Мы шагали по обсаженному низкорослыми и кривыми деревьями шоссе. Асфальт был пересохший, потрескавшийся, а по краям дорожного полотна крошился. Вся дорога состояла из сплошных поворотов и колдобин, не разгонишься. Ни в одной стране мира язык бы не повернулся назвать эту пародию на автотрассу словом "шоссе". Однако по местным меркам это была, безусловно, магистраль.
Эти повороты действовали на нервы. Не то, что было страшно, нет. Неуютно, непривычно и тревожно. Чужая страна, в стране война. Стреляет каждый куст верблюжьей колючки, каждый саксаул и аксакал! А мы, как ни крути, с какого боку ни посмотри - натуральные оккупанты.
Как получилось, что мы вдвоем с заряжающим третьего расчета Вадимом Попковым оказались на этом шоссе? Это история долгая и заслуживает отдельного повествования. Одно можно отметить, что сей факт связан с обыденным и вездесущим армейским дибилизмом, в результате которого, минометы наши уехали на броне БТР-ов в одну сторону, а мы с Вадиком в десантном отделении БМП - в другую.
Все это выяснилось только утром. Лейтенант - старший машины - наградил нас с Вадиком смачными эпитетами, используя при этом идиоматические обороты, более характерные для прапорщиков военно-строительных подразделений, чем для выпускников элитного Галицинского училища. Указав рукой примерное направление, лейтенант скрылся в люке машины, дав тем самым понять, что разговор окончен. И мы с Попковым двинули по этому самому "шоссе" даже не позавтракав.
Дорога, как была та ещё. Впрочем, я об этом уже говорил. Но не говорил о саксаулах - или как там их -, переплетавшихся по обоим сторонам дороги с таким дремучим упорством, что через них ни черта не было видно. Сами понимаете, бодрости и уверенности в себе это обстоятельство нам не добавляло. Изредка, видимо по недосмотру устроителей этой чудной лесопосадки, а может быть, благодаря дурной воли самих деревьев, в этой живой изгороди, возникали какие-то просветы. Это позволяло, хоть в какой-то мере контролировать мир внешний.
Вадим первый увидел ЭТО. И именно через такое "окно".
В сотне метров от шоссе, на небольшом пригорке стояло белое с плоской крышей здание. Пропорции постройки, нарядный белый цвет стен, форма и размер окон, красная кирпичная труба и высокий цоколь из дикого камня, подгоняли здание под европейский стандарт. "Азиатской" была только плоская крыша.
Входную дверь видно не было. На нас смотрели только три окна за зелеными ставнями. Было тихо до звона в ушах. Я до сих пор не могу понять, что побудило нас тогда, что подтолкнуло? Не сговариваясь, мы короткими перебежками в считанные секунды преодолели расстояние от дороги до здания.
В доме было тихо, по крайней мере, через окна не доносилось ни звука. Вот только запах. Смутно знакомый, но как мне показалось, в данной ситуации абсолютно неуместный.
Входная дверь оказалась с противоположной стороны. Боковые стены были глухими.
- Оп-па! - сказал Вадик, когда мы оказались внутри, - да ведь это-же...
Ну конечно. Это была мельница, отсюда и запах муки, показавшийся мне странным.
Мельница была не ветряная, не водяная. Она была паровая!
Самой машине было лет 150, никак не меньше. Но выглядела она как новая. Туземный мельник старался на славу, холил и лелеял свою кормилицу. Желтая надпись поверх голубоватого кожуха "Thompson @ Bercana Со", обилие добротных бронзовых деталей наводили на воспоминания о колесных пароходах обитавших на Миссисипи марктвеновской эры.
Рядом, прямо на крашенном суриком дощатом полу, купаясь в оконных квадратах солнечного света, стояли туго набитые, припорошенные белым мешки. Один из них был открыт, над закатанной валиком горловиной возвышалась горка муки.
Я потрогал котел - прохладный. По крайней мере, сегодня машина еще не запускалась.
Вдоволь налюбовавшись на это паро-механическое чудо прошлого века, мы приступили к исследованию содержимого шкафа, или вернее деревенского буфета, покрытого толстым слоем блеклой краски. Так, ничего особенного. Завернутая в чистую тряпку половинка черствой лепешки, пара тарелок, кружка, консервный нож, ложка. Внизу, в глубине шкафа обнаружился жестяной (как мне показалось) сосуд странной формы. Заскользили какие-то смутно-далекие детские воспоминания. Сказка, не сказка... Кино, не кино... "...я твой друг, но я раб лампы!.. я раб лампы, но я твой друг!.." Ну конечно же!
- Андрюх! А что это за хрень? - Вадик крутил сосуд в руках, осторожно ухватив его за фигурную рукоятку.
- Это, - я отобрал сосуд, - это, Вадик, лампа.
- Да ладно!
