Спросонья и в полутьме купе я никак не мог сообразить, кто эти двое: одеты в какую-то непонятную форму, лиц не разберешь. Ближний - тот, что только что тряс меня за плечо, - несколько раз повторил хорошо поставленным, дикторским голосом:
- Пожалуйста, просыпайтесь, подъезжаем.
- Поторопитесь. Где ваши вещи? Мы вам поможем, - учтиво добавил дальний, блеснув золотой коронкой.
Я выбрался из-за столика, за которым спал, положив голову на руки, и приподнял сиденье, демонстрируя чемодан. Дальний вытянул чемодан, и они медленно бочком двинулись на выход с лицами, всё ещё полуобращенными ко мне, как бы приглашая следовать за собой.
Таможня! - вдруг молнией сверкнула в затуманенном мозгу мысль, и я похолодел, вспомнив, что везу. Сознание мое заметалось в сдавленной панике, в то время как тело сомнамбулически тащилось через полупустой, невнятно бормочущий ночной вагон. Меж тем поезд явно замедлял ход и, когда мы вышли в тамбур, встал окончательно. "Ближний" открыл дверь, откинул подножку, и "дальний" скатился с моим чемоданом вниз. Я последовал. Дождавшись, когда я спущусь, тот поставил чемодан на землю, суетливо стукнул меня по плечу, скороговоркой пожелал счастливо оставаться и упруго взлетел по лестнице - мутные пятна лиц наверху, прощальные взмахи рук. Дверь захлопнулась, поезд передернулся и пополз. Через полминуты я стоял один на дальнем конце темного асфальтового перрона, стараясь прийти в себя. Отменно свежий ветерок хорошо в том помогал.
Что это было? Во-первых, никакая это не таможня. Приснится же! Ведь я ехал в поезде глубоко местного значения. Во-вторых, я направляюсь куда? Я следую в Цыпкин с краткосрочным визитом по очень важному делу, которое никому нельзя доверить. Поезд, согласно расписанию, прибывает туда в три пятьдесят утра: слишком рано, чтобы капитально устраиваться на ночлег, и слишком поздно, чтобы вовсе не прикорнуть. Сейчас июнь, приблизительно пятьдесят седьмой градус северной широты, и мы на восточном краю часового пояса, а значит, в Цыпкине уже было бы светло. Поезда могут сильно опаздывать, но бежать далеко впереди паровоза, то бишь расписания, они не способны. Я достал из кармана брюк телефон (ага! целёхонек) - час ночи. А стало быть, меня ссадили где-то на полпути.
Я похлопал по внутреннему карману ветровки - бумажник тоже оказался на месте. И мой скромный чемодан - вот же он. Что же получается, никто ничего от меня не хотел? Ошибка вышла или шутка такая? На форму тех двоих я не обратил внимания, да и не понимаю я ничего в этих погонах-шевронах. Друзья же мои, включая меня самого, на розыгрыши подобного рода вполне способны, но вряд ли пошли бы на такие хлопоты и расходы. Да и не знал никто, помимо двух-трёх посвященных, куда я еду. И еду ли вообще. Выходит, случайность это какая-то. Сбой системы. Человек предполагает, а Бог располагает...
Однако, было прохладно. Ни единой живой души в поле зрения не наблюдалось. Я выдвинул ручку чемодана и покатил его по асфальту в центр перрона, к ярко освещенному зданию вокзала, оказавшемуся строением в два этажа свежей ярко-желтой окраски с белой окантовкой и при массивной двери с бронзовыми ручками, - типичный такой вокзал для городишки этак на тысяч 20-30 жителей, название которого, как и положено, красовалось на подсвеченном фронтоне - "ТОРОВЫВАН". Впервые такое вижу.
Что ж, по здравому размышлению, ничего страшного не случилось. Моему поезду почти три часа ходу до Цыпкина, что никак не больше двух сотен километров. Да и первоначально от прибытия до назначенной встречи планировался запас в несколько часов. Так что наверняка успею на попутном поезде, либо, на худой конец, возьму такси.
Я вошел внутрь. Открылся просторный зал с двумя, почти необитаемыми, островами кресел обочь центрального прохода. Справа - какие-то киоски и буфет. Последний, судя по белому халату буфетчицы, видимой со спины, всё ещё работал. Слева - билетная касса с обнадеживающе торчащей головой кассирши и широкая лестница на второй этаж с намалеванной на стене стрелкой и косой надписью "РЕСТОРАН".
Я решительно направился к кассе, навстречу заинтересованному взгляду обитательницы стеклянной кабинки. Простое, приятное лицо с налетом многодетности.
- Никак, новенький? - заговорила она первой, предъявляя стальную коронку на 24-м. - Паспорт, пожалуйста.
Неопределённо пожав плечами, я предъявил свою новенькую книжицу. Нет, всё-таки жизнь в улье, где все всех знают, определенно не по мне. Лучше уж глушь или мегаполис, что, по сути, одно и то же.
- Вот и всё, Сергей Анатольевич, вы в системе. Теперь у нас быстро с этим. Держите, - буквально в считанные секунды пропустив мой паспорт через машинку и чуток постучав по клавишам, объявила кассирша. После чего замолчала, всем видом излучая доброжелательность и готовность услужить. Дескать, не изволите ли чего еще?
Я спрятал паспорт.
-Хм-м..., мне, собственно, нужен билет до Цыпкина. И как можно скорее.
- Для вас, - она сделала ударение на последнем слове, - есть билет до станции Торовиш на вечернем, но мой вам совет: туда проще, быстрее и дешевле добраться на автобусе, ведь это станция на другом конце нашего города. И вообще... Подходите через сорок восемь часов, может, что-то и появится. А пока...
Спорить или заискивать не имело смысла: не билетёр придумал расписание для этой дыры. Слегка обескураженный, я отвалился от кассы и направился в буфет - выпить кофейку и обмозговать ситуацию. Времени у меня еще вагон, и тележка вариантов...
Буфетчица, при ближайшем рассмотрении, оказалась стройной крашеной блондинкой лет двадцати пяти с неправильным прикусом, впрочем, совсем ее не портившим. Она светилась не меньшим радушием:
- Давайте знакомиться, Сережа. Меня зовут Вика. Я работаю здесь буфетчицей. Вот ваш бутерброд и какао. С вас двадцать шесть копеек, - у нее оказался певучий говор, должно быть, что-то северное.
Сознание мое раскололось. Я не прикасался к какао с детского сада и ничуть о том не жалею. Селедку же в лимонном соусе, ошметки которой вперемежку с луком кольцами были выложены поверх куска черного хлеба на блюдечке и источали сермяжный аромат, вообще считаю кулинарным извращением.
- Вы не угадали, я не пью какао и не ем селедку, - сказала эта часть сознания. А другая попыталась увязать выбор с несуразными ценами. Может, я попал под какую-то акцию? Благотворительность, например.
- Жаль, - совершенно сочувствующим тоном посетовала Вика, вылила какао в раковину позади себя и поставила туда же стакан. Затем опрокинула тарелку с бутербродом неопределенно под прилавок, где, надо полагать, стояло ведро с объедками. - Но заплатить всё равно придется, Сережа.
- Как насчет капучино за тринадцать копеек? - ткнул я пальцем в прейскурант, приклеенный к прилавку, - И пары вон тех розовых тарталеток? - повел я носом вдоль витрины, густо уставленной всевозможной выпечкой.
- Капучино - это для Николая Ильича, а тарталетки - для Вити и Паши. Хотите, я вам еще какао налью и бутерброд сделаю?
Я покачал головой. Что-то тут совсем было не так, но идея не улавливалась. Я развернулся уходить, но спохватился, пошарил по бумажнику и протянул буфетчице самую мелкую обнаруженную монету - 10 рублей. Та, ничуть не смутившись, достала тарелку мелочи и тщательно отсчитала мне увесистую пригорошню сдачи. Лицо ее цвело выражением честно исполненного долга.
- Заходите, Сережа, поболтаем.
