Какая пустота... Будто осталась лишь оболочка, резиновое полусдутое тело, лежащее на диване. Тело открыло глаза, и сразу же наполнилось: в него вошло отражение угла комнаты в зеркале трюмо, мохнатая пыль на поверхности тумбочки, будильник, просочившиеся сквозь недозакрытость занавесок живые солнечные пятна на серых обоях, труба парового отопления с лениво болтающейся паутинкой - объёмная картина преломилась на хрусталике, вверх тормашками повисла на сетчатке, но глаза закрылись - и всё тут же исчезло.
Я лежу расслабленный, как никогда, пустой, как всегда, но только как-то по-особенному ощущающий свою пустоту. Это потому что расслабленный. Надо встать, привести себя в порядок, завестись на целый день, но как ломово это делать! Хотя сегодняшняя ломизна несколько отличается от ломизны вчерашней. Просто на сегодня я назначил себе выходной, мои домашние оказались вне дома, и день - мой. Что хочу, то и делаю. Но как хочется не делать н и ч е г о ...
Соблазнов было много, но все они какие-то формально-номинальные: выспаться, посмотреть любимые фильмы, прошвырнуться по городу, можно вечером сходить в театр - знакомые артисты давно приглашали, пожалуй, можно и всё сразу. Но честно говоря, не хочется ничего. Потому что соблазны как-то не соблазняют. Я так долго мечтал, что уже не хочу. Я так долго хотел, что уже не мечтаю...
Но надо, надо! Иначе сдохну. От тоски и от невозможности после расслабухи что-либо делать. Это как из штопора в облака - не получится. В лучшем случае - на бреющем до несуществующего аэродрома. Неужели, я самолёт? Совсем охренел! Нет, надо вставать и заводить себя на день. Мой день...
Хрустнули кости повиснувшего на турнике скелета. Хрустнул турник под тяжестью повиснувших костей. Хрустнул, повиснув на турнике, скелет костями - наверное, от кайфа. Но хрустнул кайф - и опять стало как-то бескайфно.
Удовольствие от опорожнения кратковременно - действует лишь до последней капли. Холодной водой на рожу - всё равно лицо не получится, а нечто опухше-обрюзгшее и вдобавок злое. Но вперёд, вперёд - надо есть, чтобы жить. Антарктическая белизна холодильника "ЗИЛ" 1954, кажется, года, с прободной язвой лампочки в чёрном патроне вполне соответствует рези в желудке, но посреди белого безмолвия - яйцо на блюдце. Его и определим в зародыш моего дня.
Чайник на плите, режу хлеб, а в кастрюльке булькает вода большими белыми пузырями, один из которых материализовался в яйцо. Оно напоминает то время, когда сжав в ладошке огромную тяжёлую чайную ложку, я бил по стоявшему в рюмке овальному завтраку, затем отколупливал пальчёнками отбитое, обязательно солил то, что нужно съесть, и старательно работал ложкой дальше, пытаясь дойти до жёлтого - оно было основным, центром яйца, даже его смыслом. И выев всю жёлтую жидковатую массу, я выскрёбывал по внутренним стенкам скорлупы остатки белка, и осиротевшая скорлупа трескалась, ломалась под натиском ложки. И завтрак был окончен - мне подавали варенье и чай.
Да, да, да - всё так и было. И всё так и есть, всё так и осталось. Яйцо, хлеб, варенье, чай. Всё именно так. Только я стал другим. В то же время оставшись немножечко прежним... И вот это н е м н о ж е ч к о - оно очень больное. И болит не тело - болит душа.
Нет, давно я так не мазохировал. Срочно на воздух, куда угодно, только куда-нибудь двигаться, только не четыре стены. И если город - это средоточие стен, то надо бежать из города. Вокзал, электричка, - Боже мой! Ведь это моя работа: каждый день, как попка, повторяю одно и тоже, носясь по вагонам с газетами и собирая рублёвую жатву. Как пошло и в этот день ехать на электричке... Нет, нет - я на другой вокзал, я на бывшие финские земли, я на взморье - к соснам, дюнам, открытой воде, чтобы из свободной дали волны прибегали и кидались на песчаный берег, усыпанный камнями, и чтобы небо синее было...
