Вы можете говорить, что это розовые сопли. Вы можете говорить, что это избито, изъезжено и исхожено до дыр - в дорогах и сапогах. Вы можете говорить, что это совсем не оригинально. Вы можете говорить все, что угодно. Но это - единственная позитивная сказка.
И поэтому она имеет право на жизнь...
Посвящается прошедшему лету.
Трамвай остановился, и поток людей устремился сначала на мраморные платформы, а потом - внутрь трамвая. Время замерло на протяжении этой остановки между пятью и шестью часами вечера. Все возвращались с работы. Час пик. Там, наверху, сейчас наверняка глухие пробки. Я всегда любила трамваи.... И не только я...
Не спуская глаз с долговязой фигуры мальчишки, я застыла у первой двери и наблюдала непрерывный поток людей, перемещающийся мимо меня.
- Вы выходите сейчас?
- Нет, проходите.
- А вы выходите?
- Что-то водитель остановки не объявляет.... А какая следующая, не подскажете?
- Так.... Мы сейчас из метро выедем скоро.... Парк культуры и отдыха.
Смешное у нас метро - три остановки. Но очень уютное, как мне думается. Многие могут не соглашаться - их право. Но я наслаждалась и темнотой, и холодом каменных тоннелей, и быстрым бегом трамвайчика. Трамвайчик отчего-то напоминал мне эритроцита, скачущего на веревочке города...
- Вы выходите на следующей?
- Да, - так, не ответ даже, деловой короткий кивок. Мужчина периодически потирал глаза и морщил лоб, всем своим видом давая понять, что устал, что ужасающе плотный график не дает ему ни минуты отдыха, что он руководит не меньше, чем крепкой фирмой средней руки.
Я усмехнулась. Я знала, что и его строгий галстук, и темный пиджак, и выглаженные уголки рубашки - лишь атрибуты продавца-консультанта в одном из магазинов города.
Яркая полоска света ударила по глазам всех пассажиров. Мы выбрались из тоннеля. Мимо пронеслись бетонные опоры моста. Строят-строят этот мост, сколько я себя помню, и никак не завершат начатое.
Синие столбики следующей платформы поприветствовали трамвай. Механические двери раскрылись, и люди покинули транспорт, ощутив твердую землю под ногами.
Мальчишка, за которым я наблюдала, тоже вышел и направился вдоль путей. Я выскользнула за ним, хмурясь. Что опять задумал этот неугомонный подросток? Ведь обычно, возвращаясь из школы, он выходит куда позже, на 39-ой Гвардейской.
Меня отвлекла женщина с глубокими усталыми серыми глазами. Две сумки, очень потрепанный жакет. У нее трое детей и муж-алкоголик, проводящий свою жалкую жизнь на разваливающемся не по дням, а по часам заводе. Она измождена, загружена работой, она моет полы в магазине по соседству. Но, что удивительно, она все равно счастлива. Вот такая вот жизнестойкость.... Просто она умеет мечтать...
А я не умею...
Стоп. Где он? Где Кирилл?
Я бегу по платформе, глядя по сторонам. Спускаюсь, перепрыгивая через три ступеньки, но его не вижу. Мимо несутся автомобили, вырвавшиеся из тугой пробки центра на широкий проспект. Еще под машину попадет, с него станется...
Но нет. Кирилл спокойно шагает вниз, по направлению к парку, к реке. Я замечаю его красную куртку, объемный потертый рюкзак. И иду за ним, словно тень.
Да я и есть тень...
Мне поручили следовать за ним, когда... когда он влип в неприятную историю из-за одной барышни. Десятый класс - ну, детский сад, второе полугодие. Иначе не скажешь.
