Дембель - самое сладкое слово в армии. Пусть говорят, что любимые слова в армии - отбой и обед, но все же самое заветное и самое лелеемое слово в армии - это дембель. Все мечтают о дембеле, начиная с только что прибывших в часть духов и кончая самым жестоким дедом. Дембель - это рай, это свобода, это конец самому ужасному в жизни кошмару. Дембель - это увольнение из армии.
Дембелями называют солдат, подлежащих увольнению в запас. Все считают их счастливчиками, хотя по их внешнему виду не скажешь, что они счастливы. Дембеля ходят угрюмые. На это есть множество причин, которые я не понимал, будучи духом, но которые понял, став дембелем. Во-первых, никак не верилось, что тебя все-таки уволят: ты так уже привык к армии, что кажется, будто у тебя и не было другой жизни, кроме как армейской. Твоя гражданская жизнь до армии - это как сон, как мираж, не существующий на самом деле... Еще давила боязнь гражданской жизни. Что там сейчас творится? Что тебя ждет? Все это очень беспокоит и "грузит", то есть угнетает дембелей. Потом, к концу срока службы, ты уже начинаешь осознавать, что внутренние ресурсы, на которых ты все время держался, исчерпаны. Ты уже не можешь служить - у тебя едет крыша, но домой все же хочется вернуться нормальным. Эти и другие проблемы давят на дембелей, и поэтому они не улыбаются, озадачивая духов, которые завидуют дембелям и считают их счастливейшими людьми на земле.
Помню, когда увольнялись наши дедушки, мы все им здорово завидовали. Но больше всего меня потрясло увольнение в запас моего друга Андрея Вязника, на полгода раньше меня призванного в армию. С Андреем Вязником я сошелся очень быстро, несмотря на то, что он больше меня отслужил в армии. Мы подходили друг другу, и ничто, кажется, не могло помешать нашей дружбе. Мы помогали друг другу, поддерживали друг друга, смеялись вместе, делились самым сокровенным. Андрей был самым настоящим другом, и когда я стал осознавать, что он увольняется, а я остаюсь, в груди у меня защемило. Мне не верилось, что он уволится, вплоть до самого последнего момента. Но когда я вместе со сменой караула отправился на посты и вдруг увидел возле казармы Андрея уже в гражданской одежде, у меня чуть слезы не полились из глаз. Он уезжает - для него этот дурдом закончился, а я остаюсь. Мне еще тащить эту лямку, а он вот раз - вышел за КПП и пошел домой прочь от воинской части.
Почти все в армии считают дни до дембеля. Считают дни до выхода приказа об увольнении в запас и непосредственно до своего увольнения. Деды заставляют духов считать дни до своего приказа, превратив эту процедуру в обычай со своими приколами и традициями. Я тоже считал дни и до своего приказа об увольнении, и до фактического окончания двух лет с того момента, как меня призвали в армию. Я не знал, когда точно меня уволят, потому что приказ об увольнении в запас почти всегда выходит в один и тот же день, но увольняют солдат намного позже. Я лишь приблизительно догадывался, когда меня уволят, и с нетерпением ожидал этого момента. Счет дней помогает, хотя некоторые и не согласны с этим: они считают, что это бессмыслица, которая мешает служить. Но я так не считаю. Когда мне было плохо и трудно, я успокаивал себя, говоря, что не все так худо, ведь я отслужил столько-то дней, и осталось не так уж и много, по крайней мере, меньше, чем вчера, позавчера, месяц назад...
Как медленно в армии тянется время. Если в гражданской жизни дни заполнены чем-то интересным и новым, от чего они мелькают, как деревья за окном поезда, то в армии каждый день все одно и то же. И всегда это что-то малоприятное. А когда все время происходит что-то неприятное - практически невозможно разрядиться и расслабиться. И это очень давит на психику, потом вообще кажется, что время замедляет свой бег. Дни похожи друг на друга, как близнецы. Одна неделя абсолютно не отличается от другой, и когда ты начинаешь часто обращать внимание на часы, сколько там время, то сразу осознаешь, что время тянется очень медленно.
