Аннотация: Любовь и ненависть посреди ужаса необъявленной войны. Непридуманные рассказы глазами очевидца.
Автор Васильев Геннадий Евгеньевич,
ветеран Афганистана,
замполит 5 мотострелковой роты
860 ОМСП г. Файзабад (1983-1985 г.г.)
Принимал участие в рейдах, засадах,
десантах, сопровождении колонн,
выходил с минных полей,
выносил раненых с поле боя.
С Афганистана вернулся с травмою позвоночника,
стал журналистом, членом Союза писателей Крыма.
В настоящее время работает директором одного из
Крымских издательств.
Автономная Республика Крым, г. Евпатория
ул. Светлая, 20. Почтовый индекс 97420
E-mail:vas.kniga@mail.ru
1.
Узловатые петли потертой портупеи лежали на дощатом полу, неровном, сложенном из тонких, карликовых половиц - коротких досок из обшивки гранатных ящиков. Тут же блестели зеркальными боками консервные банки. Бумажные пачки патрон, похожие на пачки махорки, лежали в складках солдатского одеяла.
- Какое свинство! - Андрей Шульгин, лейтенант рейдовой роты отдельного файзабадского полка, прозванный уже "старым лейтенантом" за полугодовую задержку в звании, развел руками перед туго набитым вещевым мешком.
- Скажите, пожалуйста, как воевать таким навьюченным? Как гоняться за босыми "духами"?
Немногословный Орлов усмехнулся, поправил на спине радиостанцию со скрюченной ревматической антенной, тронул пухлые подушечки перевязочных пакетов:
- Волка ноги кормят.
Со стен за сборами равнодушно следили плакаты, наклеенные вкривь вкось на картонных стенах вместо обоев. Плакатов было в изобилии в убогой тесной комнатенке, сооруженной из обшивки снарядных ящиков и коробочного картона в одном из углов большой брезентовой палатки. За отсутствием обойного материала навязчивой агитацией обклеили все стены командирского кубрика, и небрежно висели косо налепленные опрокинутые трибуны с опрокинутыми графинами и опрокинутым толстощеким оратором, читающим по невидимой, тоже опрокинутой бумажке:
"ЗАВТРА РАБОТАТЬ ЛУЧШЕ, ЧЕМ СЕГОДНЯ!
СЕГОДНЯ - ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЧЕРА!"
Опрокинутые золотые звезды держались крепко, не падали. Бумажные трибуны наплывали на честные бровастые лица, бесцеремонно падали на тучные фигуры в безупречных гуталиновых костюмах, и перевернутый на плакатах размах пятилеток сыпался вниз по чистой голубизне неба, как в песочных часах.
По плакатам изредка бежали косые, веселые, будто пьяные строчки шариковой пастой:
ЭКОНОМЬ САХАР, ПОДЛЕЦ!
ИНАЧЕ БУДЕШЬ ПИТЬ ТОЛЬКО ЧАЙ.
НЕ ДЕЛАЙТЕ ИЗ СНА КУЛЬТ!
МЫСЛЕЙ НЕТ - ОДНИ СЛЮНИ.
Кое-где виднелись и вовсе неприличные словечки, легкомысленно бежавшие по суровой простоте ленинских кепочек.
По толстокожим буквам помидорного цвета - "РЕШЕНИЯ ХХV СЪЕЗДА - В ЖИЗНЬ!" - бежала простенькая будничная мысль: "В СОЮЗЕ ВОДКА БЕСПЛАТНАЯ. ТРИ РУБЛЯ - НЕ ДЕНЬГИ!"
А на пейзаже среди цветов и бабочек, с частоколом дымящих труб на горизонте, олицетворяющих союз природы и советской промышленности, только что появилась новая надпись:
"Остался день до Приказа. Вырвем у духов "Зуб".
Шульгин, только что намусоливший эту фразу, бросил ручку.
- Не получается из войны балета, - он натянул на плечи горную ветровку с капюшоном. - Что это за война, скажите! Просто бег в мешках!
Сдавленно взвизгнули лямки вещмешка, стянутые в узел.
- Ну, что это? - развел руками Шульгин. - Мы навьючены до отказа, по тридцать-сорок килограмм валим на плечи, а противник в одной рубашке до пят навыпуск. Он же, зараза, с одной пачкой патрон порхает вокруг нас. А мы - броненосцы какие-то против этих козлов горных. А толку - ноль...