Синее небо - тут оно тоже синее, только грязное и зажатое домами. Дома образуют перспективу, но вырваться из их окружения небу бесперспективно. Словно точка пересечения крыш и тротуаров в отдалении образуется трамвай. Всё ближе, чётче, и вот я уже в нём. Нет, не еду - обманываю сам себя. Куда проще и быстрее до вокзала на метро, но это будет повторением части маршрута рабочего дня. И я трясусь на трамвае, ломая будничность повторения, пытаясь вырваться, - и вырываюсь: зелёный район, трёхэтажные коттеджи, дорога к третьей от вокзала станции. И уже почти вырвался. По крайней мере, из будничности. Только мешают глазу в этой пародии на западную идиллию спальных районов ящички для цветов под окнами. Маленькие, такие все прямоугольненькие, где просто землицей засыпаны, а где и любопытные анютины глазки выглядывают. Будто цветнички на надгробии. Махонькие могилки домашнего пользования. Смотришь из окошка в даль своей улицы, мечтаешь, тоскуешь, грустишь... Посмотрел-погрустил, потосковал-помечтал день, год, десять лет, жизнь; потом взял - похоронил мечты, цветочки посадил, да знай поливай!
Ладно, проехали. Прошли, в смысле. Уже и станция виднеется. Чего я к этим цветникам привязался? Так просто, мысли такие.
Ту-ту! Как я вовремя пришёл - вот она, электричка. Сел, еду. Что это за состояние, действие такое - е х а т ь? Вроде бы ничего не делаешь, но в то же время едва ли не самое главное происходит с нами в это время. Дорога, путь, жизнь...
Нет, не дадут спокойно е х а т ь. Картонный ящик с мороженным - неслабая вещь. Сколько девчонка за день с этого мороженного поимеет? Ладно, её бабки - не мои. Мне и своего хлеба хватает. Хотя, если честно, хватать становится всё меньше и меньше... А вот и коллега! Газетчик... Смотрите, как рекламирует! На цыпочки от усердия привстаёт. Так и говорит, качаясь: с пяточек на носочек, с носочков на пяточки... Как не терпится ему денежки получить! Расслабься, друг, - пукнешь! Нет, не пукнул - вон как славно у него берут, мне бы так на моей линии, с моего вокзала...
Прошёл... Ну и хер с ним. Гляжу в окошко - как приятно! Успеваешь очароваться каждым увиденным кусочком многокилометрового околодорожного мира: замечаешь, очаровываешься, но разочароваться не успеваешь - может, в этом и есть смысл понятия е х а т ь? И в конце забудется всё, лишь усталость в ногах, тяжесть на сердце, и не будет со мной ничего. Ни-че-го... Язык скользит по тупому овалу ни-че-го, и звук выдыхается через безвольно отворённые губы. Где они хранятся, наши звуки? Ведь не может исчезать то, что мы произносим? Наверное, Тот Свет - это мир исчезнувших звуков. Тогда ад - это когда ты умираешь, и слушаешь всё то, что говорил в Земной жизни. Да, действительно, ад - Рая будет Там очень мало...
В поезде восемь или десять вагонов, в день бывает десять-двенадцать поездов - сто раз в день я повторяю одну и ту же гнусь (даже если изначально и не гнусь, то к сотому разу непременно гнусью станет). Если бы можно было торговать газетами молча... Нет, нельзя. И ненавидишь себя. Ненавидишь людей. Ненавидишь деньги. И всё равно идёшь. Ради денег выходишь на публику.
Но прочь, прочь!
За окошком новый пейзаж - а свой, на моей железнодорожной линии, с другой стороны Финского Залива, я изучил до мелочей. Он стал родным и знакомым. Я закрываю глаза: пакгаузы позапрошлого уже века (а совсем ещё недавно - века прошлого), электричка выкарабкивается из лабиринта подъездных путей, потом въезжает на высокую насыпь - и город остаётся где-то сбоку и чуть снизу. А с другой стороны самолёт, фаллически задрав самого себя, идёт на взлёт. А его товарищ, перелетев огромную часть пути, из одного мира в другой, устало плывёт на посадку. С пустыми баками и с полным салоном пассажиров. Как газетчик, отторговавшийся за целый день, с пустым рюкзаком из-под газет и с полными карманами денег. Редкое счастье!.. Это я не про самолёт, это я про газетчика. Но дальше, дальше! Прозрачный лес один чернеет - это зимой и вдалеке, а осенью он пестреет из-за капустного поля, но самое приятное душе - это когда лес покрывает пушистая зелень листьев весной, такая весёлая и такая обнадёживающая! А потом - снежный буран в конце этой весны, и кажущаяся беспросветность перед неизбежным летом. А дальше - бесконечные парки (здесь жила многочисленная царская семья), дачные домики, пейзаж становится всё более деревенским, и наконец за милым провинциальным городком поезд уже не бежит - он деловито идёт вдоль берега Финского Залива в леса, в дюны, поросшие соснами, в ту сказку, которая мне так часто снится... И так сладко было бы попасть в эту сказку, в эту мечту, но... - надо работать.
