Они были настоящими dramatis personae1 (1драматическими лицами
(лат.) ) и как таковые принимали черты
личности. У них имелись свои желания, надежды и страхи, своя аффективная
жизнь, любовь и ненависть, свои триумфы и поражения. Более того, поскольку
они немало значили для существования общины, то все их проявления и нужды
благодаря воображению, эффектно оживлявшему прошедшее, обеспечивали
им роль полноценных участников жизни человеческого сообщества.
== Допустим это разные категории в состоянии психики -желания, надежды, страхи, аффективные вспышки... Они у конкретного человека собирались годами. Многие не доживали до момента, когда в них обнаруживались эти свойства...
Любовь, ненависть, радость и огорчение возможно были уже вторым слоем в психике. И тоже не у всех равных по возрасту были в наличности или в одинаковой мере.
В наши дни разве вся эта гамма есть у всех из 1000 взятых в толпе на улице? Может в толпе фактически 950 человек из 1000 и в 21 веке в этом смысле "психологически пустые"? ==
Несмотря
на то что на них охотились и в итоге они даже позволяли себя поймать, теперь
они становились друзьями и союзниками человека.
== Это о животных на которых охотились. Мог ли человек приписывать психике животного то, чего не было у самого или что он не мог бы описать словами? И если почти все люди имели чувство "мне больно", то теоретически могли бы и животным это чувство приписать и по этой причине ограничить себя только растительной пищей... ==
Они в довольно прямом
смысле служили сохранению и процветанию того человеческого коллектива,
к которому относились. Так сложились не только многочисленные
сказания и легенды, любовно живописующие черты и проявления
животных, но и те искусные обряды и культы, в которых животные
предстают как прародители, герои, священные символы племени и божества.
Надеюсь, вам не покажется, что я слишком сильно уклонился от своей
темы-происхождения философии. Дело в том, что, как я полагаю, истори-
ческие начала философии нельзя постичь, не останавливаясь на подобных
соображениях, причем лучше еще дольше и более детально, чем это делаем
мы. Нам надлежит признать, что примитивное сознание примитивного че-
ловека, предоставленного самому себе, есть скорее сфера желаний, нежели
интеллектуального анализа, исследования или размышления.
Следовать пре-
имущественно своим страхам и упованиям, любви и ненависти человек пе-
рестает только с того момента, когда он подчиняется дисциплине, чуждой
человеческой натуре, искусственной на взгляд человека природного.
Наши
книги, наши научные и философские труды, естественно, написаны людь-
ми, которые в высочайшей степени служат разумному порядку и культуре.
Их мысли являются привычно обоснованными. Они научены сверять свои
предположения с фактами и связывать идеи по законам логики, а не эмоции
и драмы. И уж если их одолевают мечтания и грезы-что, возможно, слу-
чается чаще, чем принято думать,-то они это прекрасно осознают.
Они метят подобные отступления особой метой и не смешивают их результаты с
данными объективного опыта. Мы склонны судить о других по себе, и по-
этому люди, которые сочиняют философские книги, отличаясь привычкой к
резонному, логическому и беспристрастному мышлению, приписали подоб-
ную рациональность человеку среднему и простому. Потому как-то упуска-
ется из виду, что и рациональность, и иррациональность нетипичны и слу-
чайны для природы человека, живущего вне дисциплины; что человеком
управляет скорее память, а не мысль и что память при этом выступает не как
воспроизведение реальных фактов, а как ассоциирование, представление,
волнующее фантазирование.
Критерием для измерения ценности возника-
ющих в уме представлений является не подобие фактам, а эмоциональная
удовлетворительность. Насколько эти представления стимулируют и обо-
стряют чувства, а также вписываются ли они в эффектную историю? Со-
26
звучны ли они господствующим ожиданиям и отражают ли традиционные
надежды и страхи сообщества? Если мы склонны относиться к слову "гре-
зы" с некоторой долей терпимости, то не преувеличим, сказав, что человек,
кроме тех особых периодов, когда он действительно трудится и сражается,
живет скорее в мире грез, чем в мире фактов, - в мире грез, построенном на
желаниях, успех или крушение которых и определяет его содержание.
Поэтому расценивать первые верования и традиции человечества как
попытки научного объяснения мира, но попытки ложные и бессмысленные
- значит впадать в грех великого заблуждения. Материал, из которого в
конечном итоге рождается философия, не имеет ничего общего с наукой и
объяснением.
Это фигуральное, метафорическое выражение страхов и на-
дежд, состоящее в фантазиях и предположениях и не имеющее никакого
отношения к интеллектуально противоположному миру объективных
фактов. Это скорее мир поэзии и драмы, чем сфера науки, и он так же не
имеет ничего общего с научными критериями истины и лжи, разумности
или абсурдности фактов, как независимое от них поэтическое творчество.