Первая стодневка для солдат длится бесконечно. Стодневка - это отсчитанные назад сто дней со дня выхода приказа об очередном увольнении в запас выслуживших положенные сроки солдат, матросов и сержантов. Первая стодневка - самая трудная. Ты - дух и поэтому всегда должен быть в курсе, сколько дней уже длится стодневка и сколько осталось до приказа. Еще надо обязательно знать все приколы, связанные со стодневкой, иначе постоянно будешь битым. Вторая и третья стодневки легче первой. Они уже вроде как и быстрее проходят, и тебя не достают дурацкими приколами, а также подсчетом дней. Но все же ты с нетерпением ждешь выхода приказа, потому что дедушки - достали. Они - как бельмо на глазу! Как старшие братья, которых ты уже догнал в развитии, но которых все еще обязан слушать и уважать, иначе можешь нарваться на жестокую разборку. Четвертая стодневка - последняя стодневка. Четвертая стодневка - это твоя стодневка. Духи каждый день считают, сколько осталось тебе до приказа, они безропотно несут всякую чушь, отвечая на твои приколы. Ты смеешься над их ответами, как когда-то смеялись над тобой, и прикалываешься дальше. Четвертая стодневка мчится для тебя намного быстрее остальных, и это радует тебя, ты понимаешь, что близится дембель. Конец последней, четвертой, стодневки - это начало демобилизации.
Когда вышел приказ об увольнении в запас солдат нашего призыва, естественно, мы напились. Как ни бдили офицеры, все же мы отметили долгожданный приказ. Ведь мы так долго ждали этого момента!
Все дембеля ходили веселыми и улыбающимися: грусть нагрянет потом - ближе к увольнениям. Сразу после приказа были подведены итоги за прошедшие полгода. Для этого всю бригаду построили на плацу, и командир части сделал доклад. После подведения итогов обычно выводят лучших солдат-дембелей из строя и объявляют им о немедленном увольнении в запас. То есть все - они переодеваются и сразу же уезжают домой. Еще до подведения итогов мы все принялись гадать - кто же эти счастливчики? Без сомнения, из нашего батальона первым обязаны были уволить помощника начальника караула старшего сержанта Мордованова. В этом никто не сомневался и почти никто не ставил эту заслуженную привилегию Мордованову в упрек. В число других счастливчиков пророчили "очкогребов". Очкогребы - это стукачи и те, которые всю службу лизали задницы командирам. Таких ненавидели и при первой возможности мстили им. Но такие возможности появлялись крайне редко, потому что очкогребы быстро становились сержантами, а с сержантом тягаться простому солдату ох как трудно. Из нашего батальона на подведение итогов на плацу вывели из строя перед всей бригадой шесть человек. Среди них, естественно, был Мордованов, были и очкогребы, но прорвались и простые смертные - за что командирам большое спасибо. Я в число этих счастливчиков не попал.
После того как уволили первых, наступила продолжительная пауза в увольнениях в запас. Никого не увольняли, и казалось, что никто и не собирался увольнять дембелей дальше. Дембеля загрустили. Тут командиры намекнули, что неплохо было бы сделать тем, кто хочет быстро уволиться, дембельский аккорд. Дембельский аккорд - это работа, тяжелая работа, затягивающаяся на неделю, а иногда и больше. Но зато по завершении дембельского аккорда тебя сразу же увольняют. Я на аккорд не пошел. Рано или поздно меня все равно уволят, размышлял я, а вкалывать лишний раз мне ох как не хотелось. И я принялся ждать. Некоторые дембеля на дембельские аккорды пошли. Кто-то стал заливать смолой крыши, кто-то - класть плиты, строя дорогу в автомобильном парке, иные взялись за свою автомобильную технику, вылизывая ее, перекрашивая, словно готовили на парад. Увольнения продолжились.
Младший сержант Лисицын и рядовой Чекмалев из нашей роты, рядовые Егорицкий и Максимов из второй роты увольнялись в один день. Они набрали водки и вечером после ужина устроили в дорожном батальоне настоящее веселье. Пил почти весь батальон - не наливали лишь духам. Компании выпивающих разбрелись по каптеркам, по бытовым комнатам и шумно праздновали увольнение своих товарищей. Увольняющиеся солдаты переоделись в гражданскую одежду и сновали по казарме туда-сюда, красуясь своим новым видом и радуясь своему наступившему дембелю. Духам было завидно, а нам - дембелям - весело. Конец веселью положил солдат Кочкин.
Кочкин - тракторист, грузящий уголь для кочегарки части, где-то с кем-то напился вне казармы и попался какому-то офицеру. В свое оправдание и покрывая собутыльников, Кочкин заявил, что налили ему увольняющиеся дембеля. Бывают же такие люди! Этот Кочкин или совсем тупой или одно из двух: взял и подставил целый батальон!
