Аннотация: Как молоды мы были, как верили в себя... (строка из забытой песни).
Эротические фантазии или записки старого маразматика.
Сборник рассказов.
Экскурсия. (6)
Курдюмов почесал в затылке, глядя в полупустой холодильник, и закрыв его, пошел одеваться. Идти на улицу совсем не хотелось. Осенняя слякоть, дождь и ветер, явно не располагали к прогулке на улицу, но желание съесть что-нибудь вкусное, пересилило и, взяв зонт, он вышел из дома.
Как он и предполагал, шел противный мелкий дождь, а ветер гнал по улице опавшие листья. Он плотнее натянул вязаную шапку, и приподнял воротник куртки. Идти до магазина было недалеко, но по такой погоде и этот путь казался большим. Он зашагал быстрее. Перейдя улицу, свернул за угол, и прямо у входа в магазин, столкнулся нос к носу с Ильей, старым приятелем еще по работе в конструкторском бюро.
- Ба, кого я вижу, - воскликнул Илья, протягивая руку, - рад видеть.
- Взаимно, - улыбаясь, столь неожиданной встрече, произнес Курдюмов.
- Вот уж никак не ожидал тебя здесь увидеть, да еще сегодня.
- Я тоже.
Улыбаясь, и радостно глядя друг на друга, они вошли в магазин и устроились неподалеку от окна, где выстроились в ряд тележки для продуктов.
- Как ты? - спросил Илья.
- Да живу помаленьку. В прошлом году жену похоронил, дочь замужем, внучке уже семнадцать. А ты как?
- А что я, живу один. Как развелся в девяностом, к матери переехал, но она уже почитай десять лет как умерла. Сыну уже под сорок. Так крутится, вертится. То женится, то разведется. Короче, по моим стопам пошел.
А внуки?
- Да есть пара. У сына дочь от первого брака и сын от второго. Но я с ними редко общаюсь. Первая, уехала к матери в Питер, а вторая не то что меня, а Сашку моего знать не желает и сына к нему не подпускает, так чего уж обо мне говорить.
- Вот ведь жизнь.
- Лучше не говори. Как со здоровьем-то?
- Всякое бывает. То там кольнет, то тут. Скрепим, но не сдаемся, сейчас болеть дороговато, - оба рассмеялись, а Илья добавил:
- Это ты точно заметил. Тут у врача был, так на восемьсот рублей прописал. Я в аптеке говорю, а половинку можно? Нет, говорит, меньше упаковки не бывает. Пришлось брать. Ужас как дорого
- Что делать, жить всем хочется, так что приходится тратиться.
- И никуда не денешься.
Оба замолчали. Потом стали вспоминать о старых друзьях, с кем вместе работали. Кто кого видел и о ком слышал. Вскоре выяснилось, что жизнь всех разбросала кого куда, кто был постарше, умерли, а те, что помоложе, вертятся, как могут. Поговорив еще немного, они пошли покупать продукты, а на выходе из магазина распрощались, надеясь, что еще встретятся на этом свете, хотя загадывать об этом в таком возрасте достаточно трудно.
Курдюмов шел домой, и в задумчивости от столь неожиданной встречи, даже забыл открыть зонтик. Мелкий, почти невидимый на лужах дождь, тем не менее, быстро намочил лицо и Курдюмов, опомнившись, открыл зонт. Он обернулся, словно хотел увидеть, не ушел ли Илья, не стоит ли он в дверях магазина, и не вспоминает их молодость, озорную, веселую и бесшабашную...
Двери закрылись и автобус, дернувшись пару раз, словно в судорогах, медленно отъехал от остановки.
- Товарищи, - Почти тут же раздался голос руководителя поездки, комсорга конструкторского бюро Колошина, - поступило рацпредложение отметить отъезд от столицы нашей Родины Москвы, в не менее славный город Рязань. Кто за, прошу поднять руки.
Гул голосов и дружно поднятые руки означали, что столь дельное предложение принято единогласно. После чего салон автобуса загудел, как потревоженный улей. Из взятых с собой сумок, начали выниматься домашние пирожки, котлеты, бутерброды, и, конечно же, водка, любовно припасенная всеми в столь важное комсомольское мероприятие, как поездка по Есенинским местам.