Офицеры надели брюки, стянутые резинками на коленях и щиколотках. Нырнули в зеленую чешую бронежилетов. Набросили плащ-накидки. Сверху радиостанции. И венец всему - потрепанные русские ушанки со свалявшимся серым мехом. Фигуры потеряли изящество, огрубели, будто сработанные топором.
- Вот так... Грациозен, как снежная баба, - Шульгин шагнул пару раз ватной походкой, неуклюже махнул рукой. - И вообще... Чувствую себя бабочкой, наколотой на булавку.
Ничто уже не задерживало офицеров в разоренной комнатке. Они в последний раз проверили снаряжение, уложили карты, достали по сигарете, размяли тонкие тугие тельца. Тоскливо повисла в воздухе газовая кисея дыма. Офицеры встали и вышли. Пухлый розовый палец с плаката ткнул их в спину:
"РАБОТАТЬ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЧЕРА!.."
Указующий палец был без мозолей.
2.
В аэропорт рейдовые роты выдвигались пешком. Файзабадский полк стоял на излучине горной реки Кокчи уютной полковой деревенькой. Дымились трубы полковой баньки и пекарни, блестели, словно серебряные, покатые крыши клубного ангара, столовой, складов, хлопали на ветру белые простыни возле госпиталя. Полковая деревенька дышала завидным покоем.
Приятно было возвращаться сюда после изнуряющих рейдов к бражным застольям в прокуренных, тесных, самодельных каморках, где вместо скатертей стелились газеты, вместо тарелок гремели жестью консервные банки, а традиционные полсотки самогона наливались в необъятные солдатские кружки и терялись в их глубине мутной слезой.
Аэропорт, где размещалась вертолетная эскадрилья, стоял на другой стороне реки, и до его территории с полкового берега можно было добросить камнем через кипящие речные буруны. Но вдоль дороги, проложенной от полкового КПП до первого шлагбаума охраны аэропорта, лежал афганский кишлак.
Глухие дувалы кишлака выглядели угрюмо, неприветливо. Афганцы из кишлака держались всегда настороженно и гостеприимством не отличались.
Они жили на опасной черте водораздела этой затянувшейся войны, в нейтральной ее полосе, рискуя оказаться втянутыми на ту или другую сторону. Поэтому отношения с местными у полковых старожилов не складывались. Афганцы других отдаленных кишлаков были гораздо дружелюбнее, приветливее, любопытнее. Местные афганцы смотрели на "шурави" угрюмо.
Поэтому наши солдаты опасались проходить вдоль кишлака пешком, в одиночку, терпеливо дожидаясь попутных машин. Это было одно из неписаных полковых правил, продиктованных чувством самосохранения.
Сейчас солдаты шагали вдоль глинобитных дувалов огромной полковой массой, заполнившей каждый метр дороги, и могла эта масса выплеснуть столько огня, что снесло бы огненным смерчем, сравняло с землей любой враждебный кишлак.
Страшна была эта масса своей военной мощью.
Каждый понимал это, и каждый, слившийся с этой страшной мощью, чувствовал исходящую от нее грозную силу.
Армия, числившаяся в армаде советских войск сороковой...
Ограниченный контингент советских войск в Афганистане.
К сожалению, ограниченный...
За шлагбаумом аэропорта тянулись деревянные модули файзабадских летчиков и длинная взлетная полоса, похожая на обычную пыльную грунтовую дорогу. В Файзабаде взлетную полосу не мостили металлической чешуей или бетонными плитами, как это обычно делалось во многих афганских аэропортах. Все здесь было проще, естественней...
Перед посадкой на вертолеты всех офицеров вызвали к "Первому". Такой неизменный позывной был на многих операциях у полкового командира, молодого коренастого подполковника с фамилией почти нарицательной - Сидорчук.
И сейчас стоял этот нарицательный Сидорчук перед своими озабоченными офицерами, по-мужицки расставив ноги, набычив шею, переполненный какой-то шальной молодецкой удалью.
- Ну, что, товарищи офицеры, - ухмыльнулся Сидорчук и выложил свою привычную формулировку, - пионеры, дипломаты на веревочках, - подполковник крутанул кулаком, - сегодня мы, наконец, сделаем то, что еще никому не удавалось.
Сидорчук нервно повел плечами, энергично прошел вдоль строя, дерзко глядя каждому в глаза.
