Хотя нет никакой бороды у ключа, он из железа весь!
Потом блестящий палец шпингалета направо, пи-иу...
И пожалуйста, цепочку генералу дверному на грудь, донс...
Смешно даже!
Говорят, кругом воры. Их как-то по телевизору показывали. Лица сумрачные, словно тучка на них набежала. Щеки небритые. Под глазами мешки. Носы обязательно расквашенные. Чулки у них часто на голове. Не знают они, куда чулки надевать, что ли? Еще перчатки у них на руках и зимой, и летом. И руки трясутся от жадности...
Поэтому мама мне говорит, когда я дома одна остаюсь, чтобы я никому не открывала. Никому! И чтобы на звонки отвечала, что папа спит, отдыхает после чемпионата по боксу. И что дома одна собака не спит никогда. Кавказская овчарка. А ее к телефону нельзя позвать. Сами понимаете! Она же только лает, а-ав... а-ав... р-р-р...
А у нас ни собаки, ни папы нет. Собаку еще не купили пока. А папа в командировке и пишет письма. И от него только фотокарточка на стене. Вот и скажите мне, зачем врать? Если никого дома нет. Но мама говорит, так надо. А я думаю, что врать нехорошо. Потому что когда врешь, краснеешь, а это всегда видно, даже если по телефону.
И еще мама говорит, чтобы я погромче музыку включала, или радио, или телевизор. Чтобы шум был в квартире, потому что когда шум, это хорошо. А я думаю, очень хорошо, когда по радио вопли до потолка, а по телевизору стрельба и взрывы, оглохнуть можно. Наоборот, все сбегутся узнать, что стряслось. Очень надо, людей пугать.
И когда мама уходит, я не очень-то шумлю. И к телефону мне бегать некогда. Я кукол мою. В ванной. Набираю воды целое море, которое ходит в ванной бушующими волнами, с пеной и брызгами, хорошо, что мамы рядом нет. И все, все у меня в этом море купаются. И Маша, которая кашей измазанная по самые плечи. И Нина-неряха такая, под диван упавшая нечаянно, там, где пыль, паутина, папины носки и поломанные кубики. И Алеша без штанишек, изрисованный фломастерами вдоль и поперек. Всем же ведь купаться надо. С мочалками и мылом и даже зубной пастой.
И я им зубы чищу, головы шампунью мою, плечи мочалкой тру. Всем нужна чистота. Даже куклам. И некогда мне к телефону бегать. Даже если он звонит, надрывается, когда у меня руки по локоть в пене, и в глаз попало мыло, щиплется, нету сил. Перезвонят, наверное.
И я так стиркой кукол увлекалась однажды, что ой-ой... И не заметила, как кран сорвало. То есть отвалилась от крана ручка и булькнула в седые волны бушующего моря. Нырнула и не вынырнула, как я не пыталась до дна рукой достать. Ой-ой!.. Что же мне, с головой нырять, что ли? И я вытаращила глаза на фонтан брызг из крана. И на волны в ванной. И щеки у меня провалились от ужаса. Потому что полезла вода с пеной вверх до самых краев. И я испугалась страшно. Мамочки мои! Что это делается на белом свете? Ведь утонем же все! И Маша, перемазанная кашей, и Нина в паутине, и Алеша без штанишек. И я сама плавать еще не умею.
И я открыла дверь в ванной и бросилась в прихожую на помощь звать. И тут вдруг дверь наша сама по себе, ще-елк французским замком, кре-екс скважиной для ключа с бородой и др-р-р... распахнулась со скрипом. Потому что я забыла шпингалетом, пи-иу... и на цепочку генеральскую, до-онс... Открылась дверь и оказался на пороге волшебным образом слесарь из ЖЭКа, которого сразу можно узнать по чемоданчику, штанам с карманами, волосам спутанным и щекам небритым.