В казарму сразу же нагрянули ответственные по части офицеры. Они вывели дорожный батальон на плац, и началось дознание. Увольняющихся дембелей, уже переодетых в гражданку, отвели в штаб бригады, а среди солдат начали вычислять пьяных. А пьяных было больше половины батальона - это офицеры поняли - и вывели, на их взгляд, тех, кто принял больше других. Вывели шестерых. Один из них был абсолютно трезв и под солдатский смех командиры поставили его обратно в строй. Еще один солдат - явно пьяный, но с гонором, тоже заявил, что он трезвый. В доказательство он согласился пройти медицинскую комиссию в комендатуре. Кстати, он ее прошел - она оказалась несложной. Оставшиеся четверо согласились с тем, что они пьяны. Двое из них - Макаров и Илюшин - были дембелями. Билеты на поезд у Макарова уже лежали в штабе, а Илюшин вместе с земляками из Архангельска через пять дней должен был отбыть домой. Однако дембель Макарова и Илюшина отложили.
Чекмалев с Лисицыным были пьяны вдрызг. Поезд у Чекмалева - в двенадцать часов ночи, а Лисицына должны были забрать утром родственники, приехав за ним на машине. Однако после происшедших событий появились сомнения в том, что эти парни так скоро уедут домой.
Тем временем оперативный дежурный по части отправил посыльного к командиру дорожного батальона подполковнику Грачеву. Все знали, что тот без колебаний отодвинул бы дембель Чекмалеву, Лисицину, Егорицкому и Максимову на неопределенный срок, но им повезло. Посыльный не застал Грачева дома, и парни уехали-таки домой.
На следующий день на утреннем разводе на плацу командир части полковник Лебедев сообщил всей бригаде о случившемся ЧП в дорожном батальоне. Он вывел из строя бригады четверых солдат, уличенных в пьянстве, и перед всеми объявил им по десять суток ареста каждому, а также потребовал от офицеров дорожного батальона, чтобы дембелей Макарова и Илюшина уволили последними и через две недели, после того как уедет последний увольняющийся солдат нашего призыва. Потом Лебедев вывел из строя начальника штаба дорожного батальона майора Фоменко и объявил его командиром дорожного батальона вместо подполковника Грачева. С этого момента подполковник Грачев стал просто офицером части, не справившимся с должностью комбата, а майор Фоменко стал комбатом вместо него. Солдаты дорожного батальона обрадовались смене комбата: Грачев достал всех своими выкидонами и прихотями, а Фоменко казался в отличие от него справедливым и понимающим солдат офицером. Лишь дембеля не радовались новому назначению Фоменко и скептически выслушивали радостные речи солдат, отслуживших меньше них. Дембеля уже многое видели в этой части и знали, кто такой майор Фоменко на самом деле. Они знали, что за шутками и прибаутками Фоменко скрывается тиран не лучше подполковника Грачева. И понимает и любит он солдат не больше чем Грачев.
Сразу после утреннего развода на плацу майор Фоменко надел на четверых провинившихся солдат вещмешки, каждому вручил по две тяжеленные учебные мины и приказал по-пластунски минировать футбольное поле части. После того как солдаты сильно устали и ободрали себе все локти и колени, заминировав и разминировав поле, Фоменко дал приказ штурмовать КНС - канализационно-насосную станцию. Уставшие до невозможности солдаты с криками "Ура!" захватили объект. Удовлетворившись действиями солдат, майор их отпустил.
