Таня Киселева дерется. Железными своими кулаками, от которых звенит голова, ды-ынс... будто по рельсе бьют молотком. Хорошо хоть у нее всего два кулака.
И ногами она дерется своими в поцарапанных сандалиях, от которых сразу синяки расцветают золотушной радугой. Хорошо хоть ног у Тани тоже немного. Всего две.
Но хуже всего нам от Таниных зубов, которых у нее полон рот. Зубами Таня Киселева так кусается, что на руке сразу остаются синие жгучие ямки...
И хоть Танечка Киселева всем нам по плечо, и платья носит девчоночьи, и ресницы у нее будто приклеенные, и вся она смуглая, как шоколадка, но только шоколадка эта, тьфу-у... какая горькая. Прямо челюсти сводит...
И Мишке эта шоколадная Таня расцарапала щеку, как тигрица. Сашке прокусила руку, как волчица. Феде порвала маечку дикой обезьяной. А у меня от Таниных сандаликов на ногах вздулись розовые ссадины.
И мы все долго терпели.
Мишка терпел и головой качал расцарапанной.
Сашка терпел и руками разводил искусанными.
Федя терпел и стягивал рваную маечку на груди.
И я терпел и разглядывал жуткие синяки на ногах.
Пока нас всех не наказали. За то, что мы к девочкам пристаем. Представляете! Искусанные, расцарапанные, в разорванных майках и все в синяках...
И мне мама сказала:
- Как тебе не стыдно, Николка! Драться с девчонками! Неужели тебе сердце не подсказывает, что нельзя драться с девочками! Это же не по-мужски! Вот придешь домой и спросишь у папы!
И обидно мне стало до слез. Я-то как раз не дрался. Я-то как раз до этой Танечки и пальцем не дотронулся. К сожалению... Я только Танечке не дал кубиков для ее башни. Потому что у меня у самого башня была чересчур короткой. И мне самому не хватало разных строительных материалов. А Танечка тут же ударила сандаликом по моей недостроенной башне, а потом и мне самому досталось.
И я даже не успел ничего сделать. Ни дать Танечке по шее пластмассовым кубиком. Ни ведерко зеленое опрокинуть ей на голову. Ни дернуть ее за розовый бант. Ничего не успел. Сразу меня в угол отправили до самого обеда.
А потом рядом оказался Мишка, который тоже Танечке не успел ничего сделать. Совершенно ничего: ни по лбу Тане лопаткой из песочницы, ни песку ей за шиворот.
И Сашка тоже прилип к штукатурке носом, который тоже ничего не успел сделать приятного для этой Танечки. Ни за волосы ее потягать, ни носом ткнуть в песок.
И Федя запыхтел в углу, тоже невиноватый ни в чем. Не успевший ей уши оторвать.
И так мы все и простояли в углу ни за что, ни про что, и очень здорово обиделись на эту Танечку.
Так что вечером я подошел к папе и сказал:
- Папа, срочно научи меня драться. Ты же военный. Ты умеешь. А то нас даже девочки бьют...
Но только папа почему-то отказался.
- Вот, что я скажу, Николка, - сказал папа. - Никогда не дерись с девочками. Ни при каких обстоятельствах. Заруби себе это на носу. И вообще... Драться научиться нетрудно. Нетрудно руками перед носом махать. Но только труднее всего удержаться от драки. И других удержать. Ты это потом поймешь...
И я здорово рассердился.
Легко, трудно... Подумаешь... Что же нам теперь всегда битыми ходить? Пока не поймем чего-то? И чего тут вообще понимать?
Тебе по шее, и ты по шее!..
Тебе в глаз, и ты в глаз!..
Тебе по лбу, и ты по лбу...
Это же проще простого. И я стал сам тренироваться. На подушках. Я их так месил кулаками, что только перья летели. И на гладильной доске я тоже тренировался. Стучал по ней ногой, пока утюг не свалился на пол. И на шторах тренировался. Тягал их за волосы, пока не лопнули со звоном кольца.
Только на Матроскине я не смог тренироваться. На большом, полосатом Матроскине, который растянулся у меня на диване во весь мой рост. Матроскина мне было жалко, чтоб кулаки об него отбивать. И осленка Иа тоже жалко, чтобы ногами по животику. И даже волка, набитого ватой, не захотелось мне лупить шваброй по серым бокам. Вот только Танечку не было жалко ни чуточки.
И я здорово натренировался за один вечер, так что стал чемпионом по лупцеванию вредных девчонок, хоть мне папа и отказался помочь.
И всю ночь мне снились гладильные доски, которые клацали челюстями железных подставок для утюгов, и мятые подушки, прыгали лягушками по всему дому, и густые волосы штор вставали дыбом.
Так что ворочался я всю ночь юлой под одеялом, и пятками дергал во сне, и кулаками махал и проснулся не только с ссадинами на ногах, но и с синевой под глазами.
И я еще сильнее разозлился на эту Танечку.
