Ему слышался шум листвы за окном. Хотя он знал, что не только этого шума нет и быть не может, но и само окно отсутствует в той комнате, которая была в его распоряжении как начальника гарнизона города. И тем не менее он не прогонял ни этот кажущийся шум из головы, ни ощущение прохлады легкого ветерка. И еще он знал, что если так лежать какое-то время, то он услышит голос матери, зовущей его к завтраку поутру. Хотя и этого быть не могло, по многим причинам, одна из которых являлась неустранимой вовсе. Его мать умерла несколько лет назад. Ее забрал этот город песков и палящего солнца, длинных теней протянутых от барханов и бесконечно леденящей луны. Город порока и лицемерия. Он постепенно уводил в тень забвения и его самого, ласково нашептывая о несостоявшейся весне его жизни, шуршаньем листвы за окном.
Не в силах более терпеть муку ожидания невозможного, он встал с жесткой кровати и запалил свечу от огнива. Провел рукой по подбородку, понял что давно пора сбрить щетину, попытался вспомнить когда делал это в последний раз и не вспомнил. Достал осколок удивительного стекла, способного показать его самого в любое время суток и увидел себя, похожего на выходца из могилы. Седая щетина, серое лицо, тусклый взгляд безразличных глаз, в которых нет радости, но полно тоски. Виски его тоже давно украшала седина. Все это наследие беспокойных лет и непрекращающейся войны. Его войны с собой и людьми. В душе и наяву.
Два года назад его назначили начальником гарнизона Валиола. Небывалая победа лести и лицемерия. Видит Око Огненного, что он крепко поломал себя, чтобы добиться своей цели. Унижался и выслуживался, как мог перед сильными и богатыми мира сего. Расшаркивался даже перед их чванливой челядью. Интриговал, предавал, лгал и клялся во лжи. И наконец, наступил день его назначения. Он помнил этот день во всех мельчайших подробностях все эти два года. С первой сединой и тяжелым сердцем он стоял под палящим солнцем, пока читали его приговор о назначении. Стоял и понимал, что в его сердце нет радости, только серая усталость. В это время его мать тихо и мирно перешла серебряные воды Дельвейса. Он предал ее и в этом последнем и самом страшном обещании. За два дня до всего произошедшего она попросила его придти к ней. В полутемной комнате было душно и страшно. Казалось, тут сумрак стал живой тварью, надолго поселившейся в комнате смертельно больного человека. Он остановился на пороге и с трудом заставил себя сделать шаг в сторону бледной тени на кровати. Его мать медленно открыла глаза и протянула ему руку.
- Подойди мой сын. Ты стал забывать меня, реже заходишь, и почти ничего не говоришь о себе. Присядь, поговори со мной.
Он подошел к кровати, сел на скамью и с ужасом увидел, как она изменилась. Впали щеки, глаза стали почти черными дырами. Рука казалась рукой уже мертвого, но никак не живого и полного сил. Тонкая кисть, пальцы - кожа и кость. И это за какой срок? Когда он действительно в последний раз был у нее? В заботах о карьере он не заходил сюда уже месяц. Страшный месяц ее агонии, которой уже близок конец. Он это тоже с ужасом осознал.
- Послушай меня сынок. Я дано не вмешиваюсь в твои дела. Благо ты у меня всегда был мужчиной и достойным носить меха убитого Зелохом варога. Немногие матери так гордились своими детьми как я горжусь тобой.
Она замолчала, потому что голос подвел ее став вдруг похожим на шелест листьев за занавешенным окном. Он молчал цепенея от ужаса.
- Скажи, это правда, что ты предал того, кому поклялся в верности на мече своего отца? Удар пришелся в сердце и в голову. Кровь запульсировала и застучала в висках. Он не мог разжать побелевших губ, чтобы сказать ей, слова оправдания. Он только с мукой посмотрел в ее глаза.
- Ты встал на тропу, ведущую тебя болотами Хельвеса, прямо в забвение. Остановись, пока ты еще можешь. Я прошу тебя ради тебя самого. Все что мы делаем здесь будет записано острой костью на коже мертвого первого. И ты не вычеркнешь ни строки из своего приговора. Опомнись сын. Пообещай мне, что выполнишь клятву еще до первой смены луны. Я прошу тебя ради памяти отца не позорить больше его меча, лживыми клятвами. Сын мой...
