Как быстро всё меняется весной. Такое пробуждение жизни кажется чудом. Ещё вчера по дороге бегал, как кот, голодный длинноногий ёжик, а сегодня... Сегодня...
Охоту в этом году открыли, как положено, ни раньше, ни позже, так, как надо. Снег почти весь стаял. В лесу земля ещё твёрдая, не совсем оправившаяся от мороза, была покрыта зеленью брусники и какими-то прошлогодними, плотно прижатыми к ней ярко зелеными листьями неизвестных мне трав. Она радовала нас, уставших от снега и холода, этой первой зеленью. Зелёные тоненькие веточки черники с ещё не проклюнувшимися листочками прятались под соснами и ёлками. В колеях дорог и в канавах лежал снег, а на обочине уже показались кустики земляники, нетронутые морозом. Вот пролетели два крупных, лесных голубя. Рябчик, поднятый нами, с шумом вылетел и скрылся в лесу, и опять тишина. Мы с мужем шли по лесной дороге к ручью. День был солнечным, мы устали. Тепло. Непривычно тепло.
Течет ручей по полям. Трава сухая, прошлогодняя, высокая, даже снег не придавил её к земле. Вся она в сухих "шишечках" от облетевших соцветий полевых цветов. Тянутся поля бесконечно, трудно идти по этой некошеной, одичавшей земле. Вместо деревеньки, стоявшей вдоль ручья, теперь какой-то котеджный посёлок получился. Продали, видать, мужики всё своё хозяйство и отправились в Питер счастья искать.
Небо высокое, синее, чибисы кричат, Золотая, кудрявая трава вьётся по ветру светлыми локонами. Возле ручья сосенки стоят молодые, крепкие, пышные, все в шишках. Идём вдоль ручья, а ветер дует нам навстречу, помогает охоте. Я не видела, как муж селезня убил. Грохнул выстрел, и утка вылетела из кустов, медленно, низко и неохотно. Я сначала подумала, что он промазал, но нет. Идёт муж, тащит за крыло крупного селезня - наповал убил. Красивый селезень, тяжёлый, пёрышки переливаются, кровь капает - жалко беднягу. Это его уточка ждала, потому и летела так неосторожно, даже выстрел её не напугал. Не заметили они нас, подпустили близко, увлечённые страстью, обманутые ветром. А говорят, утка первая взлетает. Видать, не всегда так бывает.
Идём дальше. Опять бобёр плотину построил. Первую плотину разорили люди и бобров извели. Сели мы возле неё - журчит вода. Вода, как коньяк, хмельная, холодная, коричневая, прозрачная. Отражается в ней небо, купаются набежавшие облака. Да и сам ручей превратился в речку, переполненный талыми водами. От сосенок запах острый, свежий одна из них бобром погрызена. Но видать, не понравилась она ему; погрыз и бросил. А вот осина и ольха ему по вкусу пришлись, кругом одни пеньки торчат. Бобёр, наверно, молодой, глупый. Плотину в самом широком месте сделал, рядом с жильём человека. Посидели мы, и пошли дальше. Опять уток подняли, штук пять чирков взлетело. Полетели они высоко над полями, и пошли на круг.
Иду я вдоль ручья и не понимаю, что происходит. Сидят на земле лягушки крупные, коричневые. Сидят неподвижно. Я чуть не наступила на одну. Пробовала их согнать. Не реагируют, сидят, как мёртвые. Я и палкой их шевелила, и травинкой щекотала - даже не шевельнулись. День тёплый. Всё в полях уже оттаяло, должны были отойти от мороза лягушки. В чём же дело?
Над головой пролетела тётёрка. Что она тут делает? Чего ей на опушке не сидится? Опять утки поднялись, но муж промазал. Боялся в утку попасть. Весной охота только на селезня разрешена.
Солнышко скрылось - идти легче стало, не так жарко. Но дальше вдоль ручья мы не пошли. Там уж сплошные заросли начались, наберёмся клещей, измучаемся, а толку не будет. Затрещит под ногами сухой малинник - не глухие же утки, услышат. Посмотрели мы на часы - пора на тягу собираться. Пока дойдём до нашей поляны, как раз смеркаться начнёт.
Небо совсем тучами затянуло. Над просекой высоко, высоко летел чёрный, огромный ворон. Муж каркнул и ворон ответил ему, полетел в нашу сторону, полетал над нами и скрылся за лесом.
Волчье лыко зацвело. Маленькие кустики покрыты нежными, розовыми цветами. Растёт волчье лыко на просеках, опушках, полянах - на открытых местах. Стоит в лесу, как невеста, среди сухой травы и голых веток ивняка, глаз от него не оторвать. Красивый куст, нежный, но ядовитый. Если удаётся найти несколько таких кустов, растущих рядом, то, кажется, что попадаешь в розовые облака, даже глазам не верится.