Однако данный исходный материал должен пройти по крайней мере
две стадии, чтобы стать поистине философским.
Первая стадия-это ста-
дия закрепления преданий, легенд и свойственной им впечатляющей силы.
Поначалу эмоциональная фиксация опыта, как правило, случайна и прехо-
дяща. События, возбуждающие чувства индивида, используются для пере-
сказа или пантомимы и вновь переживаются в них. Но некоторые виды опыта
имеют такую частоту и повторяемость, что касаются уже всей группы в
целом. Этот опыт оказывается социально генерализованным.
Отдельное при-
ключение одного-единственного индивида разрастается до масштабов пред-
ставительной и типической характеристики эмоциональной жизни племе-
ни. От некоторых происшествий зависит благополучное либо бедственное
положение целой группы, поэтому им придается особое значение и величие.
Закладываются некоторые основы традиции; предание становится об-
щественным достоянием и наследием; пантомима переходит в официаль-
ный обряд. Сформированная таким образом традиция отныне является сво-
его рода нормой, которой отвечают фантазии и представления личности.
Воображению ставятся непреложные рамки.
Общинный способ постиже-
ния жизни эволюционирует в способ, к которому индивиды приходят по-
средством обучения. Личные воспоминания как непроизвольно, так и в силу
определенной социальной потребности превращаются в групповую память
или традицию, а индивидуальные фантазии объединяются в систему веро-
ваний, характерных для данного сообщества. Поэтические образы закреп-
ляются и систематизируются. Предание становится социальной нормой.
узаконивается как культ. Вольные когда-то представления цементируются
в доктрины.
Политические завоевания и объединения усиливают и подтверждают
методический и непреложный характер этих доктрин.
== Тут опущен очень долгий период между психологией первобытной общины и временем когда появилось нечто похожее на "политические завоевания и объединения". Эти в племенах каменного века уже не имели ничего общего с принятыми в Древнем Египте или Древней Греции. ==
По мере роста сфер
влияния у власти появляются определенные мотивы к систематизации и све-
27
дению прежде спонтанных и подвижных верований воедино. Помимо есте-
ственного согласования и ассимиляции убеждений ввиду общения их носи-
телей и потребности взаимопонимания консолидирующую роль зачастую
играет и политическая необходимость, побуждающая лидера централизо-
вать традиции и взгляды, с тем чтобы расширить и укрепить свой престиж и
авторитет.
Иудея, Греция, Рим и, я полагаю, все остальные государства с
долгой историей являют собой такие примеры продолжительного приспо-
собления древних локальных ритуалов и доктрин к интересам больших со-
циальных образований и более глобального политического могущества.
Прошу вас согласиться с предположением, что именно таким образом воз-
никли величайшие космогонии и космологии человечества, равно как и ве-
личайшие этические традиции. Не обязательно исследовать, а тем более де-
монстрировать на примерах, до какой степени это положение верно. Для
нашей цели достаточно и того обстоятельства, что социальные факторы при-
вели к закреплению и обустройству доктрин и культов, из-за чего в свою
очередь воображение приобрело некие общие черты, а поведение-общие
правила, и что подобная консолидация является необходимым преддверием
формирования любого рода философии в нашем понимании этого слова.
Однако, будучи необходимым преддверием философии, подобная орга-
низация и соответствующее обобщение идей и принципов веры все же не
единственный и достаточный ее генератор. На данной стадии пока еще не
существует никаких стимулов для создания логической системы и интел-
лектуального доказательства.
Можно предположить, что их должна вызвать к жизни потребность
в согласовании нравственных стандартов и идеалов,
зашифрованных в традиции, с постепенно набирающим рост "прозаичным"
положительным знанием. Ведь человек не может оставаться исключитель-
но фантазирующим и воображающим созданием. Проблемы его длительно-
го бытия неизбежно привлекают некоторое внимание к реальным событиям мира.
В то же время удивительно, как мало требует от человека окружаю-
щая среда за творчество идей: нет ни одного абсурднейшего понятия, не
разделяемого хоть несколькими людьми; правда, среда все же вносит некий
минимум корректив, не давая вымереть человеческому роду.
То, что какие-
то вещи являются пищей, что их следует добывать в известных местах, что
вода течет, огонь горит, острое колет и режет, тяжелое без опоры падает, что
существует определенная закономерность в смене дня и ночи и переходе
горячего в холодное, жидкого в твердое,-подобные прозаические факты
навязывают себя даже самому ленивому вниманию.
Некоторые из них столь
очевидны и столь важны, что не сочетаются ни с каким фантастическим
контекстом. Огюст Конт сказал где-то, что ему не доводилось слышать о
пещерных людях, которые поклонялись бы богу веса*; но при этом они мог-
ли обожествлять любые другие природные качества либо силы.