Ее голос снова обрел силу живого человека. Или ему так казалось? Он вытер дрожащей рукой пот и кивнул.
- Сын мой, я прошу тебя еще об одном. Будь со мною, когда Ведьма придет чтобы проводить меня к Дельвейсу. Я боюсь уходить в одиночестве, потому что если твоя рука не сомкнет моих глаз, она может не суметь завязать мне глаза и тогда я запомню дорогу... Пообещай мне быть со мною когда это случится. Я знаю, что не отниму у тебя много времени, и произойдет все не позднее двух закатов.
Он, наконец, смог заставить себя прикоснуться к ее тонким пальцам. Они были холодны, как если бы, то о чем она говорила ему, уже произошло. Он склонился к ней и прошептал:
- Обещаю мама.
Она слабо улыбнулась ему и закрыла глаза. Она заснула, но сон ее был глубок и мало отличалась она от мертвых. Он знал что долго она не протянет. Выйдя из ее комнаты, он думал о том, что должен исполнить свое обещание хотя бы в этом, раз уж невозможно было изменить его клятвопреступничества. И тем не менее, он нарушил и это слово. Видимо, солгавший единожды, обречен на ложь вечную. Утром следующего дня за ним пришли офицеры. Ему сообщили что велением его милости Маххамеда, его решено назначить начальником гарнизона. Назначение состоится сегодня в полдень. Они должны сопроводить его на площадь, где будет произведено торжественное вручение ключа от главных врат города. Он даже не раздумывал тогда о том, чтобы остаться как-то дома. Быстро собрался и даже не заглянув к матери проследовал за офицерами. И лишь когда они вышли из дома он вспомнил о своем обещании быть с ней эти два дня. Он бросил взгляд на занавешенные черной тканью окна ее комнаты и в душе его похолодело. Но он и тогда не на миг не подумал вернуться. Когда вечером он снова переступил порог своего дома, он был уже в новой должности. А его мать была далеко за пределами мира этого. Ровно через час после его ухода она перестала дышать.
Он снова и снова вспоминал об этом. И так продолжалось уже длительное время. Может и правда то, что Вельме не всегда удается завязать глаза уводимых и запомнив дорогу они способны иногда возвращаться, чтобы терзать тех, кому срок уходить еще не настал. Иначе как объяснить то что его память стоит лишь смежить веки, так явственно рисует ему его мать. Он ни разу ее еще не видел, зато много разу уже явственно слышал, как она звала его на обед.
Он положил осколок стекла и вздохнул. В это время в комнату вошел дозорный.
- Господин Серко, у главных врат два путника. Они просят впустить их в город. Они говорят что у них срочное сообщение для его святейшества Маххамеда. Оба утверждают, что посланы служителями Верстрана. Но в темноте нельзя ничего разглядеть. Я не могу поручиться что амулет, который показывают они действительно из Верстрана. Позвать его милость магистра Сотрама?
- Нечего будить магистра по пустякам. Я сам разберусь. Посветите вокруг путников и если все нормально, впустите их и проводите ко мне. Я поговорю с ними сам.
- Да господин.
Серко вышел из комнаты вслед за дозорным и пока они поднимались полутемной лестницей наверх, он думал о том, откуда могла прийти эта напасть. О нападении знали трое: он, вожак кочевников и верный Серко человек, посланный на переговоры. Он доложил о том что договор принят, и он же навеки усыпил дозорных Валиола. С севера, ни одна башня теперь не могла просигнализировать о грозной силе, готовой обрушиться на город. Неужели это он предал Серко? Или может кто-то из кочевников? Хотя почему собственно не могли вмешаться монахи Верстрана? Нужно выяснить прежде всего - кто они на самом деле. Откуда взялись эти двое? Но как бы ни обстояли дела, самое важное не позволить сейчас распространиться слухам, ибо если заговор раскроют - его голова не удержится на этот раз на своем обычном месте. А глаза его очень скоро окажутся в клюве ворона. Серко вздрогнул от этих мыслей, а потом почувствовал как в сердце его закипает ненависть. Еле сдерживая раздражение он вошел в небольшую комнату для переговоров и приема посетителей. Обычно тут всегда дежурили два офицера внутри и еще двое стояли снаружи. В углу же сидел гай, записывавший разговор. Но поскольку сейчас была ночь - ни охраны в комнате ни человека с пергаментом - не было. Старший дозорный пропустив Серко в комнату спросил:
- Позвать гая? Двое дозорных уже ждут ваших распоряжений...
