Честно-пречестно... Мне полных семь лет с хвостиком. А всем моим одноклассникам всего лишь по шесть с копейками. И буквы я знаю лучше всех от А до Я, честное слово. И меня очень удивило, что наш класс с буквой А оказался. Это когда арбуз полосатый с отрезанным ломтем, и семечки черные блестят в красной мякоти, и хвостик поросячий у арбуза, а над хвостиком две косые ножки с перекладинкой. Я эти косые ножки сто раз рисовал с мамой. Слева-направо и наоборот и перекладинку между ними, чи-икс...
И кто бы мог подумать, что это А к нам прилепится банным листом?
Хотя, если подумать, то А гораздо лучше, чем Бэ. Честно-пречестно. Потому что Бэ, это когда глупые барашки на поле с раскрытыми ртами орут голодные, надрываются, бе-е-е... Нет, чтобы под ноги посмотреть, на траву зеленую, ешь, не хочу...
А пузатое А сразу напоминает душистое лето, треск арбузных корок и сладкий сок, стекающий по локтям.
И я про это арбузное А целый вечер вспоминал 1 сентября. А сам школьный праздник мне плохо запомнился. Подумаешь, 1 сентября! Просто какой-то огромный птичий базар.
И на этом птичьем базаре все страшно шумели, ахали, охали, шептались, кричали и даже всхлипывали. Словно крикливые чайки подняли гвалт над своими гнездами. Или большая воронья стая уселась на старой липе. Или воробьи обсыпали серым горохом пшеничную гору.
И под этот страшный шум кто-то звенел звонком, гремел микрофоном, барабанил по барабану. А у нас, первоклашек, руки просто отваливались от огромных букетов цветов. Каждый первоклассник пришел с огромным букетом. И никому ничего не видно было из-за зеленых стеблей и лепестков душистых. И в носу страшно свербело от цветочных ароматов. И целлофан оберточный жутко скрипел, так что в ушах просто стреляло. И я еще подумал, отчего эти цветы, с которыми мы все приперлись в школу, так страшно потяжелели? Сначала были ничего, нормальные, а потом оттянули руки тяжелыми гирями. Хоть выбрось их!
И ничего я не запомнил в первый свой школьный день. Только противное шуршание целлофана, жуткий скрип микрофонов, и птичий гвалт над школьным стадионом.
Но на второй день сентября я проснулся с очень важной мыслью. Я старше всех. Так сама учительница сказала, когда открыла классный журнал. Подумать только, я самый старший среди этих лилипутов шестилетних! Я Гулливер! Посмотрите на меня все! Какой я большой!
На нашей улице все ребята еще в детский сад ходят. Зиночка за ручку с мамой, у-ути-пу-ути... Вовочка, на багажнике папиного велосипеда, привязанный ремнем крест-накрест, пу-уси-му-уси... Боречка, засунутый в легковую машину головой вперед, у-уси-лапу-уси...
И рюкзачка школьного ни у кого у них нет, и пеналов на двадцать сто семь предметов, и тетрадей в косую линейку.
И никто столько букв не знает. И вообще...
Ответственное это дело быть таким большим человеком. И утром я сам себе зубы почистил, так что даже уши пастой испачкались. Носки одел пятками вверх. В рукав рубашки сразу попал обеими руками. Только шнурки разрешил маме завязать. Потому что после меня их не развязать никому.
И когда мы в школу пошли, я сам рюкзак на плечи закинул, чуть маму с ног не сбил. И решительно отказался за ручку идти. Еще чего! И у меня даже щеки запылали от возмущения, когда меня мама схватила за руку. Что же это делается, я же не маленький! А когда мы до школы дошли, я твердо сказал:
- Я все помню. Наш класс на третьем этаже вторая дверь справа. Сразу за туалетом. Дверь синей краской покрашена. И ручка старенькая, гвоздями приколочена. Все помню...
- Молодец, - сказала мама растерянно.