Подполковник Грачев не был близким другом майора Фоменко, но в угоду Грачеву, а также для устрашения солдат и для поднятия дисциплины в батальоне Фоменко устроил солдатам веселенькую жизнь. Вечером после ужина майор построил весь дорожный батальон в казарме. В наказание за пьянку он придумал следующее: с полностью укомплектованными вещмешками за плечами солдаты помчались по машинодрому на расстояние трех километров. Как было тяжело! Ноги в кирзовых сапогах подворачивались на разбитой дороге машинодрома, мышцы от тяжелого вещмешка быстро выдохлись, а сам я просто задыхался. У других состояние было не лучше. Почти все покраснели, сильно вспотели и здорово устали. Майор Фоменко, который налегке бежал рядом, постоянно подгонял и язвительно шутил над теми, кто устал больше других. Вскоре он отстал, запыхавшись с непривычки от длительного бега. Те солдаты, которые утром радовались новому назначению Фоменко, теперь проклинали его и материли последними словами. Когда мы наконец-то осилили этот марш-бросок, майор Фоменко сказал нам, что, оказывается, мы неправильно бежали - одни бежали медленно, другие без строя и так далее. За это Фоменко отдал приказ бежать снова. Бежать предстояло утром - вместо зарядки. Все просто возненавидели Фоменко, теперь каждый готов был просто разорвать на куски нового комбата. Утром Фоменко пришел в казарму пораньше, и мы повторили марш-бросок под его контролем. Но майор продолжал наказывать - перед отбоем он опять построил батальон в казарме. Неужели снова марш-бросок?! Третий марш-бросок за сутки - это уже ни в какие рамки не лезет... Но нет, Фоменко потребовал от солдат показать наличие полотенец, тапочек, мыла, зубных щеток, паст и бритвенных приборов. Посмеявшись над солдатским нищенством и унизив почти каждого своим острым языком, майор дал нам полчаса на то, чтобы мы подготовились к завтрашнему дню. Затем он объявил отбой. Только после того как все мы улеглись в кровати, Фоменко ушел домой.
Утром на зарядке марш-бросок повторился. Дембеля аж стонали: уже могли бы быть дома, а тут носимся как олени по разбитым дорогам машинодрома и ложимся спать под бдительным оком нового комбата. За что спасибо Фоменко, так это за то, что он пообещал нас быстро уволить, чтобы мы не разлагали дальше дисциплину среди солдат. А свои обещания Фоменко держать умел.
Да, по-разному увольнялись дембеля. Одни надевали малиновые пиджаки и с гордо поднятой головой выходили за КПП; другие наряжались в парадную военную форму, которую заранее отделывали и наряжали как новогоднюю елку, и в таком виде уезжали на дежурной машине на вокзал, поставив приятелям литр водки; третьи - тайком прыгали через забор, потому что с них до конца пытались срубить денег, а четвертые - напаивали целый батальон и едва не срывали себе дембель.
Я уволился по-своему. Водку я не покупал, но купил конфет в армейском магазине и угостил каждого из своей роты, будь то дух или дембель. Цыплич, который увольнялся вместе со мной, подошел ко мне и стал плакаться. Оказалось, что денег на билет ему домой в штабе части не было, и поэтому он не мог уволиться. Так как мне денег на билет не надо было - служил я в том же городе, что и жил, Цыплич стал клянчить деньги у меня. А деньги у меня были - дембелям полагалась определенная сумма на увольнение.
- Не знаю, Цыпа,- ответил я. - Вообще-то я хотел раздать деньги парням - Чуче, Толстому, Барейшину, чтобы они выпили за мой дембель.
- Да зачем они тебе нужны? - не понял меня Цыплич. - Если что, я оставлю расписку в штабе и те деньги что положены мне, отдадут Чуче. Ну помоги мне! Не могу я больше находиться здесь! Хочу домой!
- Ладно, сейчас я с Чучей переговорю и решим тогда, что делать, - пообещал я.
Младший сержант Чучукалов отслужил на полгода меньше меня и с ним у меня установились хорошие приятельские отношения, в принципе, как и с другими солдатами нашей роты его призыва. Сейчас Чучукалов был в наряде в карауле, и я подошел к калитке караульного комплекса. Я нажал на звонок. Через переговорное устройство я попросил солдата вызвать мне Чучукалова. Чучукалов вышел ко мне, и я ему сообщил, что сегодня вечером сейчас ухожу на дембель. Чуча поздравил меня, и я рассказал ему о предложении Цыплича. Чучукалов открыл калитку и впустил меня на территорию караульного комплекса. Мы сели на лавочку и стали говорить. Чучукалов честно мне признался, что они с парнями хотят побить Цыплича за все его бесчинства, и если я Цыпличу не дам денег, то они так и сделают, благо что почти все друзья Цыплича уже уволились. Тут на улицу из караулки вышел лейтенант Дворянов и, увидев меня на территории караульного комплекса, пришел в ужас и ярость.
- Чучукалов, ты что?! Почему посторонний на территории?!
- Да какой это посторонний? - Удивился Чучукалов. - Это же наш - Вася. Он сегодня увольняется.
- Да мне все равно! - заорал лейтенант, с которым я больше года проходил в караул. - Немедленно выведи постороннего за калитку.
Мы встали с лавочки, и я вышел за калитку.
- В общем, смотри сам, - сказал мне Чучукалов через решетку калитки, - расклад я тебе дал, а ты думай.
