Аннотация: Лубочная сказка для взрослых с конкурса "К оружию!"
Не в незапамятные времена, а во вполне себе памятные, не за тридевять земель, а на Руси-матушке жил себе-поживал боярский недоросль, собой статный и девкам милый. Звали молодца Игнатушкой, и минуло ему ни много, ни мало, а осмьнадцать годков. Жил-не тужил, на золоте ел, из золотого кубка пил, думами голову не грузил. Но случилось как-то ему на ночь глядя огурчиков свеженьких откушать да парным молочком дойки вечерней запить. Ну, и прихватило от этого у Игната пузо. Так прихватило, что мочи нет. Пока он в местах всеобщей задумчивости сидел-кряхтел, совсем стемнело, и все прочие обитатели на покой отправились. Отпустило маленько Игнатушку. Идет он тихохонько мимо родительской опочивальни, а там дверь от сквозняка приоткрыта, да матушка про него, Игнатушку, говорит. Подслушивать грех, а подслушивать, о чем родители беседуют - грех двойной. Но не стерпел молодец, к щели, как муха к меду, прилип.
- Ох, Андрюша, что ж делать-то нам? Как Игнатушку от этой напасти уберечь?
- Я виноват, Настасьюшка, мне и ответ держать. Пойду к Яге, повинюсь. Пусть она со мною что хочет делает, а кровиночку нашу я на погибель не отправлю.
- Загубит она тебя, злодейка! - и взвыла боярыня так, что не выдержало сыновье сердце, распахнул Игнат дверь и родителям с порога в ноги бросился.
- Простите, батюшка и матушка, простите меня глупого. Поведайте, не таитесь, что за напасть на нас свалилась?
Боярыня от слез горючих слова вымолвить не может, а супруг ее крякнул досадливо, приказал сыну встать, на скамью сесть, потому как история старая и долгая.
Все было славно у боярина Андрея свет Петровича, только наследника Бог не послал. Уж как они с супругой маялись: денег на храм жертвовали без меры, нищих привечали, соседям помогали, а сына так и нет, одни девки, словно горох - мал мала меньше. Поехал как-то боярин на охоту. Увязался за ним черный ворон - птица, как известно, зловредная. Каркнул этот ворон коню прямо в ухо и клювом промеж глаз животину долбанул. Испугался Гнедок, понес, завез хозяина в чащу лесную. Там стоит ветхая избушка, в избушке древняя старушка, да не простая, а сама Яга-баба. Бабка боярина приветила, отваром трав напоила, похлебкой грибной накормила да разговорила так, что он сам себе потом дивился.
- Помогу я твоему горюшку, мил-человек. Будет у тебя сыночек - всем вокруг на загляденье. Только, ты уж не серчай, помогу с условием. Как только войдет отрок в возраст, придется ему мне службу сослужить.
С этими словами Яга мешочек с чудодейственными травками достала и малую толику отсыпала. Боярин не то, чтобы поверил бабке, но обнадежился. А что касательно службы, то дело долгое, еще неизвестно - как оно потом обернется.
- И вот, сыночек, уже третью ночь мне во сне Яга является и про должок напоминает. Грозится карой лютою, если я тебя к ней не снаряжу.
- Долг платежом красен, батюшка, собирайте меня поутру. Поеду я к старухе на поклон.
Пытались боярин с боярыней Игнатушку отговорить, но куда там. Он хоть и добрая душа, упрямством сызмальства отличался. Так и порешили, что двум смертям не бывать, одной не миновать. Поедет боярский недоросль отцовское слово держать.
Это все присказка была, а сказка впереди.
- Перевелись богатыри на Руси, ох, перевелись. И как из того, что осталось, героев делать? - причитала бабка. Была она дряхлая, вся сгорбленная, с лицом, словно печеное яблоко. Только вот задорные по-девичьи глаза так огнем сверкали, что иной молодке позавидовать.
- Из гнилого меха шубу не сошьешь, - проглотив кашу, которую выскребал из котелка, буркнул Шиш. - Сколько ты их посылала? И?.. Где они, твои герои?