А я сказал:
- Поэтому я сам пойду. Своими ногами. Тип-топ, на третий этаж, вторая дверь справа. Я же не маленький...
- Не маленький, - робко согласилась мама и почему-то взволнованно шмыгнула носом.
И я кожей почувствовал, как ей хочется меня проводить. Но я пальцем погрозил.
- Даже и не думай...
И решительно развернулся и побежал к школьным дверям.
От школьной раздевалки я сразу к лестнице направился. И начал этажи считать. С первого по третий. Но только ничего я не успел сосчитать. Потому что посреди первого и второго этажа меня чуть не сбила с ног какая-то странная собака. Старая-престарая, со складками на щеках и туманными глазами. Она прижала меня к стенке и качнула обрезанным ухом. И короткий обрубок хвоста у нее радостно вздрогнул. Но только она обозналась. Она меня приняла за какого-то другого мальчика, что было в общем-то неудивительно. Потому что очень многие мальчишки были похожи друг на дружку. Все были в новеньких джинсах и майках, с рюкзаками и шапками козырьком. И эта старая собака только горько вздохнула, у-у-уф... И отвернула от меня морду в складках. И кто-то закричал над ухом:
- Смотрите, настоящий боксер в школу пришел.
- За своим хозяином припёрся, наверное.
- Ищет своего друга.
И все стали тискать этого боксера, гладить за уши и трепать за холку. А я оказался прямо прижатый к собачьей морде. И кто-то закричал:
- Это, наверное, Лямкина собака. У него был боксер в прошлом году. Пошли к нему в седьмой Бэ...
И мы пошли всей компанией в седьмой Бэ. Вместе с этой собакой. Но только Лямкин к этой собаке не имел никакого отношения. И он сказал:
- Это, не моя собака. У меня девочка. А это боксер мужского рода. Это, наверное, Прошкина боксер. У него точно мальчик был, и морда такая же, вся в складках. Пошли к Прошкину в восьмой А.
И мы пошли в восьмой А всей компанией. Но у Прошкина был тигровый боксер в полосочку. А у нашего боксера шкура была ровного песочного цвета. И Прошкин сказал:
- Это, наверное, вообще ничья собака. У нее даже ошейника нет. И старая она какая-то. Может, ее выгнали. Голодная она, наверное. Пойдемте ее в буфет пирожками кормить.
И мы пошли в буфет кормить пирожками эту собаку. Но по дороге встретили какого-то взрослого дядю в спортивном костюме.
И этот дядя сказал:
- Вот где он шатается, обормот мордастый. Опять из дома сбежал. Не любит один оставаться. Ко мне, Рэкс...
И Рэкс бросился к этому дяденьке на грудь. И принялся лизаться, как маленький. И обрубок хвоста у него затрясся в радостной лихорадке. И на угрюмой собачьей морде расцвела улыбка от уха до уха. А дяденька оказался физруком. И он своего Рэкса повел в спортзал. А ребята вдруг развернулись и неожиданно рассыпались по сторонам, провалились все сквозь землю. Кто куда... Кто в седьмой Б. Кто в восьмой А. Один я остался посреди огромного коридора, залитого солнцем.
И я стал озираться и вспоминать, как мы сюда попали. И неуверенно пошел вдоль коридора. Но только все было вокруг жутко одинаковое. Все двери были совершенно одинаковые. И старые-престарые ручки у всех дверей были одинаково приколочены гвоздями. И покрашены были двери одинаковой синей краской. И лестниц вдруг оказалось несколько с разных сторон коридора. Совершенно одинаковых с расцарапанными перилами. Так что я совсем растерялся.
Дыхание у меня сбилось. В груди застучало громко-прегромко, тук-ту-ук... И туман поплыл перед глазами. И я понял, что не найти мне в жизни своего класса. А я еще так мало пожил на белом свете... Всего семь лет. Вот бы опять вернуться к тому самому месту, где меня Рэкс к стенке прижал.