Через час, в автобусе дружно горланили любимые песни отечественного репертуара, а еще через час, часть актива, откинув голову, дрыхла в своих креслах, а другая, перебралась на задние места автобуса и под звуки напрочь расстроенной гитары, фальшивя, но с чувством, пылом и жаром, пела Окуджаву, Городницкого, и даже Галича, но несколько тише.
К обеду автобус подкатил к центру Рязани, которая, пока ехали по городу, произвела столь унылое впечатление, что хотелось встать и продекламировать:
Россия, мать твою,
Неужто ты, рожаешь поэтов славных,
В такой дыре, не верю...
Сон. Он снится мне от выпитого мною.
Но я проснусь, и тьма падет...
В этот момент кто-то громко икает и я понимаю, что увиденная за окном картина явь, а не иллюзия от изрядно выпитого накануне. Пяти и девяти этажные дома чередуются с убогими, покосившимися хибарами, построенными не то до революции, не то в эпоху татаро-монгольского ига. Одним словом, пейзаж за окном, располагает исключительно к продолжению пьянки начатой в дороге, дабы успеть до Москвы протрезветь, чтобы на следующий день явиться перед любимым начальником и доложить об отлично проведенном отдыхе и чудесных впечатлениях о среднерусской полосе.
Автобус дернулся и остановился перед гостиницей. Еще не старое, пятидесятых годов постройки здание, но уже изрядно обшарпанное с фасадной стороны, предназначено для нашей двухдневной ночевки. Колошин быстро урегулировал все вопросы по нашему размещению с администратором, и мы довольные, собрались разойтись по номерам, рассчитанные на троих. Символическая цифра сама собой подразумевала, что пить в одиночестве нам не придется, и одно это вселяло оптимизм.
- Товарищи, - обратился он к нам, когда ключи от номеров были розданы, - на сегодня программа такая. У кого есть желание, самостоятельный осмотр города, вечером общий сбор, по желанию у меня или у Наташи, - он посмотрел с ухмылкой на Кузнецову, своего зама. Завтра чтобы всем быть в форме, подъем, завтрак и в девять, автобусом едем в Константиново. Всем все ясно?
Дружное: "Ясно", и народ устало стал разбредаться по своим номерам. Добравшись до койки, не раздеваясь, замертво падаю, ибо голова чертовски трещит после выпитого.
- Миш, ты как, пойдешь к Колошину? Миш, слышь, чего говорю? - открываю глаз и вижу Илью. Он трясет меня за плечо, пытаясь привести в чувство.
- Чего? - тоскливо отвечаю я.
- Чего, чего, к Колошину в номер пойдешь?
- Зачем? - все еще не понимая о чем идет речь, отвечаю я.
- Ладно, дрыхни, мы с Костиком пошли. Если что, ключ на столе, приходи, он в тридцать четвертом номере.
- Хорошо, - отвечаю я, и снова проваливаюсь в сон.
Через час просыпаюсь. Голова по-прежнему трещит, но уже что-то соображает, а посему иду в сортир, а затем долго умываюсь холодной водой. Непередаваемое облегчение, только ужасно хочется пить. Соображаю где я и что дальше делать. Отчетливо помню Илью, и глаза сразу натыкаются на ключ на столе. Достаю новую рубашку и, переодевшись, выхожу в коридор, не забыв при этом дернуть дверь, и проверить закрыл ли её. Посмотрев на номер, соображаю куда идти, и поднимаюсь на четвертый этаж. Ищу глазами сорок третий номер. Без стука открываю дверь.
Гитарное пение обрывается, и я понимаю, что ошибся, попав в номер Натальи. Она сидит в окружении нескольких девчат и двух парней, которых я совершенно не знаю.
- Любители бардовской музыки, конечно же, все в сборе, - думаю я, и, собираясь извиниться и отчалить, слышу тонкий голосок Любочки Назаровой:
- Курдюмов, ты нас покидаешь или как?