Девчонка - Лера ее звали - вертела хвостом по-страшному и профессионально. Всегда удивлялась, как некоторые так умеют. Видела я ее - красивая, не спорю, светлые волосы (свои, не крашеные), фигурка скроена как надо, и она умеет подчеркивать то, что нужно. Но главное - характер, улыбка, взгляд. Рождена она для того, чтобы сталкивать на себе чужие интересы. Вот только однажды доиграется девочка.... Но это я забегаю вперед. И нет никакого желания ей помогать, когда помощь ей действительно понадобится. Может, это чисто женская зависть. Не отрицаю. Но вытаскивать ее из передряг, в которые она сама себя благополучно поместит своей смазливой мордашкой, тоже не собираюсь.
Так вот. Влюбился он в нее. Хотя, будь я на его месте, обратила бы внимание на очень милую и добрую Аню, которая сидит позади него. Но, видно, милые и добрые не в чести. Принцессы никому никогда не были нужны. Я-то знаю...
Но Лере на него было наплевать. С высокой колокольни. Но, что удивительно, даже сердце таких недосягаемых красавиц может быть занято. Вот и она вбила себе в голову, что Антон из параллельного класса - принц на белом коне. Даже повстречались они немного, но что-то не заладилось.
И тогда в порыве злости и желании мести она вдруг заметила Кирилла.
Несчастный.... Он прыгал до потолка от радости.
Глупый.... Он верил, что все творящееся с ним - правда.
Слепой.... Ему казалось, что нет никого искренней, чем Лера.
Сколько ошибок он допустил...
Антона действительно зацепило, что его девица тут же нашла себе утешение. Это и сыграло Лере на руку. И пошли двойные стандарты. То с одним, то с другим. Но Кирилл был всего лишь чудесной и удобной пешкой, которой стоило жертвовать, чтобы поставить мат королю.
Один раз (это случилось вчера) мой подопечный случайно увидел сладкую парочку на школьном дворе. И ему, наконец-то, хватило ума прозреть. Вот только прозрение не принесло ничего хорошего. Теперь Кирилл считает, что все женщины стервы (он прав. В большинстве своем - стервы) и жизнь - просто мрак. И жить вообще не надо.
А вот это настораживает.
Самый переходный возраст. Здесь и курение, и наркомания, и суицидальные порывы.
Вот зачем он идет к реке? На звезды смотреть? Сомневаюсь...
Мы в парке.
Передаю своему товарищу.
Понял, Эмма.
Он ведет нового участника нашей истории...
Кирилл прошел парк насквозь. Осень.... Ранняя осень, желтеющие листья - очень яркие, режут взгляды, сухая трава, которую становится жаль. Не знаю, почему. Может, потому что сравниваешь себя с этой ржавой пыльной травой, застывшей на грани между жизнью и смертью...
Темнеет. Тихо, подкрадываясь, осторожно набрасывая на лицо синий полог. Для меня сумерки всегда синие.... Зажигаются огни в построенных недавно домах дорогого красиво названного комплекса. А Кирилл идет, спотыкаясь, не разбирая дороги. А я - за ним - след в след, шаг в шаг. Я тень. Тень....
Ему плохо, этому рыжему пацану с веснушчатыми руками, в красной куртке и с большим рюкзаком. Он шагает крупно, тяжело, шумно, шаркая и цепляясь за землю.
А на асфальте - кислотно-желтые пятна от разбитых пластиковых шариков. Здесь играют в пэйнбол. Играли всю весну, все лето, играют и этой губящей осенью. А вот придет зима, а с зимой умрут на три месяца обезлюдевшие дорожки...
Мне тоже было плохо. Я никогда не была счастлива полностью. Всегда - как-то с оглядкой. И еще я всегда боролась. За победу. За возможность стать лучшей. Я боролась со своим неудачным телом. Я боролась за общение. Я боролась с одиночеством, с жадностью относясь к каждому другу. Я боролась с несправедливостью, но несправедливость была сильнее меня. На несколько порядков. Я билась на мечах с неудачами, но всегда падала, пронзенная предательским копьем откуда-то со спины.
Но счастлива я не была никогда.