- На этот раз должно получиться. Это ж не просто отрок, это... как мне заезжий пан шляхтич-то сказывал... Дитя Предназначения.
- И где твоя деточка? Уж неделя прошла, как к тебе выехал. Послушай старого Шиша, подружка, не выйдет из балованного парня чудо-богатыря. И не надейся.
Яга поднялась, с кряхтением к колоде с водой подошла, пробормотала под нос невнятно, сплюнула в стоялую воду и вгляделась во что-то, только одной ей видимое.
- К обеду явится. Овсянку ты всю, братец, слопал, щи прокисли, надобно нам угощение для будущего богатыря стряпать.
Андрей Петрович и Игнатушка ехали неспоро. От сумы, тюрьмы, да судьбы-злодейки не спрячешься, но и торопить невзгоды не с руки. Стоило им въехать в дремучий лес, как прямо над головами черный ворон закружил. Лошадок он в этот раз не забижал, только, если путники не в ту сторону сворачивали, каркал мерзко до тех пор, пока они на нужную тропинку не выбирались. Так под вороний крик они и ехали. В сборах сказано было много, а в дороге разговор не клеился. Боярин только вздыхал в пышную бородищу, молодец по сторонам головой вертел, все вокруг примечал, а кони от комаров-кровопийц отфыркивались.
Пару раз не выдерживало отцовское сердце, разворачивал он Гнедка назад, да Игнатушка домой возвращаться наотрез отказался.
Вот и поляна, а посередь ее избушка. Из трубы жирный дым валит, на ограде крылатый провожатый, насупившись, сидит. Спешились папаша с сыном, перекрестились, коней подальше от вороньего клюва привязали и, пригнувшись, чтобы лбы не расшибить, в избу зашли. Шибанул в нос дух крепкий - хоть топор вешай или ложкой черпай. Поморщились. Осмотрелись. Посередь горенки большой стол, на нем миски и ложки разложены. В центре столешницы крупно порезанные ломти киселя овсяного на дощечке лежат. А прямо у порога большой серый кот расселся. Игнатушка наклонился котика погладить, тот на пришельца зашипел зло, в сторону отбежал и там умываться стал. Лапкой морду натирает и злым зеленым глазом на Игнатушку косится.
Глядь, а там на лавке старичок в зипуне и лапотках сидит. Росту в нем - вершков чертова дюжина, бороденка жидкая, нос крючком, глазки черненехоньки, зубки гнилехоньки.
- Как тебя звать-величать, мил человек, - боярин дедулю спрашивает.
А тот ему в ответ:
- Шиш.
- Что ж ты - старый человек, а бранишься. Мы к тебе по хорошему...
- А если б и ругался? Кому нравится, когда родовое имя, предками завещанное, бранным словом сделали? Звать меня так - Шиш, а у детишек моих фамилие - Шишкины. Понятно? - насупился дедок.
Игнатушка не стерпел и прыснул, за что от родителя тумака в бок схлопотал.
- А где хозяюшка? Яга-то где? - Андрей Петрович на другой предмет разговор перевел, чтоб от глупого недорослевого хихиканья старика отвлечь.
- Она для твого мальца пошла земляники свежей набрать.
- Пошла, да уже пришла.
Бабка в светлицу ввалилась. В одной руке клюка, в другой - туесок берестяной. Из туеска аромат земляничный такой, что все дурные запахи перешиб.
- Садитесь, гостенечки дорогие. Кушайте на здоровье. Чем лес с речкой одарили, да люди добрые угостили, тем и потчуем.
Уселись боярин и сын боярский, Яга из печки чугун с ухой вытащила, а в добавку корешки печеные, яблочки моченые, да ягодки прямо с поляны солнечной. Гости перед трапезой перекрестились, молитву прошептали, а Яга с Шишом сразу за ложки ухватились. Наелся Игнатушка от пуза, аж в сон его сморило.
- Пусть малец отдохнет с дороги, а мы с тобой, Петрович, про уговор наш побалакаем.