- Или как, - отвечаю я.
- Оставайся, - неожиданно слышу опять её голос, и мне вдруг становится почему-то неловко, и я остаюсь, закрывая за собой дверь.
Обрадованные, что в их коллективе стало на одного мужика больше, на столе появляется бутылка портвейна. Мне наливают треть стакана, а кто-то передает большой кусок пирога с капустой, привезенного еще из Москвы.
- А вы? - говорю я.
- Штрафная, как опоздавшему, - шутливо и в тоже время решительно говорит Наталья. Я делаю выдох и залпом осушаю бокал, после чего с жадностью набрасываюсь на пирог. Настроение сразу улучшается, и я присоединяюсь к компании. И хотя не большой знаток и уж тем более не поклонник бардовской музыки, вместе со всеми подпеваю знакомые тексты про косточку, солнышко лесное и другие, известные, наверное, трем четвертям жителей страны Советов.
Песни чередуются выпивкой, разбавляются анекдотами и дополняются хождением в туалет. Ближе к двенадцати, народ стал расходиться. Кто-то остался спать прямо у Натальи, не в силах дойти до собственного номера. Как ни странно, но я вполне сносно соображаю, и даже помогаю Наташке убрать остатки еды со стола и кое-как подмести пол.
- Ну, все, я потопал.
- Иди, - равнодушно отвечает она. Её фраза меня слегка задевает, и в ответ произношу:
- Нет, чтобы предложить остаться, а то иди.
- Хочешь, оставайся, я не гоню, - снова равнодушным голосом отвечает она.
- А что, хочешь и останусь, - явно не понимая собственного упрямства, отвечаю ей.
Она подходит к кровати, сдергивает с неё коричневое покрывало, и, поправив сбившуюся простынь, ловко взбивает подушку. Потом надевает пододеяльник, и бросает взгляд в мою сторону.
- Чего стоишь, раздевайся, я спать ложусь. Или как, раздумал?
Я опешил, но, подойдя к двери, выключаю свет и, приблизившись к Наталье, обнимаю её и целую. Решив, что она огреет меня или даст пощечину, отпрянул от неё, но вместо этого, услышал ей звонкий смех и почувствовал, как она тянет меня за ремень к себе.
- Дурак ты Курдюмов.
- Это почему это?
- Потому, - загадочно произносит она.
- Так чего, мне остаться? - потупив взор, спрашиваю я.
- Как хочешь.
- Кто бы мог подумать, что эта Кузнецова такая, - думаю я, - Черт возьми, остаться или нет?
Выпитое, туманит мозги, и мысли сбиваются в кучу, и путаются. В этот момент, Наталья поворачивается ко мне спиной и снимает с себя сначала блузку, потом юбку, Обернувшись, произносит:
- Помог бы расстегнуть лифчик что ли.
Я прихожу в себя и, подойдя к ней вплотную, расцепляю крючки. Она скидывает с себя лифчик и, повернувшись, крепко хватает меня за шею и жадно целует в губы. Сопротивляться дальше бесполезно. Природа берет свое, а молодые, упругие груди, которые прижались ко мне, возбуждают плоть гораздо быстрее, чем мысли о том, что делать дальше.
Она помогла мне расстегнуть рубашку, а потом, скинув трусы, ложится на кровать. Я быстро раздеваюсь и ложусь рядом. Прижимаюсь к ней, но в ответ слышу:
- Телячьи нежности оставь на потом, ты что из детского сада? Твой уже и так изнемогает, а я тем более.
Она шире раздвигает ноги и я, завалившись на неё, буквально втыкаю в неё своё орудие. Она даже охнуть не успевает, как я начинаю быстро качать пресс. Портвейн пошел на пользу, так как мне потребовалось минут десять, чтобы, сделав последнее движение, замереть, так как в этот момент вулкан разверзся, излив поток лавы. Только тогда, я вдруг думаю: "Черт возьми, без презерватива, ну и балда же я. Теперь точно Наташка меня, если что, припрет к стенке и не отвертишься"
Мы лежим на кровати, тяжело дыша. Мысли о последствиях в момент выветрили из меня остатки алкоголя и вместо того, чтобы наслаждаться воспоминаниями о прекрасных минутах, думаю о возможных последствиях. Дыхание становится ровным и, повернув голову, смотрю на Наталью. На узкой кровати, она лежит, вплотную прижавшись ко мне. Её лицо ничего не выражает. Правда свет, падающий из окна, весьма слабый и разглядеть, как следует трудно, но все же мне кажется, что на её лице вообще нет никаких эмоций.
