Жил-был на свете один маленький и тощий воробейчик. Был он самым маленьким и слабым во всей стайке. Как ни увидит он вкусную крошку или кучку зернышек, подлетит, и тут же - чик-чирик - налетят другие воробьи, и - чик-чирик - сами все склюют.
Так и жил воробейчик впроголодь, можно сказать, не жил, а существовал. От недоедания стал он еще тощее, еще слабее, даже чирикать он стал тоненько, как будто он не воробей, а воробьенок. Все воробьи в стайке только и делали, что потешались над ним, дразнили пискуном.
Так бы и помер воробейчик от голода и от холода, но ему кто-то начирикал, мол, еды в центре города побольше. Да не просто больше, там и вкуснее, даже какой-то "поп-корм" попробовать иногда удается.
Воробейчик покинул стайку без сожалений. Да и о чем ему было жалеть? Об алчных соседях, не готовых и крошкой с ним поделиться? О голодной и пустой жизни изгоя?
Но в "волшебном и изобильном" центре оказалось еще хуже. Нет, еда и правда валялась везде, но за нее шла нешуточная борьба. Снуя в опасной близости от людских ног, по асфальту, выбирая куски побольше и повкуснее топтались жирные голуби и наглые галки, не упускавшие случая пихнуть или клюнуть воробейчика. Но хуже всего оказались сородичи. Откормленные до шарообразности, безобразно сытые, они с наглым и громким чириканьем выхватывали крошки чуть ли не из его клюва.
Может, будь он понаглее или покрепче, то и прижился бы в центре. Но увы, это было не так. Если в родной стайке он мог рассчитывать хоть на что-то, то здесь, в бессердечном центре, он был не только изгоем, но и чужаком. Его гнали отовсюду, где он ни пробовал прижиться.
Однажды, когда он, отчаявшись раздобыть вкусных и сытных крошек, решив поклевать хоть ягод, сел на покрытый инеем, но сохранивший неведомым образом гроздья ягод, ствол рябины, на воробейчика, злобно чирикая, налетели два снегиря.
Снегири эти, впрочем, как и остальные снегири, были залетными, чужаками даже большими, чем воробейчик. Но беда была в том, что и саму рябину, и ее плоды, снегири уже начали считать своей собственностью. Они, чирикая еще злее, погнали пустившегося наутек воробейчика, и успокоились только тогда, когда загнали его на самую окраину.
Сложив усталые маленькие крылышки, воробейчик не сел, а буквально шлепнулся на землю возле какого-то здоровенного склада. Его крошечное сердчишко колотилось так, словно пыталось разорваться на части. Все тело болело. Болели усталые крылышки, болели замерзшие лапки, непонятно от чего болел даже клюв. Но сильнее всего болела душа воробейчика.
"Никому я не нужен, нигде я не пригодился, отовсюду меня гонят!" - плакал в душе воробейчик. Все на свете, вся его никчемная жизнь надоели воробейчику. Он даже не попытался посторониться, когда огромная фура, едущая на склад, проехала на расстоянии вполкрылышка от него, и только на миг прищурился, когда над его головой, только чудом не задев, пролетела распахнутая створка железных складских ворот. Ему было все равно.
Воробейчик сидел нахохлившись и готовился умереть: еды здесь не было, а сил взлететь не хватало. Впрочем, холод убьет его быстрее и безболезненнее голода. Воробейчик закрыл глаза, но внезапно из открывшихся ворот склада потянуло теплом.
Собравшись с силами, воробейчик на заплетающихся лапках забежал в спасительно тепло, не разбирая дроги. Напрягая те жалкие крохи сил, что у него были, он забился в укромное местечко и упал, мгновенно уснув.
Разбудили его резь в пустом животе и веселое птичье чириканье. Выйдя из укрытия, он, щуря отвыкшие от света глаза, не веря смотрел по сторонам: весь склад был забит мешками с зерном, гречкой, кукурузой. Прямо рядом с ним из то ли лопнувшего, то ли прогрызенного мешка струйкой сыпался сушеный горох.
Ох, как кинулся, как ринулся к еде воробейчик! Никогда в жизни он еще не был так быстр! Но только он клюнул пару горошин, давай смотреть по сторонам: не летят ли другие все отобрать. Ан нет. Настолько изобильны здешние места, что на него и глазом не ведут. Да и зачем есть твердый, крупный горох? Ведь из соседнего мешка, через расклеванный уголок, овсяные хлопья, мягкие и нежные, потоком валятся.
Устроил тогда воробейчик настоящий пир, все перепробовал, все виды зерна поклевал. Через несколько дней он отъелся, а через месяц стал таким же шариком, как и прочие воробьи на складе. Одна беда: голос к воробейчику так и не вернулся. Хотел он себе воробьиху найти, ан нет: никому пискун не нужен.
Вот это удар был по воробейчику... Он-то думал, что достаточно поесть, и все будет хорошо, а жизнь оказалась куда сложней... От горя он полетел под самую крышу, думал, может, отсюда его услышат. Но все равно из его горлышка вырывался только тонкий писк. Совсем опечалился воробейчик. Забился в самый угол, в торчащую оттуда обрезанную металлическую трубу, и уселся нахохлившись.
--
Пииии.... - тоненько пропищал он от горя.
--
ЧИРИИИК! - вдруг загрохотало вокруг него.
--
Пии-пии? - пропищал в удивлении воробейчик.
--
ЧИРИИК-ЧИРИИК! - прогрохотало снова.
--
Пи? Пи! - радостно запищал все понявший воробейчик.
--
ЧИРИК? ЧИРИК! - столь же радостно отозвалось эхо.
И с этого момента жизнь у воробейчика началась настоящая, полная. Сидел он под самым потолком, на краю трубы, и чирикал громче всех. Он нашел не только воробьиху, но и всеобщий почет и уважение. Даже звать его стали не воробейчиком, а по-новому, уважительно, воробьищем! А всего-то и надо было, придумать, как чирикать громче остальных. Правильно говорят, что без силы только ум выручит.