Мой альбом невелик - в нём чуть больше тридцати фотографий. Странно, что их набралось так немного, и все они поместились в небольшом альбоме с прозрачными карманами и девочкой, собирающей цветы, на обложке. Там ещё даже осталось много чистых листов.
На первой фотографии - женщина в белом халате, держащая на руках маленькое, похожее на крохотного старичка, существо. Трудно поверить, но это действительно я.
На второй - другая женщина, это моя мать, она кормит меня грудью и спокойно смотрит на фотографа.
На третьем он снял меня ползающим по кровати, а на четвёртом, я считаю этот снимок одним из самых ценных, я иду, сам, подняв согнутые ручки, без поддержки, расширив от радости и ужаса глаза, это мои первые в жизни шаги, хорошо, что фотограф оказался рядом.
На будущее я даже просил его обязательно присутствовать на самых важных событиях моей жизни, особенно, на свадьбе и похоронах, и он не подвёл меня: вот я с молодой женой возле машины с лентами, счастливые, улыбающиеся, конец лета, время свадеб, фотографу тогда было некогда, его рвали на части - я ведь у него не один - но он молодец, всё равно пришёл.
К сожалению, я не знаю ни дня, ни года своей смерти, поэтому, я просил его звонить или заглядывать иногда, и, если наступят тяжёлые времена, например, болезнь или война, то пусть он держится ко мне поближе, чтобы ничего не пропустить.
Но пока я здоров, война далеко, живу себе потихоньку, вот ещё одна из детства - плачущий мальчик. Тут мне около семи. В тот день нам нужно было куда-то идти, а я играл и не хотел никуда уходить, и мать меня наказала. С тех пор я не мог никогда играть, так самозабвенно, как будто что-то жестокое и сильное навсегда вырвало меня из игры, разом сделав взрослым, а на другой - грустный шестиклассник, гуляющий возле дома. Мы тогда переехали на новую квартиру, родители целыми днями пропадали на работе, в новой школе у меня ещё не было друзей, и я никогда больше не чувствовал себя таким одиноким, как тогда.
Затем несколько лет совсем не снимался, а потом сразу две фотографии в течение года. На первой я вроде бы гуляю - снимок со спины. Неторопливый шаг, руки в карманах куртки, обычная фотография. Но я то помню, что случилось в тот день - я ушёл, бросив товарища в беде, и много лет не мог себе этого простить - он меня простил, а я не мог, а на другой - моя первая любовь. У неё короткая стрижка и форменное школьное платье с белым фартуком, не помню уже как её звали, всё, что осталось в памяти - зелёные глаза и запах кожи, когда я целовал её в шею.
А вот моя любимая. Простой чёрно-белый снимок: худой мужчина в белом мятом халате, со сверкающим диском на голове. Я очень люблю этого человека - он спас мне жизнь. Там было много врачей и все пропустили, а он нет, он проверил мне зрение и так и написал: годен к нестроевой в военное время, и я остался в городе и пропустил всё - армию, Афган, войну - ничего не осталось. Ничего, кроме солдатского фото парня с короткой стрижкой, который вместо меня пришёл в роту, принял мою машину и получил мою пулю в голову, когда колонна попала в ущелье под обстрел.
А потом снова несколько лет не снимался - фотограф куда-то уезжал, то ли с полярниками, то ли с альпинистами, и я почти о нём не вспоминал. Вернулся неожиданно, летом, в самую жару - на этом снимке мне двадцать два. Летний вечер, красный закат - это первая моя цветная фотография - я стою на крыше двенадцатиэтажного дома, смотрю вниз и думаю - броситься или нет. Я тогда передумал, и он с гордостью показывал мне снимок - смотри какое солнце и тени, а ты не хотел жить, вот что значит хорошая оптика, настоящая "Лейка", давно мечтал о ней, и как только увидел, сразу же взял, хотя за такие деньги можно было купить три "Зенита".
