягнёнком, и лишь с ослом не была ослом. Я помогала ей по хозяйству, ходила в священные дубы ухаживать за могилами родителей и жён Дуду и терпела её ласки. Так что старуха частенько хвалилась мной перед соседями, называя меня "алтынкыз" - золотой девочкой, а я получала от неё бусы и серёжки из яшмы или цветного стекла.
Подарков и нежных слов стало ещё больше, когда я поняла, что, похваляясь презентами старухи перед "баба Домбай" и гостинцами Дуду перед Беклав, могу добиться большего. Они рычали друг на друга, как дикие звери, ругались, метали ненавидящие взгляды, а я получала всё новые подтверждения их любви. Игрушки, платья, украшения - всё было для меня одной. Я пила из родников их любви и никак не могла пресытиться. Мне хотелось ещё и ещё. "Вот бы навсегда остаться жить в этом доме!" - думала я.
Возможно, Дуду устыдил бы меня, сказав, что играть чужой любовью - подло, но он был занят своими проблемами. И вечерами он запирался в кабинете на первом этаже с ними наедине. Однажды я подсмотрела за ним в окно. Может, не стоило об этом говорить, но коль уж я взялась поведать о грехах своего детства, то обо всех и без утайки.
Я отыскала в сарае ящик, примостила под окно и с него, поднявшись на носочки, заглянула в кабинет Дуду. Он полулежал на ковре, рубашка была глубоко расстёгнута, открывая толстое, волосатое брюхо. Под усами бродила сальная улыбка. Глаза Дуду красные от выпитого следили за невидимой мне танцовщицей. Он хлопал в ладоши, мурлыкал какую-то мелодию и время от времени подбадривал её.
Он приподнялся на колени и, поднеся к своим губам воздух пальчиков незримой руки, поцеловал их.
- Чавия! - воскликнул Дуду, заглядывая вверх в пустоту несуществующего лица танцовщицы. - Всё положу к твоим ногам. Хочешь деньги - бери! - он вытащил из кармана пачку купюр и швырнул их вверх: бумажки, матово переливаясь, летели по воздуху осенней листвой. - Хочешь мою жизнь? Возьми! - он уронил голову на пол, как на плаху. - Только не уходи, очаровательница! Не оставляй меня...
Купюры на полу зашевелились, приподнялись над ковром и медленно закружились перевёрнутой воронкой. Дуду сел и принялся напевать полюбившийся ему мотив. Мне послышался звон монет и девичий смех. Я дрожала от страха, но оторваться не могла. Купюры, неслись вихрем по комнате, выплетая узоры, шаловливо обвивали шею Дуду разноцветным бумажным шарфом...
- Это демоны.
Голос Беклав за спиной прозвучал так неожиданно, что я едва не вскрикнула: её шагов я не слышала.
- Что?
- Демоны - дети Кагал-Ата, - сказала старуха, в её глазах отражался перекрещенный прямоугольник окна. - Последнее время они часто приходят к нему.
Она стояла точно статуя: длинная, худая и какая-то одеревеневшая. В опущенных руках Беклав сжимала бубен и обмотанную тряпицей палку.
- Надо ему сказать.
- Слишком поздно, - Беклав уронила голову. - Он сам виноват. Идём, Яна, порог убежища демонов не лучшее место для разговора о них.
Завороженная её словами я послушно следовала за старухой. Беклав привела меня к себе в маленькую не слишком уютную комнату. Повесила на деревянный гвоздь "чуй" старый, обтянутый засаленной кожей бубен, а палку сунула под подушку. Вокруг лампы вились ночные бабочки и мошкара, отбрасывая зловещие тени.
- Садись, Яна, - сказала Беклав.
Я послушалась и старуха начала:
- Ни я, ни ты не можем ему помочь. Домбай отрёкся от веры и обычаев предков, он нарушил все десять заповедей. За это бог наш - Тенгри - покинул его душу и проклял навеки. Нет ничего хуже безверия: лучше верить неправильно, чем не верить вовсе. На место ушедшей веры приходят демоны и пожирают душу.
Её страшные чёрные глаза смотрели на меня в упор, точно проверяли, не поселились ли во мне демоны Дуду.
- И мы никак не можем ему помочь? Бубен? Вы ведь несли туда бубен, чтоб спасти баба Домбая.
Из кабинета Дуду донёсся грохот. Там что-то падало, звенело и билось.
- Нет! - страшно закричал Дуду.
Он завыл, застонал от боли, от горького разочарования, как умеют стонать раненные моржи. Я вскочила посмотреть, но старуха остановила меня.
- Слишком поздно, - ответила Беклав, лицо её вытянулось, черты заострились. - Эти демоны - его жёны, они вернулись мстить за свои погубленные жизни. Они злы, жестоки и одержимы жаждой. Они хотят боли, страха и безумия. Домбай чувствует это. Они хотят крови и смерти. Если они не завладеют Домбаем, то начнут искать другого неверующего. И ты знаешь, кто это будет, - Беклав не спрашивала, она утверждала.
Я представила, как, безумно глядя в пустоту, я приплясываю и подпеваю, а из уголка рта бежит струйка слюны.
- Демоны будут ходить в твоём теле, есть и говорить твоими губами. Ты должна бежать прямо сейчас...
- А как же ты? - я взяла Беклав за костлявую руку.
- Сколько той жизни осталось, - ответила старуха. - Я сделала много добра, и Тенгри обязательно вступится за мою душу.
Она поднялась, взялась за бубен.
- За что! - проревел Дуду из своего кабинета.
Рука Беклав дёрнулась и бубен сорвался разом с чуй. Я, по привычке помогать, кинулась к нему, подняла и протянула старухе. Беклав только отмахнулась.
Она сунула бубен под мышку, схватила обмотанную чёрной тряпицей палку и подтолкнула меня к двери. Коридор был пуст, в кабинете - Дуду умолял, рвался в дверь, но какая-то сила не пускала его, там крушилась мебель, билась посуда. Неожиданно дверь распахнулась, и моржовая туша Дуду вывалилась на порог. Лицо его было мелко исцарапано, кровь заливала глаза. А над ним кружился раздвоенный язык вихря из купюр, осколков и кусков мебели. Он хватал Дуду за ноги, тянул его туда, где на крючке от сорванной люстры покачивалась удавка.
Вихрь за его спиной то сворачивался в петлю, то выстреливал хлыстом.
- Она не твоя Кайгана, - закричала Беклав, вскидывая бубен вверх. - Ту Кайгану ты убил двадцать лет назад. А это моя! Моя внучка Яна!
Дуду удалось захлопнуть дверь кабинета, отхватив вихрю хвост, который тут же обернулся кучкой мусора.
- Я убил?! - зарычал он, подымаясь. - Да я любил её больше жизни! Берёг, как орёл птенца. И тебя, гюрза подлая, на груди пригрел из любви к ней! - злость придала Дуду сил. - Закрывал глаза, когда ты довела до самоубийства Гулуш и Руслану! Но мою Кайгану, дочку мою, я тебе не отдам. Костьми лягу, а не отдам.
Ярость бушевала и трясла Беклав, как готовая вырваться наружу лава. Она замахнулась палкой, точно желая запустить ею в Дуду.
- Да как ты!..
- Ты убила Кайгану, Беклав. Своим собственным шаманством убила свою собственную дочь! А ей нужен был всего лишь врач, которого ты не пустила.
- Замолчи-и-и! - проорала старуха, и голос её превратился в длинный скорее птичий, чем людской крик.
Она с размаху ударила не как положено - по сальной коже бубна, а в тыльную его сторону палкой. Потом ещё и ещё, пока удары не превратились в длинную ускоряющуюся дробь. Казалось, слова Дуду физически мучили Беклав, и она билась в конвульсиях умирающей.
- Замолчи-и-и!
Вихрь за спиной Дуду встрепенулся, сорвал дверь с петель, хлестнул один-другой раз по стене. Дом задрожал, и Дуду едва успел отскочить, когда в стороны полетели осколки кирпича и цемента. Перевёрнутый смерч тут же подхватил их в свой хоровод. Его вой сливался с криками Беклав. Он крушил стены, точно они были сделаны из масла и мёда.
Мне было страшно, жутко до умопомрачения. Заставь меня рассказать в точности, что было потом - и я не отвечу. Возможно, память была милосердна и выкинула самые страшные отрывки той ночи, или напротив - отняла самые ненужные. Я не помню, что было. Всё плыло пред глазами, и я смотрела на себя как бы сверху. Там внизу другая Яна кричала, другую Яну Дуду выносил на руках из дома, за другой Яной на негнущихся ногах-ходулях шла стучащая в ритуальный бубен Беклав. Она кричала что-то нам вслед. Кажется, хотела, чтоб Дуду признал, что её дочь Кайгану залечили врачи, которых он привёл, что жёны Гулуш и Руслана наложили на себя руки из-за его упрёков в бездетности, и чтоб он вернул старухе меня - её единственную внучку. Я не выбирала с кем идти, не пыталась понять, кто прав, а кто виноват - лежала на руках Дуду, как бревно, если он нёс меня, плелась как сомнамбула, если опускал на землю. Беклав не отставала. Тряпка с палки сорвалась, трепеща в её руке небольшим знаменем, - и я поняла, что это была не палка, а кость. Беклав гналась за ним, но никак не могла догнать. От досады старуха швырнула кость в голову Дуду. Он взвыл, схватился руками за лицо. Окровавленная кость упала на песок, и в этот момент трёхэтажный дом взорвался. Взлетел на воздух, а с ним подаренные серёжки, бусы из цветного стекла и платки. Это не было похоже на салют - хвост смерча вытянулся до самого неба, едва не лизнув звёзды, и хлестнул по земле, оставив огненный след. Я очнулась.
