Смешные эти девчонки. Часами могут перед зеркалом стоять, волосы на палец крутить, веснушки разглядывать. Часами могут носом вертеть, уши бантиком, губы трубочкой. И глаза у них вращаются часовой стрелкой, и на лбу вопросительный знак выгнутых бровей.
И Маша моя такая же, когда родителей дома нет.
И волосы на палец крутит, и носом вертит, и губы у нее трубочкой.
И ко мне пристает часто:
- Темочка, скажи честно, я красивая?
Вот, смешная какая!
Разве настоящую красоту в зеркале ищут!
Там же только уши лопатой, волосы торчком и глаза, тик-та-ак...
Там же круглый блин лица.
Настоящая красота - это гол в девятку рваным мячом через живую стенку грязных футболок.
Настоящая красота - это серебристый голавль на выгнутом удилище, когда леска то-онк... поплавок к облакам, фи-ить... а на скользкого голавля все животами, ба-ац...
Красота - это жареный хлеб на углях.
Или босыми ногами по раскаленному песку.
Или живые раки в плавках.
А губы трубочкой, брови гармошкой, и уши бантиками в зеркальной раме - разве это красота? Смешной вопрос...
И развожу руками. Что за вопросы у этих девчонок, когда у них детсадовская каша еще на губах не обсохла? Вот я, взрослый человек, уже во второй класс перешел, а мне такая муть в голову ни разу не приходила.
Но Маша не отстает сразу и заходит с другого бока.
- Темочка, скажи честно! Правда же, я не уродина?
И мне опять смешно. Уродина! Уродина - это вообще-то остановка у кинотеатра "Родина". Это остывшая манная каша. Это леска с оборванным крючком. Это плавки с лопнувшей резинкой. Это пенка в молоке. Вот что такое уродина!
А кудрявую Машу со вздернутым носом и голубыми глазками еще можно терпеть.
Лишь бы не лезла со своей красотой.
Но Машу от зеркала не оторвешь.
И она растягивает себе щеки, прижимает нос, жмурит глазки, качает золотыми кудряшками, и вторая девчонка за серебряной паутинкой зеркала тоже краснеет растянутыми щеками, белеет прижатым носом, косит зажмуренными глазами, и сыплется вокруг круглого личика золото кудрей.
И мне эту девочку за серебряным ажуром жалко. За ее мучения в зазеркалье. Только Машу-мучительницу не жалко. Делать ей нечего!
И однажды я чинил сломанного рейнджера, у которого нога вывихнулась в жестоком бою, и я эту ногу вкручивал обратно, как вдруг Маша оторвалась от зеркала и повернула ко мне круглый блин лица:
- А вот так, Темочка, я красивая?..
И у меня рейнджер заорал от страха вместе со мной.
Потому что Машины глаза превратились в фары грузовой машины. Они пылали голубым огнем на всю комнату.
Машины щеки кровоточили свекольным соком румян.
Нос покрылся сугробом белой пудры.
А губы извивались червями темной помады:
- Ну, как, Темочка?
И я только покрутил ногой раненого рейнджера у виска.
- Во-о, как!
А Маша обернулась к зеркалу и задумчиво сказала маминым голосом:
- Правильно... Чего-то не хватает... Какой-то мелочи... Или помада мне не идет... Или пудра не та...
И опять обернулась ко мне:
- Скажи правду, чего мне не хватает, Темочка?..
А я заскрипел зубами и сказал папиным голосом:
- Мозгов тебе не хватает, Машенька...
И отвернулся к своему рейнджеру.
Но только не пришлось мне починить отважного солдата, пострадавшего в боях. Потому что Маша за спиной вдруг топнула ножкой и хлопнула в ладоши:
- Наконец-то! Я все поняла! Догадалась! Додумалась! Прическа у меня не та! Совсем неподходящая молодой женщине шести лет! Какой ужас!..
И я плечами пожал. Какая разница, что у человека на голове топорщится? Что на затылке чесать граблями из пяти пальцев! Какая разница, что с ушей смахивать вместе с пылью. Лишь бы эти волосы не мешали по мячу пинать с разбегу и гвозди заколачивать в пианино. Тоже мне!
