- Камни, камни в хлебы...
Это я умолял о чуде,
Помнится я тогда искусителем слыл,
Так, как потом Иудой.
Если б я мог,
Я бы сам,
Я бы сам.
Да не по Сеньке шапка.
Ты же был он,
Я узнал по глазам,
Значит в отца,
А жалко...
Но я терпелив, 
Я умею ждать,
Всего лишь вторая вечность.
В первой было дерево
И двое, тебе под стать,
Два гомункулуса,
Плоть человечья.
Телами - Венера и Аполлон,
Взглядами - гении, как младенцы.
И райская жизнь - полуявь, полусон
Под сенью божественного соседства.
Рай. 
Не холод и не жара,
Кущи средь сладких вод.
И двое, не ведающие зла и добра
В бессилии сотворить плод.

Так повелось изначально
Этим двоим регулярно подрезали крылья.
Чтоб далеко не могли,
Чтоб высоко - бессильны.
Да еще на ногу силок,
Чтоб только вот здесь, у забора.
Поиграй девчоночка,
Побалуйся паренек
Под надежным прикрытием отеческого взора.

Но я заметил - в почве семя
Жило в себе, сокрыто тайной.
И мне открылось - будет время,
Движеньем памяти случайным.
Свое бессилие разрушит
Росток, прорвавший круг предела.
И мне открылось - это души,
Но лишь закованные в тело.
И я решился.
Благ идущий
Препоны рая пребороть,
Я задумал освободить души.
Но лишь глубже загнал их в плоть.

Это небо рвануло местью
По отвергнутому смиренью.
Как был сладок тот плод известный.
Как был тяжек тот миг прозренья.

И вот оно веданье зла и добра
Непосредственно из первых рук.
Сможешь - живи, 
А не сможешь, 
Тогда
Вот дерево,
Вот сук.
Вот оно веданье,
Все сполна
На собственной душе и шкуре.
И возможность падения в направлении дна,
Каином к пуле-дуре.
И возможность взлета
Терезой, матерью.
Боли чужой нет.
И всегда дорожка несамобранной скатертью
На какой-то там тот свет.

К смерти. 
Я знаю,
В ней смотрится лучше,
Плоть, которая губит души,
Материя, чьи законы всесильны,
А думалось, это душе крылья,
Чтобы взлететь,
И чтобы стихи.
Но речи пусты, думы тихи.
И благо - что путь недолог.
И голод, всяческий голод.

Был бы я слеп - не видел,
Был бы я глух - не слышал.
Но по отвергнутым душам -
Помни.
Смотри.
Слушай.

Грех мой,
Не ведал, не ведал 
Какая откроется быль.
Слушай, в ответ небу,
Хотя бы камни в хлебы.

Да знаю,
Красиво.
Не хлебом единым.
Так я же тоже о том.
Пойдем-ка в забытые Богом долины,
В край с человечьим жильем,
Смотреть как умирают дети.
Сможешь глаза в глаза...
Что ж, 
Этот пожалуй воскреснет.
Но по должности ль чудеса?
Вон видишь гора,
Голгофа.
Такой открывается вид
На место, где в голос жестокость,
А небо всегда молчит.
Слушай,
А сам-то ты сможешь,
Сделать хотя бы шаг,
Чтобы слезой не встревожить
Лик свой на образах.
И есть ли иные начала,
Что не от мира сего,
Хотя бы на самую малость.
И чтобы добро, добро ...

И не так, чтоб с садистской жалостью
Человечек, 
Вот тебе животинка,
Покушай.
Но сначала убей.
Животинка,
Вот тебе травка,
Сладкая, живая.
...
...
...
Время, 
Вот тебе это все,
Жри.

И даже сам, который ...
Не брезгует...
 
Помню.
Исак Абрамыч,
Мужчина почтенных лет.
Знаешь,
Почему он не ел баранины
И почему с детских лет сед.

Уж лучше бы мне забыть.
Это все по-иезуитски вычурное.
Знаешь,
Если не камни в хлебы,
То не убий вычеркни.
А может быть все назад.
Но где ж она, та дорога.
Назад это будет ад
Мир сиро блаженно убогих.
Так где же тот свет в оконце,
Вывести и помочь.
День только там, где солнце,
Все остальное - ночь.
И есть ли на свете что-то
Утренней краше зари.
Вот мир, позабытый Богом,
Я заклинаю, 
Бери.
Я знаю,
Ты сможешь, 
Решайся.
И как в бездну с высот.
Жизнь есть любовь и счастье,
И будет не крест, а полет.

- Брат, 
Ты горд.
А гордому признаться в любви
Как признаться в своей беспомощности.
Возлюби его, возлюби
И уверуй в его промысел.
Возлюби.
И простые слова
Обретут вдруг великую силу,
Ты увидишь, душа-то жива.
Этот мир не забыт, не покинут.
Куролесит и Ангел и Бес,
Тот растерзан, а тот зацелован.
Жизнь болезненный в сути процесс
Восхожденья материи в Слово.
И проснувшийся по утру,
Каждый слышит в Божественной песне
Предпоследнее - я умру,
И последнее - я воскресну.