- Начинаем штурм высоты, обозначенной "Зубом". Штурм самого укрепленного в нашей местности района с семью этажами обороны.
Командир полка сжал пальцы в кулак.
- Вы знаете, что взять боем этот укрепрайон безуспешно пытались все поколения сменного состава нашего отдельного полка. Три раза попытки обернулись трагически. Три раза наш полк понес тяжелые кровавые потери живыми, замечу всем, людями и всякой неодушевленной техникой...
Упрямая складка пересекла лоб подполковника.
- Сегодня наступил наш черед.
Сидорчук круто развернулся через плечо, оскалился нервной улыбкой:
- Первый наш ход противнику очень не понравится. Я, подполковник Сидорчук, принял командирское решение предварить нашу операцию неожиданной для духов высадкой вертолетного десанта, который сегодня же, через несколько часов, соединится с десантами всего нашего полка и батальонов соседней кундузской дивизии. Соседи уже в воздухе.
Сидорчук вздохнул.
- Так-то, товарищи офицеры. Противник привык к мысли, что мы не десантники, а пехота, приземленная к проходимым частям местности, которая с вертолетов с неба не сыплется, а всегда липнет животами к бронетехнике. Но сегодня, через пятнадцать минут, ровно в четыре тридцать, мы десантируемся без парашютов, без бронетехники, без артподготовки в самое неожиданное для духов место - глубоко в тыл вышеназванной высоты, обозначенной на карте отметкой "два семьсот". Рядом с указанной высотой на площадке, выбранной для десантирования, не имеется ни укреплений, ни близлежащих кишлаков, ни укрепившихся бандформирований. Разворачиваемся всем полком на чистой и обеззараженной от духов местности. Как на собственной ладони... В полной безопасности личному составу...
Командир полка подмигнул офицерам. Он гордился взвешенным оперативным планом, разработанным совместно со штабом кундузской дивизии.
Действительно, все прежние попытки штурмов вязли в первых же боях на далеких подступах к высоте. Несколько пройденных с боями километров до "Зуба" обескровливали рейдовые роты, лишали их сил и боезапасов. Теперь же операция начиналась стремительным "ферзевым" броском через все поле игры, и это было в духе подполковника Сидорчука, чувствующего себя не обставленным фигурами осторожным запуганным королем, а свободно фланирующим, наглым ферзем, которого следует опасаться.
- Ну, что, пионеры, герои афганской революции, - усмехнулся Сидорчук, - принимаемся за дело! Сегодня мы идем в гости к самому Басиру - главарю крупнейшей банды горного Бадахшана. И если мы его сделаем этого Басира, - подполковник крутанул мощным кулаком, - этого некоронованного короля ближайших окрестностей, останется только разная мелочь на закуску...
Сидорчук подошел к офицерам вплотную, хлопнул по плечу лейтенанта Орлова:
- Авангардная группа нашего десанта сформирована из лучших солдат передовой роты нашего полка. Эта группа обеспечит надежным прикрытием высадку всего полка. Командует группой лейтенант Алешин.
- Никак нет, - возразил лейтенант Орлов. - Командует группой лейтенант Шульгин.
- В чем дело? - недовольно спросил Сидорчук, брови у него угрожающе поползли вниз.
- У лейтенанта Алешина сложные семейные обстоятельства, - пояснил Орлов. - Вместо командира взвода с группой пойдет замполит роты.
- Какие еще семейные обстоятельства? - рассердился Сидорчук и рубанул наотмашь рукой, - у офицера на войне не может быть никаких семейных обстоятельств. Повторяю...
Он круто развернулся к строю.
- Чтобы все забыли на войне о семейных обстоятельствах. Что там еще случилось у Алешина?..
Орлов покачал головой.
- Разрешите доложить после операции. Я лично принял решение заменить лейтенанта Алешина замполитом роты. Свои доводы готов изложить в рапорте.
Лицо у Сидорчука прояснилось.
- Ну, если вы приняли решение, - сказал он, разжимая кулак, - я согласен. Командир имеет право принимать решения. И никто не может их отменить, запомните, никто... Я лично одобряю самостоятельные решения своих командиров. Одобряю...
Сидорчук коротко вздохнул, подошел к Шульгину, поправил на его плече свернувшуюся лямку вещевого мешка.
