Аннотация: Этому рассказу более 15 лет. Но всё-таки решил его опубликовать сейчас: очень интересно посмотреть, что с нами было, что с нами стало...
Сутки, через трое.
Утро. Восемь двадцать пять. Толи дождь будет, толи разгуляется. Лето, а ещё не жарко. Да, впрочем, и не важно: дождь ли, жара - всё едино. Здесь, в каменном многоэтажном склепе, забитом легковыми автомобилями, не чувствуется не только лето, но и сама жизнь не пробивается сквозь сырой, провонявший бензином и посеревший от выхлопов бетон.
Гудок - смотришь сквозь грязное стекло окошка на номер машины. Если "наш" - то нажимаешь на большую кнопку из чёрной пластмассы, и начинают гудеть открывающиеся ворота, ибо автомобиль наездился, и ему пора отдыхать в каменной утробе огромного гаража. Ворота отгудели, автомобиль въехал, теперь ждёшь ещё полминуты, пока ворота закроются. Следующая машина может быть через минуту, или полчаса, или ещё Бог знает через сколько. И так целый день: машины въезжают, выезжают, входят и выходят люди через бьющую огромной пружиной дверь - только ты один, с восьми утра до восьми утра, целые сутки сидишь в диспетчерской, без права выхода, без права на отдых, и лишь с одной обязанностью - работать. Целые сутки. Чтобы потом ещё целые сутки не вязать лыка, и лишь два дня перед следующими сутками ты свободен. Но свободен ровно настолько, чтобы не отдохнуть, чтобы не подыскать другой работы, чтобы не успеть сделать что-то главное, а только так, мелочи одни успеваются. В основном, потратить те гроши, которые накапают тебе на этой работе - сутки через трое.
Нет, всё-таки иезуитнейшего ума человек создал эту службу, всё рассчитал и задействовал людей - теперь крутиться себе эта механическая дура, и вряд ли остановится. Потому что всё здесь предусмотрено: получаешь столько, что едва-едва выкувыркиваешься из омута цен, а работаешь так, что кроме этой работы почти ничего не успеваешь.
Но есть в этом деле, как и в любом другом, маленькие радости. И самая большая из всех этих маленьких радостей, может быть даже смысл работы - это на чай. Нет, не термос, не кипятильник - эти радости уже давно приобрели в здешней атмосфере металлический привкус, от которого только спазмы в горле случаются. Радость на моей работе другая - это когда дают на "чай". Правда, эти утешения бывают не каждые сутки - и от погоды зависит, и ещё от Бога, наверное, но с этими маленькими жёлтенькими рубликами как-то гораздо приятнее здесь находиться.
Ну, например, в морозный вечер чья-то голова в диспетчерскую просунется: "Хозяин, пусти на ночь машину, мороз - с утра не заведусь, коли на улице оставлю".
Пустить - можно от начальника "по шапке" получить. Прогнать - не будет трёх рваненьких рублей. Поэтому нужно так: "Понимаешь, у нас начальство тут, и вообще-то оно против... но..."
- "Да, ладно, командир, всё будет."
- "Тогда на третьем этаже, справа..."
И дядя доволен, и ты с трёшечкой. Трёха - мелочь. Но трёха плюс трёха - уже без четырёх рублей червонец. А там, глядишь, другой дядя будет пользоваться эстакадой, и у тебя с его червонца сдачи не окажется. Нет, правда - на самом деле сдачи нет. Но дядя добрый. И богатый. Но таких мало. Поэтому, так часто сидишь дураком, и в кошелёк, бывает, за целые сутки ни копейки не попадает.
Восемь пятьдесят. Дождик пошёл. Это слышишь не как в своей квартире - здесь звуки распространяются по каким-то иным законам. Просто вдруг становится слышно журчание воды в люке напротив окна - это лужа переполнилась, и вода потекла в люк.
Хочется попить чаю, но... не хочется. Ещё час назад здесь, в этой втиснутой в бетон каморке, жил кто-то другой, и так сразу оживить собой эти несколько кубических метров помещения очень нелегко. Вообще, что-то оживлять - это значит отдавать маленький кусочек себя. Каждые четвёртые сутки - по кусочку. А на следующий день придёт сменщик, и твой кусочек будет убит, вытеснен чужим кусочком совсем другого человека. Это сколько же кусочков себя понадобиться отдать за месяц? полгода? год? Поэтому самое простое - прожить эти сутки как бы здесь не живя. Уйдя в газеты, в радио, в обдумывание всякой лезущей в голову чуши (умным вещам здесь бывать не нравится), но только не вживаться в этот обтрёпанный поколениями чужих локтей стол, в продранный полутораметровый диванчик в углу, в просиженное кресло - перетерпеть эти сутки, и домой: душ, горячая домашняя пища, и в постель - мягкую, чистую, широкую, с белоснежным бельём и тёплым одеялом... И следующий вечер - твой. И ночь - тоже твоя. И можно уютно устроиться на кухне у дребезжащего под твоими локтями стола - в комнатах спят твои близкие, а ты один сидишь на заполночной кухне, и пишешь. Вернее, можешь писать. Потому что жуткое это дело - писать. И самое жуткое находится между неясно почувствованным Нечто и отпечатанным на взятой у друзей напрокат машинке Воплощением этого Нечто. Это, наверное, как наркотик. Знаешь, что ломки, муки, но тянет ещё и ещё испытать этот светлый проблеск Вечного, зажатый бытом, непониманием, смертью. (Маленьким бытом - хочется спать. Небольшим непониманием - зачем ты пишешь? иди к нам, в комнату, у нас интересней. Крохотной смертью - вложил в рассказ всё, что мог, а он не получился).
А потом, когда всё это пережито, преодолено, и в нескольких машинописных листках ты воплотил что-то очень своё - потом появляются комплексы. А стоило ли? А вышло ли? А так ли вышло? И даже если и это ты преодолел, и знаешь, что всё вышло так, как и должно было выйти, то возникает следующий вопрос: куда?
И бродишь, как деревенский дурачок, дико озираясь, по редакциям, чтобы через два, три, четыре месяца после того, как ты втюхал (именно втюхал) свои вещи штатному или внештатному отфутболивателю (он может оказаться и вполне приличным человеком), услышать: "Понимаете... как бы Вам это объяснить... Нет, всё хорошо, но..." И понимаешь. И не надо никаких объяснений. Но тут возникает последний вопрос, вполне меркантильный: кушать хочется.
И снова отодвигаешь на неопределённый срок мечту о том, как ты бросишь нести эту постылую службу - сутки, через трое.
Сколько поворотов этого круга может вынести человек? Бог ведает.
О чём это я? Ах, да...
Девять пятьдесят пять.
Машин как назло нет. Конечно, они въезжают и выезжают, но нет м о и х машин. На эстакаду, мойку, по другим каким делам, - главное, чтобы по поводу денег. Пять минут назад приезжал один, что-то могло получится, но... слишком высокая у нас для его машины эстакада. А как бы хорошо было: начальства нет, и на причитающуюся трёху квитанцию можно было бы и не выписывать. Кто видел? Никто. А мне семью кормить надо. Так-то. Но чу!.. Вроде бы что-то очень так характерно проурчало мимо и заглохло. Тихо! Так и есть - дверца хлопнула. Сейчас придут что-нибудь спрашивать. Точно! В окошечко просовывает голову девушка:
--
"Простите, у вас можно воспользоваться мойкой? Машину хотела помыть, двигатель и салон..."
Я молчу. Не потому, что не знаю, как "заряжать", а потому что это, по-моему... кажется, это... мы с ней учились в школе. Да, нет - она меня не узнала: я лысый, в кривом свете и в отталкивающей спецовке.
--
"Техпаспорт дайте, пожалуйста," - всё, как положено, только голос немножечко изменил, но это мелочи.
--
"Вообще-то, у нас двигатель мыть нельзя... Но... ладно, мойте - начальства нет."
--
"Спасибо большое".
Гудят большие ворота, машина заезжает в мойку - всё, девушку "зарядил". "Вообще-то у нас двигатели мыть нельзя" - стоит ещё рубля два к официальной трёхе.