- Кто приказал снять дозорных со стены? - Серко говорил тихо, но голос его дрожал от гнева. - Привести сюда этих оборванцев, но ни одного воина со стены не снимать и ни одного не будить. Я сам с этим разберусь. Гай тоже не требуется. Я в состоянии запомнить смысл любого разговора и без помощи гая.
Дозорный ошарашенный тем что его начальник впервые за долгие годы вспылил, молча поклонился и вышел.
Через минуту они вошли в помещение. Мужчина, немного сутулый, серый от пыли и песка, с пепельными от песка же волосами, с лихорадочным блеском в глазах и девушка, слегка прихрамывающая, в недорогих и относительно легких доспехах. Нагрудник рассечен, причем явно - не так давно. Она показалась Серко из них двоих самой опасной. С ней нужно быть осторожнее.
Он молча, кивком предложил им сесть. Серко с удивлением отметил про себя, что между этими двумя намечается явный разлад. Монах хотел помочь девушке опуститься на скамью, но она явно проигнорировала его жест. Что ж, может это пригодится.
- Начальник гарнизона города - представился он. - Что вы хотите мне сообщить?
Заговорила девушка: "На Валиол движутся кочевники. Они в одной ночи от города, нужно срочно готовиться к нападению!"
- Если вы говорите правду - тут Серко сделал недвусмысленную паузу, - то это ценнейшая для нас информация. Но вот что мне непонятно, - он снова замолчал и пристально посмотрел на девушку, потом на монаха, как будто проверяя их взглядом на прочность, потом продолжил - Почему молчат мои дозорные? Они бы уже заметили. Племя - не перышко, а пустыня не лес.
И снова заговорила девушка. Мужчина молчал, и кажется не особо вслушивался в разговор. Ему как будто было не хорошо.
- Мы проезжали через одну из башен. Она была закрыта. Дозорных там не было.
- Это все странно - начал Серко, но девушка вдруг перебила его.
- Зачем нам лгать? Да чем вы рискуете? Только тем что поставите гарнизон на уши? И все?
- А если и так. Шутка ли поставить весь город на уши?
- Давайте сделку - девушка была не из робких, и кажется ей было плевать на то кто перед ней - начальник гарнизона или сам визирь - заключите нас под стражу до утра ќ- на этих словах ее спутник ошалело посмотрел на нее и будто еле сдержался, чтобы не закрыть ей рот. А девушка продолжала:
- Но поднимите гарнизон. Если мы обманем - что ж, будете судить нас, по вашим законам. Но я клянусь этими разбитыми доспехами - девушка приложила руку к треснувшему нагруднику - что на Валиол движется беда. И утром каждый, кто может держать в руках хоть палку, хоть камень - будет на вес драконьей шкуры!
Что ж, Серко это вполне устраивало.
- Хорошо - он встал, давая понять, что разговор сейчас будет закончен - вас закроют на ночь в одной из комнат башни. Отдыхайте, я склонен верить вам, хотя ваши новости печальны. Но если все так - утром мне понадобиться ваша помощь. - И уже более громко - Стражник! Проводите путников в седьмую комнату и заприте их - вы уж не обессудьте, но уговор есть уговор, заприте до утра. Но не забудьте накормить. Да, и путь их сначала лекарь осмотрит.
Кажется, теперь девушка впервые посмотрела на него с симпатией. И взгляд ее потеплел. Она даже как будто стала моложе. Серко внутренне содрогнулся, но взгляд не отвел. Нельзя. Заподозрит неладное.
- Ну что же. Так или иначе добро пожаловать в Валиол! Отдыхайте, пока на то есть время.
- Спасибо вам господин начальник гарнизона.
