К нам бабушка из Сибири приехала. И мы тут же сели пельмени лепить. Всей семьей. Мама катала тесто деревянной скалкой. Сначала у нее на столе расползался огромный ком из теста. Из него можно было лепить обезьяньи морды или катать снеговиков. Потом она отщипывала кусочки поменьше и быстро крутила длинные колбаски в своих горячих ладонях. И головы этих колбасок были похожи на змеиные, только без языков, а хвосты были толстенькие и коротенькие, как у головастиков в бочке.
Затем мама резала эти колбаски на рубленые монетки и в каждую монетку вдавливала зачем-то свой пальчик. А потом монетки плющились на тонкие блинки деревянной скалкой, и мне казалось, что тесто пищит под гладкой толстой палкой.
И наконец оказывались эти маленькие блинки на середине стола, посыпанного мукой. Это были старинные пиратские дублоны, пиастры, дукаты, только белые совсем и стершиеся от времени. И все хватали свою долю этих мучных монет на свой край стола, и папа, и бабушка, и дедушка, и сестра Танюшка... И начинались самые главные превращения.
Папа погружал в эти мучные лепешки полложки ароматного фарша, пахнувшего черным перцем и луком, и защипывал края своими толстыми пальцами. И у него получались какие-то пузатые слонопотамы из теста. Дедушка не отставал от папы и тоже лепил слонопотамов, только у него еще фарш высовывался наружу и выглядывали из пельменей хвостики из лука. Бабушка качала головой:
- Вашими пельменями только медведей кормить. Один пельмень во весь рот...
- Большому пельменю рот радуется, - возражал дедушка и шлепал своих слонопотамов на поднос.
Три слонопотама - полподноса.
Бабушка, напротив, лепила пельмени такими миниатюрными и изящными, с ровной кромочкой и гладкими, будто отшлифованными бочками, что мы с Танюшкой разевали рты. Это была прямо какая-то мучная скульптура, а не пельмени.
Даже у мамы ползли брови вверх:
- Вы просто художник, Антонина Михайловна, - восхищалась мама.
- Подумаешь! - ворчал папа, - в животе все равно все слипнется, перемешается. Главное, чтобы мяса было много, а теста мало. Тогда и будет красота!..
- Ага! - добавлял дедушка, - перца и лука побольше, чтоб в ноздрях стреляло. А красота - дело десятое... Подумаешь...
Но бабушку их замечания не смущали, и она успевала вылепить десять крохотных пельменьчиков в белых юбочках, пока шлепались на поднос ленивые громоздкие папыдедушкины слонопотамы.
У меня получались пельмени средней внешности. То есть не слонопотамы с раздутыми боками, и не бабушкины белые уточки, а какие-то пучеглазые лягушки, проглотившие фарш с острым перцем. А у Танюшки получались белые мышата, круглые, припушенные мукой.
И мы дружно заставляли подносы слонопотамами, лягушками, мышками и белыми круглыми уточками, и вся эта зоология тут же отправлялась в морозильник, коченеть и покрываться инеем.
И когда остался последний поднос, папа сказал:
- Ну, вот, настало время счастливому пельменю родиться!
- Какому такому счастливому? - закричали мы с Танюшкой.
- А вот какому! - сказал папа.
Он достал откуда-то блестящую копеечку, закатал ее кусочком теста и этот копеечный фарш положил в серединку будущего пельменя.
- Ну, кому поручим счастливый пельмень лепить? - сказал папа.
- Мне! Мне! - закричали мы с Танюшкой.
Папа посмотрел на меня и сказал:
- У тебя, Николка, пельмени слишком приметные. И ты их слепил всего десять штук. Что это у тебя, получилось? Лягушатина какая-то, а не пельмени. Вот Танюшка старалась. Смотри, у нее язык до самого стола свесился. Ей и дадим счастливый пельмень лепить. А бабушка ей поможет.
И я на папу сильно обиделся. Подумаешь! У самого пельменей с десяток, да таких, что в рот не засунешь. Ну и ладно! Обойдусь. Пусть Танюшка счастливый пельмень делает. Вон она, какая счастливая от этого стала.
А Танюшка просто порхала над счастливым пельменем. Она аккуратно прищипала краешки тонкого теста, пригладила бочки пальчиками, и вот нарисовался счастливый пельмень всем на радость.
- Ну, вот, - сказал папа. - Положим этот пельмень посреди всех. А потом, когда сядем за стол, да когда разложим по тарелкам это дымящееся чудо, и начнем на ложки и на вилки дуть, да сметанкой эти пельмешки, да маслицем, да уксусом... Вот тогда ждите, кому копеечка на зуб попадет. Тому и будет счастье, как снег на голову...
Мы с Танюшкой переглянулись, а я сказал:
- Ясное дело, что мне пельмень попадется. Я самый счастливый. Я всегда на улице денежку нахожу. То полтинник. То десять копеек... Я счастливее всех...
А Танюшка надулась и сказала:
- Нет, я счастливая. Нет я счастливее всех! Это мой пельмень! Я его никому не дам. Мое счастье!
Но папа засмеялся:
- Вот дети, честное слово! Счастливый пельмень - это просто шутка! Понимать надо...
И все пошли с кухни в гостиную. Альбомы смотреть с фотографиями. Ахать над нашими пеленками и колыбельками. И ждать, когда пельмени в морозилке морозцем схватятся и вода в кастрюле закипит. А я пошел за своими конструкторами и авиамоделями, дедушке их показывать.
Одна Танюшка на кухне осталась. Она мне язык показала и кулаком погрозила. Маленькая она у нас... Обидчивая!