Ибо есть такая сказка - о спящей царевне в ледяном гробу или в заколдованном замке, ожидающей, что приедет принц и поцелует царевну, и очнется она от столетнего сна, и будут жить они долго и счастливо и умрут в один день...
Царевны никогда никому не были нужны. Особенно спящие. Особенно в ледяных гробах за тридевять земель в тридесятом царстве.
А потом иногда приходила ярость. И тогда не было человека сильнее меня.
Только ярость приходила редко. Очень редко.
А вот жалость к себе была частой гостьей.
Кирилл остановился на песчаном утесе, обрывавшемся над рекой. Я застыла у его левого плеча, боясь, как бы не опоздать.
Подожди. Еще рано сводить счеты с жизнью. Уж тебе-то...
Горько как-то, безысходно...
Я знаю, как это...больно.... Но, Кирилл, взбодрись. Ты ведь сильный. Тебе не нужно это. Тебе не нужна эта Лера...
Какое-то слабое утешение. И слова не те. Здесь не в Лере дело, а в преданном чувстве.
Нет любви! Нет, понимаешь! Это глупость! Сплошная глупость!
Я сама готова разрыдаться на его плече. Но мне нельзя плакать. Да я и не умею....
А жить надо! Надо. Есть такое слово. И... еще...
Я всхлипываю, держу его за плечи, но он не чувствует моих прикосновений, только ветер перебирает волосы цвета мертвой травы и играет на щеке, принося словно чье-то дыхание...
Каждый черпает свою силу в чем-то. Может быть, в мести? Отмсти тем, кто нанес тебе этот удар, своим счастьем. Но никогда, слышишь, никогда!, не наноси таких же предательских ударов тем, кто тебя любит...
Я содрогаюсь от глубины невыплаканных когда-то слез, которые вкладываю в эти слова, в этот осенний ветер.
Кирилл вдруг оборачивается.
Меня всегда пугало то, как он улыбается. Как-то криво, как-то демонически. Но он не демон, я верю, что он не демон - что это глупая детская бравада. А он, мальчишка, гордится этим, гордится своей улыбкой. А я боюсь... боюсь усмешки на его тонких губах, боюсь непонятных глаз - то ли карих, то ли зеленых, боюсь таящейся в них жестокости...
- Плохая из тебя тень, Эмма.
- Я знаю, - соглашаюсь я, - Ты пришел, Ник?
- Да, мы пришли.
Рядом с Ником хрупкая девушка в серой ветровке, она кутается от влажного холода, сочащегося из реки, а под ногами кружатся высохшие измятые листья.
- Привет, - тихо говорит она.
- Это Аня? - спрашиваю я.
Ник кивает и с любопытством наблюдает за продолжением этой как бы случайной встречи.
- Привет, - вздрагивает Кирилл, и я чувствую, как под моими руками снова струится живая горячая кровь, - А что ты тут делаешь?
Аня смущена. Но вскидывает голову и насмешливо, хотя и мерещится в ее голосе грусть и задумчивость, отвечает:
- Я тут живу недалеко. Не знал, да?
- Не знал.
- А ты что здесь потерял?
Кирилл поводит плечами. Он не знает, что сказать, он думает, как бы соврать поудачней.
- Не знаю, - шепчу я.
- Не знаю, - повторяет он, удивленный сам таким ответом.
- Не подсказывай, - с укором говорит мне Ник.
- Тогда пойдем, поищем тебе цель, - я подхожу к Ане и, дразня своего компаньона, стелюсь ветром по ее русым растрепавшимся волосам.
- Пойдем искать твою цель, - серые глаза Ани широко распахнулись. Она не понимала, что это она такое выпалила.
Я веселилась.
- Эй! - запротестовал Ник, - Не трогай ее. Это не твой клиент.
Я показала Нику язык, и ветер внезапно сменил направление и подтолкнул Кирилла к девочке, о существовании которой он даже не догадывался.
