Аннотация: Трешфэнтезийная антиверсия "Алых парусов". Написана для Рваной Грелки в соавторстве с Игорем Носовым - его авторский раздел
- Рыгор! Рыгор пришел! - взметнулась по селению стайка ребятишек.
Еще не успели прозвенеть на центральной улице Каверны медные колокольчики, которыми были украшены поля шляпы пришлого, еще не пропел он хрипловатым голосом: "Веселится и ликует весь народ, коли коробейник к ним зайдет!" - как ребятня, словно туча надоедливых мух, налетела к нему со всех сторон.
- Рррры-горррр, - прорычал ещё раз уже сам торговец и косолапым рявкнул. Дети его, было, облепившие, посыпались в стороны. А звериный взгляд коробейника враз смягчился - вытянул он из-за пазухи дудку на серебряной цепке и, наигрывая весёлую мелодию, поскакал со своей ношей к колодезной площади. Поскакал на одной ноге, да подстукивая второю - деревянной.
Самые счастливые из ребят держали в потных кулачках один-два медяка, предвкушая, на что в этот раз их потратят. Остальные довольствовались разглядыванием сокровищ и завистливым сопением.
Вслед за малышней потянулись и селяне солиднее - дородные мамки с крикливыми грудничками на руках и старики с клюками. Уравнивала пестрота товара все любопытные сословия -- и уравнивала жадностью. Иногда отойдёт бабка с цветастой лентой в крючковатых пальцах чуть поодаль, смотрит-любуется, а там и другая бабулька наперевес, клюкой по хребту и, вырвав ленточку, счастливая убегает, а ещё одна старая и носатая порчу из-за угла наводит, позавидовав удачливой обидчице. Пуще всего коробейник бабулек местных боялся, особенно той, с боевой клюкой. И рад был, что сегодня она быстро ретировалась. Привычная шишка на затылке больше не чесалась.
Прочий люд товаром коробейника интересовался меньше, но смену сезона радостно отметили все: Рыгор пришел, значит, дальняя дорога просохла, лето не за горами.
Впрочем, сам Рыгор был прост, как и его деревянная нога. Никого не обижал и не обсчитывал. Говаривал, что по дорогам лучше ходить с товаром, медью и харчами, чем с золотом. А каверничи отвечали ему своей честностью и приверженностью к натуральному обмену. Жили все небогато и в тяжкой зависимости от боярина.
А затем пришла служанка Бетовеньки Словиш, боярыни местной, и два молодца стали утюжить покупателей, чтобы лучший товар раньше неё не выбрали. Женщина фыркнула, высморкалась в наиболее понравившийся платок и спрятала себе за пазуху.
Ненадолго хватило её охраны - торговля вновь превратилась в бесконечный гомон... Откуда только они брались - и огромный кабан-бородавочник в мундире картофельного цвета, и жидковолосый ястребоглазый попёнок в поисках черевичек, и дама с тремя младенцами на две сиськи, да двумя орущими ртами, и носатая старуха с подносом жирных пирожков с козлиной печёнкой, ссыпавшая их прямо в короб, поверх нежного шёлка. Глаза всех алчно горели, словно те яхонтовые пуговицы, а руки гребли, гребли...
Помимо огромного расписного короба, битком набитого "бабским счастьем" - яркими лентами, перламутровыми пуговицами, золоченой тесьмой, многоцветными сверкальцами, камешками жизни и плодородия, и всякой другой пестрой рухлядью, торговец всегда имел при себе пару небольших мешков. В одном, из непромокаемых бобровых шкурок, хранилось ядреное заморское зелье для пускания дыма, в другом - полотняном - сласти и игрушки. Обычно все шло нарасхват. Каверничи знали: если дневная торговля у Рыгора пройдет хорошо, вечером всех желающих ожидает забава. Ее предвкушали целый год чуть ли не больше, чем возможность затовариться. На колодце, недалече от вдовы Бордулихи, где всегда останавливался заночевать торговец, собирались и стар, и млад - узнать новости и свежие песенки и - самое главное - послушать истории. А на байки и выдумки коробейник был мастак. Про змею подколодную расскажет так, что вся деревня месяц на Калинов мост не ходит, да про любовь персидскую, так что мамки - тёщи-свекрови - через девять месяцев надолго в хлопотах тонут. За все те годы, что он появлялся в Каверне, ни одного разу не повторился, предвкушений публики не обманывая.