Обычно я не беру эти копейки и даже не знаю, каких они бывают номиналов, но тут, буркнув что-то неопределенное, ссыпал мелочь в карман куртки и двинулся в сторону лестницы на второй этаж, где был анонсирован ресторан. Таковой, действительно, там обнаружился наряду с депутатским залом и комнатой матери и ребенка. Из всех стеклянных дверей, выходивших в безлюдное фойе, только дверь ресторана с многообещающим названием "Рог изобилия - 24/7" светилась изнутри пульсирующим светом. Я потянул за ручку, и в лицо дохнула гулкая тишина большого помещения. В тускло освещенном зале почти не было посетителей. С табурета у двери приподнялся швейцар и с характерным присвистом нового зубного протеза и полупоклоном сказал: "Добрый вечер, Сергей Анатольевич, где изволите присесть?"
Кажется, начинаю привыкать, что меня все уже знают, подумал я и изволил сесть в дальнем углу. Швейцар проводил меня к месту, оттопырил стул, пожелал приятного аппетита и удалился. По пути нам попался лишь один занятый столик: брыластый мужик, уткнувшись в тарелку, ел блинчики с мясом ложкой, зажатой в кулаке, и запивал молоком.
Не успел я толком оглядеться вокруг - пяток согбенных одиночных фигур - как обозначилась официантка, дрейфующая в моем направлении. Она держала перед собой открытую папку и что-то в ней скоренько чиркала. Вблизи официантка оказалась совсем юной девицей с сапфировыми брекетами на верхней челюсти. Тепло поприветствовав меня по имени-отчеству, девица положила передо мной открытую папку с ресторанным меню. В первый момент мне показалось, что сумасшедшая работница общепита вычеркнула черным фломастером вообще все пункты. Но, повертев двойной листок так-сяк и вглядевшись, я обнаружил, например, в разделе "Закуски" невычеркнутым "Бутерброд с сельдью в лим. соус.". Уцелели также "Суп молочный с рис. и кур.", "Эциклод по-фряжски" и какао. И никакой вам карты вин, с удивлением отметил я про себя. Или хотя бы безымянной водки и пива в конце списка. Привокзальный ресторан как рассадник трезвости? Но отметил мимоходом, сугубо теоретически, поскольку дело и удовольствие строго держу в разных флаконах.
- Кто такой эциклод? - спросил я.
- Глубоководный моллюск, - охотно отозвалась официантка, после чего на манер пиратского ножа сунула фломастер в ощеренный рот, растопырила руки и ноги, скрючила пальцы, и затряслась, раскачиваясь из стороны в сторону и взрыкивая. На мой вкус, девица была суховата и не возбудила во мне желания отведать морского чудища. Да простят меня фряги.
- Ну, хорошо... А почему мне нельзя блинчиков с мясом, как у вон того господина? - я взглядом указал на брыластого.
- У Василия Ивановича? - округлила глаза официантка.
- Вот именно, у Василия Ивановича.
- Но ведь вы Сергей Анатольевич... Вы и вправду Сергей Анатольевич?
- С каждой минутой верю в это всё крепче.
- А-а! - официантка просветлела лицом, - Это вы шутите! Ведь шутите?
Абсурдность диалога зашкаливала, требовался хотя бы маленький перерыв. Я выгреб из кармана мелочь и протянул ее на открытой ладони официантке. Та набрала требуемую сумму и упорхнула выполнять заказ. Боже, подумал я, я сижу во второсортном ресторане совершенно незнакомого города и торгуюсь за рубль, а тем временем... Мне представилось, как девица на кухне возится руками в большой кастрюле с молочным супом, выбирая ошмётки куриного мяса и всыпая пригорошнями немытую курагу из грязного мешка на полу.
Тут внимание моё привлекли музыканты, появившиеся на сцене, точнее - музыкантши, поскольку габаритов эти три бабы были преизрядных. Несколько дезориентировали напяленные на них не слишком белые халаты с засученными рукавами - будто посудомойки, вызванные на срочное общее собрание ресторана. Но по тому, как увереннно взяли они за рога свои инструменты, запахло профессионализмом. Самая могучая, приведя осёдланную ударную установку в боеготовность, пощелкала по микрофону ногтем и объявила сочным контральто: "Друзья, спасибо всем, кто терпеливо ждал нас в течение краткого перерыва, а также тем новичкам, кто к ним присоединился. Сегодняшний концерт, как уже было сказано, мы посвящаем нашему дорогому юбиляру - Василию И-ва-но-ви-чу!"
Я увидел, как брыластый вжал голову в плечи, а несколько человек, подхватив тарелки, поспешили пересесть в мой угол.
ПАМ ПАМ ПА, ПА-ПА ПАМ ПАМ ПА... - на ужасающей громкости заиграла бас-гитара. И не умом, но всем нутром, печенкой, архаическим инстинктом я вспомнил и понял, что сейчас настанет конец всего, апокалипсис. С неотвратимостью и жестокостью экспресса, летящего полным ходом на зазевавшегося козленка, на меня обрушилась "Yellow River", но в неслыханных доселе децибеллах. После первых же десяти тактов, доведись ему при сем присутствовать, Вудсток уж точно умер бы от зависти, а самые отвязные поклонники хардкора немедленно объявили бы себя суфистами. Это был смерч, извержение, удар артиллерии фронта перед стратегическим прорывом, фортиссимо трех корабельных ревунов под залпы из главных калибров.
Я сидел вцепишись руками в подпрыгивающий стол и старался пошире открыть рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Казалось, внутренности мои расплавились и привольно плещутся в брюшной полости жидким киселем, а пломбы свободно вибрируют в зубах. Наверно так чувствует себя мелкая тварь, случайно попавшая в стиральную или пескоструйную машину. И когда вдруг наступила тишина, я испытал необычайный мазохистический восторг, как парашютист с перепутанными стропами, угодивший в стог сена. Впрочем, я уже перебрал лимит сравнений и дальше постараюсь не злоупотреблять.
... Распаренные тетки на сцене поправляли халаты и волосы, посетители продолжили есть, Василий Иванович куда-то пропал. Суп мой молочный задерживался. И тут... ПАМ ПАМ ПА, ПА-ПА ПАМ ПАМ ПА... - "Yellow River" пошла на второй заход. Психически я уже не испытывал прежнего безысходного ужаса, но физические мучения были лишь чуть меньшими.
Они сыграли эту весёлую дембельскую песенку шесть раз кряду. Шесть! Где-то посредине я получил свой суп и даже съел его, так и не разобрав, была ли там курица или курага. Я ходил к сцене и спрашивал, нельзя ли исполнить что-нибудь другое, на что мне ответили, что сегодня вся музыка звучит для одного слушателя - Василия Ивановича. Отсутствие именинника в зале и возможное наличие у него также других любимых песен, музыкантши проигнорировали.
Наконец они утомились, объявили антракт и исчезли за кулисами. Я подхватил чемодан и на ватных ногах поплелся на выход. В дверях дорогу мне преградил швейцар со стаканом какой-то коричневатой жидкости в руках.
- Как будете принимать коньяк, Сергей Анатольевич, - спросил он степенно, - сами или на троих?
- Никак, - ответил я решительно, - сегодня у меня важные дела.
- Значит, на троих, - столь же бодро изрёк швейцар. Он сделал быстрый шаг вперед, развернулся и свободной левой рукой обхватил мою правую руку. Одновременно некто невидимый обхватил мою левую руку с чемоданом. Я дернулся, но эти тиски были рассчитаны на медведя. Меня сильно потянули за волосы на затылке, заставляя запрокидывать голову и подгибать колени. Вот и всё! - услужливо подсказало воображение, сейчас чиркнут бритвой по горлу и заберут чемодан... Так вот зачем они ломали комедию...!