- Конечно! Ты что "Волшебную лампу Алладина" не видел?
- Я... да нет, ну видел... что я совсем... - не очень уверенно произнес Вадим. - а что, там тоже такая была?
Честно говоря, я и сам не очень помнил: такая, или не совсем такая... Однако как подобает сержанту уверенно ответил:
- Абсолютно. Побольше только.
- Да?
Нужно отметить, что Вадик был приземленным до невозможности типом, родом из какой-то пермской глухомани. Я вообще сомневаюсь, что он в детстве в кино ходил.
С умным видом я стал объяснять:
- Вот сюда, под крышку заливается масло. Сюда, в этот носик, вставляется фитиль, типа веревки такой.
Было видно, что лампой этой не пользовались уже очень давно. Сто лет не пользовались, а может быть и больше. Ни следов масла, ни запаха копоти.
С некоторым усилием мне удалось откинуть крышку заливного отверстия, она повисла на крохотном навесе. Понюхал, заглянул внутрь. Пустота. Абсолютная пустота. Полный ноль. Холодный космос без звезд. Вакуум.
По спине противно пробежали мурашки... Что-то не то... Все таки, там что-то было...
- Ну-ка дай, заценю! - Вадим бесцеремонно вырвал жестянку. Засунул палец внутрь, поскреб ногтем. - Гля! А это чё?..
Вокруг широкой горловины, двумя концентрическими окружностями шла витиеватая надпись на арабском.
- Это по-арабски, - сказал я.
- А что написано-та?
- Да откуда-же я...
- А-а-а...
Больше ничего интересного на мельнице не было. Мы захватили небольшой запас муки, упаковав его в найденные в шкафу бумажные пакеты. Мука она всегда пригодится.
Вадим, покрутив в руках лампу, сунул ее себе в вещмешок. Поглядел на меня с вызовом. Возражать я не стал. Вещь эта была мне неприятна. Да что там, неприятна. Она меня пугала!
Напоследок Вадик заминировал входную дверь гранатой Ф-1, подвесив ее на растяжке.
Не знаю, что меня заставило сделать это, но как только мой товарищ выскользнул в окно, я подошел к двери и надежно запер ее на засов. Всё. Теперь войти можно только через окно.
Мы уже почти достигли асфальта, когда прогремел взрыв. Я вспомнил о задвижке, странно...
Над белым домиком взвилось небольшое дымное облако. Через мгновение оно приняло форму извивающейся пьявки и при полном безветрии уверенно двинулось в нашу сторону. Точнехонько над нами оно растаяло без следа.
Примерно через час мы догнали расчет СПГ, тащивший свою трубу и запас выстрелов к ней в брезентовых сумках. Их сопровождал офицер - командир взвода связи. Последнее обстоятельство особо было для меня приятно. По крайней мере сразу стало понятно, кто будет отчитываться перед начальством за наш вынужденный анабазис.
Так оно и получилось. И только через два дня меня вызвал в свою палатку особист - капитан Анохин. Был он черняв, неопрятен и насквозь преисполнен важностью своей службы.
Я сидел перед ним на ящике из под восьмидесяти двух миллиметровых мин и осторожно отвечал на вопросы, с моей точки зрения весьма глупые. Отвечал в основном честно, так как с моей стороны и криминала то особо и не было. А криминал был в том, что заряжающий третьего расчета минометной батареи ефрейтор Попков исчез. Причем исчез бесследно.
В первую очередь, само собой, взяли в оборот бойцов боевого охранения, часовых караула и дневальных подразделений, которые несли службу в предполагаемое время исчезновения Попкова. Результат опроса не дал ничего. Потом Анохин вспомнил о нашем анабазисе и стал по одному "дергать" к себе его участников. Он очень старался, но результат был тот-же.
Я старательно опознавал (или не опознавал) личные вещи Вадима разложенные на столе у особиста. Лампу с мельницы, я на всякий случай не признал. Анохин старательно записал мои показания на не очень чистых листах бумаги, дал мне ознакомиться и предложил подписать каждый лист. После чего и отправил меня восвояси.
Я шел вдоль неглубокого сухого арыка, а перед глазами моими стояла лампа. Я не великий знаток арабской письменности. Точнее, вообще ни какой не знаток. Однако обладая некоторыми художественными способностями и навыками, я имел не плохую зрительную память. На столе у Анохина была та самая лампа - спору нет. Вот только вокруг горловины шли три круга строчек, а не два, как там, на мельнице.
Через два дня исчез капитан Анохин. Переполох был изрядный, прилетела целая куча особистов. Но на этот раз меня ни кто никуда не вызывал, ничего для опознания не предъявлял, не велика птица.
В одном я был уверен совершенно точно: НА ЛАМПЕ ВОЗНИКЛА ЧЕТВЕРТАЯ СТРОЧКА ВЯЗИ.