- Черт её знает эту Наташку. Хоть бы улыбнулась что ли, или сказала пару ласковых слов, а то молчит как сыч. И дернуло меня у неё остаться, лучше бы к себе пошел.
Она смотрит на меня и тихо говорит:
- Не боись, у меня спираль стоит. У меня мать гинекологом работает, так что с этим нет проблем.
- А с чего ты решила, что я чего-то боюсь?
- А то нет, ты бы посмотрел на свое лицо в зеркало. На нем и так все написано.
- Врешь ты все, - зло отвечаю я.
Она молчит, а потом неожиданно говорит:
- Еще будем или пойдешь?
Я ожидал чего угодно, только не такого вопроса. Он поставил меня в тупик и прежде чем ответить, я смеюсь и говорю:
- Слушай, Наталья, ты так со всеми разговариваешь, или только со мной?
- А чем тебе не нравится, как я с тобой разговариваю? Просто спрашиваю, будем еще или я спать ложусь, и тогда проваливай и не мешай мне. От тебя перегаром несет и вообще.
- Что вообще?
- Ничего, зубы надо лучше чистить.
Последняя фраза буквально взбесила меня, и я хочу ей ответить по-мужски, грубо с матюгами, но, подумав, произношу совсем другое:
- А кто виноват, что ты напекла пирог с капустой, а он такой вкусный. И потом, портвейн тоже дыхание не освежает. А если не нравится, то можно, - я сделал паузу, а потом добавляю, - и рачком. Ты как не возражаешь?
- Хамло ты Курдюмов, - и повернувшись на живот, встает на корточки и, повернувшись в мою сторону, добавляет, - попытаешься засунуть в задницу, в глаз получишь.
Мне становится совсем весело. Пристроившись сзади, глажу её попку, потом целую, так и не поняв, понравилось ей это или нет, и, почувствовав, что боец готов, снова приступаю к делу.
Утро застало меня в постели своего номера. Я открыл один глаз и, прищурив, посмотрел в сторону храпевшего Ильи.
- Интересно, во сколько я вчера приперся от Наташки? В голове каша и пить, жуть как хочется.
Поднявшись с постели, посмотрел на часы, лежащие на столе. Начало восьмого. В принципе можно еще час вздремнуть. Снова лег на кровать. Но сна уже как не бывало. Пытаясь восстановить последовательность вчерашнего дня, никак не мог понять, куда из памяти напрочь пропала часть воспоминаний. А, впрочем, черт с ними. Попытался заснуть, но впустую, поэтому, полежав какое-то время, снова встал и пошел умываться. Одевшись, спустился вниз и, зайдя в ближайший магазин, купил бутылку лимонада. Тут же её выпил, но желаемого облегчения это не принесло, поэтому вернулся в номер и кинул в банку кипятильник, стал ждать, когда закипит вода, чтобы заварить чай.
Поездка в Константиново и затем автобусная экскурсия по городу, практически не остались в памяти. Так, какие-то обрывки воспоминаний. Изба, стол, фотографии, экскурсовод, который гнусавя, рассказывал о житие-бытие поэта русской деревни, табличка, на которой было написано, что это дом-музей и больше ничего. Ах да, еще киоск, в котором можно было купить прессу и комплект фотографий Есенина и села Константинова.
Рязань вообще напрочь выпала из памяти, запомнилась только гостиница с колоннами, или нет, колонны были в местном театре. Короче, колонны запомнились точно, все остальное как в тумане.