Струя резкой жидкости влетела мне в рот и, едва ли задев стенки пищевода, оказалась в желудке. Меня тут же отпустили, и я упал на четвереньки, содрогаясь в позывах на рвоту, кашле и слезах. Это был коньяк, и очень дорогой, влетевший в меня соколом, но пара капель всё же попала в трахею. А главное, я в жизни не испытывал такого унижения. Во всяком случае, не во взрослой жизни. Со мной поступили, как будто скотину кастрировали: жестко, равнодушно, без спросу.
Слегка придя в себя и выжав из глаз влагу, я обнаружил швейцара всё ещё стоящим рядом. Тот протянул полотенце и без тени улыбки сказал: "На здоровье!". Новая волна слез нахлынула на меня. Я схватил чемодан и на полусогнутых рванулся вперед: в фойе, вниз по лестнице, вон из здания. Подсознание вело меня на привокзальную площадь: такси, любые деньги, плевать на предосторожность!
Выскочив наружу и по инерции пробежав несколько шагов, я остановился: передо мной был всё тот же пустынный ночной перрон, и дальше блестели рельсы. Чертов коньяк! Я развернулся и снова влетел внутрь. В тот первый раз, я точно помню, касса была слева, а буфет - справа. Именно так они оказались расположены и сейчас. Значит, из ресторана я побежал не в ту сторону. Я пересек зал, преодолел тугую дверь и вновь вместо ожидаемой площади увидел перрон и рельсы. Гады! Га-ады! Я ринулся назад - касса опять слева! - выбежал подальше на зеркальнй перрон и посмотрел на здание вокзала. Вдоль фронтона шла четкая надпись: "ТОРОВИШ". Где-то я это уже слышал... Меня замутило. Я сунул голову в кусты и коньяк с молочным супом неизвестного состава вырвался изо рта могучим белёсым потоком.
Стало значительно легче, однако усталость и спирт в крови дурманили мозг. Утерев рот рукавом и сделав несколько глубоких вдох-выдохов, я вернулся в зал ожидания и плюхнулся на одно из многочисленных свободных мест - лицом к кассе, которая упрямо располагалась слева от той двери, в которую вошел. Прошло минут пять тупого смотрения перед собой, прежде чем я заметил то, что в буквальном смысле скрывалось в тени: рядом с кассой имелся третий выход. Озаглавленный "Автобус. Такси". Обозвав себя в душе идиотом и одновременно возликовав, я кинулся к нему. Сразу за дверью здесь начиналась широкая лестница вниз, приведшая меня в гигантских размеров подземный гараж - совершенно пустой, насколько мог проникнуть глаз через лес бетонных подпор, но, к счастью, прямо у подножия лестницы стоял автомобиль с шашечками и буквой "Т" на борту. Из открытого водительского окна торчала согнутая в локте рука, и в три четверти сзади видны были рыжие кудри и светлая бейсболка.
- В Цыпкин! - выкрикнул я, подбегая. Водитель повернул голову - на меня смотрело широкоскулое, конопатое лицо женщины далеко средних лет.
- Да хоть в Пипкин! - подхватила она и заржала, широко разевая лягушачий рот и давая возможность вдоволь налюбоваться амальгамами в 46-м и 47-м, а также внушительным нёбным язычком. Картавая, автоматически отметил я. - Садись, Анатолич, чемодан можешь положить в багажник. С тебя десятка.
- Нет-нет, нам тут на заднем хорошо, - я скоренько влез, толкая чемодан перед собой, а когда захлопывал дверцу, зацепился рукавом за что-то, и декоративная сиреневая пуговица на ветровке, давно уже державшаяся на одном честном слове, вырвалась наконец на свободу. Но медлить по такой ерунде не следовало. - Поехали!
Машина резко взяла с места. Я покопался в кошельке и протянул водиле бумажку в десять рублей. Та, не глядя, бросила купюру в бардачок. За окном замелькали бесчисленные бетонные столбы, отчего меня начало подташнивать. Я закрыл глаза и постарался расслабиться. Напряжение и вправду пошло на убыль, и навалилась страшная усталость. Какие-то смутные половинки в сознании всё никак не хотели соединяться... И одновременно наклёвывалось что-то четкое, но невыразимое словами, как назревающий чих... Неадекватные события полубессонной ночи... Лимонный соус, фряги, Yellow River... Все хорошо, что хорошо... Гады... мать... вашу...
* * *
За окном потянулись скучные низкорослые привокзальные строения. Сплошные стены - то ли склады, то ли горажи.
- Приготовьтесь, подъезжаем, - сказал ближний.
- Поторопитесь. Где ваши вещи? Мы вам поможем, - учтиво добавил дальний, блеснув золотой коронкой.
Я сильно напряг зрение, пытаясь разглядеть их форму, но предрассветный сумрак скрывал цвета и детали, оставляя лишь самые общие контуры.
- Что же вы так, Сергей Анатольевич, неосторожно? Едете плацкартным вагоном, ни охраны, ни подстраховки...
- И зачем это вам? - добавил дальний, - Вы хоть человек и небогатый, вон же ветровочка какая поношенная и пуговка на ниточке висит, и в кошельке трех тысяч рублей не наберется, а ведь совсем не помышляли заработать или там в бега податься. Или чего еще - мало ли какие интересные комбинации можно придумать, когда у тебя в чемодане ценностей на шестьсот двадцать три миллиона американских долларов?
- Нет, мы идеалисты и бессеребреники, - продолжил ближний, - и очень высокого мнения о своих умственных способностях, всех-то мы можем расчислить и перехитрить. Но эта слепая, тупая скотина, по кличке "случай", иногда бьёт так неожиданно. Помните, как в "Тупейном художнике" у Лескова?
Чем кончил тупейный художник, известно мне было доподлинно; я рванулся и попытался закричать, но на какую-то долю секунды страшный удар в солнечное сплетение опередил меня, и уже ни вздохнуть, ни выдохнуть я не мог. За ним последовала целая серия тяжелых ударов в корпус.
- Ну же, Анатолич, просыпайся, - довольно чувствительно водила толкала меня рукой в грудь, - Приехали. Не забудь чемодан.
Сознание просыпаться не хотело, оно еще тужилось уразуметь, который из двух миров реален и циклилось на "водила и толкала", но тело послушно лезло наружу, таща чемодан за собой.
- Всё, у меня смена закончилась. Дальше, если что, Катька-напарница подкинет. Ну, давай, - она отъехала, потом притормозила, высунулась из окна, театрально подмигнула, помахала ручкой и проорала, страшно картавя: - Добрро пожаловать в Пипкин! Арривидеррчи Ррома! - после чего залилась смехом и, казалось, окончательно утарахтела из моей жизни, оставив меня на краю ярко освещенного, но абсолютно пустого подземного гаража, стоянки или чем там оно на самом деле было - как две капли похожего на то место, с которого мы выехали.
Минуты две я простоял неподвижно, собирая мысли в кучу. Нет, этот ночной кошмар надо забыть на время. У меня еще будет возможность всё спокойно обмозговать и разложить по полочкам. Ничего же непоправимого не случилось. Я посмотрел на часы: шесть пятьдесят. Уф, мы в графике. Теперь надо сосредоточиться на цели моей поездки.
Глубоко вздохнув, я сделал широкий шаг по направлению к лестнице. Что-то противно хрустнуло под ногой. Ну, хрустнуло и хрустнуло, мало ли что там хрустит под подошвой... Но я замер, а потом осторожно приподнял ногу. Это была треснувшая сиреневая пуговица от моей ветровки. Её близняшка - я стрельнул глазами - неоспоримым вещдоком красовалась на правом рукаве.
Ноги подкосились, кровь бросилась в лицо, и я сел на чемодан, цепляясь руками за его ручку, а сознанием - за эту реальность. Это чудовищно! Это ни в какие ворота! Значит, я по-прежнему нахожусь на этом проклятом вокзале в двухстах километрах от точки, где я должен быть через час? Как такое может быть? Кто сошел с ума, я или мир вокруг? Нет, надо остановиться и сосредоточиться на чем-то конкретном - иначе действительно тронешься. Вот, хотя бы подумать, зачем вообще нужен этот бескрайний подземный бункер?