Потемнело. Стал накрапывать дождик. Самая, что ни на есть вальдшнепиная погода. Тепло, безветренно, и дождик мелкий, тёплый. Дошли мы до нашей поляны как раз вовремя. Посидели минут двадцать, послушали певчих птиц, отдохнули и услышали хорканье. Первый вальдшнеп пролетел высоко - недостать его. Патроны, как и всё теперь, сильно подорожали, нечего зря портить. Где-то далеко эхом прогремели выстрелы, потом ещё. Тяга началась!
Птицы поют под дождём. Нежно поют, проникновенно. Где-то в посёлке собака залаяла, Далеко слышно. До железнодорожной станции километров семь, а кажется, поезд рядом прошёл. А птицы поют, поют. Иногда призывно захоркает вальдшнеп, пролетит стороной, а иногда - прямо над нами. Грохнет выстрел - приостановится вальдшнеп на лету и быстро начнёт улепётывать. Замолкнут птицы, а потом опять, сначала робко, а потом всё громче запоют, как зачарованные, этим дождём, меркнущим светом, первыми, ещё не совсем раскрывшимися ветреницами, старыми берёзами...
Охота дней пять назад открылась. Знает вальдшнеп, что на выстрел летит, но летит, знает, что не сулят ему выстрелы ничего хорошего, но всё равно зовёт призывно и страстно свою подругу. Одно мгновение страсти, полёта, красоты и смерти... наверно это и есть жизнь. А дальше... Кому оно нужно это дальше!
Одного вальдшнепа муж этим вечером добыл. Мы его долго искали в потёмках, хорошо хоть фонарик не забыли. Нашли уже почти мёртвого, добивать не пришлось.
Мелкий дождик нас не промочил. Шли домой легко. Певчие птицы умолкли. Было тихо, только в канавах урчали лягушки. Ещё вчера канавы были пусты, лес молчал, а сегодня ночь была наполнена лягушечьим страстным волхованьем.
На опушке леса мы услышали бекасов. Они летали в темноте. Увидеть их было невозможно, только слышно было не то блеяние, не то жужжание, как будто большие, надоедливые комары перелетали с места на место рядом с нами. Людей они совсем не боялись, казалось, что их, как комаров, можно ловить руками. Их блеяние сливалось с урчанием лягушек. Что-то загадочное и странное было в этом ночном хоре.
Просто не знаю, чтобы мы делали без фонаря. Лягушки справляли свадьбы не только в канавах. Они вылезли на асфальт. Они сидели, как каменные, по всей дороге. Они ничего не видели и не слышали. Делай что хочешь - хочешь еж, хочешь режь. Лягушки были поглощены страстью. Это была их ночь - тёплый дождь, мокрый асфальт, лягушечий свальный грех.
Сколько бы мы лягушек передавили без фонаря! Жалко нам их стало. Пройдёт машина, и будет тут целое "побоище". Попытались мы их прогнать. Сапогом пихали, палочкой шевелили. Только всё это было почти бес толку. Немногие лягушки пробуждались от транса и неохотно большими, ленивыми прыжками отправлялись в канаву. Лягушки не боялись смерти. Смерти для них не существовало. Страсть переполняла их, околдовала, заставила пребывать в трансе, непостижимом для человека. Одна из лягушек, которую мы "разбудили", подталкивая сапогом к канаве, кричала пронзительно и громко, как раненный человек, нам даже не по себе стало.
Жалко. Всех жалко: и селезня, и вальдшнепов, и лягушек... А стоит ли жалеть. Может быть, это великое весеннее пробуждение чувств, жизни, страсти и смерть на их пике - это и есть счастье. Неслучайно, в молодости многие из нас так остро желают смерти и не боятся её. Это потом, когда чувства остывают, приходит ненужный страх. Чем бесцветней, бесчувственней и бессмысленней становится жизнь человека, тем крепче он за неё держится. Весь этот сверкающий, прекрасный мир, наполненный страданием, любовью, борьбой за существование, за продление рода, а потом кровью, агонией и смертью, похоже, так и останется для нас великой загадкой, непостижимой и страшной.
Объевшиеся ежи больше не бегали по дорогам. Они попировали на славу, и долго ещё будут вспоминать эту скатерть самобранку.
Возле нашего дома тоже "пели" лягушки, "пели" всю ночь. Им вторили соловьи. Земля пробуждалась, оживала. Деревья и травы вбирали её соки, чтобы расцвести, дать плоды и погибнуть. Люди спали в своих постелях и не знали ничего о весеннем празднике страсти, который справляла природа под тихим, печальным дождём.