- Нет, я не понял, - мужчина, сидящий напротив Жердина, поморщился, будто отрыжка неприятно ударила его в нос изнутри. - Так и будем пустомесить? Рассказывай, с чем пришел.
- Простите, если ввел вас в заблуждение, - Жердин улыбнулся уголками губ так, что щеточка его усов даже не шевельнулась, - я ничего не продаю. Мне бы слегка перекусить. Так сказать, в долг. Обещаю, что расплачусь, как только появится такая возможность.
- Значит, ты ничего не продаешь. Так? - Жердин кивнул. Мужчина, казалось, пришел в полное недоумение и даже прекратил вялое ковыряние в яичнице, которым был поглощен во время всего рассказа Александра Юрьевича. - И какого ты тут делаешь?!
- Извините, я думал, что вы меня слушаете. У вас был такой вдумчивый, сосредоточенный вид. Вы еще задавали уточняющие вопросы, указывающие на остроту восприятия. Я же был готов поклясться, что ни одной детали моего повествования от вас не ускользнуло... Браво, вы меня провели! - Жердин захлопал в ладоши.
- Ты чего несешь? Приперся в мой ресторан и теперь думаешь, что тебе тут все? Тряпьем трясешь, лещами шмякаешь! Да кто тебя вообще, бомжара драный, сюда пустил?! - мужчина раскраснелся, его голос сорвался на визг. - Лапушко! Лапушко-о-о!!!
- Я с вами на брудершафт не закусывал, нечего меня лапушкой... - договорить Жердин не успел. За его спиной округлился пузатый человечек в черной форме с огромными нашивками "ОХР" на правой и "АНА" на левой стороне груди.
- Валерий Яковлевич, старший администратор банкетного зала Лапушко прибыл, - басовито отрапортовал человечек.
- Что эта рвань здесь делает?
- Виноват, Валерий Яковлевич. Сию минуту заменим!
- Как заменим, что заменим?!
- Скатерть, Валерий Яковлевич. Виноват, не заметил, когда ее прожечь успели. Вчера банкир Кукушкин приходил, выкушал прилично. Сигарой размахивал, должно быть...
- Заткнись, рожа шанцевая! Гляделки тебе что ли Кукушкин сигарой повыжигал! - Валерий Яковлевич ткнул дрожащим от ярости пальцем в Жердина. - Я тебя про бомжа спрашиваю. Кто его впустил?!
- Валерий Яковлевич, так это же Александр Юрьевич, - Лапушко расплылся в улыбке, радуясь, что недоразумение вот-вот рассосется. - У него на кухне холодец кислотный завелся. Поэтому Александр Юрьевич не позавтракамши в таком туалете здесь и оказался. Я думал, что он вам уже рассказал.
- Да, Лапушко, - Жердин улыбнулся забавной фамилии охранника, - меня впустил. Рекомендовал с вами переговорить. Сказал, сердце у Валерия Яковлевича золотое, не откажет.
- Сердце?! Уволены! Оба! Вон! Отсюда!!! - Валерий Яковлевич брызгал желтой от не проглоченной яичницы слюной и барабанил по столу кулаками. Стоящие на столе бочок к бочку перечница и солонка выдали жалобное тремоло.
- Позвольте уточнить, - Жердину пришлось повысить голос, чтобы выйти за пределы частотной полосы, плотно забитой истерикой ресторатора. - Оба уволены или оба вон отсюда? Если первое, то обращаю ваше внимание на факт...
- У-у-уых!!! - Валерий Яковлевич схватил тарелку, перемазав толстые пальцы в яичном желтке, и запустил ею в Жердина. Тарелка пошла чуть выше, ребром врезалась в лоб Лапушко, на мгновение зависла над густыми бровями старшего администратора, после чего осыпалась на пол грудой осколков. Удивительнее всего в этом происшествии было то, что Валерий Яковлевич промахнулся - от Александра Юрьевича его отделяло метра полтора стола да полметра собственного живота. К тому же, хоть Жердин и сидел, а Лапушко стоял за его спиной, из-за плеча Александра Юрьевича выглядывали лишь нос, пуговки глаз да лоб старшего администратора. - Лапушко, ты это... как? - Валерий Яковлич, испугавшись своей меткости, бездумно вытирал жирные пальцы о лацканы своего пиджака. Слово дожидавшаяся этого вопроса, белая горизонтальная вмятина - след от тарелки - на лбу Лапушко стремительно побагровела, из-под рассеченной кожи показалась первая капелька крови.