Но только не было ни Рэкса, ни мальчишек, никого не было. И я уже, не стесняясь, всхлипнул и вытер нос рукавом.
- Ну, и не-ечего слезами калидоры мыть. Пойдем-ка со мной.
Тетенька взяла меня за руку, и я уже не сопротивлялся, ладно уж...
- Ты хоть знаешь, в каком классе учишься?
- Знаю, - буркнул я. - Как дважды два! У меня класс на букву А.
- Тут половина классов на букву А, - хмыкнула тетя. - А номер класса какой?
И я потер затылок. А действительно, какой? И у меня что-то лихорадочно щелкнуло в голове, словно счетчик включился, раз, два, три, четыре, стоп...
И я ляпнул:
- Знаю, знаю, какой номер. Номер четвертый А. На третьем этаже. Вторая дверь после туалета.
И тетя махнула пустым ведром.
- Надо же. В четвертом А и заблудился.
А я сказал:
- Так я же новенький. Я тут у вас второй день. А вчера ничего не запомнил. Как на птичьем базаре...
- Точно, как на базаре, - сказала тетя. - Все кричат, никто никого не слышит. Надо было тебе с мамой приходить.
- Так я же большой, - возразил я. - Я один пришел. Мамы с маленькими сидят.
Тетя хмыкнула и открыла какую-то дверь.
- Здесь четвертый А, - спросила она утвердительно и подтолкнула меня в спину. - Тут к вам новенький. Потерялся в нашей школе. Принимайте, как родного.
Я вошел в класс и от удивления открыл рот.
Как все изменилось со вчерашнего дня! Учительница наша вдруг оказалась с сединами. Поседела она как-то быстро за одну ночь? Со страху, что ли? Ребята все вдруг выросли и раздались в плечах. И у многих кулаки едва помещались на партах. И все они смотрели на меня сверху вниз. Хоть я стоял, а они сидели все. И оказалось, что я среди своих одноклассников самый маленький, хоть и старше всех. Мне же так сказали вчера.
- Странно, - сказала учительница. - Списки дают одни. Дети приходят другие. А документы твои где, мальчик?
И я тут же вспомнил, как мы с папой какие-то бумажки относили директору школы месяц назад. И я сказал:
- Документы у директора остались. На столе. С правой стороны. Там где папки из кожи и телефон с разбитой трубкой. Я сам ложил, честное слово...
- Не ложил, а клал, - вздохнула учительница и показала мне на первую парту. - Ладно, уж. Садись, рядом с Беловой. Потом разберемся...
Я сел рядом с Беловой и поежился. Потому что я этой Беловой был по плечо. И я вообще утонул в этом четвертом А классе. Вот так чудо! Словно я точно оказался Гулливером, но только попал не к лилипутам, а к великанам.
А учительница посмотрела на всех, покачала головой и сказала:
- Сегодня мы с вами вспомним о прошедшем лете. Достаньте, пожалуйста, ручки, тетради. Тема нашего сочинения, - и учительница вдруг достала мел и написала на доске крупными буквами. - Как я провел лето...
И я сразу это прочитал. По слогам. Кэ... а... кэ... - как... Я... Проще простого. Пэ... рэ... о... - про. Вэ... е... лэ... - вел. Провел, понятно. Лэ... е... тэ... о... - лето. Точка.
А учительница сказала:
- Только не надо друг у друга списывать. Это вам не контрольная. Изложите свои воспоминания о прошедшем лете. Где вы были, что делали, чем занимались все лето? Только без выдумок. Честно и без прикрас.
И учительница вздохнула и посмотрела в окно.
А я весь похолодел. Потому что все ребята вдруг достали тетради, ручки. И я тоже достал свою тетрадь в косую линейку. И все ребята вдруг почесали ручками в висках и укусили кончики. И я тоже почесал висок и укусил кончик. И тут все стали писать ровными круглыми буквами, а я просто остолбенел. Вот так школа? Вот так уроки? Вот так учеба! Просто садись и пиши? Ничего себе... А говорили, что мы только через год писать научимся.