Да Господь с тобой, парень, это же одноклассница, как с неё брать? А мы сейчас проверим: техпаспорт... ВАЗ 21063, прошлого года выпуска - хорошо живёт - так, перевернём - вот, Иванова Надежда Ивановна. Да, восьмой "Б", сколько? - сейчас сосчитаем. Ровно девять лет назад. А она совсем не изменилась. Надо же, и фамилию свою оставила, не взяла мужнюю. А может, она не замужем? В техпаспорте об этом не пишут. Да, а я, видать, совсем переменился. Впрочем, мы и не были с ней как-то по-особенному близки. Какой резон хорошенькой девочке-хорошистке запоминать нехорошего мальчика-раздолбая? Никакого. Все пацаны тогда выделывались, и я от них не отставал - мода такая была. Думали, девчонкам это приятно. Ан, нет - забыли нас наши девочки, разошлись пути-дорожки, гуд-бай, детство, отрочество, юность, мы теперь совсем другие...
Гудок. Что ж ты ездишь, сука? Твои выхлопы летят ко мне сквозь щели окна, и ворота выматывают душу своим полувековым открыванием... Ладно, хрен с тобой, въехал.
Почитать газету? И так всё ясно, обрыдло уже - один онанизм. Причём, онанизм для импотентов. Да всё равно делать нечего.
Десять тридцать пять. "Новая экономическая политика правительства пока не принесла ощутимых результатов населению страны вцелом". Пока... Да как она вообще может принести результаты? Всё ясно, как Божий день: у правительства своя программа, на то оно и правительство, а у населения страны вцелом - своя, на то оно и население. И программа населения предельно проста - выжить бы...
Правительство страны живёт за счёт населения (неплохо живёт, кстати), а население пытается выжить - вот такой расклад. И ничего тут не попишешь.
Сколько уже? Одиннадцать десять. Что-то начальство задерживается - уж не в банк ли за зарплатой поехали? Пятое число. Дай-то Бог! Законные гроши тоже хороши. Техпаспорт чей-то на столе. Иванова Над... Ах ты, ё моё! Надя! Я и забыл. Нет, помнить-то помнил, но так чтобы конкретно, что здесь, за стенкой, в мойке... Три рубля в час. Начальства нет (тьфу-тьфу-тьфу). Нет, не оформлю. Сейчас придёт расплачиваться, взять - не взять? Да, Господи Боже мой! Что между нами общего? Она мне ни брат, ни сват, чужого я не возьму, а сопру неоформленным образом у начальства (которое, кстати, неприменёт спереть у своего начальства и с голоду не помрёт). В конце концов, она меня не узнала - да и беру я по совести.
Наверное, она ходит в хороших импортных кроссовках - в гулком гараже отдаётся каждый шорох, а её раскрасневшееся лицо появилось передо мной вдруг.
--
"Уф, помылась! Сколько с меня?"
--
"Пять рублей, пожалуйста".
Ответ у меня вышел без запинки, хотя я даже не успел принять "чужой" вид: изменить характерное выражение лица, наморщить лоб, прикрыться газетой. Без слов, не убирая с лица выражение человека, довольного чистотой своей любимой вещи, она вынула из кошелька пятёрку, взяла протянутый мной техпаспорт, и широко улыбаясь, крикнула мне в окошко: "Спасибо!"
Ну, вот и всё. Одиннадцать двадцать, всё в ажуре: девочка меня не помнит, подарила пятёрку, что совершенно её не омрачило, а я - я стал богаче на пять рублей, благо никто ничего не видел.
Ну, можно на закусочку и журнальчик полистать. В этом что-то было: не то интервью интересное, не то просто о ком-то...
--
"Перчатки в мойке забыла. Я пройду?"
Конечно, о чём разговор? Киваю. Она уходит в мойку. Приподнимаюсь над креслом, чтобы лучше разглядеть: да, импортные кроссовки; ножки и попка тоже ничего, но отечественные; одежда аккуратная, не прёт фирмой в глаза прохожим. Не узнала - и ладно. Хоть пятёру без зазрения совести поимел. Мог бы и больше, да чего на людях наживаться? Пятёра - красная цена. А вот она и обратно бежит. Перчатками машет. Киваю головой: мол, пока.
И она в ответ кричит:
--
"Счастливо, Сергей!"
1991 г., Ленинград
Рассказ вошёл в книгу "Время ПИ или Музыка ни о чём, записки питерского таксиста"