- Кро-о-о-ах! - охнул Валерий Яковлевич и разом обмяк тушей в кресле, запрокинув голову.
- Это ж как нужно хотеть спать! - изумился Жердин.
- Валерий Яковлевич виду крови не выносют, - Лапушко провел по лбу ладонью, внимательно изучил оставшийся на ней кровавый след, понюхал, лизнул и обтер руку о штаны. - Они на кухню ни ногой. А если в отбивной на срезе хоть капелюшечка клюквенная блеснет, тут уж всем Валерий Яковлевич просвирок напихают, как в себя придут.
- Какая трогательная подробность, - Александр Юрьевич цокнул языком и поднялся из-за стола. Лапушко продолжал стоять за спинкой стула. Увидев его лицо, окровавленное от середины лба до самого подбородка, Жердин поежился. - Лапушко, с вами действительно все в порядке?
- Как есть в порядке. Даже лучше. Теперь меня Валерий Яковлевич не уволют. Я ж говорю - сердце у них золотое, - Лапушко, расчувствовавшись, часто заморгал. Жердин, глядя на него, вспомнил, как в детстве терпеть не мог есть помидоры вместе со шкуркой. Он чуть надкусывал помидор, слизывал с атласной глади брызги солоноватой влаги, потом подцеплял тонкую кожицу ногтем и медленно, чтобы краешек не дай бог не оборвался, стягивал ее и клал рядом с тарелкой. Круглое лицо Лапушко выглядело точь-в-точь, как освежеванный помидор, только с глазами.
- Приношу извинения за причиненные неудобства, - опустив голову якобы в поклоне, а на самом деле - чтобы не видеть лица Лапушко, сказал Жердин. Помидоры с глазами - их едят, а они глядят. Бр-р-р. - Не смею вас более задерживать. Извините, мне, право, неловко, что все так обернулось.
- Как же так! Александр Юрьевич, так вы ж и не покушали еще! - Лапушко всполошился так внезапно, что Жердин явственно вздрогнул. - Нет-нет-нет! Голодным вас не пущу. А то что вы про наш ресторан подумаете! Люда! Люда! Нет-нет-нет, и не просите. У вас дома чудище, но мы-то не звери. Друг другу помогать должно. Люда! Люда! У Валерия Яковлевича сердце золотое, только печалится он сейчас сильно. Это все Кукушкин, кровосос окаянный, покоя им не дает. Каждый день сюда ходит, проклятущий! Люда! Люда! Где девку черти носят! Кабы не Кукушкин, Валерий Яковлевич бы вас со всею ихней душою. Люда! Люда! Неси скорее меню!
- Э... я... - Жердину хотелось отпихнуть от себя размахивающего руками пыхтящего Лапушко, плюнуть в раззявленный рот бессознательному Валерию Яковлевичу и дать хорошенького пинка Люде (что она о себе вообразила! сколько можно ее ждать!), после чего покинуть помещение в надежде, что это адское шапито будет разрушено первым же метеоритом, преодолевшим слои атмосферы. Но давать волю чувствам, тем более на голодный желудок - неразумно, решил Александр Юрьевич, и вернулся за стол, улыбаясь и бормоча "ах, мне так неловко, но раз уж вы настаиваете".
Валерий Яковлевич, не приходя в сознание, конвульсивно содрогнулся. Его дернувшиеся руки смахнули со стола стаканчик с салфетками и вилку.
- О! придет-таки, девка, - обрадовался Лапушко звону упавшей вилки, и заорал с утроенной громкостью, не отвлекаясь более ни на какие разговоры. - ЛЮДА! ЛЮДА! ЛЮДА!