Только этот слесарь почему-то страшно растерялся, когда меня увидел. И у него из рук большая связка ключей на пол свалилась, бр-ряк... Французских блестящих, русских с бородками и совсем незнакомых с загнутыми концами. И этот слесарь назад попятился и даже как будто хотел сбежать от меня. Но я не растерялась и тут же вцепилась в него и закричала на весь дом:
- Ой, дяденька, хорошенький, как же вы вовремя! Бежимте, бежимте! А то мы все утонем тут!..
И я его за руку скорее в ванную потащила. И слесарь хотя и напрягся весь, и красные пятна у него побежали по шее, но все же в ванную за мной пошел.
Увидел он страшное безобразие с краном, в затылке почесал, крякнул и сказал:
- Гоп-стоп...
И тут же ловко нырнул вниз, где сыростью пахнет и мышами немного. Там он какой-то кран покрутил, и тут же вода перестала фонтаном бить.
- Та-ак, - довольно сказал слесарь и тихонько пропел, - шаланды полные кефали в Одессу Костя приводил...
Какую еще шаланду? В какую Одессу? Когда тут воды полная ванная. И тут дяденька открыл свой чемоданчик, в котором было много всяких отверток с загнутыми концами, дверных ключей, клещей, щипцов, напильников. Пошли в ход его инструменты. И скоро и ручка крана, самовольно утопленная, крутилась, как миленькая, и вода больше не брызгала фонтаном, а шипела с уважением, тс-с-с...
И дяденька обернулся и сказал:
- Все тип-топ! Комар носа не подточит. Как в банке!
В какой еще банке? Когда мы в ванной моемся. Эмалированной.
А дяденька воду тряпкой подтер под умывальником и подмигнул мне:
- Чистота-порядок, начальник!..
Какой же я начальник? Когда я девочка! Но я ужасно обрадовалась, что чистота-порядок. Потому что мама бы мне устроила страшную головомойку за такую мойку кукол. И я дяденьке потрясла руку:
- Какой же вы хороший!.. Миленький мой!..
И даже в чувствах его по голове погладила и по грязной щеке, потому что он еще на коленях сидел... И дяденька вдруг поперхнулся, закашлялся и весь залился краской. И руки у него задрожали. И он сказал растроганным голосом:
- Ты это, брат, того...
И добавил растерянно:
- Спасибо, конечно...
И поднялся с колен, и зачем-то глаза потер.
И он хотел дверь в ванной открыть, но только у нас вместо ручки дырка была. В нее нужно было пальчик всовывать, чтобы дверь открыть. И он на эту дырку уставился и сказал:
- А это что за безобразие?
И я сказала:
- Это ручка у нас вывалилась. Нечаянно. А папы нет. Он в командировке. И некому ручку обратно поставить.
И дядя даже почему-то обрадовался.
- Это ничего, что папа в командировке, - сказал он. - Это ничего, что папы нет. Дверные ручки для меня чепуха. Сущая безделица... Потому что я главный специалист и по ручкам, и по замкам, и вообще... Все у меня в руках горит. Где у вас сломанная ручка?
И я ему тут же ручку нашла в шкафчике. А он присел перед дверью и снова запел:
- Гоп-стоп, мы подошли из-за угла...
Какой гоп-стоп? Из-за какого угла? Но это было, конечно, не главное, потому что замки в дяденькиных руках, действительно, разбирались и собирались, как часы. И он тут же свинтил замок, как надо, и влетела защелка в дверь мгновенно, и тут же дверь, тр-р-екс, закрылась, как положено.
И я только руками всплеснула:
- Ну, что бы я без вас делала? Какой же вы хороший!
И опять погладила его вихрастый чуб.
И дяденька опять вытянул лицо и глотнул воздуха, словно ему дышать было нечем. И пожал плечами.
- Я ж не только замки того... Чиню... Я, брат, что хочешь могу разобрать, собрать. Что еще у вас развалилось?
И я сказала, что на кухне иногда газом пахнет. Противно так, будто тухлым яйцом. Сказала, что мы звонили куда-то, звонили, но никто не пришел. Забыли, про нас, наверное. Мы же не бизнесмены и в исполкомах не работаем.