- Ну что же, давай, Шульгин, давай... Певец наш модульный! Шлепайся на их "огороды". Хватит тебе своей гитарой политотделу нервы трепать, - Сидорчук усмехнулся. - Действуй, Шульгин, на нервы душманам! Приказываю... При высадке десантной группы укрепиться на указанных позициях и в случае неожиданного приближения противника прикрыть огнем выброску основных сил полкового десанта. Хотя, - Сидорчук покачал головой, - в этот раз неожиданного приближения "духов" не намечается.
Сидорчук самоуверенно вздернул чисто выбритый подбородок и довольно ухмыльнулся:
- На этот раз практически все просчитано! Буквально все! До мелочей!
Модульным певцом командир назвал Шульгина не случайно. Шульгин в свободное время руководил полковым ансамблем и сочинял собственные песни, тут же разлетавшиеся в многочисленных записях по другим полкам. В полковом жилом модуле, в номерах штабных офицеров и женской половины полка кассеты с Шульгинскими песнями крутились чаще последних модных шлягеров.
Офицеры разошлись по своим ротам.
Выдвинулась шульгинская группа к первой паре вертолетов, которые уже вырулили на начало взлетной полосы. Эта первая пара "вертушек" должна была совершить будто бы обычный утренний облет прилегающей территории и, не привлекая внимания, незаметно сбросить в горах группу прикрытия. Через полчаса после закрепления группы прикрытия в ход запускалась вся грузная полковая машина вкупе с прилетающими соседями. Кундузскими батальонами командовал лично дивизионный генерал, с территории полка, из сидоровского штабного кабинета.
До момента взлета оставались считанные минуты, и Шульгин готов был уже садиться в первый вертолет, как из-за модулей вертолетной эскадрильи вдруг вынырнул медсанбатовский УАЗик. Зеленая машина неслась прямо по взлетной полосе навстречу вертолетам, поднимая густую меловую пыль. УАЗик осадил со скрежетом у первой пары вертолетов, резко хлопнула дверь, и из клуба пыли вынырнула стройная фигурка девушки - медицинской сестры. Она одернула помявшийся в УАЗе халат и подошла к Шульгину напрямую, минуя десятки удивленных взглядов.
- Товарищ лейтенант, - начала она деловито и напряженно, - начальник медслужбы выговаривает вам за то, что вы отказались взять в состав группы санитара из медсанбата. Вы хоть понимаете, что нельзя лишаться такого специалиста в случае оказания первой медицинской помощи?
Шульгин развел руками:
- Елена Сергеевна, поймите, вертолет не резиновый... Лишний человек - просто обуза, поверьте... В начале операции вообще нужны специалисты другого плана, - он кивнул на своих ребят, - мне огненная мощь нужна, стрелки и костоломы, - Шульгин пожал плечами, - а костоправы понадобятся немного после, а то и вовсе не понадобятся.
Шульгин потянул девушку за локоть в сторону от взлетной полосы, подальше от любопытных глаз и ушей.
- Елена, ты сошла с ума, - сказал он потеплевшим голосом. - Успокойся, все будет в порядке, поверь мне... Окопаемся, а всего через полчаса тысяча стволов окажется за спиной. Не переживай, пойми, это обычная операция, почти никакого риска, пустяки... Ну, что ты...
Девушка подняла голову, посмотрела Шульгину прямо в глаза, пытливо, встревоженно:
- Андрей, почему ты пошел вместо Алешина? Неужели нет других командиров взводов? Ну, почему ты? - стон застыл у нее на губах. - Ты забыл... Мы же договаривались, Андрей... Перед каждой операцией ты заходишь ко мне на одну минуту. Ты же мне обещал, - она взяла лейтенанта за руку,- всего на одну минуту... Как ты не понимаешь, бедовая моя голова! Для меня это очень важно!
Она взяла лейтенанта за вторую руку, и так они и стояли на глазах у всего полка, у всех солдат, скосивших любопытствующие глаза, вытянувших шеи, у штабной группы офицеров, окружающих своего лихого командира и поглядывающих на них с удивленными лицами.
Женщины в Афганистане были на особом положении. Эту необъявленную войну, серьезное мужское дело, немногочисленные женщины - медсестры, машинистки, связистки, официантки - согрели душевным теплом, внесли в нее что-то домашнее, уютное.
Первой Метелью был сам Шульгин. Он отнял руки от горячих ладоней девушки и сжал тангенту радиостанции:
- Первый, я, Метель-один...
- Время вышло, Метель-один. Начинай отсчет... Передай Елене Сергеевне, чтобы не волновалась. Передай, все просчитано. Скажи ей, что я, Сидорчук, за тебя лично отвечаю, как за сына. Так что, вперед, сынок...
Елена вдруг всхлипнула, не удержалась, припала на мгновение к груди лейтенанта. Ее волосы упали волной на выгоревшую материю лейтенантского бронежилета.
- Я ничего не могу с собой поделать, Андрей, - зашептала она жалобно, сметая пальцами с ресниц горькую влагу слез, - прости... Мне трудно с собой справиться. Что мне с собой поделать? Я буду ждать. Всех ждать... Дай вам Бог всем вернуться назад...
Шульгин наклонился, прикоснулся к нежному аромату волос, быстро развернулся и побежал к вертолетам. Солдаты замахали руками красивой печальной сестричке, оставленной их любимым лейтенантом.
Нехотя закружились с каким-то животным уханьем винты первого вертолета, у-у-у-у-ух, у-у-у-у-ух.
Затем это филинское уханье стало частым, свистящим...
И вертолет, рядом с которым стоял Андрей, начал медленно и неудержимо свой разбег.
Андрей сделал несколько шагов, держась за выставленный трап, не решаясь на последний рывок в эту дрожащую глубину десантного салона, и тут медицинская сестра решительно замахала рукой.
Начавший движение вертолет оторвался от лейтенанта, пошел вперед, содрогаясь мощью авиационных двигателей, а Шульгин развернулся в обратную сторону и побежал навстречу к медицинской сестре.
- Товарищ лейтенант, - выкрикнула она, - вы же забыли это... Вы не взяли санитарную сумку.
Она сорвала с плеч походную аптечку с нашитым крестом, невинный предлог для краткой встречи, который забытой вещью прятался за ее спиной во время их быстрого разговора.
Шульгин поймал брошенную сумку.
- Это нам совсем не пригодится! - крикнул он через плечо, и побежал ко второму вертолету, тоже набирающему скорость.
Несколько рук подхватили его за тяжелую амуницию, и втащили в салон разгоняющейся машины.
3.
И еще одно женское сердце дрогнуло в это тревожное утро.
Задрожали руки неуемной дрожью. Так что вылетел серым воробьем из рук конверт с треугольной печатью.
Пэ-пэ... Восемьдесят девять девятьсот тридцать три.
Пэ-пэ - это полевая почта.
Почему же, собственно, полевая почта?
Где это, в самом деле?
Почему нет названия города в обратном адресе? Или хотя бы имени деревушки под раскидистыми ивами? Кулибино... Воробьево... Вересаевка... В болотах, в тайге, в дремучем лесу... Все равно где... Только не это пэ-пэ... Безымянная полевая почта...
Где же он все-таки служит?
Дрожащие пальцы вновь подняли серенький конверт.
Почему этот крохотный листок так долго добирался какими-то окольными путями? Почему в строчках короткого письма - зима? А за окном уже тает снег.
Почему он так назойливо шутит? В каждой строчке, в каждом абзаце...
Почему так старательно твердит, что все у него хорошо?
Почему он ни на что не жалуется?
Как это странно... когда все хорошо...
И отправился конверт в карман домашнего халата, а ноги - в тапочки... Зашуршали тапки, зашлепали. Женщина вышла из квартиры, спустилась этажом ниже. Залился соловьем дверной звонок соседской квартиры за дерматиновой обивкой.
- Извините, Сергей Иванович, - женщина смущенно пожала плечами. - Неудобно вас беспокоить. Но податься мне некуда, понимаете?..
Женщина сдавленно всхлипнула.
- С сыном что-то неладное...
Сергей Иванович взволнованно развел руками:
- Да что вы, голубушка, Анна Ивановна? Что случилось? Успокойтесь...
Но только успокоиться Анне Ивановне не удалось. Она достала конверт и протянула его соседу.
- Вот, пишет... Все у него хорошо...
- Ну, во-от, - облегченно вздохнул Сергей Иванович. - Все хорошо. А вы волнуетесь...
- Поэтому и волнуюсь, - вздрогнули плечи Анны Ивановны, - потому что знаю. Он у меня такой... Если пишет, что все у него хорошо, значит очень трудно ему. И потом адрес воинской части какой-то странный.
Анна Ивановна ткнула пальцем в нижний угол конверта.
- Посмотрите сами. Вы же военный человек. В военкомате работаете. Что это за адрес?
Сергей Иванович посмотрел на ломаный детский подчерк на конверте и вздрогнул. Отвел от конверта глаза. Руки у него растерянно потянулись к пуговицам домашней рубашки.
- Обычный адрес, - расстроенно сказал он. - Сейчас у многих частей такие адреса. Для сохранения военной тайны.
Он взъерошил волосы.
- Ничего страшного. А сам-то он что про свою часть пишет?
Женщина опустила плечи.
- Пишет, что часть в каком-то степном районе. В Туркмении. Недалеко от какой-то границы. Закрытый район. Пишет, что ни души вокруг. Одни суслики. Маленькие, знаете, такие, шустрые, на кенгуру похожие. Он про этих сусликов целые истории рассказывает.
Женщина вздохнула:
- Нет там никаких сусликов.
- Ай-ай! - сердито воскликнул Сергей Иванович. - Зря, вы мамаша, сыну не верите. Если пишет суслики, значит, суслики. А не какие-нибудь тигры или гиены. Ай-ай...
Он поднялся с места и помахал конвертом.
- Напрасно вы волнуетесь, Анна Ивановна. У нас в армии самый крепкий порядок в таких частях. Дисциплина. Ответственность. Полевая почта! Это же понимать надо. Это вам не какое-нибудь паркетное заведение. Канцеля-ярия там, контора, скрепки-булавочки... Служба! Понимаете... Настоящим делом сын занят. Радоваться надо! Кем он у вас там служит?
Женщина развела руками:
- Пишет, что хлеборезом в хозяйственном взводе. Хлеб он там режет. Чепуха какая-то... Хлеб режет целыми днями... Ни за что не поверю...
- Ай-ай, Анна Ивановна, - опять вскричал Сергей Иванович. - Армия доверила вашему сыну самое дорогое - хлеб. Да вы знаете, что хлеб - всему голова. Вот генеральный секретарь партии сам лично писал... Понимать же надо... такая высокая ответственность... Гордитесь, мамаша, гордитесь...
Он вдруг схватился за сердце. Кровь бросилась в лицо.
- Золотое у вас дите, - взволновано сказал он и вытащил из кармана пластинку с валидолом. - Хлеб режет для всей части. А вы...
Анна Ивановна смутилась. Подала соседу стакан воды. Вздохнула. Действительно, режет хлеб... Что ж тут такого?
Провалилось письмо в карман халата. Зашлепали тапочки по паркету. Скрипнула дверь, обитая дерматином.
Делом сын занят, делом...
Только какое же это дело?
Хлеб резать...
И почему сосед без валидола с ней не разговаривает?.. Э-эх...
А сосед за закрытой дверью вдруг ударил по столу кулаком.
- Ниночка, - крикнул он жене. - У нас водка есть? Есть водка?.. Ну, не праздник сегодня... Не праздник... Наоборот.
Он махнул рукой:
- Ладно, не ворчи... Хоть валерьянки налей полстакана. Кому война, а кому...
И опять кулак опустился на дрогнувший стол.
4.
Шульгин, неповоротливый, неуклюжий, сидел, наклонясь вперед, не в силах опереться на вещевой мешок за спиной, который подобно неудобному горбу сталкивал его с узкой вертолетной скамьи десантного салона. Качались гудящие борта винтокрылой машины. Бортовые иллюминаторы то круто взлетали вверх, упираясь в пустое, бессмысленное небо, то падали вниз. Дрожали в полосах света бесчисленные пыльные крошки. Кружились по днищу вертолета клочки бумаги. Плясала около щеки черная мушка автомата. Трепетала перед глазами тонкая нить антенны.
Один из летчиков в светло-сером комбинезоне, выглаженном, элегантном, по сравнению с мешковатой формой пехоты, находился в десантном салоне. Улыбаясь, поглядывал в сторону напряженных солдат. Спокойно вертел в руках кубик Рубика. Выстраивал грани, почти не глядя. Изредка посматривал в иллюминатор. Похоже, он не воспринимал всерьез ни эту операцию, ни эту афганскую войну.
Шульгину давно уже казалось, что многие летчики относятся ко всему происходящему на афганской земле снисходительно, словно смотрят на все происходящее здесь из театрального партера. И хотя они видели смерть далеко не театральную, и тоже отправляли цинки с телами своих друзей, но и это не мешало им жить здесь обычной гражданской жизнью и даже делать в Афганистане совсем невоенный "бизнес".