- Боже мой...
- ЛЮ...! - Лапушко запнулся. Прямо перед ним стояла девушка волшебной красоты и с тревогой вглядывалась в его окровавленное лицо прекрасными глазами с кофейного цвета радужкой. Из-за своего крика и общей взбудораженности Лапушко совершенно незаметил, как и когда прелестница возникла в пустом, за исключением их с Жердиным, банкетном зале.
- ...ДА! - вместо Лапушко закончил Жердин. Александр Юрьевич появления чаровницы не видел - сидел зажмурившись, так как от вида охранника его начало откровенно тошнить.
- Что у вас с лицом? - девушка протянула руки, скользнула тонкими, почти прозрачными пальцами, по круглым щекам Лапушко, дотронулась лба, нежно обняла ладонями щетинистые виски. Большие блестящие глаза излучали доброту, сочувствие и бесконечную любовь.
- С лицом? А... это... - мясистые уши и шея Лапушко раскраснелись до помидорного цвета, будто и их залила кровь. - Так это так просто пустяки. Это я так, случайно... мелочи... прыщик сковырнул...
- Болит? - девушка встала на цыпочки (это при полутораметровом росте Лапушко!) и, вытянув губы трубочкой легонько подула на разгоряченный лоб охранника. - Так лучше?
- Да-а-а... - охранник разомлел, его веки мелко задрожали и медленно опустились.
- А так? - не переставая дуть, красавица приблизила чувственные губы к голове Лапушко и поцеловала рыхлую картофелину его носа.
Созерцание этой картины породило в Жердине коктейль противоречивых чувств - с одной стороны сдерживать тошноту стало невозможно, рот наполнился едким кисло-горьким соком, с другой стороны, девушка была так обворожительна, что взыгравшие гормоны натянули махровый парус халата до неловкости. К этому примешивался назойливый писк крысы-зависти "Чего она этого урода лижет? С какой стати? Подумаешь, тарелкой по лбу. Такие лапушки стены железобетонные головами прошибать могут - в черепе кроме чугунины и нет ничего. А вместо мозга - усадочная раковина. В которую тараканы нагадили! Если уж тут кто и заслуживает сочувствия, так это я. Это мою квартиру соплетварь оккупировала, это я без завтрака остался. Это мои тапочки, почти новые, растворились, а халат испорчен! Меня ни за что бомжем обозвали! А теперь что?! Красавица и чудовище! А я тут сиди и желчью давись". Жердин пожалел, что с ним нет Ирочки. С Ирочкой, думал Александр Юрьевич, мы бы такого тут устроили, что у Лапушко и пигалицы этой глаза полопались и челюсти вывихнулись.
Лапушко и вправду был недалек от вывиха челюсти - так широко он разевал рот, когда прекрасная фея ласкала языком его десна и нёбо.
- Похоже, я здесь неугоден, - терпеть это безобразие дальше Александр Юрьевич не мог. - Всех благ, честь имею.
Запахнув предательски вздыбившийся халат, Жердин поспешил покинуть Абазиночку. Чеканя босыми ногами шаги, Александр Юрьевич продолжал думать об Ирочке. Она, несомненно, была лучшей девушкой на свете, но все же имела два серьезных недостатка - отвратительного жирного мужа и тупого сына-подростка. На все мольбы Жердина расстаться с первым, Ирочка мотала головой, мотивируя отказ тем, что второму недостатку надобно вырасти в полной семье. Развод родителей наверняка травмирует хрупкую психику ребенка, которого кроме как слонопотамом Жердин про себя никак не называл. Жердин, наплевав на свой гуманизм, даже всерьез подумывал, как бы избавиться от мальчика, и сейчас, в пяти шагах от Абахиночки его осенило.
- Эврика! - заорал Жердин и пустился в пляс. Ветер подхватил полы халата и задрал их Жердину на голову, явив ни в чем не повинным прохожим возбужденное счастливой мыслью мужество.