И мы долго шумели в гостиной. И бабушка руками всплескивала над фотографиями:
- Боже мой! Только посмотрите на них! Вот такусенькие были... На ладони умещались... Комарики махонькие... Голосочки тоненькие... Личики красненькие... Попки с пятачок... Боже мой... Как время летит!
А дед мои конструкторы осматривал и кряхтел:
- Вот дела! Гляди-ко... Все на месте! Молодец, внучок! Архитектор!
Только Танюшка на кухне чем-то сердито гремела, холодильником хлопала, звенела ложками. Злилась, наверное, что счастливый пельмень мне достанется. Так она и не появилась в гостиной. А когда мы опять на кухню завалились, то Танюшка сидела за столом вся в муке и глаза у нее были какие-то странные. Словно она натворила чего-то. Я то уж нашу Танюшку знаю. И я ей на ушко шепнул:
- Ты чего? Тарелку разбила? Или сахар просыпала?
Но Танюшка сердито покачала головой и отвернулась. Только я все равно почувствовал неладное. Шило в мешке не утаишь. Особенно от меня.
Но мама уже подняла крышку от большущей кастрюли, и повалил от нее пар.
И Танечка первая сорвалась с места. Она схватила поднос с ледяными пельменями и бросилась с ними к маме. Чуть меня с ног не сбила. Что-то тут не так! И я пошел сел за стол и стал повнимательнее за Танюшкой приглядывать. Отчего-то она мне какой-то не такой показалась.
Но Танюшка больше не суетилась. Она тоже уселась за стол напротив меня и сложила руки, и глазки свои хитрющие прикрыла длинными бархатными ресницами. Но только от меня ничего не скроешь. И я тоже глаза прикрыл и стал за Танюшкой следить сквозь ресницы.
А на столе уже появилась сметана деревенская, густая, с ложкой торчком, растопленное масло в блюдечке, уксус в хрустальной розеточке, горчица ядреная, от которой свербит в носу, хрен красный в свекольном соусе, дедушкина аджика с перцем и чесноком... Тут уж было не до Танюшки. У всех слюнки потекли.
А когда мама поставила на стол большую фарфоровую пельменницу, в которой горкой лежали горяченные пельмени, и пошел пар по всей кухне, то все загремели вилками, и папа сказал:
- Как я люблю эти русские пельмени! Чтобы вот так всей семье лепить, всей семьей слюнки глотать, и всей семьей на эту гору пельменную наваливаться! Просто замечательно!
И дедушка головой закивал. И бабушка бровями вздрогнула.
И мы все разулыбались на эти дымящиеся пельмени словно на чудо какое-то.
Мне мама пельменей положила полную тарелку. И Танюшке тоже. И Танюшка на меня посмотрела каким-то особенным взглядом. А я запустил вилку в первый попавшийся пельмень и сказал:
- Вот увидите, что я самый счастливый!
И сунул пельмень себе за щеку. Ох, и горячий был пельмень! Он завертелся за щеками жгучим угрем, брызнул соком и вдруг щелк... Выскочила из пельменя за язык счастливая монетка. И я закричал на всю кухню от счастья.
Я же говорил.
Я же знал...
И я выхватил монетку из рта и затряс ею над столом.
- Ага, - закричал я, - видели! Кто из нас тут самый счастливый! Вот оно, мое счастье! Вот оно, миленькое...
Но тут вдруг дедушка покраснел и сунул руку себе в рот. Он ее так быстро сунул, словно его пчела за язык ужалила. И он вытащил изо рта что-то блестящее. И мне сначала показалось, что это у него золотая коронка выскочила. Потому что сверкнуло в дедушкиных пальцах что-то блестящее. Но это не коронка была. Это была монетка счастливая. И дедушка на нее остолбенело уставился. А потом вдруг бабушка закричала и тоже в рот полезла. И тоже вытащила оттуда облизанную языком монетку. И вдруг папа, который глаза таращил на такое удивительное появление монеток изо рта, тоже поморщился и схватился за щеку. И что-то у него заскрипело на зубах. И он тоже изо рта монетку вытащил. Как факир. А у мамы, которая совсем рот открыла от изумления, на языке показалось блестящее пятнышко, и мы все пальцами показали ей прямо в рот.
- Та-ак! - сказала мама, и монетка оказалась у нее в ладошке.
- Та-ак! - сказал папа, и монетка заплясала у него в пальцах.
- Хм... - хмыкнул дедушка, осторожно поглядывая на свою тарелку.
И потом все уставились на меня. Будто это я им всем по монетке в рот положил. И меня это беззастенчивое рассматривание даже возмутило:
- Здрасте, - сказал я. - Чего это вы на меня так смотрите?!
- Лучше признаться сразу, - сказал папа ипросверлил меня насквозь до самого затылка своим колючим взглядом.
И я собрался уже руками махать и криком возмущаться, как вдруг Танюшка сказала тихим голосом:
- А правда хорошо, что все счастливые!
И тоже достала монетку изо рта. И тут все вспомнили, кто все время на кухне торчал, и ложками гремел, и холодильником хлопал.
- Так, - сказал папа растерянным голосом.
А бабушка вдруг откинулась на спинку стула и засмеялась молодым заливистым девчоночьим смехом.
И мы все засмеялись и так и покатились от хохота среди уксуса в розеточках, горчицы ядреной, хрена в свекольном соусе.
И папа носом в тарелку с пельменями угодил. А у дедушки слезы от смеха потекли. Одна Танечка повела плечиком и сказала серьезно:
- И ничего смешного тут нету! Все по справедливости! Каждому счастье! А не только одному Николке! Я всю копилку в пельмени закатала. Ешьте, сколько хотите!..