Вот и сегодня Рыгор смачно выпустил сквозь полусжатые губы несколько табачных колец, отложил трубку и, покопавшись вслепую, достал из мешка длинную темной древесины свирель. Он дунул пару раз, оставил наигрыш и, прикрыв глаза, затянул "Ох, не вернется Ставр к любушке домой...". Печальная мелодия враз утихомирила самых болтливых кумушек. Все придвинули древесные обрубки-седалища поближе к коробейнику, ну а детвора тесной кучкой расположилась прямо на земле.
- Давно ли это было или нет, но жил в наших лесах чудо-зверь. Шкура у него - смарагдовая. Глаза у зверя яхонтовые. Рога и копыта - сам алатырь. По лесу зверь бежит - земля дрожит, из ноздрей искры летят, кончики рогов за облака цепляются. Но не только красой и статью был тот зверь, а имя ему Даниель, славен. Поговаривали старики: ежели кто в полночь до первого уханья филина ему песенку заветную сыграет и подманить к себе сумеет так, что три шерстинки прямиком меж рогов выдернет, у того счастливца самое заветное желание исполнится. Но желание это должно быть непременно чистое, потому как на злое сердце, завистливое и неисполненное должного уважения, оборачивается прекрасное козлище во взор матери своей -- чудовищной Шаб-Ниггурат. Пожирает Шаб-Ниггурат глумливого со всеми его потрохами, а с первыми лучами солнца и сама по красной росе туманом растекается.
А еще рассказывают про Марьяну Моревну - заморскую царевну...
Скрылось солнце за горизонтом, закончились коробейниковы байки, разошлись селяне по домам, сам Рыгор последнюю трубочку выкурить у колодезя остался. Думает идти к вдове Бордулихе в дом, под одеяло - деревяшку греть. Раньше бы пошёл без раздумий, а теперь вдова не знамо как, по воде ли прочитала, али на картах прознала, что идёт он к семье и не будет приходить больше. Последняя эта весна для его торговли. И ждёт его дом - полная чаша, чтобы детей растить и с женой миловаться. С самого утра недобро она взглядом сверкала. Боязно Рыгору было объясняться с ней. Да и вспомнилось, с чего она вдовой вдруг стала. Тёмная история, как будто её муженёк об угол дома побился спьяну, да так что всеми частями тела сразу. Глядит коробейник задумчиво на дым, а возле забора кто-то с ноги на ногу переминается.
- И долго ты яблоню подпирать собираешься, малец? - торговец поднялся, тяжело проскрипев деревянным набалдашником по настилу, и сделал вид, что уже к хате идет. Скользкая тощая тень взметнулась навстречу. Парнишка, на вид - лет шестнадцати в замешательстве застыл на пути Рыгора. Торговец смерил его с головы до пят насмешливым взглядом и хохотнул:
- Для игрушек ты дюже великоват, братец, а зелье курить пока не дорос. Продам, так тебя мамка зело заругает. Если только дудку сладкоголосую за пятачок отдать? Играть научишься - все девки твои будут.
- Всех мне не надо, дядько Рыгор. Мне только одну надо. Её одну.
- Я, братец, приворотами не торгую, вали-ка к бабке-знахарке по прямой дороге, - досадливо крякнул коробейник. - Так будешь свирельку брать или нет? Но учти - в долг не торгую.
- Мне бы ту дудку, - отважился, помявшись, Сол - а парнишку звали Солидар. - Мне бы ту самую дудку, что Зверя-Даниеля манит. Я его облащу, и приворотное зелье не надобно.
Рыгор опустился на скамейку, кивнул Солу сесть рядом. Ухмыльнулся - хоть ещё одна передышка до ссоры с Бордулихой
- Поверил, значит, про чудеса. А что, если я выдумал Даниеля? Тогда что?
- Вы, дядько, много чего видели и чудного знаете, так скажите как на духу - можно Даниеля увидеть или... нет?! - у парнишки аж голос сорвался от волнения.
Рыгор хмыкнул, потом расстегнул ворот рубахи и вытащил небольшую дудку, подвешенную на серебряной цепочке. Он поднес ее к губам, и в ночную тьму улетела странная - тревожная, но завораживающая трель. Рыгор проиграл ее еще раз. Потом еще.
- Запомнил? Когда сможешь в точности повторить, иди в дубовую рощу, найди поляну, дождись полуночи, открой там свое сердце лесу и проиграй эту песенку так, как и на собственных похоронах бы не сумел. Может, и повезет тебе. Олень -- он дурак, а дураки друг к другу тянутся. Я давненько не встречал никого, настолько безумного, чтобы поверить в яхонтоглазого Даниеля.
Схватил тот дудочку, сунул Рыгору в руку монетку маленькую серебром в треть веса и в темноту убёг. Вздохнул торговец, подумав - жизнь свою всю прошлую сейчас за неполновесную монетку отдал. А потом ещё раз вздохнул, взвалил короб с мешками и к крыльцу вдовьему попёрся.
Не встретила его Бородулиха злобой лютой. Вообще не встретила. Дверь закрыта оказалась, свет не горит нигде, а на стук ответ тишиною. Пошёл он дальше по домам - ведь только что рядом все у костра сидели, а теперь ни в один дом не достучаться. И хоть бы в каком-то окне свечка горела!
Жутко стало сразу Рыгору. Всё смотрелось странно, словно была история, а потом всё - закончилась та для него и он из неё выпал - не нужен никому, коль больше не хочет быть коробейником. Вокруг серый лес, и дудки под рукой нет, чтобы мелодией развеяться.
Каверна стала дыркой во тьме. Чёрные курганы изб, закрытых, без огонька. Чёрное время.
Думал Рыгор забраться в овин куда-нибудь, ночь переждать - да там такая пасть на него высунулась, зубы выставились, как у оборотня...
- Чур-чур, место странное стало - будет тут недобрая царствовать скоро, ой чует сердце... недоброе!
Отступал Рыгор от домишек в сторону, отступал и в лесу оказался. Дорога до Брынжатницы прямая, а прямо за ней вдали и огонёк мелькнул - тёплый очаг в часе пути. Повернулся Рыгор, а со спины чёрные холмы: не деревня, а кладбище, не к добру. А в Брынжатнице боярин Словиш ещё сам примет-накормит, а может и товар дорогой весь купит, о котором служанка донесла. Собрал Рыгор свою храбрость в кулак, помолился за удачу "Иэ, Шаб" и пошёл по дороге, прямой и радостной, тёмной и лесной.
Шёл, а чтоб страх отогнать - о семье думал. О том, как скоро придёт он на Серебряную речку, к жене да детям. И с чего такая тоска по семье вдруг, хоть и правильная?! А с того, что встретил он давече одного человека, южного, кожей тёмного, тоже коробейника. Удивительные товары были у того - жемчуга радужные и бледные, амбра морская, камешки с духами, шелка легчайшие. Объяснялся тот трудно, местный пополам с бродячим египетским, но ходоки-торговцы поймут друг друга. Выпили с ним, побратались, знаками Шаб обменялись. Тот о своей семье говорил, что давно не видел - годы бегут, а он идёт. И всё в одну сторону - прочь от дома, расплакались оба. Вот тогда на Рыгора тоже тоска напала. Обнялись они в этом горе, коробами с товаром обменялись. И в стороны родных домов разошлись. Южанин - на Юг, Рыгор - на Север. С той встречи реже стал Рыгор останавливаться, короче ночевать, дешевле торговать, лишь домой, быстрее домой.
Ближе теперь огонёк мерцал, но деревяшка на ноге больно холодить начала. Стал Рыгор поглядывать вокруг - где присесть сможет. Слева от него свет луны выхватил пенёк пологий, от тропы два шага, на пять минут ногу протянуть, кулаком побить, чтоб не морозила, и дальше.
И только ступил коробейник с тропы, как вдруг протянул откуда-то тонкий старческий голосок:
- Не садись на пенёк, не ешь пирожок!!!
- Чур меня, чур, - отмахнулся от наваждения торговец, сердце у него в пятки ушло. Лес, да тьма и вдруг такое.. - Неужто опять сглазили?! - пробормотал Рыгор - Аль почудилось...
Давно на Рыгора порчу не наводили, но чуять он её научился. Давнее воспоминание в памяти заворочалось. С пирожков тоже началась... да с оладьями, с малосольными огурчиками, медовухой, рябчиком копчёным, северной солёной слизь-рыбой и всеми яствами. Посадили его в селении за стол, а он с болезнью там остался. Жители тогда его выгнали на поля, зубы заговаривали, что болезнь поносную - "её переварить надо".
А посреди поля старик с косой сидел в чёрной накидке. Ноги как в землю вросшие. Подбородок седым мхом обёрнут. Приветствовал тогда коробейник старика.
- Они всех гостей травят так, - сказал тот Рыгору. - Землю так добрят. Матушка тут неплодородная - вот они порчу напускают, а затем жертву в поля, значит. Я - волхвом бродячим был. Встретили и накормили. И два месяца тут бродил, как бадья с квасом, ягодами питался. Но мне Шаб в мести споможет... Они придут в поля на страду, да тут и останутся. - Старик говорил всё это, натачивая косу. -- Помогу я тебе. Держи дудку, от всякой порчи - её мой праотец выбил из дуба, чтобы свояка Даниеля подзывать, только ты вороти. - И старик блеснул солнечным зайчиком с лезвия косы прямо в глаза Рыгору. -- Садись над землёю-матушкой и, когда прижмёт, дуй в свистульку, что есть сил, пока не почувствуешь, что наговор дымом из ушей выходит, -- закончил он совет.
Дудку должен был вернуть, которую одолжил от сглазу поносного лечиться... Рыгор-дурак... а, воротившись, нашёл старика среди пылающих изб, сидевшего кровью забрызганным, убитых сельчан косою кромсал. В жизни страху такого коробейник не испытывал, убежал оттуда с чёртовой дудкой. Никогда короб таким лёгким не казался, а деревянная нога настолько сподручной.
Но это давно было. И прятаться он научился с тех пор от всех духов - в дым заморского зелья кутается, и ни один демон не достанет.
- Не дам себя сглазу с потрохами сожрать, - решил Рыгор. - Выкину всё, что в Каверне взял, мало ли в чём порча. И дыму надо.
Рука к боку и малый кисет крепче обхватила. Ещё один пенёк с тропы усмотрел и только шаг с дорожки ступил, как замолкли сверчки и опять сверху:
- Не садись на пенёк, не ешь пирожок!!! - угрожающе скрипит уже знакомый голос.
- Да не буду я есть твои пирожки, выкину! Сгинь, нечисть!
- Мои пирожки выкинуть?! -- крышка короба за спиной Рыгора откинулась - вытянулись оттуда руки, обвешанные пёстрыми лентами-змеями, разметались гадюки вкруг лица коробейникова, сверкая глазами-пуговицами; бритвы, шилья с их языков полезли. Почувствовал торговец, как опутывают ноги-руки склизкие щупальца, впиваясь присосками в кожу.
- Иэ, Шаб-Ниггу... - прохрипел торговец, пытаясь бога на помощь призвать, но вгрызлась бритва в горло, и захлебнулся Рыгор на полуслове. Потекла теплая речка по плечам и за ворот. Короб разлетелся с хлопком, мешки полопались, разбежались бобровые шкурки. Пронеслась перед глазами жизнь, дорога домой, что прошёл бы, коли не был проклят, жена Сиренька, которую оставил на Серебряной речке, детишки, которым никогда не принесёт подарки. Мешок у пояса лопнул, и из него посыпались оловянные солдатики, деревянные кораблики, раскатились стеклянные шарики, мерцая в лунном свете и исчезая в шевелящимся испуганном разнотравье.
Разорвалось сердце коробейника, рёбра как клавиши затанцевали так, что куски печени брюхо выплюнуло, и голова как по горке скатилась до сапога. "Ррры-гор!"- прорычала она, врезавшись в пенёк, глаза вытаращились, выпали и за стеклянными шариками вослед укатились, а зубы в деревянную ногу вцепились, будто жизнь удержать пытались. По ноге липовый сок потёк, трещинами покрылась деревяшка и корнями в землю врастать начала.
Лучилась сквозь прогалины в листве белая луна. Птички ухали в предвкушении остатков пиршества. Шёлк в жирных пятнах от пирожков послужил роскошной скатертью. А над трапезой нечисти шелестела песенка тоскливая дудки, невозвращённой и проданной.
***
- Эй, Солидар! Когда зеленого козла плясать научишь?
- Что у Даниеля просить будешь, Солидар? Небось, пипку подлиннее?
- Эгей, Солидар! А Шаб-Ниггурата не боишься? Ам-ням, и нету тебя, только дудка твоя и останется!
- Сол - душной козел, мыться пошел, дудку волшебную в бане нашел!
Не прошло и недели, как все селение узнало про дурацкую мечту Солидара. Нет, чтобы учить заветную мелодию тайком, в лесу, подальше от любопытных ушей и глаз. Нет, чтобы при этом вести себя по-прежнему. С того самого вечера, как парень впервые услышал про волшебного лесного зверя, исполняющего желания, его словно подменили. Не мог он больше толком работать, отвечал невпопад, и час за часом, день за днем гундосил на своей дудке, да так усердно, что губы опухли и в кровь растрескались. Он и раньше-то не писаный красавец был - жердина белобрысая, нос картошкой, уши лопушками, а теперь так и вовсе как пугало огородное стал. На приставания обеспокоенной матушки Сол сначала отмалчивался, потом отмахивался, но не выдержал и проговорился как-то про разговор с Рыгором. Та поделилась своей бедой - старший сынок совсем спятил! - с кумой по секрету. Через пару дней про сказочного козла Даниеля и его будущего укротителя Солидара знала вся Каверна. Мальчишки не давали Солу прохода. Девицы прыскали в кулачок, увидев его на улице. Старухи шипели ему в спину заговоры от сглаза. Даже цепные собаки нагло брехали ему вслед. Неизвестно, сколько бы продолжалась травля в другое время года, но летняя страда быстро нашла для обидчиков занятие поважнее. Да и надоедливо издеваться над тем, кто пропускает все издевки мимо ушей, а знай себе извлекает скрипучие и писклявые звуки из деревянной трубки, раздувая щеки так, что они, казалось, вот-вот лопнуть должны. И польза от него какая-никакая, но имеется. Ни одной захудалой крысы в Каверне не осталось - не вынесли они этих звуков, ушли.
Вот прошло лето жаркое, уступило место тихоне-осени. В Каверне Споженку отпраздновали. Просили, было, Сола-дуду на вечеринках песенки выводить, а у того из дудки уже не только крысиный визг рвётся, иной раз так заведет - не хочешь, а заслушаешься, и ноги сами в притоп идут, да только тот недоуменно глазами на просителей похлопал и плечами пожал. Не пошел. Но община не обиделась. Что с него возьмешь? Совсем дурачок стал. Зиму тоже пережили-отвечерничали, благо в зерне да брюкве даже на самом бедном дворе в тот год недостатку не было. Вот уже и весна-красна на порог ступила. Девки Купалы ждут-не дождутся - хороводы поводить и на суженых венки в речку-яснотечку пускать. Никто в Каверне словно и не заметил, что Солидар один и тот же напев выводить стал - да тоскливый такой, словно дикий кот когтями по сердцу скребёт. А если заметил, то мимо ушей и глаз пустил - мол, это же Сол-дуда. У дурачка мозг темный, и исследованию умного человека не подлежит. А как иначе? Дудка такое выписывает - хоть волком вой, а дударь глазами светит, рот улыбкой кривит, только что в пляс не пускается.
Удалась Солидару заветная мелодия. Как пить дать получилась! И года не прошло. В фантазиях его дрожит уже зверь Даниель в чаще, своего укротителя дожидаясь. Подходящую дубраву с большой поляной в середке паренёк еще летом отыскал. Вот за две ночи до Ивановой он тайком туда и отправился, на широкий пень с краю поляны сел как заклинатель и дудку к губам поднес. Сыграл так душевно, что и кикиморы всплакнули бы, но не судьба - чудо-зверь не явился. Как только филин заухал от безысходности, парень домой пошел.
Следующую ночь Сол снова в лес - счастья и зверей лесных тоской своей пытать. Еще звонче и пронзительней дудка в его руках переливалась, но не услышал ее Даниель, козлище глухой, а если и услышал, то на зов опять не откликнулся.
Наступила третья - Купалина ночь. Вся молодая Каверна на гуляния высыпала - кто на опушку костры жечь и через них чиститься, кто в глухомани папоротников цвет искать, а кто и миловаться украдкой на пушистой мшистой перине - Купале плотской любви дар принести.
Осторожно, чтобы никто из сельчан не заметил-не проследил, по обходной узенькой тропке поспешил Солидар в заветную дубраву. Тропка вилась мимо лесного озера. Услышал Сол шум да плеск и не утерпел - свернул полюбопытствовать. И открыла ему Луна ясным светом своим такую картину, что любой парень обзавидуется. С дюжину девок годов эдак от тринадцати до пятнадцати на берегу озера вокруг небольшого костра хороводят. И все - в чем мать родила, только венками распущенные косы украшены. Присмотрелся Сол - а заводилой у девок гордячка Груя - его любимая. Горячо любимая, та, что в его сторону и глядеть не желает. Смеется Груя, приплясывает так, что грудки колыхаются. А потом и к озеру все сорвались. Груя ледяной водой в товарок брызжет, а девки и довольны - визжат, как молочные поросята перед свадьбой. И так Груюшка в лунном сиянии хороша - глаз не отвести. Век бы глядеть! Но у Солидара не то, что века - и часа лишнего нет. Сглотнул он тоскливо, осторожно ветки куста, в котором прятался, отпустил и на свою тропинку вернулся.
Стучит в голове у Сола непрошенная мысль - если сегодня Зверь-Даниель не явится, значит напрасно всё сделанное. А тут еще Груюшка перед глазами во весь рост стоит-дразнит, всех девок краше. Зря год молодой потерян, зря он дал себя на смех всей Каверне поднять. Надежды не останется -- на большую дорогу пойдёт! Скрипнул зубами Сол, упрямо головой мотнул - раз пришел, надо дело делать. Сплел он из обид и надежды аркан для Даниеля и на дудке пуще прежнего заиграл. Отзвенела последняя нота, а в дубраве ни веточка не колыхнулась, ни один сухой сучок не треснул. Обманул дядько Рыгор. За пятачок вдобавок к дуде сказку и грустную песенку подарил. А сам он и рад был обмануться. Не зря над ним земляки потешались. От досады Солидар размахнулся и отшвырнул дудку куда подальше. По мановению самый пушистый куст встрепенулся. Присмотрелся Сол и понял, что это не куст вовсе, а зверь дивный. Не то олень, не то козел - рога оленьи, ветвистые, а с нижней губы бородища аж до копыт бело-горючих свисает. Шкура у зверя зеленая - под цвет весенней листвы - и сверкает в лунном свете, как смарагдами усыпана. Глазищи на полморды - огромные - и горят, что уголья.
Страшновато стало Солу, коленки затряслись, не оставил он себе пути назад. Подошел к Даниелю, левую руку осторожно к звериному лбу протянул. Только шерстинки между рогов рвать не стал, а почесал зверя так, как мамкиному козлу Сидору любо. Чудо-зверь фыркнул, с ноги на ногу переступил, но не убежал. Глядь, а огонь в его глазах притух, даже ресницы заметны стали - длинные, длиннее, чем у Груюшки. Дружбою отвечал зверь. Сама доверчивость раньше лишь ласку да доброту видевшая. Сол к Даниелю еще на шаг ближе ступил, руку со лба на шею опустил. Поглаживает он зверя, почесывает, тот от удовольствия запыхтел и прищурился. И в этот самый момент выхватил Сол из-за пазухи остро отточенный нож и резанул прямо по доверчиво выставленному горлу. Кровь звериная струей в лицо ему плесканула, по рукам иудиным пузырями зашипела.
***
Не только предательством пахло в тот день в доме Солидаровой матери. Учуять можно было похлёбку мясную, наваристую. Не всей же деревне папоротник в святую ночь есть. И сидел в красном углу Солидар, хлебал питьё медовое из алатыревого копыта, кашлял, пытаясь смесь ядрёную, набив соломинку, тянуть. Понял в этот день парень молодой, что никому он ни в ответе, ни тому кого приручил, ни тому кем был приручён. На коленях у него стояла голова Даниеля. Ничего волшебного в отрезанной козлиной башке не было - мутные багровые глаза, слипшаяся от крови бородища, вывалившийся из приоткрытой пасти серый язык. Сол был изрядно пьян и говорил громко и медленно, чуть растягивая отдельные буквы:
- Думаешь, я дурррак? Заррезал ррябу, нессущую золотые яйца? Неее, брат. Я умный. Оочень умный. Кто тебя, зверь, поймет. Ты ж ызверь? И мозги у тебя изуверские. Добррое у меня желание или зллое? Превратись ты в Черрного Коззла... На... зиккурат или как там тебя? Тут мне и каюк. Копец. Аммм. А вот фиг! Ну, зъил? Теперь я тебя нням. Козёл ты! На, продажная!!! А за диковииную шкурру с ррогами бояррин Словишш пятьдесят золотых отмеряет. Тут и на новую хату, и на ссвадебку, и еще дддеткам останется. Да убоится жена, тьфу, Груюшка-Грунька... Хы. Мамка, где Грунька-а-а.
- Скоро-скоро, кума уж за свахами побежала.
Сол довольно икнул, перехватил сползшую с колен голову и начал по-новой:
- Думаешь, я дурррак? Нееет, брат Даниель. Солидар ууумный. Оочень умный.