- Когда жизнь подкладывается свинью - жарь шашлык! - кричал Жердин, выделывая коленца, и радостно скалился в улыбке. Москвичи, надо отдать им должное, всякого на своем веку насмотрелись, поэтому на Александра Юрьевича особого внимания не обращали. Лишь опускали глаза, да чуть меняли траекторию, чтобы обогнуть беснующегося мужчину на почтительном расстоянии. Только одна бабушка, прогуливающаяся с малолетним внуком, сощурилась на крепость Жердина: - Ванечка, что это там такое?
- Пиписка, бабуль, - пояснил внучек.
- Правда? - огорчилась бабушка, - как же я плохо вижу...
- Пытливый ум проложит путь! Ты будь спокоен, в ус не дуй - пошлет препоны все на... - хулиганскую песенку Жердину помешал допеть оглушительный визгливо-булькающий вопль. В миг притихнув, Жердин огляделся. Неужели проклятие исполнилось и Абазиночку смяло в трухлявый блин карающим метеоритом! К разочарованию Жердина, ресторан стоял на месте, но крик, определенно, доносился из него.
- Валерий Яковлевич очухались, Лапушко с прыщиком расковырянным увидели, вот и дерут глотку. Вида крови они не выносют, - передразнивая администратора, сказал Жердин. Бабушка с внуком, стоящие тут же вцепившись друг в дружку, синхронно закивали, будто такое объяснение их устроило.
Сам же Александр Юрьевич словам своим, раздражением и голодной злобой продиктованным, не поверил. Женский был вопль - в этом Жердин мог поклясться, имел талант любую до такого довести. Перед глазами тут же всплыл нежный профиль, тянущийся губками к ряхе Лапушко. Вдруг старый хрыч обидел девушку, приняв сочувствие и проявление любви христианской за приглашение похихикать? В заплывшем багровым туманом воображении Жердина Лапушко завалил девушку на стол, порвал легкий ситец платья, навалился на нее паровым котлом необъятного брюха, одной рукой сминая молочную белизну юных грудей, пальцами второй стремясь проникнуть между сведенных бедер. Третьей рукой обезумевший от похоти администратор заламывал хрупкую ручку, так как девушка отчаянно сопротивлялась, четвертой теребил пряжку собственного ремня, а пятой... Выяснять, сколько рук, занятых изнасилованием девушки, воображение приклеит Лапушко, Жердин не стал. Зачем-то прикрикнув на бабульку, чтоб за внуком смотрела лучше, Александр Юрьевич поспешил на помощь.
4
Машу очень беспокоило, что капот, передняя правая дверь и крыло ее автомобиля стремительно ржавеют. Как она ни зачищал ржавчину, ни загрунтовывала и ни закрашивала ее, цепочка рыжих кругляшков неизменно высвечивалась. Не будь у Маши знакомых, чьи машины тоже прошивали автоматными очередями, она наверняка погрешила бы на химический дисбаланс, внесенный пулей под нежную оцинкованную кожу Мерседеса.
Во дворике, где Маша ковырялась с Мусей (так она окрестила свой широкомордый Мерседес), нестрелянных машин почти не было. Темный ликом мужчина по прозвищу Дырка, живущий в центральном подъезде дома восемь, всем и каждому предлагал приобрести шикарную иномарку за смешные деньги. На вопросы осторожных граждан, в чем подвох, не в угоне ль, да уж то не топляк ли, Дырка неизменно пожимал плечами и говорил одну и ту же фразу: - "когда хозяина дырявили, все путем было". Поначалу граждане сомневались, к тому же Дырка сомнения рассеивать не стремился, видом своим показывая, что товар назван, цена обозначена - не хочешь, не бери. "Эх! Была не была!" - однажды не сдержался пенсионер Ванюкин, соблазнившись новенькой Ауди, - "На жучку до смерти скопить не успею, так хоть буржуйскую телегу возьму, авось получше трамвая выйдет". Тем же вечером прохожие могли наблюдать старика, застывшего с выпученными глазами и открытым ртом перед черным блестящим красавцем модели А6.