Девушка поклонилась и вышла в коридор за стражником. Монах бросил на Серко беглый взгляд и затем вышел тоже.
Серко неподвижно стоял и смотрел на стену коридора прислушиваясь к удаляющимся шагам. Когда шаги стихли, он наконец позволил себе рукавом левой руки вытереть пот со лба. Рука дрожала.
Глава 4
Помещение в северной башне, в котором их заперли не отличалось какими-либо изысками или удобствами. Голые каменные стены, замазка между камнями, покрытая кое-где засохшей плесенью, узкая бойница, через которую можно было увидеть кусочек неба, и через которую иногда порывами ветра врывались запахи ночи, две деревянные скамьи поставленные у противоположенных от двери и бойницы стен, голый и прохладный пол. Стражник не оставил им факел, но немного света падало через решетчатое окно в двери как раз напротив которой в коридоре горел в масляной лампе фитилек.
Он был настолько поражен поведением Ясмины у начальника гарнизона, что до сих пор не хотел даже разговаривать с ней о чем-либо. Он просто молча опустился на скамью и прислонился к прохладной стене. Это было приятно, учитывая то, что в целом, в этой камере было душно.
Ясмина чувствовала его осуждение и ей от этого было не по себе. Запоздало начали шевелиться угрызения совести. Возможно она и правда перегнула палку, предложив незнакомому ей человеку запереть их до утра. А что будет если кочевники не нападут сегодня? Или не нападут совсем? Их впрямь могут повесить? Какие тут законы?
Она села напротив монаха и тоже молчала, не зная, что теперь сказать. Хотя молчание тяготило ее.
Но он заговорил первым.
- Как твоя нога? - Его голос звучал устало.
- Уже почти не болит... - начала было она, потом запнулась и уже обреченно проговорила - Болит. Еще сильнее. И кажется, распухла.
Он не стал напоминать ей о том, что начальник гарнизона обещал лекаря, не стал напоминать и об обещании ужина. Ничего из того, что начальник гарнизона обещал, пока не было выполнено. Возможно, им всем там просто некогда, возможно они просто все выполняют так медленно, может статься и так, что их просто забыли здесь до утра или же обманули.
Сейчас невозможно было что-либо изменить или поправить пустыми упреками. Он встал со скамьи и опустился перед Ясминой на колени. Аккуратно начал стягивать с припухшей ноги сапог. Ясмина закусила губу, но не издала ни звука. Освободив ногу от обуви, он снял с себя сутану, оставшись в рубахе, что была под ней. Затем, встряхнув сутану, он аккуратно сложил ее делая подобие подушки под голову.
- Ложись, тебе нужно отдохнуть.
Ясмина не сопротивлялась и позволила уложить себя на скамью, вытянув больную ногу. Она подняла глаза к бойнице и увидела тускло светящуюся звезду на темном небе.
- Ушибы ничем не лечатся, кроме времени и холода. Но ничего холодного тут нет так что просто поспи. Твой организм сам восстановится, дай ему покой.
Она перевела взгляд на монаха. Черты его лица было трудно различить сейчас, свет от лампы рассеивался почти сразу у решетчатого окошка в двери. В сумраке этой камеры она различала лишь смутные очертания его силуэта. Темнота вдруг сблизила ее с этим человеком, с которым еще совсем недавно она готова была разругаться в пух и прах. Теперь же она вспомнила, что за всем этим раздражением к нему огромным пластом скрывается ее теплота и нежность. И как она могла забыть об этом? Как могла злиться на него?
Он передвинулся к ней ближе, склонился над ее головой и положил руку на лоб. Рука его была прохладна и прикосновение к лицу - приятным.
- Засыпай, боль стихает, и перестает тебя беспокоить, ушибы ничем не лечатся, кроме времени и холода, твой организм сам восстановится, дай ему покой...
Он говорил, голос его был спокойным и тихим, монотонность убаюкивала и незаметно для себя Ясмина погрузилась в сон, столь глубокий, что даже боль от ушиба и жесткость скамьи не беспокоили ее больше.
Когда она наконец заснула, он встал с колен. Закрыв глаза, прислушался. Не было слышно ни лязга оружия, ни гортанных выкриков команд к сбору или построению. Гарнизон и весь город все так же спали. Тревога не была поднята. Тот человек обманул их.
Что же теперь делать? Как выбраться из этой клетки? Роль покорной жертвы его не устраивала, но и попусту тратить силы на крики и призывы выпустить их не имело смысла.
Будь он один, он никогда не оказался бы в такой ситуации. Он не помнил своего прошлого, но точно знал, что не поступил бы так, как Ясмина. Скорее всего, он бы просто попросил ночлега в городе и тихо растворился среди его теней. Возможно, не дожидаясь утра, он попытался бы этот город покинуть, договорившись со стражей у других ворот. Пополнив запасы провианта, раздобыв свежего коня и карту, он бы к утру уже мчался как ветер на свободе, свободный, оставив и этот город и его проблемы за спиной. И его не мучила бы совесть за то, что жители Валиола не были предупреждены об опасности. В конце концов это их судьба. Да и плевать на них.
Он сел на пол прямо посреди камеры и продолжил размышлять.
Кажется, начальник гарнизона выглядел встревоженным. Кажется, он немного вспотел, и взгляд его был несколько напряженным. Когда мы покидали его, когда я посмотрел на него уходя, да, именно тогда я заметил что этот человек лгал. Мне так показалось тогда. Да, я ему и правда не доверял. Что же он задумал? Просто побоялся? Побоялся ответственности за непроверенную информацию? Послал кого-то в дозор, чтобы выяснить правду? Или же... Может ли быть так, что он замешан в том, что сигнальные башни заперты и в них нет ни единой живой души?
Он поднялся с пола, подошел к двери и спокойно позвал:
- Эй, стражник.
Его голос был глубоким и эхом разнесся по коридору винтовой лестницы. Но никто не ответил. Не было слышно ни шороха, ни шагов, ни дыхания. Никого не было рядом. Стражник просто оставил их тут одних. Толкнув дверь плечом, он еще раз убедился в том, что дверь заперта наглухо.
Итак, подводя итог этого дня можно было смело сказать, что ситуация не из лучших. И до сих пор не понятно как выбраться из этой ловушки. Допустим что выйти удастся. Как пройти мимо стражи, так чтобы оказаться в городе? Как покинуть город? У них отобрали все что было, и оружие и все ценности. Кони на которых они приехали тоже остались в гарнизоне.
Но выбираться было нужно. Он не сомневался в том что сейчас время простив них, не сомневался и в том что кочевники нападут. Оказаться запертыми в такой момент тут, это все равно что находится между молотом и наковальней. Ничего хорошего. Он не разделял оптимизма Ясмины относительно Валиола и его жителей. Не доверял никому. Для него что жители Валиола что кочевники. И там и там чужаки, которые ничем не помогут, но запросто могут навредить. Нужно уходить. Пока еще не грянул гром. Но как это сделать?
Глава 5
Третий сын его милости Махаммеда, визиря города Валиол, не спал этой ночью. Только что вернувшись в свои покои после продолжительной игры в Тайджитсу, которая отнимает все силы у проигравшего и дает бодрость духа сумевшему сохранить равновесие в игре, он был вымотан и расстроен. Красное вино с привкусом миндаля от щепотки мышьяка на минуту согрело кровь, создавая ложное ощущение прилива энергии. Но Амарон знал что это не надолго. Поставив пустой кубок на круглый столик с изящной резьбой он присел на ковер, расстеленный на полу у окна. Неполная луна на небе уже меняла свой цвет с красновато-желтого на белый, все выше поднимаясь в небо. Взяв изящной с тонкими как уженщины запястьями рукой лютню он небрежно провел палцами по струнам, затем наиграл каку-то полузабытую мелодию, которая крутилас в голове, но мысли эго при этом будто разлились как река на два разных направления. Одна часть неспешно текла на юг, другая - на запад. Он и играл на лютне и одновременно думал о женщинах и совсем немного о войне. Но мысли о войне постепенно превращались из журчащего ручейка в ревущий поток и вот он уже глубоко погрузившись в раздумья больше не трогал струн. Все звуки стихли, комнту затопила тягучая липкая тишина.