- Ну, пойдем, - вяло соглашается он. Теперь я молчу. Теперь это его интонации - вязкие, равнодушные.
Эх, Кирилл, Кирилл, и опять все в мире решают женщины.
Я грустно усмехнулась.
- И почему ты такая сильная и смелая, когда тебя никто не видит? - с иронией заметил Ник, когда мы побрели за молодыми людьми.
Аня молчала и слушала словоохотливого Кирилла, который с любопытством наблюдал за ее реакцией и пытался разговорить и ее.
- Потому что мне удобно быть незримой.... Потому что мне не страшно тогда...
- Ты плохая тень, Эмма, - вновь повторил Ник, шевеля задумчиво указательным и средним пальцами, пропуская и запутывая звонкие нити ветра, - Чему ты учила его на утесе? Любви нет? Ты, правда, так думаешь?
- Угу.... Все это выдумки людей.
- И ты что - никогда не любила?
- Любила, наверно, - я пожимаю плечами, а в бездонных глазах, будто смотрящих с черно-белой фотографии, наверно, клубится грусть и благодарность, - когда была маленькой...
- Врешь ты все.
- Как знаешь, Ник..., - смотрю на него с напускной веселостью, - Пошли скорей, а то мы отстали от молодежи.
Кирилл опять что-то оживленно рассказывал, а Аня лишь бросала на него смущенные взгляды. Она боялась не понравиться.
Как я ее понимала.... Вечный страх, сковывающий по рукам и ногам, опутывающий горло, мешающий словам.
Стряхивая с себя оковы памяти, я обернулась к Нику.
- Как ты думаешь, у них что-нибудь получится?
- Не знаю, - Ник пристально вглядывался долгий миг в спины впереди идущих.
- Ну, вот ты. Ты ведь был парнем. Что бы ты думал о ней?
Ангелы существа бесполые, бестелесные, но, как правило, они выбирают себе лицо, являются такими, какими были на самом деле.
- Или перед тобой вставали более глобальные проблемы? Мир ужасен, и никто не может понять мою боль?- поддразнила я его.
Ник был типичным эмо-боем с огромным количеством значков, челкой, почти закрывающей глаза, резаными руками под напульсниками. Я видела его живого лишь один раз, мельком.
Мы погибли в одном ДТП, ехали в одной маршрутке...
Теперь, когда смерть смыла с его глаз краску и больные стереотипы и обрядила его в серое, рядом со мной шел обычный худощавый парнишка с очень печальным взглядом и приятными острыми чертами лица.
- Очень смешно, Эмма, - проворчал он, - И почему у тебя открывается чувство юмора, когда надобность в нем отпала?
Ник почему-то стал очень трогательным ангелом, а я его помощником. До ангела не дотянула. Так - мелкая пешка в чужой игре. Так - просто отражение на черном асфальте, живущее собственной оторванной от оригинала жизнью. Будто сдернутый с ветки лист, который терзает ветер и который никак не упадет, а парит где-то между землей и небом.
Но у меня тоже есть крылья - серые, сотканные из соленого пепла. Но я не ангел...
А ведь так когда-то хотела быть им...
- Туше, туше,- пошла на мировую я, - Так что бы ты сказал об Анне?
- Ну,... я бы не решился к ней подойти. И здесь страх того, что она окажется скучной или очень гордой. И очень самодостаточной. А знаешь, как трудно тянуться к кому-либо? Тут нужна смелость и внутренний стержень.
- Да... она тоже боится...
- Чего ей бояться? - удивился Ник, - Симпатичная, особенно если наденет какие-нибудь каблучки и юбочки. Умная. Независимая. Успешная. Что ей бояться?
- Что до нее не дотянутся, Ник...
Я вдруг закружилась, собирая вокруг себя ветер и опавшие листья. А в глазах блестели слезы.
- Что с тобой, Эмма?
- Он ведь тоже не дотянется.