Следующим утром дворник Петрович, сметая с тротуара осеннюю листву, заметил, как что-то неприятно хрустнуло под хромовым сапогом. Ужаснувшись, что наступил в бутылочные осколки и сапоги попортил, Петрович дрыгнул ногой, будто из муравейника выдергивал. Под пяткой вместо раздавленного стекла россыпью лежал розовый пластмассовый оладушек в окружении ровных белых зубов. "Человеческие!" - шарахнулся от зубов Петрович, но тут же сообразил, что раздавил чью-то вставную челюсть. "Из окна что ль выронили?" - дворник впервые за утро оторвал глаза от асфальта, но поднять их до выходящих во двор окон не успел - встретился со стеклянным взглядом пенсионера Ванюкина. "Ты прошамкал, тетеря?" - ткнув метлой в зубы Ванюкина, поинтересовался Петрович. Пенсионер ничего не ответил, только упал лицом вниз, от чего Петровичу стало совершенно ясно, что Ванюкин преставился.
Начались пересуды:
"Шутка ли! Думал Оку себе купить, чтоб баклажаны с дачи не на горбу возить, а тут вишь чего обломилось. Вот и хватил кондратий".
"Ну, вы скажите тоже! Колесо для такой дуры как три Оки стоит. У меня внук в сервисе работает - мужнину Оку продал, говорит на колеса не хватает, а сам на такой же свиномарке шурует".
"Конечно-конечно. Ванюкин всем говорил, что на Оку копит, а сам вон какую цацу справил. Корейка подпольная! Понятно теперь, по что его мочканули".
"Да-да. Сам Дырка небось и мочканул. Денежку схапал, дедушку завалил, щас и тачку взад отгонит и еще раз сто продаст".
Но, несмотря на смерть Ванюкина и болтовню вокруг нее, первый шаг был сделан. Дырка, к своей чести, машины Ванюкина не тронул и роскошная Ауди досталась сыну пенсионера, который (опять же по слухам) продал ее чуть не по салонной цене, после чего ушел в запой, где и умер, не приходя в сознание. Наплевав на все предосторожности, стразу трое согласились на предложение Дырки. Получив в тот же день люксовые седаны производства Баварской Моторной Фабрики, мужики сами не умерли, зато чуть не померли прочие соседи - от зависти. Всего через месяц, стараниями Дырки, мест для парковки в окруженном линялыми хрущевками дворе практически не осталось. Люди брали в долг и продавали свои старые машины, спеша воспользоваться шансом, нутром чуя две вещи из будущего - лавочку скоро прикроют и добром дело не закончится. Печалились лишь о том, что странный Дырка больше одной машины на семью не продавал. А уж как его уговаривали, как сами цену завышали - ни в какую. За это Дырку еще больше зауважали, как бизнесмена принципиального, оттого и придумали, что не Дырка он вовсе, а Дыркин - фамилия такая.
Маша брала свою Мусю одной из последних в квартале - благодаря Дыркину, все, начиная с безногого пенсионера Вилена Семеновича Эппо и заканчивая школьным учителем пения Гусько, олошадились. Студентка Маша, кроме стипендии, доходов не имела, да и стипендия была крошечной - проскакивали в Машиной зачетке хоры с удвами. Вот и получила Мусю только-только к своему двадцати трехлетию. Дыркин, прознав, что у девушки день рождения, еще и скидку солидную обеспечил.
Как ни странно, именно Маша первой обнаружила бурые пятна на шоколадной коже обивки салона и приборной панели. "Кровь", - пояснил Дыркин Маше, - "Хозяина-то продырявили". Маша в ужасе поделилась с соседями известием, что машина ей из под трупа досталась. Соседи девушку сперва пожалели, даже циничности Дыркина возмутились, в милицию жаловаться советовали. Но после, присмотревшись к собственным лошадкам повнимательней, обнаружили те же следы запекшейся крови и заделанные пулевые отверстия в металле. Оставить зубы дареного коня в покое решили не сговариваясь. "За такие деньги хоть с трупом в багажнике" - успокаивал Машу дворник Петрович, полируя капот собственного Мустанга. Убедившись, что трупом в багажнике Муси и не пахнет, Маша успокоилась и согласилась с мнением большинства.