И летели вместе с военными грузами, болтаясь в топливных баках, сотни бутылок "Столичной", "Русской", "Московской"... И в сравнении с той высокой ценой, которую монопольно поддерживали все летчики на своем внутреннем "водочном фронте", водка в Союзе казалась вовсе бесплатной. Отличалось отношение к этой войне у летчиков и у пехоты-матушки, хотя сам Шульгин отчетливо не понимал, чем же оно отличалось?
Он смотрел на чисто выбритого летчика, щеголяющего аккуратной прической с пробором, безупречной чистоты летным комбинезоном, новенькими гражданскими туфлями, и думал о том, что срок службы летчиков в Афганистане вдвое короче, чем у пехоты - всего один год, да и тот чередуется многочисленными отпусками для отдыха и реабилитации.
Шульгин со вздохом посмотрел на своих парней в замызганных, выгоревших бронежилетах. Кто-то из них, возможно, не переживет сегодняшнего дня.
Летчик по-прежнему спокойно вертел цветными гранями кубика. Из хаоса красок за несколько движений нанизывал друг на друга цветные полоски, и, выстроив полную гармонию цветов, вдруг смешивал все обратно в пестрый хаос.
И вдруг так же, в несколько мгновений, от гармонии к хаосу, смешалось все в десантном салоне.
Встревоженный летчик вдруг замер в неудобной, напряженной позе.
Серый комбинезон тучкой навис над мутным стеклом.
Летчик обернулся.
Его скучающий вид стерло, как губкой. По лицу, крупному, побагровевшему, пробежала злая усмешка. Летчик прокричал что-то беззвучно, коротко шевельнулись губы, растянулись, сложились, вытянулись трубочкой. Оглушительный рев винтов разорвал слова на скомканные слоги, выплюнул косточки звуков:
- Жар-р... точ-ч... р-рез-з...
Летчик рубанул ладонью по воздуху, ткнул кулаком в пыльное стекло. Грузные фигуры солдат зашевелились, потянулись к иллюминаторам. В круглых стеклянных экранчиках закачались русские шапки-ушанки.
Горы стремительно нарастали внизу.
Снежные панамы на седых скалах менялись рыжими пятнами распаханных пашен.
Белые клочки облаков цеплялись за крутые вершины.
И там внизу посреди угрюмых камней пульсировали еле заметные и вроде бы безобидные вспышки.
Слабые, жидкие огоньки, искорки, гаснущие в одно мгновение.
Андрей понял усмешку летчика.
Посадочная площадка, намеченная штабом к высадке дивизионного десанта, тщательно подобранная среди многих возможных вариантов, вдруг оказалось под плотным огнем. Пулеметным, кинжальным, смертоносным.
Будто их намеренно встречали в точно определенном месте, в точно назначенное время.
Эта мысль невольно мелькнула в сознании Шульгина.
Вертолет неожиданно заложило в глубокий вираж. Гулкая дробь вертолетных винтов провалилась в вязкую ватную яму. Левый борт взмыл почти вертикально. Солдаты посыпались от него, съезжая по стальному бугристому полу.
Шульгин с хрустом вдавился в правый борт, ударившись лицом в стекло иллюминатора. Что-то тяжелое, теплое навалилось на ноги. Резко хлестнула по щеке антенна. Глухой болью отозвались в паху негнущиеся пластины бронежилета.
Вертолет медленно вышел из виража. Тут же лег на другой борт, заново перетряхивая свое гудящее нутро.
Тело Шульгина съехало вниз. Ноги на мгновение стали легкими. Он едва успел ухватиться за скользкие дрожащие переборки.
В иллюминаторе над ним нависло молочное небо.
Рядом с Андреем оказался летчик. Лицо летчика, еще недавно насмешливое и невозмутимое, пылало жаром. Из рассеченной губы текла кровь. Шульгин почему-то сравнил окровавленную щеку летчика с лопнувшим помидором. Где он видел такие раздавленные помидоры?
Новый вираж вновь вдавил Андрея в переборки. Мелко дрожащий противный зуд обшивки передался телу. Летчик махал ему свободной рукой. Губы у него, узкие, посиневшие, растягивались и сжимались, как резиновые.