- Кто?
- Кирилл. Он глупый маленький мотылек. Он чуть не сжег себе крылья, когда бросился на скалу. И огнем была яркая Лера. А вот самое ценное и трепетное он разгадать не сможет - он глуп, мал. Слеп.
- Да что с тобой?
Меня било, как в лихорадке, как проливной дождь отбивает нервную дробь о цветы сирени, и лепестки осыпаются на влажный черный асфальт.
- Просто она мне нравится! Я хочу, чтоб она была счастлива.
- Потому что ты сама такая была?
Я сделала вид, что не услышала его последней фразы. Скользнула бестелесным отпечатком дождя к Кириллу и зашептала ему в лицо.
- Позвони ей завтра. Слышишь, позвони! Ты слеп, но надеюсь, не глух.
- Эмма, Эмма...
- Отстань, Ник, со своими нравоучениями.
- Ты по голове получишь за свое самоуправство.
- Я в метро. Ты куда, Ник?
- Спать, - он как-то непонятно улыбнулся, развел руками и растворился в осеннем вечере, только осыпалась серебристая невесомая пыль на притихшие листья.
С уходом Ника исчез и ветер. Только мой компаньон мог играть с ним так виртуозно, как с прирученным зверем.
А я бросила последний взгляд на удаляющихся подростков и отправилась в подземелье....
Жизнь затихала - осенняя тоскливая жизнь уставших от веселья людей. Спокойствие.... Нет, не спокойствие - меланхолия, сплин, грусть.
Я усаживаюсь на краешек изогнутой скамьи и наблюдаю за ожидающими трамвай. Вот - странный человек. Широкоплечий, смуглый, льняная рубашка, какая-то аккуратная куртка и очень светлые - медового цвета - волосы. Наверно, выгорели за июль-август. Когда он поднялся, я заметила, что он слегка сутулится, и скользнула за ним в подошедший трамвай. Неправильное, крупное лицо, но приятное, притягивающее взгляды. А на руке - татуировка. За С.... Я нагибаюсь, силясь прочесть, но остальные буквы стерты. Видимо, пытался вывести, но не вывел. Что-то остановило его потерять какую-то память...
Я пристально смотрю на его широкую фигуру и выхожу на платформу.
Вот так - бесцельное путешествие. Не путешествие даже - бродяжничество какое-то. По темным залам, где каждый шаг по мрамору становится эхом. Под высокими сводами, наверно, имитирующими небо. Где знаешь, что ты нырнул глубже дна...
Меня всегда привлекало метро. Тоннели, скорости, стремящиеся к светлым точкам в конце коридоров. И кромка земли - там, где должно быть небо...
А потом приходило время, когда метро закрывалось. И тогда я поднималась на крыши небоскребов, сидела там, уронив голову на сведенные колени, и смотрела на редкие огни проносящихся одиноких машин...
Воздух сгустился, собрался, завьюжил, и передо мной появился Ник, взъерошенный, помятый. И мне кажется, или лицо его такое же серое, как и одеяние?
Хоть бы мне только показалось...
- Призрак подземелья, - Ник схватил меня за руку, и пальцы его дрожали. Я поняла, что мне не кажется, - Пока ты развлекаешься с трамваями, твой идиот вновь...
- Кирилл...
Мы несемся сквозь город в обычную панельную многоэтажку, на седьмой этаж. Странная картина - ангел, держащий за руку тень.
Отчего-то мы сдружились. И я рада этому. Пусть и нахожусь в подвешенном состоянии на иерархической лестнице между смертным и ангелом. И Ник имеет право приказать мне. Но он этого никогда не делал. И я ему благодарна за это - понимаешь понемногу собственную ценность.
- Но почему? - сейчас мальчишка держит в руке лезвие и внимательно его разглядывает. А я не понимаю...
Хотя нет, понимаю...
Сколько раз мне хотелось умереть, исчезнуть, раствориться среди бездушных стен из стекла и камня, среди притворяющихся лиц, среди твердых усмешек и утешительных слов. Хотелось уйти, скрыть свой проигрыш от других. Хотелось вычеркнуть себя из этой реальности, ибо только другие реальности удавались так, как было нужно.
Я помню, когда меня предали. Не раз. Два - по-настоящему больно и по-настоящему жестоко.
В первый раз я на самом деле любила. Знобкая дрожь и абсолютное непонимание. И странное холодное чувство ножа под лопаткой. Потом я простила. Конечно, простила - не могла по-другому. Но что-то во мне сломалось.
Во второй раз было просто расчетливое и бездушное предательство. И здесь я сжала зубы и возненавидела. И в ярости не находилось никого сильнее меня.
Я и сейчас ненавижу. Желаю растоптать. Отмстить.
Но не могу.
Это не стезя тех, кто имеет крылья.
- Лети к Ане. Пусть она позвонит ему! - я с тревогой наблюдаю за неловкими движениями пальцев Кирилла.
- А ты бы позвонила, Эмма? - Ник серьезен, вглядывается в меня своими большими серыми глазами.
- Нет, - тихо и горько отвечаю я.
Вот видишь...
Ангел молчит, на лице его - печаль и скорбь.
- Она не я, Ник! Она другая. Она смелая и будет бороться за свое счастье!
Он исчезает, а я смотрю на Кирилла.
За тонкой стенкой спят его ничего не подозревающие родители.
Мгновение густое, тягучее, словно застывший мед.
Кирилл шлепает в ванную.
Дурак!
Заносит над предплечьем лезвие - неумело, боясь.
Ник! Хоть бы у тебя получилось!
О чем он сейчас думает? Напряженно уставился на свою руку. Страшно.
И в этот миг звонит телефон. Заливается в его комнате мобильник.
Кирилл вздрагивает от неожиданности, дергается от напряжения рука, и лезвие царапает кожу. Мальчишка тихо ругается от этой резкой и внезапной боли, зажимает случайную ранку пальцами и возвращается в спальню.
Я шумно выдыхаю, чувствуя, как меня знобит, и бессильно оседаю на пол в коридоре, путаясь в своем сером балахоне, подгибаю ноги, мрачно уставившись на смутные очертания Кирилла в его комнате. Если б у меня было тело, то я сейчас походила на привалившийся к стене мешок из костей, жил и порванных нервов.
Мобильник все еще пел какую-то заводную громкую песню. Я сморщилась. Ну и вкусы у нынешней молодежи. Кирилл пытался судорожно отыскать его среди беспорядка на столе, все-таки нашел, взглянул на дисплей. И сбросил.
Я не верила своим глазам.
И картинка - яркая, живая, стремительная - впечатывалась в сознание, как ожог раскаленными клещами.
Девочка, сжимающая трубку в руке, переступившая через, возможно, какую-то внутреннюю гордость, смущение, собственные комплексы, и короткие гудки - как отказ, как грубое нежелание говорить, как отрицание. И трубка летит куда-то на сбитые простыни. А в глазах девочки непонимание, обида, безмолвный упрек. Но не тому, кто не пожелал с ней разговаривать, а себе. Себе. В том, что она не нужна. В том, что она не такая, как хочется. Не такая красивая. Не такая умная. Не такая интересная. Пустая. Скучная.
И мне безумно хочется надавать Кириллу пощечин, расцарапать ему лицо.
Я вскидываюсь, бегу к нему.
Дурак! Зачем ты так сделал? Ты обидел ее, понимаешь? Нет, не понимаешь.... Куда тебе понять...
Щеки у меня горят. Губы искусаны в кровь. А в глазах - слезы.
Она спасла тебе жизнь.
Но он не слышит моих вскриков. Но он не видит моих изломанных рук. Но он не чувствует моей ярости.
Я заношу ладонь, чтоб отвесить ему оплеуху.