Он тогда даже зашёл на четверть часа, чего никогда не делал раньше - всегда спешил, отдаст снимки, спрячет деньги и сразу уходит, ссылаясь на дела. Впрочем, и после он никогда не приходил, это был единственный раз. Он выпил чашку кофе, выкурил сигарету и рассказал мне немного о своей работе. Работа тяжёлая, но интересная, да и платят неплохо, особенно если принесёшь что-нибудь ценное, да они и сами знают, когда выписывают командировку, да вот только тебе ничего не говорят. Тебе только известно - когда и где - а что случится, не знаешь, так что приходится быть готовым ко всему и ждать, а чего ждёшь, ты и сам не ведаешь. Только и они ведь не дураки - знают кого куда посылать. Он, к примеру, ничего не понимает в искусстве и вообще не любит всякие шоу и тусовки, зато землю носом будет рыть, чтобы привезти хороший снимок с места трагедии. Помнит, как-то осенью, всю ночь сидел под дождем у тех чёртовых гаражей с фотоаппаратом наготове, промёрз до костей, простыл, конечно, зато когда он взорвался, прямо в воздухе, он успел это снять, он один, а вот ещё был случай...
Он докурил сигарету, потушил окурок и замолчал как-то сразу, как будто что-то вспомнил и начал прощаться. Я пошел проводить его до двери и уже в прихожей спросил, каким будет мой последний снимок. Он остановился и посмотрел в сторону, как будто не хотел отвечать и я ещё раз спросил, скажи, пожалуйста, мне это очень важно, что будет на последней фотографии, ведь ты знаешь. И он молча покачал головой - нет, он не знал, а может просто не хотел говорить. И тогда я спросил у него в третий раз, ну хоть намекни, может быть, это должен быть какой-то особенный кадр. Может, нужно к нему как-то подготовиться, там, сходить в баню, парикмахерскую, надеть чистое белье и лучший костюм, пригласить самых близких людей? И он ещё раз покачал головой - нет, он так не думал... Хотя, конечно, можно, но это не главное, не самое главное... Наверное, хотя он не мог утверждать этого наверняка, на этой фотографии должна проявиться твоя суть, твоё существо, что-то такое, ради чего ты жил и ради чего умер. Он сказал это уже в дверях, а потом попрощался и ушёл, быстро, как будто боясь дальнейших расспросов. А может, он действительно спешил.
С тех пор он ко мне больше не заходил, ни разу, будто пожалев, что сказал что-то лишнее. Хотя, насколько я знаю, он был постоянно занят. Обычно, он звонил накануне вечером, и мы договаривались встретиться на следующий день где-нибудь в городе. Он никогда не опаздывал, но всегда спешил, поэтому, я старался приходить пораньше, чтобы его не задерживать. Он приезжал к назначенному часу на своей белой "Волге", минута в минута, коротко здоровался, отдавал снимок, забирал деньги и тут же уходил, а я ехал домой и убирал его к другим фотографиям, в альбом с девочкой, собирающей цветы, на обложке. Иногда, по выходным, когда не нужно было никуда идти, я открывал его и разглядывал их: черный джип, сбивший женщину на Блюхера, нож, которым весенней ночью зарезали незнакомого парня у нашего дома, самолёт, взлетевший без меня, когда я попал в пробку по пути в аэропорт, красавец - теплоход, затонувший на водохранилище прошлым летом, поезд, на который я, сам не зная, почему, внезапно сдал билет, деревенский дом, сгоревший в последнюю засуху... И еще какие-то дома, машины и люди, которых я не знал и даже никогда не видел.
На Новый год он прислал мне фотографию красивой девушки с пшеничными волосами, которая, улыбаясь, протягивала бокал, наполненный, кажется, темным пивом - баристы ночного клуба, в который я собирался на вечеринку в одну из суббот. Я тогда не пошел туда, хотя уже купил билет. Зуб разболелся, я всегда тяну до последнего и иду к врачу, когда уже совсем невтерпёж. Вот и в этот раз, полгода собирался в стоматологию, а накануне заболел зуб, да так, что и анальгин не помогал, и я никуда не пошел, хотя люблю темное пиво и девушка с пшеничными волосами мне очень понравилась, наверняка я подошел бы к ней, чтобы заказать бокал.
Но я никуда не пошел, и к ней подошел кто-то другой, чтобы заказать пиво в высоком бокале, кто-то, кто потом станет пить его маленькими глотками и смотреть на сцену, на танцующих артистов, и на сидящих в зале мужчин и женщин. И он выпьет его весь, до дна, до последней капли, прежде чем вспыхнет потолок, погаснет свет, и они побегут к выходу.