...Вот они - публика! Да, сегодня везёт. Никогда не было такого обилия жопорожих харь. Или в глазах двоится? Да нет - вот они: отмакароненные бабьи и мужичьи морды, рыла, хлебальники, ряжки, будки, хари. Скалятся и покачиваются, мол, ой чё делается, ой чё творят, госссподи-и-и! Наверное, Бог и отвернулся от них из-за этого "госссподи-и-и!"; а они ручки на выпяченных ишемических животиках, сучки, сложили и лыбятся. А я - перед ними, я - говорю, а они, суки, не слушают! Им что не скажи - всё не так. Рубль дай - обосрут, по морде двинь - заверещат, любимыми назови - на хрен пошлют! Да что это за жизнь такая - целый день по поездам мотаюсь, тыщи рож людских вижу, и ни одного лица нет, и редко-редко, когда среди всех баб одну-единственную Женщину увидишь... Вот только на тебя она не посмотрит.
Во, задвигались! Дороги им мои газеты! В ларьке дешевле? Ну, иди в ларёк! Я же тебе, гнида, прямо в вагон приношу! Всё им дорого! Вчера за полцены остатки газет продавал - опять не так! И сейчас, всё сказал - в ответ недобро скривились, головами вертят, губы поджав - госссподи-и-и! Так и врезал бы каблуком по морде! Да ведь никогда не врежу, мне же и рукой никого не тронуть...
Но вот одна повернулась, сейчас какую-нибудь гадость скажет, ужалить змеёй хочет, ублюдина...
- Молодой человек, вы так хорошо рекламируете, дайте мне, пожалуйста, две газетки таких и одну вот такую. Можно?
- Да, пожалуйста, газетки... сдача...
- Спасибо!
- Пожалуйста, всего доброго!
Принимаю бабки, даю товар, всем своим видом выказывая минутное почтение. Какая я блядь...
Следующий вагон.
Что это? Люди. Сидят. Каждый в себе. Одни спят, другие смотрят в окно. Третьи - в газеты, в книги. Некоторые негромко беседуют. Я начинаю. Я говорю. Я предлагаю свой товар. Вагон резонирует хорошо. Я в голосе. Но меня не слушают. Ни одна голова не повернулась в мою сторону. Никто не посмотрел. Даже не пробурчал никто в мой адрес. Будто меня нет. Орите на меня, суки! Не молчите!..
Тишина... Я прохожу сквозь строй существующих в другом измерении людей - будто призрак, который кричит, но лишь слышит себя сам, сам себя ощущает, но для остальных его нет...
Но быстрее, быстрей! Нет времени на сантименты. Бегом в следующий вагон - сейчас станция, и надо успеть проговорить текст, пока поезд не тронулся, не пошёл на разгон, пока не заверещали его моторы воздушной сиреной, бегом - вбежал, успел, проговорил, получилось зацепить:
- "Добрый день! Предлагаю вашему вниманию..."
Зашевелились, закрутили головами, смотрят с интересом - значит, действительно зацепил! Всё - играю: можно с интонацией, чуть иронии, пауза, тут шутка - чтоб оценили (дама улыбнулась), так, повторю названия - успел. Краем глаза вижу, как в потёртый лопатник мужик нос сунул, купюры нужные ищет, а один взял - другой возьмёт, и уже третий с четвёртым дураками себя почувствуют, если не купят. Визжи, вагон, своими моторами! Перекрывай мой голос самым быстрым разгоном! Злись, мешай! Вот они - деньги! Фантики! Стольнички да полтиннички! В прошлые годы тыщи да миллионы! А ещё раньше - другие стольнички, и двухсотки были, и мелочь железная, у стекляшкиных меняли, на пунктах приёма пустых бутылок, а ещё раньше советские деньги - рваные жёлтые рубли, замызганные зелёные трёшки, потёртые красненькие червонцы с профилем охреневшего Ленина с каменным лбищем, редкие стохи (любимые мои!). Да вся денежная система страны за последние десять лет прошла передо мной со всеми своими деноминациями и прочими красиво названными обманами простых людей. Я ведь всё помню, я ведь газетчиком начинал ещё в Советском Союзе, прошли целые эпохи... А когда закончу?..
...Мысль разбудила меня толчком - из сна-наваждения. Какие газеты? Какая торговля? Я еду тихонечко в электричке совсем с другого вокзала, еду погулять, отвлечься, встряхнуться, и уж никак не работать. Я и рюкзачок прихватил с собой, чтобы наполнить его всякой снедью в пристанционном магазинчике, а потом с удовольствием посидеть на берегу Финского Залива, перекусить. Только что это? Тьфу ты! Так и есть: газеты. Да, в рюкзаке осталось немного непроданных газет. Чего теперь делать? Не выбрасывать же. Я собираюсь гулять - зачем мне лишний вес? А не продать ли их здесь, по пути? Нет, видно от этой проклятой работы мне не отрешиться! Вот, ещё один газетчик, лёгок на помине.