Я ведь мщу за себя.
Но меня держит сам воздух. Хватает меня за плечи, стискивает запястья, оттаскивает в сторону.
- Остановись, Эмма!
Я лишь рыдаю в ответ, уткнувшись лбом в грудь Ника.
- Она позвонила, - продолжает он, - И этим спасла его. Если б ты была на ее месте, он бы умер...
- Да. Я знаю. А он не стал с ней говорить, - я всхлипываю, но отворачиваюсь от серой ткани, намокшей под моим лицом.
- Поэтому ты предпочитала молчать?
- Да.
Мы уходим, и я долго смотрю на Кирилла, который сидел за столом, уронив голову на руку, потом дрогнул и дернул выключатель. Свет в комнате погас.
Ник ведет меня на крышу. Мы молчим. А над головами - мутное небо, затянутое пепельными облаками.
- Знаешь, сейчас самое время закурить.
Ангел непонимающе вскидывает на меня глаза.
- Романтика гольная, - объясняю я, смеясь над собой, - сидеть на крыше и курить. Видеть звезды.
- Звезд нет, - замечает Ник.
- Но можно представить.
- Зачем?..
Я замираю, задумываясь. И, правда, зачем?
Чертов рационализм.
- Я не представляла с двенадцати лет, Ник. И не мечтала.
- Эмма, Эмма...
- Разрешаю тебе жалеть, - горько говорю я, - Не только же подушкам жалеть меня.
Но Ник молчит. Он настоящий друг. Он не лицемер, как все остальные, которым обязательно было что-то от меня нужно. И у него есть честность и обязательства передо мной. Обязательства, которых я ему не навязывала. И почему он так рано умер? И почему я не встретила его раньше?
Хотя, может, только смерть делает нас свободнее в выборе друзей?...
Ник вдруг хмурится.
- Письмецо, - скупо произносит он, и я замечаю, как наполняется чем-то тяжелым его карман.
"Письмецами" раздавали директивы вышестоящие инстанции, сортируя между хранителями людей.
- Так, - он хмурится, - завтра в твоем любимом трамвае. А я полетел, узнаю, в чем суть дела.
Я снова в трамвае.
Теперь утро. Трамвай полон служащими фирм, магазинов, студентами, спешащими к назначенному времени. Рядом со мной материализуется Ник, устало глядящий на пестрый сбор курток, плащей и мокрых зонтиков. Идет дождь, унылый осенний дождь. Серая пелена над городом.... Серые стены падающей воды.
Стены нужны, чтобы их разбивали. Пусть они и существуют лишь пару мгновений.
Я бью дождь рукой, но он убивает меня своим безразличием.
И я ежусь от холода и страха исчезнуть. Но все равно иду под дождем среди других потенциальных пассажиров.
Многие мои коллеги предпочитают солнечные дни для своих действий - под солнцем легче и отчетливей наши шаги и черточки наших взглядов. Я же люблю ночи - пусть движения неуверенны, сливаясь в кромешной тьме, но фонари делают нас сильнее. А вот в эту серую муть решился выйти только самоубийца - в дымке мы слепцы, и нет путеводной трости под рукой или собаки-поводыря.
- Видишь девушку? Вон в черной куртке блондинка.
- Ага, вижу.
- Инна, 22 года. Студентка. Только выучилась на права. Сегодня расстроится и, будучи внутри собственных проблем, вечером собьет Кирилла. Если мы не помешаем, конечно.
- А если она водит, то почему пользуется общественным транспортом, - уточняю я, - и машина?
- Машина маменьки. Ездит трамваями, ибо боится пробок. Водит она, к слову сказать, плохо и только, чтобы избавиться от лишних эмоций.
- И как же помешать? - в моем голосе нет ни сожаления, ни страха. Кирилла я в глубине души ненавижу после вчерашнего. Но вопрос звучит глупо.
Ник хмыкает. Трет подбородок.