Обратная дорога была практически повторением поездки из Москвы. Отличие было в том, что закуски было мало, поскольку купить в Рязани хоть что-то похожее на еду было практически не реально. Разве что хлеб и кильки в банке. Потому уже через час с четвертью, автобус представлял собой сонное царство, которое, выпив остатки водки и закусив тем, что было припасено из дома, но не съедено за эти два дня, развалившись в жутко неудобных креслах, спало.
Когда подъезжали к Москве, большая часть уже проснулась и приводила себя в порядок, дабы предстать перед очами родителей в подобающем виде и доложить об отлично проведенном отдыхе, и массе впечатлений от увиденного и услышанного. Всю дорогу, после того как я проснулся, я украдкой поглядывал на Наташку, но та даже бровью не повела, и уж тем более не сказала мне ни слова, когда дважды проходила по автобусу мимо меня.
- Не баба, кремень, подумал я, - Вот такие, наверно, в семнадцатом делали революцию, - почему-то подумал я, и представил себе Наташку в потертой кожаной куртке, красной косынке и маузером в портупее, висящем на поясе.
- А что, вполне ей пойдет, - решил я, прищуривая глаз и смотря в её сторону.
- Куда смотришь? - раздался голос Ильи, сидящего рядом.
- Никуда, просто так.
- А я думал на Наташку.
- С чего вдруг я стану смотреть на эту бонзу?
- И правильно делаешь, что не смотришь, а может наоборот, зря.
- Не понял?
- Это я так к слову.
-Уловив в словах Ильи скрытый подтекст, я переспросил:
- Колись, чего это ты вдруг о ней заговорил.
- Да ладно тебе, чего пристал, - как-то смущенно ответил Илья.
- Понятно, - ответил я, стараясь произнести это так, чтобы создалось впечатление, что я о чем-то догадываюсь.
- Ну и что из этого, подумаешь, трахнул нашу бонзу. Можно подумать, что я один, - обиженно произнес Илья, - и добавил, - слушай, только ты не очень об этом распространяйся, лады?
Я был ошарашен, и видимо это было написано на моем лице. Но тут же прыснул со смеху и, наклонившись, произнес Илье на ухо:
- Ты когда её отоварил, вчера?
- Да, а что?
- А я накануне.
Не сговариваясь, мы громко заржали, но мгновенно осеклись, так как увидели, как на нас пристально и с презрением посмотрела Наталья.
Мы спрятались за спинами впереди сидящих, и стали тихо обсуждать, как все было.
Москва встретила нас проливным дождем, и мы еле успели добежать до подземного перехода в метро и, тем не менее, изрядно намокли. Через час я был дома.
Поездка в Рязань обернулась для меня боком. Спустя неделю состоялось комсомольское отчетно-перевыборное собрание, на котором Кузнецова, предложила мою кандидатуру в члены бюро комсомола. Я встал, чтобы сделать самоотвод, но, глядя ей в лицо, на котором играл лукавый взгляд, понял, что не стоит играть с огнем, и сел на место. Впрочем, этим дело и кончилось. Наталья ко мне не проявляла интерес, а я ей не то чтобы не интересовался или презирал, но попыток завалить её еще раз не предпринимал.
Придя домой, Курдюмов достал из серванта старый альбом с фотографиями и, устроившись в кресле, открыл его. С черно-белых фотографий на него смотрел молодой симпатичный парень на отдыхе в пансионате, на субботнике, военных сборах и многих других мест, где пришлось побывать. На одной фотографии он остановился особенно долго. На ней, на фоне автобуса была сфотографирована группа молодых людей, среди которых он узнал себя, Илью, которого встретил накануне в магазине и ... Никакой Натальи Кузнецовой на фото не было.
- Странно, - озадаченно подумал Курдюмов, а кто такая вообще Кузнецова, Как ни старался, он никак не мог припомнить её.
- Ничего не понимаю? Совсем с памятью стало плохо.
Он захлопнул альбом, положил его на место и, подойдя к окну, за которым продолжал моросить мелкий дождь, посмотрел на улицу и задумался.
Как странно устроена память. Все путается, во времени, а что-то помнится, как будто было вчера.
Он усмехнулся и, отойдя от окна, пошел к своему любимому компьютеру.