Уложила бабка Игнатушку на сундук за льняною занавесочкой, красными петухами расшитою. Тот хотел разговор батюшки с Ягой одним ухом послушать, да сразу и заснул.
Снилось ему страшное и непонятное. А вот что, как глаза открыл, сразу из памяти повыветрилось. Отдернул он занавеску и видит: уж свечерело. За окном темнеть начало. Бабка на лавке с веретеном сидит, пряжу сучит. Рядом с ней серый Кузя мурлыкает, на верхушке прялки ворон нахохлился. Ни батюшки, ни старичка-лесовичка нету.
- Выспался, голубчик? - Яга ласково спрашивает. - Выпей отварчику бодрень-травы и рядом присаживайся. Пора тебе знать, зачем я твоему отцу такую тяжкую ношу на сердце взвалила, и тебя с друзьями-родными разлучила. Ты ведь не просто боярский сын, ты - богатырь Игнат. И не просто так сыном после восьми девок народился. Наречено тебе и дом родной, и Русь-матушку от большой беды избавить.
Лестны такие слова Игнатушке. Лестно ему, но смешно:
- Какой из меня богатырь, бабуля? Я богатырскому делу не обученный.
- А ему, милок, специально и не учатся. Пока до места нужного доберешься, пока все испытания пройдешь да меч-кладенец добудешь - себя преодолеешь и силушку нужную обретешь. Меч-то непростой, он не каждому в руки дается. Слушай да запоминай. Идти тебе за темные леса, за синие горы к Хвалынскому морю-окияну. Посередь моря на острове Буяне меч-кладенец в пещере упрятан. Идти придется мимо дуба векового с Котом-Баюном, морок навевающим. Вход охраняет девятиглавый Змей, а сам меч от чужих глаз надежно упрятан. Когда кладенец в твоих руках окажется, ты сам поймешь, что дальше делать надобно.
Сидит Игнатушка, ежится, думает: "И за что на меня такая напасть свалилася? Не богатырь я. Ей Богу - не богатырь!"
А Яга словно мысли его читает и говорит:
- Быть богатырю Игнату. Еще песни про тебя и твои подвиги великие народ складывать станет. А в помощники тебе дам клубочек-побегочек и Карлушу-воронушу, они путь к Буяну укажут. Мой Карлуша ворон не простой, а говорящий. Он мне весточку принесет, когда Силу темную Игнат-богатырь одолеет.
- Если говорящий, то что он молчит все время? - удивился Игнатушка.
- Он не только говорящий. Карлуша - птица мудрая. Без дела слов на ветер не бросает.
- Ниток клубок да перьев комок. Хороши помощнички!
Яга оглядела своего избранника. Осмотрела с головы до ног и дыркой в зубе цокнула. Белолицый да розовощекий, от матушкиных пирогов сам, как кулебяка, пухлый. Такому не мечом в бою махать, а на перине с девками кувыркаться.
- Будет тебе еще один помощник. Как луна взойдет, на перекресток трех дорог пойдем, помощника покликаем.
Луна над головой полная, тропинку под ногами хорошо видать. Еще филин ухнуть не успел, как Яга с Игнатушкой до камня, у которого три дороги сходятся очутились. Молодец подумал, что на камне том письмена заветные, что в сказках мамки бают, начертаны будут. Ан нет - только плесень, мох, да слово бранное из тех, что вслух говорить не принято. Яга возле камня костерок развела, порошок вонючий в него посыпала и под нос забормотала что-то. Слова, вроде, знакомые, а что говорит - не разберешь. Долго бабка колдовала. Игнатушку комары чуть не съели. Только слышит он, что не по стежке-дорожке, а прямо сквозь заросли ломится кто-то. Шуму, как будто лось от волков бежит. Глядь, не зверь лесной это, а человек. Ростом богатыря Игната на полголовы ниже, в плечах поуже, одет в рванину, за плечами котомка, а морда вся кровью измазана. Увидел он Ягу и словно лбом в стену стукнулся. Застыл и глазами хлопает.