- Хорошо, - согласился я. - Ну давай, не поминай меня лихом. На тебе конфет, - угостил я Чучукалова, - попрощайся за меня с парнями, которые сейчас на вышках. Все давай. Увидимся еще как-нибудь.
- Давай, пока.
Мы пожали друг другу руку на прощание, наверное, и обнялись бы, если бы Дворянинов не выгнал меня. Расстроенный Чучукалов пошел в караульное помещение. А я задумался: что же мне делать с Цыпличем? С одной стороны Чучукалов прав - Цыплича надо было проучить за все его бесчинства и унижения, которым он подвергал сослуживцев. Но с другой стороны Цыплич тогда, после моей командировки в Чечню, признал меня равным себе и всегда поддерживал и даже выручал в щекотливых ситуациях. А ситуации и напряги у меня возникали периодически то с крутыми младших призывов, то с дедами нашего призыва из других батальонов. И если Цыплич был свидетелем этих конфликтов, то он всегда приходил мне на выручку. Меня сразу же оставляли в покое, потому что авторитета у Цыплича было очень много и среди дедов нашего батальона и среди дедов других батальонов. Да, если бы не его поддержка, еще неизвестно какой была бы моя служба. Цыплич подошел ко мне.
- Ну что ты решил? Говорил с Чучукаловым?
- Говорил, - ответил я.
- Знаешь, Цыпа, - начал я, - ты много сделал плохого и мне и другим солдатам, но все же ты несколько раз здорово выручил меня, а я хорошее помню. Я выручу тебя, как ты выручал меня. Я дам тебе денег и езжай домой, пока есть возможность.
- Спасибо тебе, Вася, - обрадовался Цыплич.
- Ну, все, я пойду домой, - сказал я, отдав деньги сослуживцу.
- Пока, Цыпа. Может еще когда и увидимся...
- Пока, - ответил Цыплич. - Конечно, увидимся, я в этот город еще буду приезжать.
Мы пожали на прощание друг другу руку, и я пошел на выход. Я надел парадную форму, которую не готовил к дембелю, потому как считаю детским садом наряжать ее, и пошел на КПП. Все мои дела в части были решены, осталось только выйти за КПП. Я шел по части, и мне не верилось, что вот сейчас я выйду за ворота и все - конец! Конец мучениям, муштре, подъемам в шесть часов утра и всему армейскому быту. Я вышел на дорогу, ведущую к воротам КПП.
- Вася, ты куда? - окликнул меня солдат с нашего батальона, когда я был уже на полдороги к КПП.
- Все - домой, - ответил я.
- Как домой?! - Удивился солдат.
- Вот так, - сказал я, - вот видишь у меня документ, что я уволен в запас, - достал я из кармана бумажку с печатью и показал сослуживцу. Он с интересом посмотрел на нее.
- Ну ладно, давай! - протянул мне руку на прощание солдат.
- Давай, - ответил я и пожал ему руку.
Я снова повернулся в сторону ворот КПП. Они тянули к себе и страшили меня. Может повернуть обратно, подумал я, и вернуться в казарму? Ну, нет! Я так долго ждал этого момента, что все - сейчас я выйду за ворота и пойду домой. Я направился к КПП. Нарисованные солдаты со стендов вдоль плаца смотрели на меня, то ли радуясь, то ли завидуя мне, а я, глянув на них в последний раз, улыбнулся и пошел прочь. На КПП стоящие в наряде знакомые ребята спросили, зачем я пришел.
- Все, ухожу домой, - сообщил я и показал им бумагу с печатью.
- Сейчас, подожди, - попросил меня старший наряда и позвонил в штаб части. Он сообщил, что я собираюсь покинуть часть, на что ему дали добро - можно выпускать.
- Ну все, можешь идти домой, - сказал мне сержант, улыбаясь и завидуя.
- Давайте, пацаны, - сказал я на прощание. - Скоро и вы так же поедете домой.
- Да уж - скоро... Через полгода.
- Ну, это уже скоро, - философски заметил я, и, пожав всем руку на прощание, вышел из здания КПП.
Ну, вот и все - вот она свобода! Я пошел прочь от части к автобусной остановке. На прощание я еще раз посмотрел через забор на казарму, на плац и радостный, что все закончилось, отвернулся от знакомой картинки. Теперь я смотрел вперед - туда, где кипела гражданская жизнь. Теперь там моя жизнь, теперь там мне предстоит начинать все с самого начала.