Но только Маша совершенно расстроилась.
- Ну, разве это прическа? Это же кошмар! - Маша вцепилась в свои волосы. - Копна нечесанная! Пожар на голове! Ха-ха-ха...
И добавила маминым голосом:
- Полжизни за прическу!
И перед моими глазами вдруг щелкнули половинки ножниц, то-онк... Лязгнули щучьи челюсти. И блеснула холодная сталь молочным блеском.
- Темочка, постриги мне челку! Пожалуйста!
И я даже рейнджера выронил с колен. Еще чего! Я замахал руками и закричал:
- Совсем ума лишилась со своей красотой. Зачем тебе челку болванить? Какая разница, как волосы торчат? Голова нужна, чтобы думать. А не прическу носить!
Но только Маша надула губы, щеки у нее пошли пятнами, глаза налились слезами, и я понял, что чувствует папа, когда мама требует отвезти ее в парикмахерскую. И только вздохнул:
- Ладно, пойдем стричься...
Что поделаешь с этими женщинами? Что ты им скажешь? Как отделаешься от них? Если они поголовно задвинутые на прическах, помадах и пудрах.
И черное кольцо маминых ножниц сжало мне большой палец. А на глянцевый эфес второй половинки ножниц легли остальные пальцы, то-онкс...
Вообще-то стричь дело простое. Я не раз видел. Мне уже тысячу раз кромсали голову ножницами. Ничего в этом сложного нет. Просто щелкай пальцами. Главное, простынею шею обвязать, чтобы колючие ежики волос не попали за шиворот.
Между прочим, в наших парикмахерских на детей вообще не смотрят, когда их стригут. Там белые халаты качаются на вешалках плеч и друг с другом разговаривают о засолке огурцов, о салатах и ценах на молоко. И только шеи вывернуты в противоположную сторону от наших голов. И ничего... Вжи-ик, вжи-ик, и уноси готовенького...
Так что я не сильно был озабочен предстоящей стрижкой. И я усадил Машу на кухонную табуретку перед зеркалом. Завязал ей простыню на шее узлом. Взбил золотистые кудряшки ладонями. И щелкнул весело ножницами, то-онк...
- Как будем стричься?
Так всегда спрашивают. У желающих оболваниться, которые в кресле ногами качают. Спрашивают, спрашивают, но стригут почему-то всех одинаково. И я тоже спросил. А Маша весело ответила:
- Челочку покороче, над ушами немножко оставить, на затылке подровнять и после подушить обязательно...
И я засмеялся и Машу по горлышку погладил:
- Подушим обязательно. С удовольствием. Небольно...
И приступил к Машиной челочке. Раз просят короче, так короче...
То-онкс... Полетела на пол золотистая прядь. То-онкс... Взвился над простыней цыплячий пух. То-онкс... Разбежались солнечные зайчики вокруг Машиной головы.
И челочка стала гораздо короче. Выступил Машин лоб гладким колобком. Задергались Машины брови. А я отошел на шаг и щелкнул ножницами, то-онкс...
Замечательная получилась челочка, только немножко кривая. Над левым ухом пошла какая-то незаметная косинка, так что я недовольно головой покачал. Нехорошо...
И опять, то-онкс... Посыпались золотистые волоски. То-онкс... Легла желтая паутинка на белое полотно простыни. То-онкс... Звонко лязгнула щучья пасть ножниц.
И челочка стала еще короче. Она уже лежала на лбу воробьиным крылом. Она казалась кривым таким птичьим крылышком, побывавшим в кошачьих лапах.
И больше нечего было подравнивать. Вся Машина челочка куда-то исчезла. До самых корней. И она уже была ни косой, ни кривой, ни воробьиным крылышком. Никакой не было челочки. Только остался Машин лоб, покрытый соломой павших на поле брани волос.
И я развел руками. А ведь совсем чуть-чуть не хватило, чтобы подровнять.
И Маша на себя в зеркало посмотрела и тут же зажмурила глаза. И я подумал, что Маша сейчас завопит на весь дом, заорет сиреной, затопает ногами, но Маша сказала счастливым голосом:
- Здорово... Такой лоб стал большой! На полголовы! Классно...
А я затылок почесал. Не поймешь этих девчонок!
И принялся стричь над ушами.
Над ушами было гораздо больше волос. Не то, что на маленькой челочке. Целая уймища вилась непослушных кудряшек. Одна другой длиннее. И я Машины виски гораздо дольше ровнял. То один висок, то другой. То с правой стороны, то с левой.
То-онкс... Скрещивались сабли над головой. То-онкс... Свистели пули у виска. То-онкс... Падали копнами целые шеренги.
И скоро над висками тоже оказалось не густо. То есть, можно было еще продолжать. Но только ушей было жалко. Уши торчали бледными рыжиками на голом пеньке Машиной головы. Хоть косой их коси. И я замер в нерешительности.
Но только Маша опять оказалась в восторге.
- Вот это уши, - закричала она. - Какие хорошенькие.
И я плечами пожал. Не видала Маша своих ушей, что ли?
И принялся косить волосы над затылком.
Это было самое простое в стрижке. То-онкс... Врезались щучьи челюсти в золотистые струи. То-онкс... Ложились под ноги скошенные одуванчики. То-онкс... Проносилась секира по золоту аксельбантов.
И полегли все Машины кудри в неравном бою. Пали шеренга за шеренгой. Все подровнялось на поле брани. Остались только небольшие клочки по закоулочкам.
А Маша уже сидеть не могла от радости. Так она себе понравилась. Маша вертела шеей во все стороны. Надувала пузыри щек, которые лопались со смехом, хи-хи-хи... И глаза у нее разбегались, как пескари в луже.
И когда совсем ничего не осталось от Машиных кудрей, и я обреченно опустил руки, Маша сорвала с себя простынь, подбежала к зеркалу и чуть не поцеловалась сама с собой. Она потрогала рыжики торчащих ушей. Взъерошила уцелевшие чудом золотистые клочки. Погладила деревянную ложку выпуклого лба.
- Классно!..
Повертелась перед зеркалом. Скосила глаза на бритый затылок.
- То, что надо!..
Вытянула шею гадким утенком. Выпучила глаза жабкой.
- Теперь я красавица!
И я только щелкнул ножницами в воздухе, то-онкс... Кто их поймет, этих девочек? И тут вдруг стрельнуло в ушах дробью дверного звонка, дзы-ынь... И загрохотало по дверной спине, дры-ынс... И глухо отозвались дверные пружины, га-ау... И Машенька воскликнула:
- Это наша мамочка с работы пришла. Чур, я сама открою! Обрадую мамочку...
И я не успел ничего сделать. Даже почесать в затылке ножницами. Даже спрятаться куда-нибудь. Заползти под белую простынь. Как вдруг заскрипели дверные петли, и на весь наш дом немедленно взвыл мамин голос, а-а-а...
Так наша мама обрадовалась.
И она, не раздеваясь, быстро побежала за мной, за мастером женских причесок. Она даже не разулась. Даже шляпку не сорвала с головы. Даже не положила рыбу в пакете на кухонный стол. И я очень пожалел, что у нас сегодня был рыбный день. Потому что досталось мне рыбьим хвостом по голым рукам. И штаны на заднем месте все оказались в рыбьей чешуе. И даже в волосах осталась липкая чешуя.
И все у нас перемешалось в доме. Простынь в Машиных кудрях. Рыбья чешуя в моих волосах. И сама Маша, застрявшая в ящике из-под обуви, куда она хотела спрятаться от мамы.
И мама долго успокоиться не могла.
Она успокоилась только на следующий день. Когда вывела зареванную Машу из парикмахерской. Стала Маша похожей на стриженного ежика с розовыми бантами на ушах. Страшно испортили ребенку прическу. Будто, не глядя, прошлись по ней газонокосилкой. Оболванили по полной программе.
И Маша сказала мне вечером, когда погасили свет в спальне:
- Все-таки, Темочка, ты меня гораздо лучше постриг. Я была такой красавицей, смотреть страшно. А эти взрослые опять все испортили. Вот стану большая и буду стричься только у тебя!