т -130
Д.Дьюи Реконструкция в философии.
Проблемы человека -130
Как доказывает пример древнегреческой и средневековой "науки", убеждение в
том, что научное знание и знакомство суть явления одного порядка, веками
сдерживало развитие реальной науки.
Лично я даже сомневаюсь, что можно
ли быть знакомым с вещами, которыми мы наслаждаемся и которые пере-
живаем, лучше, чем с молоком, деревом дуба или соседями, не проникая в
суть имеющегося у нас ощущения посредством таких операций сравнения и
различения, в результате которых данные переживания приобрели бы ста-
тус общей или общепонятной идеи. Но от этого сомнения не зависит моя
позиция по вопросу о разнице между знакомством и таким типом знания о
ментальном, который мог бы рассчитывать на признание в рамках философии
или психологии.
Любая теория о природе ментального, состоятельность которой обус-
ловлена постулатом о специальном способе познания, применимом только
к этому особому объекту и более ни к чему, вызывала бы у нас, я уверен,
чрезвычайные подозрения, если бы не широкое распространение гносеоло-
гии соответствующего типа. Учитывая это распространение, мы и меняем
по зрелом размышлении свою подозрительность в отношении данного слу-
чая на понимание того факта, что эта теория являет собою специфический
плод размышлений в узком кругу. Вывод из этой теории таков, что особая,
чрезвычайно особая природа сознания требует столь же особой, уникаль-
363
ной процедуры, с помощью которой ее можно было бы познать. Однако поскольку
сама идея совершенно уникальной природы ментального строится на постулате о
методе, которым ее следует познавать, то вся позиция звучит недостаточно убедительно.
Если природа явлений, объединенных в понятии ментального, познаваема тем же
способом, каким познаваемы другие непосредственно наличные качества, например
это горячее, это холодное, это красное, то по отношению к тем вещам, познание которых
все же предполагает хотя бы малейшее опосредование, "ментальное" образует в
некотором роде противоположный полюс. Для научного знания о том, что собой
представляет красный цвет, необходимым условием являлось широчайшее поле
познания, фактического и теоретического. Нужны были тщательно проверенные
идеи о природе света, а потом оказалось, что они в свою очередь не действенны
без хорошо проверенной теории электромагнетизма.
Я не вижу необходимости еще
более углубляться в детали, чтобы проиллюстрировать косвенный характер знания
о частном качестве, непосредственно переживаемом в опыте. Хотя в мои планы и
не входила сегодня попытка охарактеризовать отличительные черты, которыми
можно было бы описать ментальное, я полагаю, что для того, чтобы установить
его природу, нам, возможно, следовало бы начать с достоверных выводов,
сделанных о поведении с биологической точки зрения, а затем использовать все,
что нам известно об изменениях, которые производит в таком поведении
комплекс условий, входящих в понятие культуры, в том числе общение и язык.
Льюис* в своей статье "Некоторые логические соображения по поводу
ментального"1 ( 1 Journal of Philosophy. Vol. XXXVIII. 1941. P. 225-233.)
не менее девяти раз повторяет фразу "поведенческие (бихе-
виористические) и (или) мозговые состояния". Он, таким образом, отождествляет,
причем без всякого доказательства, поведенческую трактовку ментального с
описанием его в понятиях мозговой деятельности. Поэтому, вероятно, и следует
заявить, что поведение в моем понимании и применении этого слова в абзаце
даже на биологическом уровне (без ссылки на культурно обусловленные стороны
поведения) включает в себя куда больше, нежели просто "явления мозга".
Мне, по правде говоря, трудно понять, каким образом можно дать церебральному поведению
сколько-нибудь доступную пониманию трактовку, разве что дескриптивно определить
этот узкий тип поведения в контексте всей схемы того, что известно о поведении
в широчайшем биологическом смысле, который включает взаимодействие с усло-
виями окружающей среды.
Есть один пассаж-не то, что ранее упомянутые девять,
-где Льюис говорит о "фактах мозга или фактах физического поведения". Даже
если здесь слово "или" используется для того, чтобы выразить альтернативность, а
не синонимичность, то прилагательное "физический" придает поведенческому
подходу ту ограниченность, с которой согласятся только "бихевиористы",
подчиняющие свое истолкование поведения гносеологическим резонам.
364
Последние абзацы я написал, просто чтобы проиллюстрировать тот
факт, что для того, чтобы получить знание о духе, в отличие от всего лишь
обладания качествами, которые являются "ментальными", нам следует
обратиться к вещам, которые не есть ни дух, ни ментальное, и
представить непосредственно наличные качества как элементы связной
цепи явлений.
Идея метода, иллюстрацией которой должны служить эти
вещи, составляет, как уже было показано, полнейшую противоположность
методу абсолютного и несомненного непосредственного знания-
методу, однажды и навсегда устраняющему потребность в рефлексии и
исследовании. Поскольку я поднимаю здесь именно вопрос о методе, то не
буду ничего говорить о заключениях, касающихся природы духа, к которым
нас может привести применение метода систематического исследования.
Однако уместно отметить, что позитивных плодов здесь уже достигнуто
гораздо больше, чем это может быть видно из какой-либо части моей статьи.
8. Объективизм- субъективизм современной философии
I
В своей книге "Приключения идей" Уайтхед пишет: "Принято проти-
вопоставлять объективный подход древних греков субъективному подходу
современных авторов (...) Но кем бы мы ни были-древними людьми или
новыми,-мы можем иметь дело только с вещами, в определенном смысле
данными в опыте" 1 .
1 Journal of Philosophy. Vol. XXXVIII. 1941. P. 287.
Поскольку я с этим утверждением совершенно согла-
сен, то единственный мой комментарий к нему будет таков: оно предпола-
гает отказ от воззрения, согласно которому опытный подход является ipso
facto 2 (2 в действительности (лат.). субъективным. У Уайтхеда есть
еще суждение, которое я хотел бы
использовать как зацепку, к которой можно было бы привязать некоторые
свои собственные ремарки, подобно тому как проповедники используют
священные тексты. "Различие между древними людьми и нашими совре-
менниками заключается в том, что древние хотели знать, что дается нам в
опыте, а современники-что может быть дано в опыте" 3 .
3 Op.Cit. P. 288.
Я намереваюсь
развить это отличие "того, что было" от "того, что может быть" дано в
опыте, объясняя разницу между античной и современной философией дру-
гим способом, который не следует из интерпретации данной проблемы Уай-
тхедом. По сути, я развиваю эту тему в направлении, прямо противополож-
ном тому, что имеет сказать Уайтхед.
Именно поэтому я просто обязан под-
черкнуть, что полностью поддерживаю его конкретную трактовку данного
различия в рамках тех вопросов, которые он затрагивает в своей работе.
Ведь его главная цель - показать, как обеднили понятие опыта те крите-
365
рии, которые придумали некоторые его современники, чтобы иметь возможность
судить о том, что может быть данным в опыте.
У меня не вызывает сомнения ни
факт измышления подобных критериев, ни то, что они ограничивают опыт.
К такой ограниченности, как справедливо считает Уайтхед, привели две
ошибки. "Первой ошибкой явилось допущение о нескольких определенных
каналах сообщения с внешним миром-пяти органах чувств. За этим пос-
ледовало предположение, что поиск данных должен руководствоваться ис-
ключительно вопросом о том, какие данные мы получаем непосредственно
в силу активности органов чувств (...) Второй ошибкой стало предположе-
ние, согласно которому единственный способ исследовать сам опыт состоит
в актах сознательного интроспективного анализа"1 .
1 Ор. сit. Р. 269,290. На странице 269 сказано: "Перегиб заключался в постоян-
ной опоре на деятельность чувств как на основу всей экспериментальной деятельности".
Если бы данные сооб-
ражения адресовались таким авторам, как Локк или Юм, с одной стороны, и
Кант - с другой, то они звучали бы как нельзя более верно. Следствием
этих ошибок было безусловное и, по моему убеждению, катастрофическое
сужение сферы опыта.
На первый взгляд положение, которое я собираюсь
выдвинуть, может показаться противоречащим фактам. Ведь я намерен ска-
зать, что античная философия и была таким образом ограниченной, поскольку
она не рисковала выйти за пределы того, что происходило с вещами, данны-
ми в опыте, - если понимать под "вещами" и деятельности, и институты,
равно как и в целом "объекты",-в то время как современный опыт более
экспансивен, ведь для него характерен неослабевающий интерес к возмож-
ностям еще не осуществленного опыта, примером чего может служить за-
интересованность современников в открытиях и изобретениях. Следователь-
но, сфера того, что может быть данным в опыте, оказывается несколько
шире и свободнее сферы того, что уже дано в нем.
II
Несомненно, это отнюдь не одно и то же-счесть справедливым ска-
занное Уайтхедом о том, каким образом идея того, "что может быть дано в
опыте", была использована для сужения границ поля опыта, и согласиться с
позицией, на которой стою я.
Что касается взглядов на опыт, отчетливо вы-
раженных в современной философии как опытной, так и априорной школами,
то у меня нет никакого желания объяснять разницу между ними. Един-
ственный факт, на который я хочу указать, - это то, что дух и направлен-
ность современной философии должны быть совершенно особого рода, коль
скоро она принялась за сокрушение неизменных барьеров и продемонстри-
ровала заинтересованность в новизне, расширении, росте и прежде неизве-
стных возможностях; короче говоря, в открытом и "бесконечном" мире как
366
отличном от замкнутого и ограниченного мира древних греков. Если же это
суждение неприменимо к общему направлению и подспудным задачам современной
философии, то это значит, что мы имеем дело с различиями куда
более глубокого рода, нежели те, о которых мы только что говорили, а именно с
различиями между актуальными тенденциями современного опыта и
собственно философией, рожденной на почве этого опыта.