Только следы ржавые проступали сквозь кефирно-белую эмаль у одной лишь Муси. "Всех запалит, шалава" - шептались соседи, забыв о том, что еще недавно убеждали Машу не пороть горячку и принять объективную реальность, данную всем в ощущениях. Даже Дыркин предлагал студентке бесплатно сменять Мерседес на любую роскошь без доплаты. Маша благодарила, но отказывалась, сродниться с Мусей успела и ни о какой другой машине даже думать не хотела. Жалела ее по-женски, что дырки, просвечивающие будто прыщи сквозь макияж, внешность всю портят.
Вот и сейчас, когда с очередного косметического подкрашивания и месяца не прошло, правая сторона носа и щека Муси снова расцвели пористыми кружками.
- Может, операцию, а? - Маша нежно поглаживала незаживающую дверцу Муси кончиками пальцев. - Это совсем не больно.
Муся, показалось Маше, напряглась.
- Ну, Мусенька, - продолжала Маша, - тебе ведь даже резать ничего не будут - тут винтик открутят, там подтянут. Это все равно как рубашку поменять. Без покраски часа за два все сделают.
Машина, как ей и полагается, безмолвствовала. Маша ответа и не ждала - что она, сумасшедшая что ли, чтобы в говорящие Мерседесы верить. Уговаривала девушка в первую очередь саму себя - новый капот, крыло и дверца стоили почти столько же, сколько Маша заплатила Дыркину за всю Мусю.
- Смотри, - Маша ковырнула перламутровым ноготком вздувшуюся краску. - Куда это годится?
- В машину.
- Муся? - от тихого властного голоса, позвучавшего возле самого уха, Маша вздрогнула.
- Быстро, - не успела Маша опомниться, как ладонь зажала ее рот, а в спину, там где кончался коротенький топик, уперлась холодная сталь. Нож? Пистолет?
- Без фокусов - застрелю, - будто прочитав Машины мысли, пояснил голос.
"Конечно же, пистолет. Был бы нож, почувствовала бы укол. Дура!" - мысленно обругала себя Маша и поспешила выполнить приказ, открыв дверцу и бочком втиснувшись за руль.
- Учти, я не промахиваюсь. Сиди смирно, пока я не сяду, - предупредил голос. Рука, зажимающая рот, соскользнула, а дуло пистолета теперь упиралось в переносицу. Маша скосила глаза, но увидела лишь черный размытый предмет. В следующую секунду предмет отдалился, но Маша о нем уже забыла - ее взгляд сфокусировался на лице: "Я его знаю! Что это? Похищение, дура! Но где-то я его видела. Убьет?! Шаверму вчера продал, еще глазки строил. Изнасилует. Нет. У того, с шавермой, нос большой и волосатый. Ему нужна Муська. Завезет подальше. Стриптизер на дискотеке? Приставал, телефон хотел. А труп в лесу закопает. Нет, стриптизер с акцентом. Точно изнасилует. Препод по истории? А потом убьет. Историк спился, помню некролог. Закричать? Таксист, после дискотеки, до Речного вокзала. В лесу застрелит. Масло моторное в Мневниках продавал. Месяца два, не помню, давно. Бли-и-ин! Потом изнасилует. Не сопротивляться. Когда расслабится откусить яйца? Официант из Фрайдис. Я тогда с Васей. Пьяная была. Может, Вася? Чтоб я этого, назад, к нему. Скотина! Откушу! А он выстрелит. В метро на Белке место уступил. Пялился всю дорогу. Сейчас выпрыгнуть, пока не тронулись. Еп! Это ж бомж был. Так воняло. Улыбнулась еще ему, дура!"