И я посмотрел, как Белова пишет с аккуратным наклоном:
- Летом я купалась...
И я это прочитал по слогам, лэ... е... тэ... о... мэ... И вздохнул. Наверное, так и нужно. Я слышал, как учат плавать некоторых. Выбрасывают их из лодки в море, и плыви себе, как хочешь. Выплывешь, молодец, а утонешь, так никто и не вспомнит. И я укусил ручку и задумался. Писать, так писать. Только как бы мне покороче про свое лето написать? Потому что я много писать не люблю. Я же не писатель. Как бы мне написать честно и без прикрас в трех словах? И я тут же придумал. И быстро написал печатными буквами, крупно, на три строки. Потому что гладко с загогульками еще не умею писать, как моя соседка Белова. Где она только научилась? И я руку поднял и сказал:
- А я уже написал сочинение. Что мне еще делать?
И Белова посмотрела через мое плечо и вдруг схватилась за толстые бока и прыснула кипятком. Так что даже пена брызгами полетела от нее до самой стены. И сзади нас привстали, заглянули в мою тетрадь через затылок, и тоже вдруг взорвались громким хохотом. И учительница поспешила ко мне на помощь. И она буквально выхватила тетрадку из рук моих разбушевавшихся одноклассников.
И брови у нее вдруг встали домиком. А губы затряслись и поломались. И плечи заходили ходуном. И чего такого необыкновенного?
На чистом листе в линеечку я написал буквально все про свое беззаботное лето. Написал честно и без прикрас. Правду написал. И все лето у меня уложилось в одной фразе. Я написал:
ВСЕ
ЛЕТО
Я ГУЛЯЛ
Вот только печатные буквы у меня плясали немножко в разные стороны от непривычки так много писать. И некоторые буквы я написал справа налево, потому что не помню, с какой стороны их вообще читают. И, главное, я быстрее всех написал, грамотеев некоторых. А они смеются.
И я опустил голову, но учительница вдруг положила мне руку на лоб и сказала:
- Ты, наверное, первоклассник?
- Ага, - сказал я. - Первоклассник Петя Ершов из четвертого А.
И все грохнули за моей спиной, так что стекла зазвенели. А учительница сказала:
- А ну-ка, ребята, помогите Петеньке найти его первый класс.
И нежно погладила меня по голове.
- А за сочинение я поставлю тебе "отлично", Петя Ершов. Ты не растерялся и написал правду без прикрас.
И все ребята меня тоже погладили по голове. И дернули немножко за ухо. И щипнули за щечку небольно. И провожать меня пошли. Я шел с Беловой за руку. И больше я не стеснялся за ручку ходить. Вдруг опять какая-нибудь собака под ноги бросится.
И наш класс оказался совсем рядом, всего через пять дверей, на другом конце коридора. И ручка на двери была гвоздями приколочена. И двери были такими же синими, цвета морской волны. И туалет рядом был. Только ребята наши были меньше в два раза. И учительница у нас оказалась молоденькая, как тюльпан в феврале.
И эта учительница страшно обрадовалась, что я нашелся. Потому что это было ЧэПэ в нашем классе. Чрезвычайное происшествие. Это когда что-нибудь горит, обрушивается на голову, валится с ног и пропадает, как сквозь землю.
Но только наше ЧэПэ очень хорошо закончилось. И я честно рассказал всем ребятам про старую собаку-боксера, про хозяина в спортивном костюме, про опустевший коридор, и как меня тетя с ведром нашла, и как я сочинение писал со старшеклассниками из четвертого А. И я даже показал всем мою тетрадку. А учительница меня похвалила:
- Какой, молодец, Петя Ершов! Второй день в школе и уже целое сочинение написал! Просто Лев Толстой! Осталось тебе, Петя Ершов только цифры выучить. Хотя бы до четырех...