Шульгин придвинулся вплотную к искаженному лицу летчика, перекошенному злой маской, сумел перехватить жеваные обрывки слов:
- Нарва... и-ись на дэшэка-а. Не-е оторва-аться... Суши-и е-есла. Буд...м садь...ся. Нос...м в задн...цу-у...
Шульгин метнулся к иллюминаторам. По мутным стеклам будто мазнуло грязью. Слоистый дым прижимался к стеклам, липкий и неотвязчивый. Сквозь дым вдруг мелькнуло серое пятно первого вертолета.
Он летел, беспорядочно вращаясь и заваливаясь, то на один бок, то на другой. И если шульгинский вертолет все время нырял под пулеметные очереди, умно, грамотно меняя направление полета, то первая "вертушка" летела прямо навстречу пулям, словно слепая, и пули потрошили ее серебристое нутро, вырывая из обшивки крупные клочья.
Сердце у Шульгина болезненно сжалось. Словно огненные бичи невидимых пуль рвали его самого. Он понял, что вертолетному экипажу ведущего вертолета крепко досталось от первых очередей зенитного пулемета. Ведущий вертолет был неуправляем.
Он летел прямо на скалы, навстречу жалящим его огненным осам, увлекая в гибельную пропасть десять лучших солдат шульгинской группы.
Этих солдат-добровольцев лучшей рейдовой роты файзабадского полка Шульгин отбирал сам, и отвечал за них лично, как и за тех, которые сейчас прижались к переборкам за его спиной.
И сейчас лучшие парни неотвратимо погибали на его глазах.
Они неслись навстречу неумолимой смерти, и никто не мог уже подать им руки в эту смертельную минуту.
Шульгин вдруг вспомнил, как совсем недавно оторвался трап этого вертолета из его собственных рук, и сердце его заныло в тоске.
Борт летел, объятый черным дымом.
Скорее даже не летел, а стремительно падал.
Проваливался в ямы, клевал носом, судорожно вздрагивал...
И своей неизбежной гибелью все равно продолжал спасать своего ведомого.
Шульгин заметил, что их вертолет закрывается плотной дымной завесой, стелющейся за горящим вертолетом, от прицельного огня душманского ДэШэКа, время от времени выныривая из дыма для того, чтобы дать залп НУРСов, и залить горы свинцом носового пулемета.
Сбитый ведущий вертолет не давал душманам расправиться со вторым экипажем. Погибая, он распустил большой черный шлейф, заботливо накрывая им живых своих братьев. Сквозь сизые клочья дыма из шульгинского иллюминатора было видно, как стремительно налетает земля, комковатая, рыжая, исполосованная темными бороздами.
- Пашня, - пронеслось в голове у Андрея. - Это наш последний шанс - шлепнуться в мягкую грязь, а не на камни. На камнях всех побьет в кровавое месиво. Господи, только бы упасть на пашню...
Мысли Андрея разбежались беспорядочно, и ему, повисшему со всеми в проваливающейся пустоте неба, так захотелось почувствовать коленями, локтями ласковую, пахучую перину земли, что застывшее сердце будто остановилось.
Шульгин закусил бесчувственные губы.
Сошлись на переносице упрямые брови.
Сгустились сумерки.
Затаились солдаты в потемневшем салоне.
Первый вертолет налетел грудью на скалы со всего размаха. Огненный, огромный шар блеснул на мгновение, и выбросился над красным заревом зловещий, черный гриб, оставшийся дрожать и колыхаться гигантским смерчем-памятником над братской могилой русских парней.
Второй вертолет, неотрывно шедший в дымовом шлейфе, перед самым взрывом дал резкий крен в сторону и успел оторваться от страшной, несущей неминуемую смерть, взрывной волны. Эта волна только тряхнула борта, оторвав десант от переборок, сбив людей с ног.
И осталась беззащитной серебристая воздушная стрекоза в нескольких сотнях метров от беспощадного ДэШэКа.
И вновь поступил умно многоопытный летчик.
Вместо того чтобы набирать спасительную вроде бы высоту, уходить в недосягаемое голубое пространство, медленно поднимая вверх тяжелое нагруженное брюхо, летчик направил машину камнем к земле, заваливая ее то на один борт, то на другой. Тяжелые пули ДэШэКа расстреливали только иссеченный винтами воздух. Земля летела навстречу с ужасающей быстротой. Перед самой высадкой летчик, дежуривший в салоне, открыл рывком десантный люк, и большим пальцем решительно ткнул вниз.