Краем уха я услышал, как позади подъехал и остановился автомобиль. Ещё не зная, что скажу, но на приступе ярости, с открытым ртом я обернулся и... В точно такой же машине и кепке сидела незнакомая симпатичная девушка с тонкими азиатскими чертами лица и иссиня-черными волосами. Она округлила глаза и спросила:
- Что, так плохо, Сергей Анатольевич?
Я застонал.
- Катя, Катя - ведь Катя? - да где я?
- Вы на стоянке такси, - ответила та осторожно.
- Ну да. А там что? - я показал рукой вверх по лестнице.
- А вы спустились оттуда или приехали сюда?
- Я приехал на такси.
- Откуда? С какой станции?
Я напряг память, пытаясь вспомнить, какое последнее название видел на фронтоне. Странное такое...
- Торовиш!
- А-а... Значит, вы на станции Торовыван. А если бы вы приехали с Торовыван, то были бы сейчас на Торовиш. Видите, как всё просто? - сказала она тоном воспитательницы детского сада и улыбнулась, показав чудесный набор зубов. - Наши такси и автобусы ходят челноком между двумя этими пунктами. И больше никуда, ведь здесь нет выхода на поверхность. Моя сменщица, правда, частенько поминает одно смешное название, но это присказка у неё такая. Шутит она...
Я опять застонал. Услышанное трактовалось однозначно: на такси отсюда не выбраться. Тут к остановке почти бесшумно подкатил микроавтобус - и это тоже замкнутый круг, припомнил я слова билетной кассирши. Из автобуса вышли две невзрачные личности и, едва удостоив меня взглядом, потянулись вверх по лестнице. Махнув Кате рукой на прощание, я поплелся за ними.
Внешний вид зала ожидания за время моего отсутствия резко изменился: яркое солнце било в окна и двери, причем сразу с противоположных сторон. Но настроение было то же - полусонное. Никто не разгуливал по залу, несколько разрозненных фигур неподвижно сидело в креслах. Проходя мимо билетной кассы, я кивнул головой многодетной кассирше - та широко улыбнулась в ответ, обнажив стальную коронку на 14-м. Могу поклясться, что прежде коронка сидела на 24-м, но сейчас мне было не до таких мелочей.
Надо хотя бы предупредить. Сначала попытаюсь напрямую через чужой мобильник или обычную телефонную сеть. Но открытым текстом объяснять, что со мной происходит, вряд ли стоит. Кто мне поверит? Я сам точно бы не поверил и решил бы, что у бедняги поехала крыша, поскольку для вранья такая история слишком неправдоподобна. Да и паниковать пока еще нужды нет. Я всего лишь опоздал на встречу, груз-то при мне и в целости-сохранности. (Я покосился на неприметную, одному мне известную пломбу - без изменений). Тут, на вокзале, творятся фантастические дела, но, похоже, ко мне они не имеют отношения. В общем, опаздываю, а детали не имеют значения. Пусть покумекают, как меня отсюда вытащить.
И надо поесть, голова и так кругом идёт, не хватало ещё, чтобы она кружилась. Как Земля: и вокруг Солнца, и вокруг своей оси.
Буфетчица встретила меня лучезарной улыбкой и мелодичным северным говором.
- Доброе утро, Серёжа!
- Доброе, э-э..., - зашарил я взглядом по её груди в поисках бирки с именем.
- Вика я, как род семейства бобовых. Полное - Виктория, как озеро в Африке. Проголодались?
Я тут же представил, как из озера выходит стадо бегемотов подкрепиться в зарослях бобовых. Бегемотное имя.
- Есть такое дело.
- Приятного аппетита! - Вика поставила передо мной явно приготовленную заранее тарелку с бутербродом и стакан какао. - С вас 23 копейки.
И, видимо, прочитав недоумение на моём лице, добавила:
- Ночью на три копейки дороже.
Я кивнул головой как бы в знак полного понимания ситуации, отсчитал мелочь и перенёс закуску и чемодан к одному из двух пустовавших столиков при буфете. На удивление, бутерброд с селедкой оказался очень вкусным, а какао - горячим, но густым, как ряженка. В мгновение ока всё было проглочено. Я вернулся к стойке.
- А скажите мне, Виктория, честно, как африканка африканцу, - спросил я заговощицким тоном, пока та сотворяла бутерброд и какао, - есть ли у вас мобильный?
Буфетчица прыснула и залилась румянцем.
- Это в каком смысле?
- Да в самом недвусмысленном, - я достал телефон из кармана и помотал у нее перед лицом. Вика взяла аппарат, повертела в руках и, так и не откинув крышки, вернула мне со вздохом:
- У нас таких нет.
Причем под "нас" она явно понимала вообще всех в округе. "Вот так дыра, - подумал я, - здесь даже покрытия нет".
- А междугородный телефон-то у вас имеется?
- Ну конечно! Даже два! Вон, видите в углу? - она показала рукой. И действительно, на стене в углу висел ящик, похожий на уличный телефон. - А вы кому звонить собираетесь?
- Да хоть бы и вам, Вика, - уклонился я от ответа, подивившись её прямодушию.
- Да? - зарделась она снова, - Однако дорого это. Давайте я вам пятиалтынных наменяю.
Я выгреб горсть мелочи и высыпал на прилавок. Вика принялась двумя указательными пальцами тасовать монеты, а я пытался сообразить, что такое пятиалтынный. "Не было ни гроша, да вдруг алтын" - в смысле, не было ни шиша, и вдруг - до фига. Три копейки, стало быть. А посему, пять раз по три - это пятнадцать. А ведь верно, в советские времена междугородный телефон оплачивали монетами в пятнадцать копеек. Но где алтын, и где советские времена?
- Вот, на три рубля, а здесь остальное, - Вика протянула два кулачка. - Сначала набираете семерку, гудок, код города и номер.
Я кивнул, рассовал монеты по карманам и покатил чемодан в угол зала. То был, действительно, телефон, правда, устаревшей конструкции, т.е. с приемником монет сверху и наборным диском. Зарядив несколько пятиалтынных, я проделал положенные манипуляции, стараясь телом прикрывать аппарат от посторонних взоров. Трубку на том конце сняли на удивление быстро:
- Слушаю. Так о чем вы хотели поговорить? - пропел до боли знакомый голос.
Я резко обернулся и увидел мою буфетчицу в противоположном по диагонали углу зала у точно такого же аппарата со снятой трубкой в руке. Она резво замахала мне рукой. Глубоко вдохнув и сосчитав до десяти, я ответил:
- Дорогая Виктория, я давно ищу случай сказать вам, что в действительности вы названы в честь английской королевы и впереди вас ждет долгая и славная жизнь. У вас будет любящий муж и девять детей, каждый из которых займет ключевую позицию в мировой политике, вы станете образцом высокой морали для окружающих и сыграете важную роль во многих событиях эпохи, которая даже будет поименована нео-викторианской. Миллионы поклонников будут страстно мечтать увидеть вас вживую или коснуться краешка вашей одежды, фанатики будут умирать с вашим именем на устах. И как-нибудь я расскажу вам всю историю в мельчайших подробностях, но сперва мне надо закончить одно маленькое дело. Договорились?
- О-ой... - выдохнула Вика.
Я повесил трубку. И с минуту стоял неподвижно, бездумно, уставясь взглядом в аппарат.
Как утопающий, хватающийся за соломиниу, я вытащил свой мобильный из кармана и активизировал. К немалому моему удивлению, телефон тут же подключился. Вот так-так! И время связи еще не вышло, и события ночи вовсе не вышибли из моей головы затверженные намертво номера. Делать нечего, сейчас позвоню по первым двум и передам, что у меня сломалась машина на станции Торовыван.
Сначала звонок в одну круглосуточную забегаловку при большой дороге на другом конце области. Представлюсь Алешей и попрошу позвать Федора Михайловича. "Достоевского?" - спросит образованный бармен. "Почему? - простодушно удивлюсь я, - Некрасова". Он-де меня там дожидается. Бармен крикнет, но никто не отзовется. Тогда я попрошу передать, что если Федор Михайлович появится и спросит меня, то... Больно мне надо, фыркнет бармен, но информацию невольно запомнит. А через десять минут с ним свяжется "Федор Михайлович" и спросит Алешу, который должен его дожидаться. Тут-то бармен ему всё со злорадством и доложит.
И еще я для контроля позвоню администратору гостиницы в одном маленьком южном городке и попрошу позвать Льва Николаевича...
Даже если меня пасут, а я в этом почти уверен, то что они узнают? Где я? Так для этого мне никуда звонить не надо, достаточно одной активизации. А звонок связного в забегаловку или, при необходимости, в гостиницу они не смогут отследить.
Я набрал первый номер. После подозрительно долгой паузы послышались громкие длинные гудки. Где-то на десятом я начал нервничать, но тут трубку сняли и низкий мужской голос произнес:
- ?! (Примечание автора: здесь и далее вместо вопросительных знаков в оригинале стоят китайские иероглифы, которые не удается отобразить в данном формате).
- Доброе утро, - сказал я, - меня зовут Алёша, не могли бы вы позвать к телефону Фёдора Михайловича? Он там меня ожидает.
- ?????????
- Ничего не понимаю, - растерялся я. - Кажется, не туда попал.
- ??, - сказал человек на том конце, и раздались короткие гудки.
Я несколько раз проверил цифры на дисплее телефона: номер, лопни мои глаза, был правильный. Ну откуда в этой глуши...? Хотя... Воображение живо нарисовало коренастого нелегала из далёкой азиатской страны с секачом в руке. Рубил собачатину на задах, утомился, пошел на кухню водички попить, проходил мимо телефона... Ладно, обдумаем после. Еще успеваю позвонить в гостиницу.
Тщательно контролируя каждую цифру, я набрал второй номер. Опять пришлось выслушать длинную серию длинных гудков, прежде чем хриплым голосом рявкнуло:
- WTF!?
Видимо я был внутренне готов к чему-то подобному, поскольку через паузу, но сумел пересилить оторопь и пролепетать:
- Could you... could you, please, cry for Fyodor Mikhailovich?
- For who? Idiot! Do you know what time it is in Frisco?
И свирепый незнакомец, видимо, шваркнул трубку. Обдумаем и это позже. Еще есть время попробовать первый номер.
- ?, - почти срузу же ответил спокойный голос, и я оборвал связь.
Та-ак... Это что же получается? Это получается, что меня накрыли полностью. Звонки мои перехватывают, номера определяют, а вызовы переводят черт-те куда, за границу. Но зачем так сложно? Вот если бы я сам звонил какому-то иностранному абоненту, это было бы понятно. А посылать меня куда подальше - зачем?
Вот, кстати, что сказал этот американский грубиян? Он спросил, знаю ли я, который час в Сан-Франциско. А действительно, который? У меня на часах 7:27, и это время московское. Между Москвой и Нью-Йорком восемь часов разницы и, возможно, один час перехода на летнее время. А между Атлантическим и Тихоокеанским побережьями три часа разницы. Итого, набирается полсуток. Т.е. в Сан-Франциско сейчас около 8 часов вечера. Чем же это он так был недоволен?
Нет, надо, наконец, остановиться и хорошенько всё обдумать, хватит дёргаться.
И тут же я почувствовал, что туман в голове рассеивается, а также большое желание справить малую нужду.
Вход в мужской туалет прятался под лестницей на второй этаж. Чистенькое, но очень экономно освещенное помещение без окон, выложенное голубым кафелем. Три кабинки, массивный керамический горшок с обильно цветущим кустом герани в углу, и пара писсуаров, к одному из которых я с облегчением пристроился. После нескольких секунд блаженства по каким-то почти неуловимым отсветам в кафеле, звукам и теплу, дохнувшему мне в затылок, я вдруг отчетливо понял, что за моей спиной, близко-близко, кто-то стоит. Я окаменел, и струя мгновенно иссякла. Прошло несколько мгновений ступора, и незнакомец отчетливо прошептал в правое ухо: "Не пугайтесь. Нам надо поговорить. Приходите сюда через двадцать семь минут". После чего столь же бессимптомно исчез.
Понятия не имею, сколько простоял я так, затаив дыхание. Наконец мне удалось расслабиться и закончить физиологический акт.
Семнадцать минут! Такая точность что-то да значит - я засек время по часам на телефоне, положив три минуты на ступор. Можно пока и еще селедки с какао.
Вика встретила меня не просто радушно, но и с легкой загадочностью в голосе, как будто нас объединяла некая тайна. Однако мне было не до того, и, рассчитавшись, я переместился за буфетный столик. Следовало хорошенько подумать.
Неспеша покусывая действительно достойный бутерброд, я огляделся. Жизнь в зале вовсе не бурлила. Несколько невыразительных фигур, неподвижно сидящих и лежащих на креслах. В буфете и у кассы - никого. Никто не выходил и не входил в зал, не поднимался и не опускался по лестнице на второй этаж. Я не мог вспомнить звуков снаружи - какого-нибудь транзитного товарняка. Не гремела музыка в ресторане. Хотя, брыластый был тут: стоял у закрытого киоска и изучал безделушки за стеклом. Врочем, и туалет тоже казался пустым, пока не появился призрак у меня за спиной. Вообще, я не заметил ни одного лица, повернутого в мою сторону. Кассирша склонила голову - видимо, читала. Буфетчица стояла ко мне спиной и брякала посудой в раковине. Словно все боялись встретиться со мной взглядом. Да еще из головы не выходил огромный горшок с пышно цветущей геранью. Как-то не к месту он там, опрятный такой, ни одного окурка или скомканной бумажки.
Что-то мне в этой картине не нравилось. Была в ней какая-то ненатуральность, театральность, что ли. Сейчас, когда дурман полностью выветрился из головы, я это чувствовал остро, но никак не мог сформулировать, что же мне здесь не по душе. Эврика не приходила. Однако пора уже было идти на встречу. Готовый ко всему, я все же надеялся получить наконец прямые ответы на свои недоуменные вопросы.
Туалет вновь казался совершенно пустым, дверцы всех трех кабинок приветливо полуоткрыты. Я зашёл в среднюю кабинку, запер на защелку дверь, повесил чемодан на крюк и уселся на стульчак. Тут же за левой стенкой раздался отчетливый тихий голос:
- А вы молодец... Ведь я наблюдаю за вами с самой первой минуты, как вы только появились здесь сегодня ночью. Обычно новичок, я по себе знаю, кричит, требует, ищет виновных... А вы - нет... Осторожно так, без скандалов и чужой помощи пытаетесь разобраться. Очень вы мне этим понравились. Кстати, сразу предупреждаю: от персонала вы ничего не добьётесь. А с другими сидельцами даже и не пытайтесь поговорить, это строго воспрещается. Вот только здесь и можно, пока не поймали. Будьте осторожны.
Ну как, сообразили, где находитесь?
- Э-э... не особенно, - промямлил я в ошеломлении, пытаясь переварить полученные сведения, - Ничего подобного никогда не видел, и мысли просто разбегаются.
- Оно и немудрено, за полсуток-то. А я вот два месяца думал, пока не скумекал. Но, надеюсь, основное вы уже сумели подметить: нас лишили возможности выбора. Понимаете? За нас всё решено. Просить можно, только дадут, что предписано. Вот идите и подумайте над этим. Встречаемся через сорок три минуты.
Я осторожно свесил голову в попытке заглянуть под разделяющую нас стенку, но увидел только основание унитаза. Спустив воду, я вышел из своей кабинки и в зеркале над умывальниками увидел всё так же полуоткрытую дверцу левой кабинки. Подойти и распахнуть у меня не хватило духа.
Ага! Есть, значит, в этом бедламе своя система... И ведь действительно, вроде бы желания мои охотно исполняются, но окончательный выбор мне не принадлежит. Вот билет на поезд - только до одной станции, вот селёдочный бутерброд с какао, вот "Yellow river" с коньяком, вот звонки неизвестно куда... Получается, что кто-то могущественный, человек или организация, лучше меня знает, что мне надо... И, похоже, я тут не один... Что там говорил мой добрый туалетный дух о первых двух месяцах? А сколько их всего?
Я оглянулся вокруг: с дюжину серых неподвижных фигур мужского пола сидело и лежало на лавках. Те, у кого глаза были открыты, тупо смотрели прямо перед собой. Никто не читал, не разговаривал (ах да! - запрещено же) и вообще не шевелился. Стало быть, я буду одним из них? Как скоро?
Меня прошиб холодный пот. Что же это, чёрт побери, такое? Попробуем рассуждать логически. В каких случаях за человека решают другие? Да мало ли в каких! За детей, например, думают родители. А потом за престарелыми родителями присматривают взрослые дети. Но ни в ту, ни в другую категорию ни я, ни мои соседи никак не годились. Или, скажем, начальство на работе или командир в армии может просто приказать, никак не считаясь с твоими пожеланиями. Но какая тут армия? Не похоже, что от этих людей с потухшим взглядом ожидается хоть какая-то деятельность. А если не ожидается, при том, что их как-то, худо-бедно содержат, то, выходит, благотворительность какая-то, социальная помощь... К примеру, бесплатное медицинское обслуживание. Это больница, и мы в ней пациенты. Однако сам я чувствую себя вполне сносно, если не считать тяжести в затылке. Да и где палаты, где врачи, где капельницы? Разве что лишь недуг мой и моих товарищей не телесный, а душевный... Тогда и видеть можно не совсем то, что есть на самом деле...
Половинки сознания вдруг щелкнули, соединяясь. Сначала я почти усмехнулся пришедшей в голову абсурдной мысли. Но постепенно, разглядывая ее с разных сторон, начал с ужасом находить всё больше подтверждающих деталей. Так, ссадившие меня с поезда люди в форме - это, скорее всего, полицейские, доставившие меня в клинику. "Билетерша", что "ввела мои данные в систему", - врач приёмного отделения. Швейцар и тот невидимый, что держал меня за руку, - санитары. Музыкантши - кухарки или няньки, гремевшие посудой. Буфетчица и таксистки - медсёстры, кормившие меня и возившие на какие-то процедуры. Бутерброды, суп и коньяк - лекарства, принятые отчасти силком. Ну, и бестелесный дух, что назначает мне свидания в отхожем месте - игра моего больного разума. И что из этого следует? Что мне теперь делать? Можно ли это как-то проверить?
Однажды мне попался фантастический рассказ, где разбирался именно этот вопрос: может ли слетевший с резьбы врач-психиатр сам себе поставить диагноз. Ответ, помнится, был двоякий. Мелкие нарушения профессионалы очень часто диагностируют у себя сами. А вот в тяжелых случаях, вроде моего, когда реальность искажена слишком сильно, никакая методика не работает. Без посторонней помощи человеку из этой ситуации не выйти. Сам себя за волосы не вытащишь. И хотя я в мельчайших подробностях помню события этой ночи и могу по памяти пересчитать ветки у той бедной герани, и вообще остро вижу и окружающий зал, и тончайшие трещинки на моём чемодане, и торчащий из рукава кусочек нитки, которой крепилась раздавленная пуговица, никаким доказательством здравомыслия это не является. Мой двоюродный брат, который в детстве страдал лунатизмом в легкой форме, рассказывал такую историю. Приснилось ему, что стоит он в своей комнате и держит в руках электрическую лампочку. И хочется ему, из чистого озорства, шарахнуть эту лампочку об стену, ведь во сне всё можно. Но никак он не может решиться, поскольку до конца так и не уверен, что это всего лишь сон. И уж он колебался, колебался, а потом вдруг раз - и проснулся. И оказалось, что он действительно стоял с лампочкой в руке: в беспамятстве вывернул её из торшера.
Как ни странно, но ощущение своего полного бессилия в данной ситуации, успокаивало. Зачем куда-то бежать, зачем ломать голову над нерешаемой задачей? Зачем, скажем, так пунктуально идти на встречу с гальюнным голосом, если он и так всегда при мне, в моей больной голове? Но я, конечно, пошёл. Всё было, как и в прошлый раз, только теперь я выбрал левую кабинку. Не успел я присесть, как услышал знакомый чёткий голос:
- И что вы надумали?
- Я думаю, что свихнулся, и меня упрятали в дурдом, - сказал я без обиняков, после чего кратко обрисовал, каким он, его работники и его пациенты видятся моему кривому сознанию.
- Круто, - отозвался голос после длинной паузы, - а кто же тогда я по-вашему?
- С вами-то как раз совсем просто. Вы и есть тот самый внутренний голос, который полагается всякому приличному сумасшедшему.
- Да уж... - последовала еще более длинная пауза. - Однако, надеюсь, вы это не вполне серьезно, а иначе как же вас переубедить? Соллипсизьм, понимаешь... А попробуйте для разнообразия выслушать другую гипотезу. Мою, стало быть. Так вот, представьте, что никакой вы не сумасшедший и всё воспринимаете адекватно.
- Положим.
- И попали вы, а точнее - вас доставили, в место, из которого трудно или - уж поверьте мне - невозможно самостоятельно выбраться. И вроде бы здесь от вас ничего не хотят, ни к чему не принуждают, и все потребности удовлетворяют, но вот желания полностью игнорируют. Говоря общо, вас лишили фундаментальной свободы - свободы выбора. Для очень многих людей ничего страшного в этом нет. Они любят ходить строем и жить по строгому расписанию, когда за них всё решает кто-то другой. Но сюда такие не попадают. А попадают сюда люди творческие, любознательные, я бы сказал, авантюристы. И здесь им нехорошо. Здесь их внутренний моторчик наглухо заклинивают, и со временем от них остаётся одна только телесная оболочка. Ну, вы же видели этих, в зале.
- Вы хотите сказать..., - начал я.
- Вот именно, друже, вы в тюрьме. По крайней мере, таково моё глубочайшее убеждение. Кто это устроил и как это работает, я не знаю, но оно работает. Почему вы здесь оказались, мне не известно. Это вы сами должны сообразить и рассказать мне, а тогда, быть может, я смогу узнать, какой вам назначен срок. Что очень важно и поможет вам избежать участи тех зомби. Пойдите и хорошенько подумайте. Встречаемся через полчаса.
Тюрьма! "В тюрьме сейчас макароны дают", - пронеслось в голове, и ноги понесли меня к буфету. Вика попыталась заговорить, но я растерянно улыбнулся, взял тарелку безальтернативной манной каши с капелькой масла, стакан компота из сухофруктов, как-то не забыл расплатиться и в одиночестве расположился за буфетным столом. Ни-че-го се-бе... В биографии моей наметился совершенно неожиданный абзац, а то и целая глава. Все краткосрочные планы полетели к чёрту, по крайней мере, сегодня я уже никуда не попадаю. А о долгосрочных было даже страшно подумать.
Я не заметил, как съел кашу и выпил компот. Полчаса пролетели в хаосе лихорадочно скачущих мыслей. Всё существо моё противилось предложенному голосом объяснению, но ничего лучшего я предложить не мог. Тюрьма это или что, но, похоже, застрял я здесь надолго.
- Почему вы от меня скрываетесь? - так я начал наш с невидимым собеседником очередной диалог.
- Мы еще малознакомы, и я вам не доверяю, - ответил голос, парадоксальным образом укрепив моё к нему расположение.
- Но у меня, понятно, нет выбора, исповедоваться вам или нет?
- Похоже, что так.