- Ну, на педаль тормоза ты не нажмешь и руль не выкрутишь, - говорит он, и я не знаю, шутит он или нет.
- Давай так - ты с Кириллом, - я морщусь, - а я с Инной. Может быть, не дам сесть ей за руль. Или не дам расстроиться..., - мгновенная мысль скользит сквозь дождливую морось, - А почему она загрустит и решит сесть в автомобиль, чтобы избавиться от негатива?
- Ну, это как раз в твоем стиле, - ухмыляется Ник, - нервы, депрессия, недопонимание со стороны симпатичного ей человека.
- Нервы... депрессия... недопонимание..., - эхом повторяю я, - Они специально поручают нам такие дела?
Ник пожимает плечами.
- Может быть.... Такой метод перевоспитания. А, может, просто совпадение. Ой, Кирилл вышел из дома, бежит, опаздывает. Проспал, бедолага, - он почему-то веселится, - Я полетел, дабы он никуда не влип снова.
- Угу..., - отвечаю я, смотря на девушку в стильной черной курточке, встряхивающую влажные светлые волосы...
Инна, Инна.... Неудачный день, поиск научного руководителя для диплома не принес ничего, кроме осознания, что диплом, наверно, не напишется, а руководитель не найдется. А тут еще ссора с подругой. И натянутое молчание Максима. Она каждые десять минут кидала тревожные взгляды на дисплей, поджимала губы и хмурилась.
Я стояла, привалившись к колонне, когда она в восемнадцатый раз смотрела, нет ли сообщений или непринятых вызовов. Нет.
Она обладала удивительной пластикой и резкой притягивающей красотой. Зеленые глаза, немного вздернутые к вискам, нежные розовые губы, чуть насмешливые, крупные, небольшой подбородок, прямые волосы, пшеничными волнами падающие на плечи.
Промотавшись в университете полдня, она нетерпеливым движением оправила на плече сумочку и отправилась домой. Дождь уже кончился, но сырь и жадная духота витала над дорогами, над мутными лужами, над пропитанным дымом, гарью, прелыми листьями и резкими женскими духами асфальтом.
А дома Инна, криво усмехаясь, сделала себе какой-то жутко крепкий кофе и уселась в глубокое кресло, заливая свою печаль кофеином. Я сидела в кресле напротив, традиционно путаясь в мягких складках серой одежды, липкой, как паутина, безразмерной, как ощущение, жалкой, как... сама я.
Бедная... ей, наверно, сейчас хочется волком выть от одиночества, скрестись о стеклянные колпаки чужих глаз, только пальцы скользят...
Я вздохнула и поднялась. Прошла в ее комнату, не оставляя следов.
Счастливая... ей дарили плюшевых мишек...
Инна вновь разблокировала телефон. Я услышала, как тактично зазвенели кнопочки аппарата. И вновь пусто. Безмолвно.
Слова - осколки зеркал, разбитых над бездной. Слов надо бояться.
Но бессловье... пустота... тишина пугает еще больше. Да так, что мы умираем от страха.... А там, за пределом, не смерть, нет. Вечность. Целая вечность ожидания.
И если смерть - это избавление, то вечность - это проклятие.
Да кто ж такой этот Максим?
Я полна глухой отупляющей злобы и любопытства. Приближаюсь к Инне, касаюсь ее головы. Она поводит плечами. Холодно?
Ничего. Потерпи.
Для меня нет границ. Сейчас - нет границ. Падают карточными домиками стены, отодвигаются крыши, открывая взгляду небо, и я шагаю над городом, как ветер, суровый северный ветер, тянусь проводами, спешу электрическими импульсами, радиоволнами, сверкаю искрами под мокрыми рогами троллейбусов, разбрызгиваюсь грязью из-под колес желтых маршрутных такси.
Секунда, город. Одна секунда среди бесконечности твоих часов. Одно окно среди бесконечности твоих окон.