- Здоров будь, страничек, - бабка улыбается. - Кто ты есть, как тебя звать-величать, и что ты в лесу ночью ищешь?
Парень беззвучно пару раз рот открыл, потом скашлянул, пальцы рук за пояс заложил и грудь вперед выпятил:
- Как мамка нарекла не знаю - сирота я, а друзья-товарищи Полканом кличут. Иду я по своим делам, никого не трогаю и любопытства лишнего не жалую.
- Уж не тать ли ты? - насмешливо Яга спрашивает.
- А хоть бы и он. Не лезь ко мне, бабка. Пропусти. У меня Соловей-разбойник в кумовьях ходит, а Аника-воин - дед мой двоюродный.
- Так тебя, милок, никто и не держит.
Яга в сторону отступила, парень костер обошел и по левой дороге вперед потопал. По левой ушел, по правой назад возвернулся.
- Что за напасть? Морочишь ты меня, бабка. Смотри, как бы головы не лишиться, - Полкан разозлился и прямо на Ягу прет. А та не пужается:
- Не виноватая я. Не я морочу, место это заклятое. Заклятие на тебя легло, печать не видна, так что водой не смоешь. Теперь, Полкашенька, ты с Игнатом-богатырем вроде как побратимы. Пока он свой богатырский подвиг не совершит, не уйти тебе от него.
- Это что ли богатырь? - и Полкан Игнатушку пальцем в пузо так ткнул, что тот охнул и пополам сложился. - Если он богатырь, то я Василиса Премудрая.
- Ты моей племяшки имечко понапрасну не трепли, - осерчала Яга. - Весь героизм у побратима твоего впереди, молод он еще, в силу не вошел.
- Конь хромой мне побратим, а не он, - и Полкан через камень прыг и в чащу.
Только недолго ему лесной народец пугать пришлось. Как убежал, так назад и воротился. Спиной вперед, словно его на аркане кто назад потянул. Об камень зацепился, и Игнатушке, который только от тычка дух перевел, под ноги свалился. Боярский сын не злопамятный, руку бедолаге протянул, встать помог и от грязи отряхнул. Понял Полкан, что деваться некуда и смирился. Вслед за Ягой и Игнатом потопал. Да и как не пойти, когда его как быка за кольцо что-то тащит.
Спозаранку Яга обоих молодцев подняла, кашей от пуза накормила и Игнату красный клубочек отдала. Они из хаты на порог, клубочек скок и покатился. Молчаливый говорящий птиц следом полетел, Полкан к своей котомочке еще мешок с бабкиными харчами добавил, а Игнатушка налегке пошел - небогатырское это дело - тяжести таскать. Только разбойничек с поклажей идет - не унывает, а богатырь верст через двенадцать уже выдохся. Непривычно боярскому сыну своими ножками столько топать. Утомился, запыхался и велел спутнику остановиться, привал сделать.
- Отдохнуть мы завсегда рады, - Полкан полянку присмотрел, с тропки свернул, на поваленное дерево уселся. Клубочек-побегочек пяток саженей вперед пробежал, назад воротился и возле полканова сапога притулился. Ворон исчез куда-то, видно, пропитание добывать улетел.
За уминанием бабкиных медовых плюшек, разговорились.
- Я на тебя, богатырь, зла не держу. Ты тоже существо подневольное. Обоих нас Яга обставила, заворожила и чужое для нас дело выполнять заставила.
- Тебе, братец, проще, приворот снять сложно, но можно. А я - Дитя обещанное, - и так Игнатушке себя жалко стало - хоть плачь.
- Дитя? Телок ты, а не дитя. Телок-смоляной бок. А я тот медведко, что лапами в смоле увяз. Увяз на свою погибель.
И так Полкан вздохнул тяжко, что у богатырю не только за себя слеза глаз щипанула. Он ее осторожно костяшкой пальца указательного смахнул и спрашивает:
- А ты взаправду Соловью-разбойнику родичем доводишься? И кто тебе рожу так разворотил?
Полкановой физией- опухшей, в синяках и ссадинах , и правда - можно было малых детей пугать.
- И взаправду телок! - тут же развеселился разбойник. - Я ж круглый сирота, ни отца, ни матери не помню - какое уж тут родство? Меня старшой наш пацаненком голозадым на пепелище подобрал. А где тое пепелище с годами запамятовал. От родителей моих у меня только одно воспоминание и осталось: я из большой кружки ключевую водицу пью, она холодная - аж зубы ломит, а матушка меня по голове ласково гладит. Гладит и приговаривает: "Пей дитятко, пей солнышко".
Полкан шапку с головы стянул и волосьями огненными тряхнул:
- А что до разбойного дела, дык я ничем Соловью-свистуну не уступлю.
- Брешешь, - Игнат подначивает.
- Смотри, паря.
Полкан из голенища сапога нож вытащил, один глаз сощурил, размахнулся, метнул, глядь, а тот в сук вонзился, прям у Карлуши под лапами. Ворон-то, пока парни плюшками баловались, да беседы вели, мыша споймал и тоже перекусить собрался. Он неожиданности, Карлуша вякнул и полудохлую добычу из клюва выронил. Мышь, не будь дураком, в ближнюю норку юркнул, а Полкан расхохотался. Уж больно глупые рожи у богатыря и ворона были.
- Дур-р-рак! - то молодцы от птички говорящей первое слово услышали. Карлуша еще раз повторил своё "дурррак" и за новой жертвой вороньего голода полетел.
- Вот тебе и умница, - хмыкнул Полкан. - А что до рожи, то это дело любовное, на вечернем привале, если не передумаешь, расскажу. А пока объясни мне дураку, куда нас Яга-злодейка послала.
Поднялись они оба, Игнатушка легонько носком сапога задремавший клубок поддел, и по дороге все про родителя и его договор с бабкой мало-помалу поведал. И хотя к концу дня ноги у него до кровавых натоптышей сбились, на душе как-то полегче стало, когда выговорился. Полкан же, при своей злоязыкости, слушал душевно, поддакивал когда надо, языком чокал сочувственно, присказки-поговорки по теме вставлял. А у вечернего костра обещанную историю рассказал.
- В общем, пострадал я, друже, за любовь. Ночевал я у своей зазнобушки, муж ее в соседнее село лошадей подковывать уехал. Она пообещала, что он там дня три без просыху с дружками-приятелями бражничать будет. Да, не сложилось у него что-то. Нагрянул раньше. Как говорится - нежданный муж хуже татарина. Он в избу, я за штаны и в окно. Да кошка, стерва, под ноги попалась, я и ухнулся. Отделал он меня, братец, по первое число. Еле ноги унес.
- А что не отбивался? Или он постельных утех ослаб? - хихикнул Игнатушка.
- Мы, братец в разных весовых категориях были. Мне такого бугая ни в жисть не побить. Убить бы - запросто, но как я свою зазнобушку вдовой оставлю? Я ведь человек вольный - сегодня здесь, а завтра там... был вольный, - спохватился Полкан. - А теперь по рукам и ногам связанный.
- А какая она, твоя зазнобушка?
- Горячая, как печь, мягкая, как перина и болтать попусту, как другие бабы, не любит.
- Красивая?
- Ну, - призадумался Полкан. - Косища у ней до жопищи с два кулака толщиной. Как расплетет - что твой плащ шелковый!
- Не, братец, я про красоту лика спрашивал.
- А что крастоа? Не с лица воду пить. Поцелуи сладкие, любовь горячая, харчи с квасами вкусные, а лика в темноте все равно не видно.
Подумалось Игнатушке, что не так он свою любушку представлял, но спорить с побратимом не стал, а пока сон глаза не закрыл, смотрел сквозь ветви лесных деревьев на звезды и про свою суженую мечтал. Помечтать-то никто не запрещает.
Долго два молодца до Хвалынского моря добирались. Уж лето прошло и осень настала. Много с ними разных опасных и забавных историй приключилось. Игнатушка с русалкой-берегиней шашни завел, а когда она его щекотать стала, по воде аки по суху на берег побежал. Полкан на ярмарке жида обманул и неразменный рубль у того выиграл, а потом они с Игнатом в кабаке этот рубль месяц пропить не могли. Зеленые черти протрезветь им поспособствовали. На заброшенное кладбище с упырями как-то ночью забрели, еле живыми и неукушенными вырвались. Деревеньку от Индрик-зверя, что селян от напастей охранял, но за это каждый год по девице требовал, избавили. А еще... Но это уж другой сказ. Но не рано и не поздно, а в самое время прибыли они на Буян-остров. От самого причала, куда их лодочник высадил, дорожка широкая, желтым песочком усыпанная вперед повела. Клубочек-бегуночек, который в походе пообтерся-поистрепался, конец пути почуял и снова резво поскакал. Побратимы за ним еле поспевали. Так почти бегом на поляну и влетели. Посередь поляны дуб, златая цепь на дубе том, а под дубом котище сидит, путь-дорогу сторожит. И не обойти, не объехать его стороной, потому как вокруг чащоба непролазная, а дорожка прямиком возле дуба пролегла.
- Ну, и киса, - ахнул Игнатушка, рыже-полосатую тварь разглядывая. - Всем кисам кис!
- Не кис это, а тигра лютая. Я такого на ярмарке прошлой рождественской в бродячем зверинце видел. Эта тигра таких, как мы, на завтрак, обед и ужин сырыми ест.
- И слопаю, - мрачно котище им заявляет. - Давно человечинка сюда не забредала. Целиком лопаю, и косточки не оставлю. Но я Кот-Баюн. Я вас небольно съем: сначала сказку расскажу, колыбельную промурлыкаю, а потом - ням, хрясь, вы и проснуться не успеете.
- Добрая киса, - ухмыльнулся Полкан. - Заботливая. А как насчет пропустить?
- Не хотите сказку - давайте загадки загадывать. Вы мою угадаете - я вас не съем. Сегодня. Я на вашу ответ не найду - так и быть пропущу в один конец.
- Чего тянуть? Загадывай! - оживился Полкан, а Игнатушка скис маленько, не везло ему в эту игру с малолетства.
Кот на задние лапы сел, хвостом пушистым их обвил, глаза прищурил, призадумался.
- Вот вам, загадочка: "Два быка бодутся, вместе не сойдутся".
- Полкан попыхтел, ладонью лоб потер, кулаком по лбу хлопнул и радостно ногой притопнул:
Баяюн огорчился, аж усы на лохматой морде обвисли. Но слово держит.
- Теперь ваш черед.
Полкан, недолго думая, и спрашивает?
- На острове-Буяне дуб вековой, на дубе цепь златая, а звеньев сколько у той цепи?
- Вот насмешили! Это ж не загадка, а недоразумение одно, - кот от удовольствия аж замурлыкал.
- И сколько? - Полкан напирает.
- А вот сейчас возьму и посчитаю!
Вспрыгнул кот на дуб, "раз, два, три..." забормотал и по цепи пошел. Долго он так крутился, уж свечерело.
- Так сколько у цепи златой звеньев? - Игнатушка спрашивает.
- Не мешай, человек, я опять сбился! - обиженным мявом Баюн отвечает. - Ладно, так уж и быть, проходите. Как возвращаться будете, я ужо сосчитаю и вас не выпущу.
На том и порешили. И с того самого дня Кот-Баюн ученый все ходит по цепи кругом, звенья считает, потому как концы цепи той друг с другом соединены.
Идут побратимы дальше, видят, за лесом гора высокая, и путь к той горе лежит. День идут, два идут, добрались. И выбегает им навстречу Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Ну, не стозевно, всего девять голов у Змея, но зато какие! Три слева ядом брызжут, от него аж трава чернеет. Три правых огнем полыхают. А три в центре так злобно смотрят, что уж лучше бы плевались чем поганым. Это вам не котик-мягонький животик. Прет нахрапом, на разговоры времени не тратит.
- Вот и смертушка наша пришла, - подумал Игнатушка и перекрестился. А Полкан котомочку сбросил, быстро в ней порылся, жалейку двойную вытащил и заиграл. И такая тоскливая мелодия полилась, что даже Змея проняло. Он притормозил малость, головы набок склонил и прислушался. Музыкант же не останавливается, за одной песней другую, еще жалостливее, играет, а за ней третью такую, что Игнатушке захотелось иудино дерево побыстрее найти и на нем удавиться. Когда Полкан остановился, у чудища вместо огня жалкие струйки дыма, вместо яда мед каплет, а три центральные головушки ревмя ревут. А Полкаша его дальше добивает. Стал он былину про Добрыню Никитича и Змея на разные голоса петь. И когда до слов "А там во пещерах во змеиных а не много не мало да двенадцать всех змеенышов; а и прибил-то Добрыня всех змеенышов" дошел, то свалилось чудище на спину и лапы вверх задрало. Голов-то у него много, а сердце одно. И оно, бедное, встречи с высоким искусством не выдержало. Свободен путь в сердце горы, где под горюч-камнем меч-кладенец схоронен.
Вот и в пещере они. Зачарованная та пещера, стены холодным зеленым огнем светятся, а поднесешь к ним трут - не загорается. В центре огромный черный камень лежит. По преданию меч под ним должен быть. Поднапряглись молодцы, попытались тяжесть эту с места сдвинуть, да напрасно все. Не под силу человеку такое. Сели рядом и призадумались. На голодное брюхо умная мысля не идет. Разделили остатки харчей - орехи да сухарики, пожевали. Полкан вокруг камня походил, ногтем его поколупал, да и спрашивает:
- А почему бы нам эту дуру не поджечь? Камень-то горючий, стал быть гореть должен.
Сказано, сделано. И так полыхнуло, такой жар поднялся, что пришлось из пещеры наружу бежать. Потом вернулись, конечно. Поперек пещеры провал в сердце земли образовался, красными отблесками оттуда сверкает. На месте горюч-камня меч богатырский лежит, почерневший весь, закопченный. У Игнатушки руки сами к нему потянулись. Но тут Полкан ему дорогу заступил.
- Погоди, брат, не торопись. Кто тебя всю дорогу из неприятностей вытаскивал? Кто Баюна обхитрил и Змея девятиглавого сгубил? Кто придумал, как кладенец из-под камня достать?
- Ты, Полканушка, - миролюбиво согласился Игнат.
- Так кто больше прав на этот меч имеет? Что ты, брат сделал, кроме того, что по договору с нечистой силой народился? А я наконец не шутом-скоморохом бродячим, а настоящим разбойником стану. Благородным разбойником. Таким, что слабых защищает. У нас ведь как? Князья дерутся, у мужиков кости трещат. Так пусть этот меч за дело правое послужит.
Отодвинул Полкан Игнатушку в сторону, за рукоять меча ухватился. Обрадовался кладенец. Запел песню войны. Запросил, чтобы свежей вражьей кровушкой его напоили. И такая песня у меча была, что забыл Полканушка все слова свои праведные, налились глаза его яростью и рванулся он прямо к выходу.
А Игнатушка камень на всякий случай припятанный из-за пазухи вытащил, и ударил побрательника этим камнем прямо в голову. Рухнул тот, как подкошенный. А Игнат меч злобно звякающий осторожно ногой в провал огненный и спихнул.
Тут ворон крыльями захлопал и закаркал радостно. А богатырь ему и говорит:
- Лети к Яге, глупый птиц, и скажи, что дело сделано. Никому этот чудо-меч больше не достанется. А потом взвалил побратима на плечи и наружу потащил, бормоча:
- Ничего, Полканушка, башка у тебя крепкая, а чтоб шишка не вскочила, я тебе чудо-травку приложу, мне ее сестрица Марьюшка показывала. Очнешься, и домой поедем. У нас песельникам да музыкантам завсегда почет и уважение.