- Поймите, я совсем запутался, потерял опору под ногами. Совершенно не могу опомниться под шквалом несуразных, бессвязных событий. Вы говорите, что у вас есть солидная гипотеза, но что-то я не слышу стопроцентной уверенности в вашем голосе. И в чем мне признаваться или каяться? Мне не предъявляли никакого обвинения и не зачитывали приговор. Может, в духе того, что со мной здесь происходит и по кривой тутошней логике, мне вменяется малолетняя кража мелочи из отцовских брюк, или я вчера в поезде на таракана наступил? У нас у всех полно таких "преступлений", а у многих, полагаю, полно и настоящих, черным по белому прописанных в уголовном кодексе. Мы как-то с этим живем. Кого-то, поди, совесть мучает, но обычно обходятся мудростью: не всплыло, значит, и не было такого.
Вы настаиваете, что ничего абсурдного или случайного здесь не происходит, а в основе лежит железная логика, пусть и не до конца понятная. И, по сути, подталкиваете меня к мысли, что какой-то резон в происходящем все же есть, и если я угодил в столь неординарную ситуацию, то к тому есть соответствующая нетривиальная причина...
Тут я остановился и задумался. Собеседник вежливо ждал.
Какого черта, принял я наконец решение, ну что я теряю? Если передо мной враг, то он и так осведомлен. В мельчайших деталях. А если это сторона нейтральная, то есть шанс получить от нее помощь. И я решил открыться. Опуская действующих лиц и подробности.
- Вам знакомо название компании "Смайл Гард"? - спросил я напрямую и весь обратился в слух. Но ответ прозвучал в самой нейтральной интонации:
- Не припомню такую, а что?
- Это практически мировой монополист в области разработки технологий, материалов и оборудования для стоматологии. Всё, начиная от зубочисток и до самого сложного хирургического оборудования и программного обеспечения в данном разделе медицины так или иначе произведено при участии "Смайл Гард". Если у вас есть хоть одна пломба, значит, частица компании сидит и в вашем теле, и компания знает о вашем существовании, так что в случае чего сможет идентифицировать вас, сделав несложный химический анализ этой вашей пломбы или сравнив рентгеновские снимки нескольких ваших зубов с тем, что лежит в их базе данных. Да, да, как бы для целей научного анализа, они собирают и хранят еще и все рентгеновские снимки, которые делаются по всему миру. Это спрут, ворочает миллиардами, имеет почти неограниченные возможности. Как монополист кровно заинтересован в сохранении статус-кво, а если уж и допускает некоторое движение или развитие, то под собственным строгим контролем.
И вот, представьте, что в одной из лабораторий, находящихся на полном финансировании у "Смайл Гард", происходит научно-технологический прорыв: создается очень простая и дешёвая методика выращивания искусственных зубов взамен утерянных собственных. Через тонкий прокол в десне вводится микроскопический зародыш, который за месяц вырастает в прочный металлический штифт - корень для искусственного зуба. Нужно лишь на ночь наносить на десну специальную пасту как питание для зародыша. Он, кстати, не живой, но легко программируется на рост до нужной формы. Цена процедуры, изготовления зародыша и пасты ничтожна по сравнению с тем, как это обходится пациенту сейчас. Вот у вас с зубами как?
- Два моста внизу и частичный съемный протез наверху, - через паузу откликнулся голос.
- Угу. И вы даже не пытались узнать, во что бы вам встали имплантаты, поскольку заведомо не потянете. Верно же?
Да, так вот. Люди те в лаборатории, мало того, что спецы классные, они и вообще не дураки, и сразу сообразили, что теперь есть два варианта продолжения истории. Первый - доложить хозяевам. Которые тоже не дураки и немедленно вычислят катастрофические последствия от внедрения этой технологии для всей стоматологической индустрии и около нее. В самом деле, кто захочет возиться со всеми этими цементамиа, коронками, мостами и искусственными челюстями, если плохой зуб можно безболезненно, быстро и дёшево заменить на здоровый, да еще с гарантией, что болеть-то он никогда не будет? Большая часть врачей, техников, вспомогательного персонала и целых заводов завтра попросту оеажется ненужной. Экономическая база сузится в разы, и никаким задиранием цен на новую технологию потери компании не компенсируешь. И чтобы такого не случилось, технологию эту, без вариантов, замуруют на долгие годы, а всем посвященным заткнут рты жирными отступными. О научной славе можно забыть.
Второй вариант - объявить об изобретении на весь мир с хорошей вероятностью лишиться всего, приобрести взамен ярлык шарлатана и превратиться в изгоя на неопределенный срок. Ведь медицина - очень консервативная область, врач не может произвольно пробовать на больных какой вздумается кульбит с поворотом. Все должно быть одобрено соответствующими инстанциями, а иначе можно запросто угодить на нары. И тут у монополии все козыри на руках: ни специализированные журналы, ни соответствующие комитеты наперекор не пойдут - кормящую руку не кусают. Путь нового лекарства или метода от лабораторного успеха через клинические испытания и утверждения многими инстанциями длинён, и если его не подмазывать, а наоборот, тормозить, может никогда не завершиться...
Но щель в этой стене всё же имеется. Если удастся по факту, в обход всех формальностей, применить достаточно широко новый метод, и он покажет блестящие результаты, то начнется лавинообразный процесс, ведь больные - очень заинтересованный и упорный народ. Они снесут любые препоны, если узнают о существовании чудодейственного лекарства или легкого способа избавить их от страданий.
- По факту и широко? Это как? Я понимаю - отравить колодцы средством от облысения. А когда все в деревне оволосатеют, и приедет телевидение изучать феномен, выйти из кустов, продемонстрировать банку порошка и объявить себя автором данного чуда. После этого другие лысые уж никак вас в обиду не дадут. Но с этими... хех... зародышами как-то непонятно...
- Надо выйти на ту часть общества, которому ни "Смайл Гард", ни Минздрав, ни закон не указ. Главное - результат...
- Дайте сообразить...
Тут наш разговор прервался минут на пять. Я нервничал, но терпел, давая собеседнику самому сделать последний логический ход и назвать решение. Наконец голос продолжил, причем звучал он довольно спокойно:
- Понятно. Вы полагаете, что если метод получит широкое применение в подпольной медицине, то рано или поздно всё это выйдет наружу, шила в мешке не утаишь... Вроде как процесс пойдет вначале скрытно, а когда станет заметным, остановить уже будет невозможно... Что ж, ловко придумано!
Но, простите дилетанта, может, я чего-то не понимаю, ведь это же не просто нарушение какой-то там пустой формальности, но и действительно большой риск для ничего не подозревающих людей. Без этих самых... как вы там назвали? ... а, клинических испытаний, ведь нет же никакой гарантии, что лет через пять... Меня, вот, даже само слово "зародыш" пугает.
- Вы, конечно, правы. Здесь в одну точку сошлись и большие риски, и огромные деньги, и безмерные амбиции. Так уж получилось, что кому-то надо было делать выбор. Возможный вред для здоровья и даже смерть нескольких против шанса устранить серьёзную проблему почти для каждого - дилемма не из простых. Но люди, принимавшие решение, уж можете мне поверить как специалисту, лучше всех в мире разбираются в данном вопросе. Лично я им доверяю.
- Хм... А где ваше место в этой картине?
- Я курьер. В этом чемодане два с лишним миллиона уже активированных зародышей. Если считать, что один зародыш равен по цене одному имплантату, то... В общем, это огромная сумма, которая, впрочем, совершенно бесполезна без "ноу-хау". Моя задача - передать эту мину замедленного действия сегодня, максимум завтра в нужные руки. А иначе вся затея может оказаться напрасной. Сами понимаете, задерживаться мне в этом несуразном месте никак нельзя. По-вашему, это тюрьма, и получается, что мое пребывание здесь как-то связано с историей, которую я вам изложил, но я ума не приложу, кому и зачем могла понадобиться эта... э-э...
- Ну и дела! - откликнулся голос, - Презанятные вещи вы рассказываете. Так сразу я вам ничего предложить не могу. Надо обмозговать ситуацию. Мы можем продолжить через тридцать восемь минут. Идёт?
Выбирать мне не приходилось. Я вышел в зал: без перемен. Многодетная кассирша, видимо, читала, склонив голову. Будущая африканская королева мыла что-то в раковине. Василий Иванович, любитель блинчиков с мясом и очень громкой группы "Кристи", стоял, прижав ладонь к стеклу, и пытался рассмотреть что-то во глубине закрытого киоска. Прочие малозначительные персонажи признаков жизни не подавали. Я отметил про себя, что и в туалет за всё время моих там разговоров никто не заходил. Какое-то сонное царство, где действующие лица оживают лишь на время контакта с тобой, а потом снова впадают в аппатию. А ведь мне же, по идее, надо бы рвать и метать:
"Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься -- и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год".
И тут меня осенило, как током прошибло. Ведь сказано же: "Тянутся цветы герани за оконный переплет"! Эта помпезно цветущая, явно натуральная герань в огромном горшке ну никак не могла жить при скудном туалетном свете! Она там появилась случайно и ненадолго, решил я. Как и всё остальное. Вот! Злость и радость охватили меня одновременно. Я застыл на месте, по-новому рассматривая всё вокруг, и простоял так минут десять, а то и двадцать, после чего напористо двинулся в направлении буфета.
Навстречу радушно улыбнулась Вика и уж было открыла рот, но я, отведя глаза, проследовал мимо, к обеденным столикам. Поставить один из них на другой не составило труда, еще один этаж образовали две лёгкие табуретки. Влезть на эту импровизированную пирамиду оказалось несколько сложнее, но наверху я почувствовал себя довольно уверенно, выпрямился и огляделся.
Все молча смотрели на меня, даже безымянные зомби развернулись лицами в мою сторону. Кассирша вышла из своей кабинки. Буфетчица Вика заняла ближайшую ко мне позицию за прилавком. Василий Иванович оторвался от киоска и с озабоченным лицом направлялся в мою сторону. У основания лестницы на второй этаж застыла делегация от ресторана: швейцар - силовой фокусник, официантка-грязнуля и трио свирепых музыкантш. Из-за кассы выглядывали картавая таксистка и ее красивая напарница. Через обе входные двери в зал протискивались какие-то люди, которых я, кажется, еще не видел. Впрочем, вот показались "ближний" и "дальний" в неопределенной форме. И всё в тишине, как на прощании с покойником, лишь где-то под потолком натужно гудела умирающая люминисцентная лампа.
Я набрал полные лёгкие воздуху и крикнул, насколько хватало сил: "Фле-еш мо-об!!!". Потом еще раз. И ещё, для верности. Кто-то ойкнул, кто-то нервно хихикну, раздался хлопок в ладоши, другой, и в меня ударила волна воплей, свистов и аплодисментов. Зал пришел в движение. Лежащие и сидящие повскакивали, сияющие лица потянуло ко мне, как магнитом. Первым приблизился Василий Иванович. Глаза его горели восхищением, широкая улыбка в тридцать две жемчужины ослепляла. Он ухватился обеими руками за ножки табуреток, как бы воздевая ко мне руки, и голосом туалетного голоса, но в самой торжественной интонации, провозгласил:
- Дорогой Сергей, от лица выпускников трех театральных училищ города Цыпкина, двух самодеятельных студий и дублирующего состава оперной труппы я как режиссер данного перформанса - а мы это действо называем именно так - выражаю крайнее восхищение вашей находчивостью и проницательностью. За всю шестидесятитрехлетнюю историю этой традиции вы первый, кто сумел разгадать нашу игру. Более того, вы, перехватив инициативу, блестяще провели собственную контригру. Мы ведь вам поверили...! Поверили в эту невероятную конспирологическую теорию из области стоматологии и уже хотели во всём признаться и помочь, но вы и тут нас опередили. Высший пилотаж! Я просто в истерике! У вас огромные задатки, вам надо срочно поступать в одно из наших училищ. Почту за честь немедленно и без экзаменов принять вас в свой класс. Блестящую карьеру гарантирую!
Тут он повернул голову налево, поискал глазами кого-то в толпе, кивнул и приказал: "Давайте!" Затем поглядел направо и крикнул: "Да выключи ты её!" Тот час же раздалось мощное "грум-м", гудение под потолком прекратилось и на какую-то секунду стало темно. Когда свет вспыхнул вновь, взору предстала совершенно другая картина: оказалось, что мы находимся внутри какого-то громадного неопрятного помещения: то ли пустого ангара, то ли склада. Белые вокзальные стены обернулись грязноватыми фанерными щитами, стеклянная касса - проволочным каркасом, обтянутым полиэтиленовой плёнкой, второй этаж - стоящей на тонких столбиках, обклеенной чем-то вроде крафт-бумаги платформой, куда вела сколоченная из старых досок для опалубки лестница,. Окна исчезли напрочь. Наверно, так выглядит киношный павильон, в котором только-только начали возводить декорации.
Впрочем, остались и реальные предметы. В буфете, который теперь выглядел, как ряд картонных коробок, настоящими оказались раковина и посуда. Я стоял на порядком изношенной, но реальной мебели. На стенах висели всамделишные телефоны. Поверх открытой сверху отгородки, каковой стал теперь туалет, я увидел макушку герани. (Надеюсь, сантехника и приватность не были бутафорскими...) Также совсем не изменились люди: никто не превратился в пришельца или оказался голым.
- Ну что же вы, Сергей Анатольевич? - сказал Василий Иванович. - Спускайтесь, наконец. Давайте отметим это замечательное событие шампанским!
И впрямь, по бокам режиссера образовались две девицы: одна держала перед собой поднос с несколькими фужерами, а вторая - две бутылки "Вдовы Клико". Я наклонился, ища опору для рук, и вдруг одна из табуреток провалилась вниз, и, потеряв рановесие, я нырнул вослед. Сначала я больно ударился плечом, потом...
* * *
Спросонья я никак не мог сообразить, кто эти двое, одетые в какую-то непонятную форму. Лица их мне показались смутно знакомыми, но желания сконцентрироваться на вопросе не возникало. Ближний - тот, что только что тряс меня за плечо, - несколько раз повторил хорошо поставленным, актерским голосом:
- Пожалуйста, просыпайтесь, подъезжаем.
- И не забудьте ваши вещи, - учтиво добавил дальний, блеснув золотой коронкой.
Они прошли вперед по вагону и тут же стёрлись из памяти. Энергично помассировав ладонями лицо, я практически полностью пришел в норму. На сборы мне много времени не надо. Нищему собраться - только подпоясаться. Шапка на сиденьи да чемодан под сиденьем. Меж тем за окном в утреннем солнце побежали приземистые привокзальные строения за глухим забором. На удивление, не хотелось ни пить, ни есть, ни чего-либо ещё, лишь побаливало затёкшее от неудобной позы во время сна плечо.
Достав из-под сиденья свой фирменный чемодан компании "Смайл Гард" на колёсиках, я тщательно изучил массивную пломбу. Цела. Чушь, конечно, излишняя предосторожность, но я к формальностям отношусь серьёзно, ведь мне за это платят. Сказано: проверить целостность груза по прибытии. Значит, берешь и проверяешь. Ну что там такого уж ценного может быть внутри? Ну, запчасти какие-нибудь и десяток имплататов. Тыщ на пять долларов от силы... Даже если кто-то и утащит, то что с этим хабаром делать? В подворотне не толкнешь, барыге не сплавишь. Разве что лишь сам чемодан пригодится? Но уж больно он приметен...
Работа эта мне нравится: и платят прилично, и всё время в дороге. Каждый день новые города, люди. А я ведь неприхотлив и любознателен. Раньше вот в лаборатории чах. У меня и учёная степень есть, да... Но недавно, совершенно случайно, довелось мне сделать свою первую доставку. И плюнул я на прежнюю скукотищу и согласился заняться этим живым делом. Теперь вот путешествую. Вы скажете, что не сам я решаю, куда и когда ехать. Тоже верно, несвобода, конечно. Однако ж не тюрьма, а всего лишь работа такая. Курьер я.