Мужчина, держа пистолет у бедра, неторопливо обошел Мусю спереди и сел рядом Машей, бесшумно закрыв за собой дверцу. Все это время Маша, не мигая, всматривалась в лицо мужчины. Где же она могла его видеть раньше?
- Поехали, - пистолет на коленях, палец на курке.
- Ага, - кивнула Маша. Руки дрожали, только после третьей попытки Муся довольно заурчала многолошадным нутром и рывками двинулась через двор. Похититель, не снимая руки с пистолета, защелкнул ремень безопасности.
- Сейчас налево, на светофоре развернешься, дальше прямо до МКАДа. Ясно?
- А... мы с вами...
- Сейчас поговорим. Как до кольца доедешь, сворачивай на любую сторону. Будем кататься по кругу, пока все не расскажешь.
- А...
- Есть другой вариант, который мне не очень нравится. Если бензин кончится раньше, чем ты разговоришься, - застрелю.
- А... - Маша по-рыбьи хватала воздух ртом. Одно дело предполагать, что тебя могут убить, и совсем другое - услышать угрозу и условия, при которых она будет осуществлена. Бензина в баке осталось чуть меньше четверти. - А, может, заправимся?
- Смешно, - смех похитителя оказался глухим и больше похожим на кашель. - Не нравится мой смех?
- Очень нравится. В жизни ничего лучше...
- Хорошо. Тогда я тебе тоже прострелю легкие. Посмотрим, понравится ли тебе так смеяться.
- О, - Маша выкинула из списка подозреваемых таксиста - тот ржал громко и заливисто всего три дня назад.
- Теперь твоя очередь говорить.
- Да? Хорошо, - Маша пожала плечами. - Я вас где-то видела, только не помню где. Вы в магазине на Мневниках не работаете? Нет? Может во Фрайдис на Курской? Вас, кажется, Русланом зовут, если я не...
От оглушительного хлопка и волны, сотрясшей машину и больно ударившей по барабанным перепонкам, Маша зажмурилась и выпустила руль. Муся вильнула на встречную полосу, но тут же выровнялась.
- Следующая пуля твоя, - просипел мужчина. Его голос таял, будто где-то в груди подсели батарейки. Маша открыла глаза. Одной рукой похититель придерживал руль, во второй дымился пистолет. Через круглую дырочку, появившуюся в крыше Муси, лучики яркого летнего солнца проникали в защищенный тонированными стеклами салон.
Поняв, что произошло, Маша ударила по тормозам так, что только пристегнутый ремень спас похитителя от разбитой головы.
- Сдурела?! - яростный хрип перекрыл визг тормозов и нестройный хор клаксонов автомобилей, чуть не врезавшихся в аристократически широкий зад Муси.
- А ты - охамел! - Маша с ненавистью смотрела в глаза мужчины. - Знать тебя не знаю, сволочь. Хочешь стрелять в меня - стреляй. Нечего Мусю дырявить, ей и так от уродов, вроде тебя, досталось.
- Мусю? - похититель не выдержал взгляда Маши и опустил глаза на пистолет.
- Да, Мусю. Мою машину. Ее очередью автоматной прошили - до сих пор в себя девочка не придет. Я не собираюсь, как Мусин прежний хозяин, сидеть, сложа руки, и кивать, когда в ней дырки делают. Если не будешь стрелять выметайся, гад. Я вызываю милицию. Если свалишь сейчас, может быть успеешь забиться в какой-нибудь уголок и там сдохнуть.
- Заткнись, а, - мужчина погрустнел и добавил. - Я не сидел, сложа руки. Я истекал кровью. Из-за тебя. Таких как ты, которым за тачку человека убить, что овце проблеять.
- Кто овца?! - ярость вытеснила страх из Маши напрочь.
- Думаешь, заплатила за мою смерть? О, нет. Расплата впереди!
- Да пошел ты! Кровь, расплата, смерть.
- Рассказывай, кого наняла, кому меня заказала. Расскажешь - убью быстро. Обещаю.
- Забодал! - Маша снова завела мотор Муси. - Я еду домой.