И дяденька головой кивнул и тут же сосредоточился.
- Та-ак, - сказал он, и полетели на нашей кухне в разные стороны решетка с плиты, закопченные конфорки и болты.
И перестало газом пахнуть. Потому что дяденька все гайки и болты подвернул, какие надо. И я опять всплеснула руками:
- Ну, чтобы я без вас делала?
И тут дяденька увидел вывалившуюся розетку на стене в коридоре и снова сказал:
- Та-ак!
И присел возле нее. А я сказала:
- Вы только поосторожнее. А то она током бьет. Стра-ашно!..
А он повернулся и сказал:
- Ничего, брат, мы ученые... Мы крученые, верченые...
И тут же взвизгнул, потому что его током ужалило.
И он засмеялся:
- Кусается, собака.
Но розетка все же встала, куда положено. И он вытер лоб и сказал:
- Тип-топ... Были ваши, стали наши... Как в банке...
В какой еще такой банке?
И я ему за труды чаю предложила. Потому что умею чай готовить. Его наливать надо из чайника. Через носик. Правда, правда! Сначала налить заварки. Потом воды, горячей чтобы. С холодной невкусно. Потом сахара. Сколько попросят...
И дяденька только спросил, когда мама придет, а когда узнал, что нескоро, то согласился. И мы с ним сидели и пили чай с вареньем. И я ему сама наливала крепкой-крепкой заварки, а он кипятку, потому что чайник слишком горячий был, только что с плиты. И варенье он ел с моей ложки. И я его сама кормила ложкой, чтобы варенье на стол не капало, и поила его чаем, как своего Алешу, с оторванной рукой. А дяденька жмурился, и щеки у него лоснились от сладкого варенья. И лицо у него было доброе и светлое, приятное...
А потом он сказал:
- Ну, все, брат, а то мне еще по другим квартирам надо, ты уж того...
А я сказала:
- Ну, что ж! Другим тоже помогать надо! Я понимаю...
И дяденька неопределенно хмыкнул и почесал подбородок.
А я всплеснула руками:
- А как же вам заплатить? У меня же денег нету. А мама еще нескоро придет. Может, все же подождете? Чаю еще попьем...
А дяденька сказал:
- Деньги - мусор, брат. Деньги - зло... Обойдемся без денег. Вот если только, - и тут он засопел и посмотрел на меня ласково, - ты меня опять по голове погладишь. Как давеча в ванной...
И я воскликнула:
- Конечно!
И тут же погладила его наклоненную ко мне голову. Дяденька вздохнул, засопел носом, нахохлился и сказал:
- Ну, все, брат... Даже уходить жалко. Не поминай лихом Ваську Шмона... Пора уж мне!
И хлопнула за дяденькой генеральская дверная грудь в цепочках. И напоследок послышался за дверью деревянный голос:
- Закрывайся, дочка... На шпингалет и на цепочку... А то ходят тут всякие!
А я ему весело ответила:
- Что вы, дядя Вася! Все люди хорошие. В каждом человеке есть что-нибудь доброе. Просто, не все это замечают...
И не дотянулась до цепочки. А за стулом бежать некогда. Потому что куклы еще недомытые. И чашки остались испачканные в заварке. И ложки в варенье...
А вечером мама удивленно ходила за мной по квартире. И ахала на розетки, ввернутые как надо, и на ручку в ванной починенную, и на газовую плиту, не пахнущую больше тухлыми яйцами. И даже в ЖЭК позвонила, спасибо сказать. Но только ей сказали, что нет у них такого слесаря Васьки Шмона, и не было никогда, и вообще не выписывали наряд на нашу квартиру.
И мама сильно побледнела, а я сказала:
- Ничего они там вообще не знают. А он еще такие песни хорошие пел, заслушаешься...
И я отставила ножку в сторону и с чувством пропела: