Мой брат Сашка под Новый Год пришел домой с девушкой. Представляете, какой ужас! Какой кошмар!..
Так испортить Новый Год!
Так опростоволоситься!
Сашка открыл входную дверь нараспашку, половичок туфлей поправил, зашмыгал носом, задергал ухом и сказал растерянно:
- Мама, папа... знакомьтесь... Это Люся!
И лицо у Сашки стало цвета вареных шампиньонов.
От страха он спиной к стене прислонился.
Дышать совсем перестал.
И коленки у него заметно дрогнули.
И папа с мамой не хуже Сашки перепугались. Пальцы у мамы затряслись, глаза мама прикрыла немного дрожащими ресницами, а у папы глаза наоборот забегали, запрыгали мячиками по всей нашей квартире.
Один я не испугался. Все равно Новый Год пропал!
Кто же под Новый год с девчонками связывается?
От них же все неприятности!
Это же всем известно!
Вы только не подумайте, что я девчонок боюсь. Чего их бояться! Плююсь я дальше девчонок, которые совсем плеваться не умеют. Кулаки у меня во-о-о... Голова крепче и лоб шире.
И передо мной все девчонки от страха дрожат. Потому что у меня еще и голос громче. И я могу быстрее всех до мамы докричаться, а-а-а... Если что...
И я один выступил перед этой Люсенькой. Протянул ладошку лодочкой, здра-асьте... И посмотрел на нее снизу вверх. Э-эх!.. Бедный Сашка! И чего только он в ней нашел?
Во-первых, Люся была нерешительная и робкая. Она едва порог перешагнула и замерла. И даже не смогла глаз от пола оторвать.
Во-вторых, она была худенькая и слабенькая. Прозрачная какая-то. С такой по магазинам не находишься. С такой много новогодних игрушек не принесешь! И бананов в ее руках много не поместится. И шоколаду в такие руки не наложишь, как дров.
И на плечи к этой Люсе не сядешь, как к Сашке. Потому что у нее талия соломинкой, а голова на спелый одуванчик похожа, пушистая и белоснежная, дунешь, фу-у-у... и облетит вся.
И я Люсе руку сильно-пресильно сжал, так что она даже покраснела и ресницами захлопала. Ну-у... не-ет... С этой Люсей на медведя идти нельзя в новогоднюю ночь!
И я плечами пожал и уступил место папе с мамой. Но только они почему-то остались довольны. И им почему-то понравилось, что Люся стесняется, и что у нее ручки такие нежные и голосок слабенький. И я даже услышал, как папа маме еле слышно сказал:
- Слава Богу, тихая попалась... Не фигуристка какая-нибудь... Нормальная, вроде девочка...
А мама головой кивнула:
- Очень хорошая. Спокойная. Совсем ее не слышно. Тихая девочка...
А я даже возмутился. Чего хорошего, что тихая? Скажите пожалуйста?!
Как она, скажите, волков разгонять будет? В дремучем лесу! Чтобы волки не тянулись влажными носами к моим варежкам.
Как она свистеть будет во все легкие? Ночью, в темном переулке. Чтобы страшные бандиты с монтировками разбежались от меня во все стороны и новогодние подарки не отобрали.
Как она Федьке со второго подъезда скажет, чтобы он отошел на пушечный выстрел? Потому что у Федьки кулаки еще больше, чем у меня. И он выше меня на два пальца, а нос задирает на все пять.
А если мы в лифте с этой Люсей застрянем перед самым Новым Годом? Когда свет пропадет куда-нибудь. И будем мы сидеть в полной темноте, куда пальцем не ткни, стены одни. Как она тогда людей будет звать? Ау-у-у!.. С ней же так всю новогоднюю ночь просидишь, в черном ящике, подвешенном на тросах, с безголосой такой...
И я только рукой махнул. Пропащее дело с этими тихими...
И еще услышал, как мама папе шепнула:
- Ты только не выступай, Сергей Иванович. Помолчи! Пусть она к нам привыкнет. Пусть успокоится. Не устраивай ей никаких экзаменов.
И я задумался немного. Про экзамены я от Сашки слышал. Это какое-то ужасное дело. Режут там всех подряд. Валят, валят всех... в одну большую кучу. А еще могут срубить как елочку на Новый год. И никто перед экзаменами спать не может от страха. А с экзаменов все приходят зелеными. И наш Сашка после экзаменов целый день отсыпается. И мне тогда приказывают на цыпочках ходить.
И я с мамой согласился. Не надо нам здесь экзаменов. Ни рубить не надо никого, ни резать, ни валить в одну кучу. И так в квартире места мало. Вот только проверить эту Люсеньку надо. Нужный она нам человек или бесполезный совсем? И я почесал голову и придумал кое-что.
Кто-то сказал, что если человек не любит животных, значит, он никого не любит вообще. Это очень верно сказано. Про тех, кто собак не покупает бедным детям и кошек не разрешает держать. И я покачался на носках, дернул Люсю за палец и сказал:
- Люся, а вы любите кошек?
Люся порозовела немного и оживилась
- Очень люблю. У нас дома две кошки. Беленькая, пушистая Маркиза. Трехцветная кошка Кузина. Они спят на книжных полках. А по утрам царапаются в двери.
А я покачнулся снова и сказал.
- А как же шерсть? Которая лезет во все стороны и на диванах остается клочьями. А кто с кошками гуляет на улице? А кто за ними убирается? Если они до чашки с песком не добежали? А-а-а?..
И я внимательно посмотрел на Люсю. И увидел, как у нее морщинки собрались на лбу. Носик сморщился. Порозовели щеки. И Люся вздохнула и не стала врать.
- Гуляет мама... Убирается тоже мама, если не добежали... И шерсть за ними чистит с диванов... А я... я их просто люблю...
И Люся вздохнула и виновато посмотрела на Сашку. А Сашка посмотрел на меня свирепым взглядом. Но только я же для Сашки же старался. И поэтому я только плечами пожал. Качнулся с носка на пятку и снова спросил.
- А готовить вы, Люся, уважаете?
Это я потому спросил, что у Сашки аппетит страшный. И кто враг Сашкиному аппетиту, тот и всем нам враг.
И Люся порозовела еще больше. И морщинок у нее еще больше собралось на лбу. И щеки немного провалились. И она ответила тихо:
- Я готовить уважаю. Честное слово!
Но только я снова качнулся на носках и конкретно спросил:
- А что вы, собственно, уважаете готовить, Люсенька?
Люся бросила растерянный взгляд в сторону кухни. Посмотрела на дымящийся паром чайник. На малиновые связки ялтинского лука. На рукавички, которыми можно сковородки хватать. И развела руками.
- Ну-у... чайник могу поставить на огонь. Яичницу поджарить. На сковородке... Из двух яиц... Пельмени сварить за пять минут. Как на пачке написано... Еще яблоки умею резать... Дольками...
И руки у Люси опустились. А Сашка чуть не прожег меня горящими глазами насквозь.
Но я не испугался. Потому что у меня еще не кончились вопросы. И я побыстрее спросил, пока меня не выгнали совсем:
- А искусственное дыхание вы делать умеете, Люся? Если я, например, в зимней проруби тонуть начну. Потому что я плаваю только топориком...
И Люся вообще не ответила. Она только покачала головой. Не-а-а... А я и так знал, что она не умеет.
И я еще хотел спросить, умеет ли она носки штопать, как наша бабушка, на лампочке перегоревшей? Может ли она новогоднюю елку поставить в праздничном углу за пять минут? И сколько шариков у нее лопается из десяти в тире?
Но только мама решительно вытащила меня в прихожую, сердито втолкнула меня в сапожки, засунула в курточку и выставила за дверь погулять перед праздничным ужином. И я пошел себе на улицу. И только хлопнул варежкой по коленке.
Э-эх, Сашка, Сашка! Такой Новый Год испортил... Прошляпил, парень! Кого привел?..
И на улице у меня сразу неприятности начались.
Во-первых, на улице гулял Федька. Тот самый, у которого кулаки больше моих. И он сразу варежки снял, чтобы показать, какие у него грубые немузыкальные пальцы. И они у него без варежек были толще, чем у меня обутые в варежки на два слоя шерсти.
И мы с Федькой сразу стали толкаться. Сначала он. Потом я. Я шесть раз в сугроб упал. А Федька всего два. И на нас все девчонки смотрели. Маша с третьего этажа. Таня из углового подъезда. И Настя, у которой попугайчики с радужными хохолками в клеточке на подоконнике.
И я уже хотел Федьку огреть какой-нибудь водосточной трубой, или наладить ему каким-нибудь поленом по хребту, как вдруг случилось ужасное происшествие...
Хлопнула дверь третьего подъезда. Распахнулась настежь. Зазвенели стекла, дзы-ынь... Жалобно взвыли дверные пружины, ва-ау... И вывалилась из подъезда огромная красная пасть с высунутым языком.
Это у наших соседей кавказская овчарка сорвалась с поводка. Она у них какая-то странная... Глаза у нее бессмысленные, черные, злые. Обрезанных ушей не видно на лохматой башке. И без команды "фас" она кого хочешь может на зуб попробовать.
Однажды она порвала дяде Мише-сантехнику синий халат.
Этот халат на дяде Мише треснул две половинки, тр-р-е-екс.... Потом прокусила толстый кожаный рукав куртки-пилот у моего брата Сашки, шв-а-акс.... И Сашка две недели ходил перебинтованный. А на куртке пришлось заплатки клеить из кожи.
И еще она прокусила велосипедную шину у проезжающего велосипеда. Словно сардельку на зуб попробовала. Камера лопнула, пы-ыфс... А велосипедиста ветром сдуло куда-то.
И все в нашем дворе эту собаку боятся. Даже когда она сидит, привязанная к дереву. И никто ничегошеньки не может сказать этой безмозглой собаке. Ни на каком языке. И хозяину тоже нельзя ничего сказать. Ни на каком языке. Они оба не понимают по-человечески. И хозяин тоже рычит страшнее собаки, когда на них люди ругаются.
Поэтому все просто разбегаются сразу, когда они вдвоем на улицу выходят. И еще быстрее бегут, если эта собака выходит одна. Без поводка и намордника.
И девчонки наши завизжали на весь двор и со страшной скоростью запрыгнули в первый подъезд через пять ступенек. И захлопнули за собой дверь.
Федька тоже заорал во все легкие и оказался высоко-превысоко на гладкой водосточной трубе, которая без сучка, без задоринки.
И даже Настины попугайчики спрятались вместе с радужными хохолками, хотя у них клетка за двойным стеклом.
И пусто стало на нашей улице.
Один я остался лежать на снегу. Потому что не успел подняться после шестого толчка.
Я только шевельнулся разок и громко икнул от страха.
И увидел, как собачья пасть распахнулась в мою сторону.
Как полетел снег из-под огромных размашистых лап.
Повалил пар от вываленного на мороз собачьего языка.
Холодным блеском сверкнули выпученные глаза.
И у меня просто язык отнялся от ужаса.
Так что я даже пропищать не мог, по-комариному.
И спина у меня похолодела вся.
И глаза зажмурились сами по себе.
Но только страшный кавказец не успел меня слопать за три жевка. Не успел откусить мне ноги вместе с сапожками. И даже на язык меня не успел попробовать.
Потому что хлестнуло вдруг в воздухе звенящим голосом:
- На место! Фу-у-у...
И чья-то гулкая голосистая сила отбросила распахнутую пасть в сторону.
- Назад! Кому сказала!.. Фу-у-у...
И кавказец присел на кривые мохнатые лапы и замотал головой.
- Пошел во-он...
Победно прозвенела труба. Словно медный всадник ударил копьем о зеленый гранит. И брызнули искры под копытами бронзового коня. И страшные змеи прижали к земле свои ядовитые головы.
И лохматый кавказец трусливо вжал голову в плечи.
Спрятал свой хвост между лапами.
Метнулся обратно к дверям третьего подъезда.
И я закричал во все горло, ур-р-а-а-а...
И обернулся на своего спасителя.
Но только за моей спиной не было никакого медного всадника. И бронзового коня в медной уздечке не было. И копыта не выбивали из зеленого гранита огненные искры. И бронзовое копье не сотрясало воздух.
Стояла на снегу наша тихая Люсенька.
В домашних тапочках на босу ногу.
В тоненьком платьице на худеньких плечах.
С голыми локотками в цыпках гусиной кожи.
Пушистый одуванчик, дунешь, фу-у-у... и обсыпется.
И эта тихая Люсенька прижимала ладошки к бледным одуванчиковым щечкам. И еле слышно шептала:
- Боже мой, как я испугалась... Просто до смерти...
И качала золотистым венцом волос.
- Боже мой, как я струсила! Выглянула в окно и чуть не умерла...
А потом она подбежала ко мне и прижала мою голову к своему худенькому, прозрачному телу.
- Боже мой, как мне страшно...
И тут все наши выкатились колобками из подъезда.
Босоногий Сашка без тапочек в полосатых носках с дыркой на пятке.
Мама в красном кухонном фартуке.
Папа с пальто в руках.
И веселый переполох окружил нас со всех сторон.
Мама звонко поцеловала Люсю в бледную щечку.
Сашка чуть не грохнулся перед Люсей на коленки.
А папа набросил на Люсю пальто, а мне нахлобучил шапку на уши.
- Ну, что, Николка, съел! Всё теперь понял, профессор!
И воскликнул на весь наш двор:
- Вот вам и тихая Люся! Вот это наш человек!
И припечатал снежный лист тротуара дымящимися словами:
