- Вы думаете, это цветок? - вопрошала учительница ботаники, демонстрируя классу учебный муляж. Четыре крупных лепестка крест-накрест на металлической основе, изображавшие не иначе как гигантский цветок сурепки, были выкрашены масляной краской цвета яичного желтка, из под краски проглядывали грубые слои папье-маше. И кто только смастачил такую страховидную штуковину... Муляж не походил на листик, ягоду или грибочек, в чем же подвох ее явно провокационного вопроса?
Меж тем учительница решила демонстративно оторвать эти лепестки по одному, явно не замышляя при этом девичье гаданье "любит -- не любит": всего четыре лепестка, и ответ предопределен. Крашеное папье-маше на железных стержнях не поддавалось, внутри основы что-то крепко приржавело и теперь скрипело на весь класс. Напрягая спортивные бицепсы под облегающим джемпером неопределенного цвета, с задачей она справилась, и с металлическим скрежетом: "хр-р-ресь - стук, хр-р-ресь - стук!.." - лепестки были выломаны один за другим, упокоившись кучкой на учительском столе. Теперь в ее руках остался зеленый кукиш на голой ножке с вертикально торчащими из него проволоками.
- "Цветок" -- это ложное название! Правильное название -- околоцветник. Всегда надо говорить "околоцветник", а не "цветок"! Настоящий цветок - это вот что, - потрясала она у доски позорно оголенным жалким недоразумением. - Настоящий цветок - это не лепестки! Цветок - это не лепестки, а только тычинки, пестик и семяпочка!
Тьфу ты, гадость какая! Еще и семяпочку привлекла к своему уроку...
Мой сосед сделал движение сползти под парту, исчезнув там. Остальные вытаращили глаза, не готовые к подобному учительскому толкованию. Дети любят цветы. Но чтобы громко, со всей дури, называть цветком нечто скукоженное, голое и жалкое, лишенное даже отдаленных намеков на красоту...
Внезапно в узкой смежной комнате, служившей хранилищем наглядных пособий, и по совместительству - маленьким живым уголком, что-то грохнуло, трепыхнулось и затихло. Класс замер.
Даже смех в шестом классе на этот раз был каким-то сдавленным, не как обычно на шутки Гены Тендетника, будущего победителя всесоюзной физико-математической олимпиады в Москве и единственного школьника в ансамбле скрипачей политехнического института: это с каким великим человеком повезло мне за одной партой сидеть!
Разъяснения учительницы напоминали другой диалог:
" -- Цветы мы не отмечаем, -- сказал географ.
-- Почему?!! Это ведь самое красивое!
-- Потому, что цветы эфемерны.
-- Как это -- эфемерны?
-- Это значит: тот, что должен скоро исчезнуть."
(Сент-Экзюпери, "Маленький принц".)
Почему-то мировые классические произведения для детей и взрослых благополучно облетают стороной именно школьных педагогов: то "Волшебное слово" -- "пожалуйста" окажется для них неприемлемым, то "Маленький принц", переведенный более чем на сто языков мира, написан не про их честь...
Именно после того незабываемого урока во мне стали бороться два восприятия природы: одно эмоционально-эстетическое, другое условно-научное. До него они были благополучно слиты и никак не конфликтовали между собой. После того незабываемого урока неприязнь к естественным наукам просто обязана была у меня развиться. Но я слишком любила все настоящее живое с детства, с самого раннего детства, и даже дипломированная ботаничка с ее спрямленными извилинами педагогического мозга не могла, как ни старалась, воспитать отвращение к своему предмету. Может, в год поступления в институт этой беспардонной тетки именно в педагогическом случился такой тяжелый недобор. Или ее приняли за другие, несколько более очевидные заслуги: например, успехи в лыжных соревнованиях на поселковом уровне или участие в сельском хоре - такое бывало сплошь и рядом.
Сколько цветов увижу я потом, торжественных или скромных, махусеньких или огормных, давно привычных всем или совсем необыкновенных, но при виде любого из них никудышная школьная наглядность не вспомнится никогда. Разумеется, педагог мог простыми словами объяснить, что? именно всегда есть в каждом цветке, даже если лепестков у него не заметно и, как специалист по-настоящему эрудированный, сослаться на отдел голосеменных растений -- хвойные деревья, либо на колоски злаков: хотя лепестков у них нет, все они образуют семена, свои зернышки, орешки. Мы бы поняли. Но таковых слов для нас, детей, не нашлось.
Перед десятым классом, единственный раз отправленная к морю на юг, в книжке у маленького сына хозяев дома я прочла другое определение. Фея сказала: "Цветок - это яркий и душистый сон, который растение при помощи корней вынимает из темноты земли и раскрывает в воздухе." (Монтейру Лобату, "Орден Желтого Дятла".) -- Такое определение цветка эмоционально и неточно, но ведь это сказала фея! Здесь есть и яркое, запоминающееся превращение -- неприметная Золушка-семечко по волшебству корней и солнечного света превращается в настоящую Принцессу-цветок, есть и движение души: от темноты земли - к солнцу и свободному воздуху.
Никогда, ни разу на уроке нам не говорили: дети, остановитесь, посмотрите, как красива каждая тонкая травинка, каждая былинка, окруженная воздухом, и каждый цветок, пусть даже самый скромный! С какой радостью он цветет, посмотришь на него - и сердце радуется. Или грустит, если цветок опустил лепестки к дождю, защищая от непогоды свою собственную, свою хрупкую маленькую драгоценность: свою завязь, будущие семена. Не ломайте его!
Нет, школьная программа такого не предусматривала, ни восприятия прекрасного, ни воспитания бережного отношения к живому не требовалось. Нужно было только усвоить некую сумму знаний, оставляя душу и сердце холодными, пустыми.
Такое трудно представить, но уничтожение природы порой даже восхвалялось как нечто замечательное, соответствующее духу времени. Без содрогания не вспомнить отрывок из хрестоматии по литературе для начальной (!) школы, где уничтожение сибирской тайги холуйски-услужливо называлось ее "покорением". Когда учительница младших классов с восторженным выражением, упиваясь патриотической гордостью, громко зачитывала чудовищный текст, я съежилась, будто это и мне досталось от беспощадных бульдозеров, скрежещущих вокруг; надо мной смеялись -- разумеется, с подачи той самой, идеологически подкованной учительницы. Такое было время тогда.
Благо, были и другие, настоящие книги о природе: окно в живой мир с его звуками, запахами и тайнами лесной жизни животных. В школьную программу они не входили: Николай Сладков, Эдуард Шим, Виталий Бианки, Эрнест Сетон-Томпсон, сказочные лесные иллюстрации Евгения Чарушина и чарующе-реалистичные карандашные рисунки профессора Формозова...
Уже не школьникам, а студентам-биологам нужно было зарисовать в тетрадь и зазубрить строение внутренних органов таракана - а нам по жизни по пять раз на день придется вскрывать его, что ли, и от правильности этого будет зависеть нечто важное? Кому нормальному приходилось препарировать таракана или ему подобных специальным тонюсеньким скальпелем и соответсвующим пинцетом, поднимите руки! - При этом как-то не особо акцентировалось, через какое место этот злосчастный тараканище дышит. Как отвисала челюсть даже у кандидатов биологических наук, когда они узнавали: "Разве он дышит через ж...???" - Разумеется, он дышит именно так, как большинство других насекомых.
В педагогическом институте в экзаменационных билетах был сложнейший вопрос, на котором успешно проваливались даже отличники и гордые собой ленинские стипендиаты: "Эволюция черепа". Начиная с первых костистых рыб и далее последовательно, до птиц и человека включительно, зачем-то требовалось назвать каждую метаморфизированную косточку в черепушке: где такие насущные познания могут пригодиться, на случай какой такой внезапной нужды в них... При этом из института толпой выходили специалисты, вряд ли способные привить детям любовь к живым существам, да и сами слабовато представлявшие себе биологию: "Схоластика -- это знания, оторванные от жизни" (Ожегов, "Словарь русского языка".)
Баланс трех составляющих: восприятия красоты, ответственности человека и современного научного знания - такое будущее хотелось бы приблизить. "Ботанике необходим восторг. А восторг этот достигается только глубоким пониманием красоты, симметрии и гармонии в природе" -- ох, как давненько сказал это еще Тарас Шевченко...