Я была на берегу, рядом, сжимая кость и ухмыляясь разбитым ртом, стоял Дуду, чуть поодаль разгневанная Беклав.
Старуха зарычала и кинулась на него. Она ухватилась за кость одной рукой, потом откинула бубен и взялась второй.
- Наконец-то я достал тебя, ведьма! - торжествуя, крикнул Дуду.
Но Беклав не собиралась так легко сдаваться. Несмотря на свой преклонный возраст, она мало уступала Дуду в силе. Сейчас мне думается, что демоны, которых она прочила Дуду, овладели ей и давали ей ту мощь, что не могла храниться в этом согбенном теле.
Они сражались почти на равных; огненный смерч, завывая, хлестал совсем близко. А я смотрела на бубен, по которому гуляли красные блики. Он был прекрасен и ужасен в одно и то же время. Он манил, он шептал: "Возьми меня - останови этот кошмар!". Я перевела взгляд на свои руки и опять на бубен, и пошла к нему. Ноги слушались плохо, голень болела, наверно, какой-то осколок угодил в меня ещё там, в доме. Бубен криво улыбался неровным краем кожи. Я упала перед ним на колени, занесла руки над головой и с размаху пробила кожу деревянным гвоздём, который так и не выкинула. Чуй вошёл без сопротивления, увязнув лишь в песке. Мне на лицо брызнула кровь, она вырвалась из кожи бубна, точно я пробила не вещь, а тело живого человека. Я перевела глаза на Беклав и Дуду. Они стояли опешившие, сжима половинки разломавшейся кости.
- Вот и всё, - сказала я, земля уплывала из-под ног.
Вдалеке бился в конвульсиях, быстро опадая, язык смерча. Фонтан крови из бубна затихал.
- Умница-дочка. Кайгана моя! - воскликнул Дуду.
Он отбросил осколок кости и направился ко мне, протягивая руки. Неожиданно лицо Дуду исказилось от боли или от досады, или от сострадания, а, может, от всего вместе и он стал медленно заваливаться на песок. Позади него стояла Беклав. Она удивлённо таращилась на спину Дуду, точно не понимала, кто воткнул вторую половину кости в спину её зятя.
- Это моя внучка, и только моя, Домбай, - сказала она хрипло. - И она будет жить только со мной.
Беклав, тяжело шаркая по песку, подошла и взяла меня за руку.
- Идём, Яна.
Но я не могла, даже если бы хотела: вторую мою руку сжимал умирающий Дуду.
- Моя, - зашептал он.
- Нет, моя, - ответила Беклав, бубен почти перестал кровоточить, и дарованные ей демонами силы покидали старуху.
Я дрожала между ними, как тетива между плечами мощного лука. Казалось, я слышу, как трещат мои руки, отделяясь от тела, как рвётся моя грудь, а в ней сердце, на две части. Наверное, так же умирала та другая Кайгана - дочь Беклав, жена Дуду. Или не так... Я закрыла глаза.
- Моя, - простонала Беклав.
- Моя, - повторил Дуду.
К берегу подтягивались разбуженные и напуганные огненным зрелищем люди. Они держались в стороне, глядя на нас. Но я не замечала их, о них не думала. Мне было интересно, что бы сказал Дуду, будь он жив. Наверное, что-нибудь мудрое, вроде: "Все мы, Кайгана, эгоисты в любви. Ведь наши души - не баклажаны, да и эти требуют ухода и нежности. Мы же хотим получить все без остатка, не отдав ни крохи другим, даже если это во вред нам и любимым".
Мне казалась, что я слышу голос Дуду, но его ладонь, так же как и рука несчастной, одержимой демонами Беклав похолодела. Я открыла глаза - Дуду улыбался. На его лысине, тройном подбородке и усах чернели разводы запёкшейся крови; а он всё равно был огромным, величавым и спокойным, как нежащийся на берегу морж.