Я видел этого мужика раньше. Он торговал на нашей линии, но его прогнали. И так своих много, всем не поместиться. Его зовут Алексей, у него рак - он сам как-то обмолвился, рекламирует товар тихо, да и выглядит он неважно. Когда ребята его прогоняли, меня не было. А если б был - вступился бы за него? Да не было меня, не было! А это кто? Ба! Вован! Этот мне с позапрошлого года денег должен. Да хрен с ним, там немного было. Всё, прошли. И ещё трое до этого проходили, незнакомых. Один газетчик, а двое с другим товаром - ручки и фонарики. Да, хорошо тут у них! Во, ряхи! Жируют, небось, на этой линии - так прямо у всех товар и хватают.
Может, и мне попробовать? Ведь у меня газет всего на пару вагонов, деньги лишними не бывают. То, что я на этой линии чужой и могут побить - это факт. Но ведь все уже прошли, я пару вагончиков, кто заметит? Да и бьют обычно редко. Нет, не буду. Хотя... Ноги встали, и руки сами по привычке вытащили газеты - ладно, перемещаюсь к началу вагона, поехали... Отговорил скороговорку-молитву, пошёл по вагону: этому дала, этому дала, этому дала - прямо как сорока-ворона, да, тоже блядь порядочная. Хороший вагончик, большая половина газет из рюкзака ушла влёгкую. Всегда бы так! Что, остатки скинуть в следующем вагоне? Эх, была-небыла! Молитва, прохожу... Нет, не получилось - что ж, такое бывает, не берут. Тогда вагон последний. Так и знал, понеслась - и газета в газету, продал всё! Ну, и хорошо, скоро моя станция - та, которую наметил началом маршрута выходного дня.
- Эй, поосторожней! - Чей-то локоть пришёлся мне сзади по правой почке - и такое знакомое шипенье на ухо: сука, ты где торгуешь? Это наша линия! Ну-ка выйди в тамбур!
Так и знал: здесь также не любят чужих, как и везде. Только кто это? Двое уже маячат за стеклянными дверями в ближайшем тамбуре, третий, ударивший по почке, стоит рядом со мной - стережёт. Плохо дело. Но я весьма хитёр.
- Да-да, сейчас подойду! - кричу я воображаемому пассажиру на том конце вагона, и спокойно добавляю своему сторожу: сейчас приду, всё в порядке! - И быстро на тот конец вагона, нащупывая железнодорожный ключ в кармане от перехода между вагонами. (Убежать, пробежать пару вагончиков, а там просто сесть между пассажирами, раствориться, закрыть глаза - и никто меня не узнает: я так уже пару раз спасался, от ментов и отмороженных бандитских шестёрок; тогда помогало). Секунда - и на глазах у опешивших врагов я оказываюсь в тамбуре, и исчезаю из вагона! На счастье замок исправен, его запираю, и пулей пролетаю через следующий вагон, потом через следующий, и... натыкаюсь на здоровенного бугая с пустым взглядом, направленным мимо меня. Тут я хитрость проявить не успел: удар в челюсть был совсем не больным, но всё поплыло перед глазами; единственное, что было чётким - я отлетаю почти к дверям, и хватаюсь рукой за стоп-кран. Видимо, стоп-кран я нечаянно сорвал, и спокойно доселе идущий поезд стал резко тормозить: от толчка упал ударивший меня бугай, мимо пролетело лицо Алексея, который кричал бугаю: "не бей, это свой!", проплыла ухмыляющаяся рожа Вована, но боль от удара по яйцам, от того, что успел перед падением сделать бугай ногой, - эта боль затмила всё: душа будто отошла, и опустевшее тело наполнилось болью.
...Когда до тамбура добежали остальные отморозки - тела уже не было: сорванный стоп-кран ослабил давление в дверях, и из последних сил я их раздвинул - как раз чтобы в образовавшуюся щель тело выпало. Видно, кто-то поставил стоп-кран на место, и вновь закрывшиеся двери образовали барьер между мной и моими преследователями. Они остались в электричке, та уже набирала ход, спеша по своему обычному пути, а моё тело скатилось с насыпи вниз: в сторону Финского Залива, в сторону дюн, в сторону сосен - к вожделенному месту моего отдыха. А где-то в кронах деревьев, среди поющих птиц и бликов солнца в листьях и иголках, овальным нимбом парила душа. Ей, наверное, было хорошо там - под самым небом, на воле, на свободе моего долгожданного выходного дня.
Рассказ вошёл в книгу "Время ПИ или Музыка ни о чём, записки питерского таксиста"