ЭЛЕГИЯ

Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете...

Антуан де Сент-Экзюпери.

"Ветрено", - подумалось флюгеру, и он заскрипел громче обычного, накручивая километры своих галактик.

"Сумрачно", - справедливо рассудил запоздавший подсолнух, так и не раскрывшись до конца, под полузашторенным облаками солнцем.

"Грустно", - подвел итог я и откупорил еще одну бутылку пива. Пиво было приторно-сладким и отдавало спиртом. Гадость, одним словом. Правда, другого не было. А пить стоило, стоило хотя бы потому, что осень кончалась. Какое может быть пиво зимой? Зимой только камин и коньяк. Никак не иначе.

Вопреки всем своим желаниям, я почему-то вышел на веранду, оставив без внимания возможность смотреть на мир с той стороны окна. С той стороны, где тепло и спокойно.

Может потому, что сквозь призму окна на меня смотрел мир, смотрел одиноким желтым листиком, кружащимся в самозабвенном вальсе ухода; редким солнечным зайчиком, прыгающим по стенам, нет-нет заглядывающим мне в глаза; загулявшей стрекозой, бьющейся в недоумении о невидимую преграду, неожиданно отобравшую путь в лето. Мир жаждал меня, и я не мог не ответить ему взаимностью.

Легонько хлопнула калитка, и кто-то зашебуршал листвой. Скорее всего - Витек. Вернее его вирт. Сам Витек не мог ходить, с детства был прикован к инвалидной коляске. А в последнее время ему стало совсем худо, и он в основном лежал, иногда, превозмогая себя, писал что-то на клочках бумаги, которые непременно комкал и отправлял в огонь. Он запускал вирта, когда хотел пообщаться со мной или с Радиком, других друзей у него не было. А с тех пор как Радик умчался строить свой первый купольный город на Марсе, у Витьки остался только один друг - я.

Шаги все ближе и ближе. И вот из-за угла дома показался он. Кто же еще промозглым осенним вечером мог прийти ко мне, когда лучше сидеть дома, растопив пожарче камин, достать с полки какой-нибудь старинный фолиант и погрузиться в иной мир, не видимый и от этого еще более желанный сердцу...

- Здорово, Вить! Заходи! - улыбнулся я и пожал тонкую, обманчиво слабую руку вирта.

Виртами сейчас пользуются все, кому это по карману. Вите родители подарили виртоустановку десять лет назад. С тех пор он стал полноценным человеком. Смешно. И грустно.

Я и сам пару раз запускал вирта, когда необходимо было присутствовать в двух местах сразу. Собственной установки у меня нет, и Витек разрешал - на своей.

Полежал пять минут в датчиках, и психофизическая матрица готова. А дальше, еще проще: "Enter" и вот уже жмешь руку самому себе. И даже родная мать не различит вас. Все идентично: родинки, шрамы, мысли, чаяния, чувства... Правда, при желании можно добавить несколько дополнительных качеств, например, здоровые ноги, как в случае с Витей.

Разница лишь в сроке эксплуатации. Вы живете - сколько сможете. А вирт - всего лишь 24 часа. Просто и удобно. И никаких проблем с наследством.

- Энджи, я тут принес тебе свои вирши. Оценишь? - Витек подвинул ко мне листы, и чтобы скрыть смущение, глотнул чая.

Я нахмурился с деланным недовольством:

- Опять?

Затем улыбнулся в тридцать два и сказал:

- Конечно, дружище! С удовольствием!

Я взял верхний лист и вчитался в размашистые строчки:

"Он был героем, я - бродягой,

Он - полубог, я - полузверь,

Но с одинаковой отвагой

Стучим мы в запертую Дверь".

Мой друг - герой - ему нет равных,

Бродяжий дух в его крови,

О, сколько подвигов и славы

Мы разделили на двоих!

Он стар теперь, и я не тот,

Но вместе - все же сила.

Заря на бой нас позовет,

А ночь уже простила.

И дух бродяжий тут как тут,

И в кровь мозоли на руках,

Когда другие дни придут -

Мы отдохнем на облаках.

- Ну как? - Витек весь издергался, пока я читал.

- Неплохо. Но чего-то не хватает. Все прекрасно, но, по-моему, в нем нет души, - ответ честный и прямолинейный, как и должно средь уважающих друг друга людей.

- Ты тоже так думаешь? - печально выдохнул Витек и разорвал листок пополам, потом еще и еще, аккуратно собрал все кусочки и высыпал в мусорную корзину. У меня, как у всякого писателя, она всегда под рукой.

Поворошив стопку, Витя выудил из нее мятый листочек:

- Прочитай-ка вот это!

По сравненью с Аллахом, я знаю не много -

Сотни судеб угроблены даром,

Но опять под ногами дорога:

Лица, жизни, улыбки, пожары...

Пусть один я иду против ветра,

Просмолив не одну войну,

Обругав не одну победу...

Все, что нужно - я сам возьму!

А, обретши, покоя не вижу,

Не желаю на блюде миров.

Я уйду, я умру, стану тишью,

Нарушая заветы отцов.

Мне не надо хвалебных речей

И наград, и уделов, и званий,

Лишь свободу избранья путей

Дайте мне. И отправьте в изгнанье.

- Слушай, Вить, а это мне нравиться. Честно! Подожди! - и я вновь перечитал стихи.

- Ты не мог бы оставить это мне? - спросил я. - И подписать...

- О чем речь!..

И снова строфы, рифмы, замечания. Восторги, похвалы и недовольное бурчание, и лица румянятся и влажнеют ладони...

А где-то часа в два после полуночи в наш разговор вторглась пронзительная трель телефона, и мне таки пришлось выбираться из уютной мягкости кресла, впопыхах напяливать убегающие тапочки и плестись через всю комнату к нарушителю спокойствия, в тысячный раз кляня себя за любовь к раритетам.

Выслушав сбивчивую скороговорку, я положил телефонную трубку на рычаг, и зашел на кухню за пивом, хотя наши кружки далеко еще не опустели. Просто мне нужно было время успокоится. Случайная дрожь голоса могла выдать мое состояние.

- Вить, ты когда вышел из дома? - вернувшись, спросил я.

- Сегодня, часов пять назад. А что? - он оторвался от моей еще незавершенной рукописи и улыбнулся.

- Оставайся у меня на ночь!? Хорошо? Поболтаем о разном, - предложил я и отвернулся, сделав вид, что обнимать полдюжины бутылок дольше не смогу, и торопливо поставил их на стол, мимоходом утерев рукавом просочившееся "нельзя".

- Я и сам хотел. Почему-то..., - пробормотал Витек и снова уткнулся в текст, и мгновением позже добавил:

- А вот здесь у тебя ляп: "охлажденный охлаждающим контуром", графоман несчастный...

И мы всю ночь толковали обо всем и подряд, и от бед-пустяков, и до горьких утрат, о небесных телах, неотложных делах, друг над другом смеялись, ругались до ссоры, а в конце, помирившись, сходили к забору. И по новой о старом...

И я совсем забыл о том, что мы с Витей видимся в последний раз. Сегодня в час ночи его не стало. Но вот он сидит за одним столом со мной, пьет чай, шутит, смеется, радуется жизни. Ты уходишь, друг, а время летит...

Когда утром Витек откланялся чинно и церемонно, как он всегда это любил, я выгреб из корзины неаккуратное "конфетти" и стал методично складывать мозаику. Память стоит времени и усталости. А друзьям не обязательно говорить "прости" или "прощай".

11.10.2001