И друг мой Мишка тоже пришел в детский сад страшно сердитый. Он носками сандалий все камни распинал на улице, все банки отфутболил по канавам, все коробки отлупцевал наотмашь. А Сашка еще до детского сада вовсю гремел саблей по всем кустам, рубил их в пух и прах. Федя трубил в боевую трубу на всю улицу, собирал всех обиженных на смертный бой.
И когда наши воспитатели пошли за завтраком, Мишка звонко шлепнул ладошкой по парте:
- Даешь Киселевой по шее!
И Сашка рубанул саблей с плеча:
- Даешь ей по лбу...
И Федя пробубнил в нос:
- Даешь ей в глаз...
Только я не успел ничего сказать. Потому что меня позвали тарелки расставлять по столикам в столовой. И я только про себя сказал, что этой Киселевой не только по шее, не только по лбу, не только в глаз, ей еще надо колючего ежа за пазуху. И я тарелками так громко гремел на столах, что нянечка головой качала.
И когда я освободился и прибежал в раздевалку, то уже началось веселенькое дело. Киселеву как раз загнали в угол возле шкафиков с деревянными кружочками, между носатеньким Буратиной и ушастеньким Чебурашкой. И деваться Танечке было некуда, хоть в шкаф залезай. За портрет Буратино или за Чебурашку.
И надвигались на Киселеву страшные Мишкины сандалии. Свистела в воздухе острая Сашкина сабля. Целилась в Танечку воронка Фединой трубы. И глаза у Киселевой стали круглые и красные, как мандарины. Руки у нее задрожали, расцарапанные в драках. Нос, по которому мы собирались дать покрепче, опустился вниз.
И что-то во мне вдруг дрогнуло.
Что-то мягкое шевельнулось в груди котенком.
И хотя Мишка уже сжал кулаки покрепче. Сашка замахнулся пластмассовой саблей. Федя топнул решительно ногой. Меня вдруг что-то подтолкнуло в спину и вынесло футбольным мячом впереди всех.
И я вдруг оказался между Танечкой и ребятами.
Я уперся ватными ногами в пол.
Покосился на ушастого Чебурашку.
Обернулся на носатенького Буратино.
И сказал незнакомым, осипшим от волнения голосом.
- Не надо ее бить, ребята... Она же девочка...
И чего только я такое ляпнул? Что это на меня нашло? Сам не пойму!..
Только Мишка замотал отчаянно дурной головой, Сашка заскрежетал зубами, Феденька затопал ногами, как слон.
Но я сглупил еще больше.
- Лучше меня побейте, ребята. А Таню не надо...
И я голову в плечи втянул, уши прижал к макушке и глаза зажмурил покрепче. Потому что с закрытыми глазами не так страшно ждать, когда тебя побьют.
Но только никто не дал мне по шее. И в нос мне никто не заехал. И саблей не врезал по голове. Даже наоборот. У всех почему-то кулаки разжались, и сабля Сашкина покатилась со стуком под ноги.
И тут Танечка вдруг всхлипнула и заревела во весь голос. И слезы у нее брызнули фонтаном прямо мне на маечку. И щеки у нее пошли красными пятнами. И я не успел даже глаза свои разжмурить и успокоить Танечку, как вдруг Сашка протянул свою прокушенную насквозь руку и неожиданно погладил Таню по голове. И Мишка покачал своей расцарапанной когтями щекой и тоже положил Тане руку за плечо. И даже Федя провел пальцами по Таниному банту и испуганно отдернул руку, вдруг наша Танечка еще кусается.
Но только Танечка уже не кусалась. Она подняла на нас свои заплаканные глаза, вздохнула во всю грудь и взяла всех нас за руки. То есть меня взяла и Мишку. А Сашке с Федей рук не хватило. У нее же всего две руки. К сожалению.
И мы пошли на завтрак всей нашей дружной кампанией, я справа от Танечки, а Мишка слева. И Сашка с Федей толкали нас с Мишкой острыми кулаками в бок, шипели за спиной и наступали нам на пятки.
Но Танечка крепко держала наши ладошки в своих железных руках. И завтракать Танечка села вместе с нами. Справа от меня и слева от Мишки. Так что Сашка напротив пинался под столом ногами.
И что-то с нами случилось такое странное. Нам вдруг захотелось поделиться друг с другом картофельным пюре, положить свои печеночные котлетки в чужую тарелку и даже отдать друг дружке сладкий компот вместе с изюмом. И даже апельсин мы бы сейчас разделили поровну, долька за долькой, попадись он нам в руки. И от конфет мы бы дали откусить половинку, попадись они нам на зубок. И вообще мы уже были готовы друг у дружки с ложки есть, такие вдруг стали ручные. Но только стеснялись.
И Танечка смотрела на Мишку теплым взглядом. Грела Сашку сияющим взором. Федя тоже загорал под солнышком ее сверкающих глаз. Ну, а про меня и говорить нечего...
На меня Танечка смотрела особенно. Какими-то сладкими шоколадными глазами, от которых таяло сердце, и шевелился в груди пушистый котенок.