. Рассказ занял второе место в конкурсе Ордена Короля Стаха "Дикая охота"
4 июля 2022 в тексте исправлена неработающая ссылка на биографию поэтессы
Рассказ занял второе место в Оргсписка конкурса Мистерия Тайн-2022
"Время - сумасшедшее такси,
Мы все чаще думаем о грустном.
Чтоб не все могилы заросли,
Помолчи со мной по-белорусски*.
(Евгения Янич)
В опустившуюся на Минск густую ночь ворвался весёлый женский смех. Наталка, накинув теплую кофточку, выскочила на балкон охлынуть, опомниться от слов, что прошептал Олежка, после того, как она открыла свою маленькую тайну. Конец ноября был холодным, с высоты шестого этажа деревья казались серебристыми - почти вся листва опала, но кое-где ещё отчаянно держалась на оголённых ветках, словно пытаясь продлить бабье лето.
Наталка потянулась, вдохнув глубоко - глубоко и тут же громко вскрикнула - не услышала, как следом на балкон вышел Олег. Обнял крепко - крепко сильными руками, привлёк к себе и потянулся губами. Наталка ответила. Потом целовались, кружась по балкону. В какой-то миг Олег прижал девушку к перилам, и тут Наталка, не чувствуя опоры за спиной, вздрогнула и упёрлась ладонями в его грудь.
- Пусти.
- Ты чего?
Наталка помотала головой, покусывая горящие губы, пытаясь унять невесть откуда взявшийся страх. Олег понял, повернул жену спиной к выходящему на балкон окну.
- Так лучше?
Она кивнула. Олег взялся руками за перила:
- Наташка, хочешь, я туда перелезу?
Девушка округлила глаза, наполняющиеся слезами:
- Ты что, совсем?
Олег наклонился, глянул вниз - никого, только лишь маленькое пространство освещается одиноким фонарем. Наталка зажмурилась, замерла. Вот где-то стукнула балконная дверь - кажется, наверху? Дрогнули перила? Нет! Прикосновение к руке заставило девушку открыть глаза. Олег стоял спиной к перилам и виновато смотрел на неё:
- Нат, прости. Я идиот,- прошептал чуть слышно.
Наталка постаралась улыбнуться - невесело получилось. Темнота напрягала, чудилось какое-то движение, стало страшно, и девушка решила вернуться в комнату. Олег подошел ближе, за его спиной что-то пролетело и мягко, но гулко упало на землю. Словно большой, туго набитый мешок.
- Олег...
Но муж и сам услышал, понял, глянул вниз. Там, в неярком круге света лежала женщина, распластав руки. Юбка чуть поднялась, оголив колени. Он схватил Наталку за руку:
- Нат, пошли в дом, пошли.
Но та бросилась к перилам. Олег тянул её, а она все смотрела и смотрела. Туда. Вниз.
Я сидел в кресле самолета, за бортом шёл дождь, по стеклу иллюминатора стекали капли. "Как слёзы",- мелькнуло в мыслях, и стало не по себе. Не верю! Не хочу верить в то, что её, моей Женьки, больше нет. Кажется, сейчас приземлимся в аэропорту, я позвоню, и она придёт в наш кафетерий. Мы возьмём по бутерброду с докторской колбасой и стакану обжигающего сладкого кофе и расскажем друг другу все новости. Может, Женька прочтёт мне пару новых стихов. И, попрощавшись, уйдёт - в свою жизнь без меня, а я буду долго курить, сидя на скамейке в сквере, пока не замёрзну - ноябрь всё-таки.
Весь промокший, сел в автобус - зонт лежал на дне спортивной сумки, а желания доставать его не было. Доехав до Центрального автовокзала, вышел и купил в магазинчике на Привокзальной площади девять гвоздик. Женька любила гвоздики - запах роз ей казался сладковатым, а об шипы она вечно кололась. На пороге, уже закрыв дверь, опомнился. Вернулся и протянул один цветок продавщице - усталой женщине лет пятидесяти:
- Это вам...
Ушёл, провожаемый удивлённым взглядом.
Мама Евгении, Мария Андреевна, сдала, сдала... Теребит концы чёрного шерстяного платка и всё время поправляет тонкое покрывало, каждый раз касаясь Жениных рук. Её поддерживает сестра - тётка Евгении, Ольга.
Когда-то мы бывали у Ольги Андреевны в аккуратной хатке, что скромно стоит на одной из улочек деревни Рудка под Пинском, на живописном берегу реки Ясельды. Пили чай, спорили о чем-то. Сейчас кивнули друг другу - узнала всё-таки. А вот Женькиного бывшего вроде нет. Да и не надо. Воспоминание о нём заставило сцепить зубы.
Ах, Женя, Женечка, почему ты тогда ушла с ним? Почему не осталась? Может, сейчас бы не лежала здесь, далёкая и холодная? Больно кольнуло внутри - даже не в сердце, а где-то под ложечкой. Тревога какая-то.
Над гробом склонилась женщина, вся в чёрном, и словно ватой заложило уши. Будто нет никого в мире, только они двое - ни неба, ни птиц, ни тех, кто пришел проститься. Обняла Женькину голову - рукава как широкие крылья... Я подался ближе - так велико было желание защитить Женю от печальной незнакомки. Та медленно разогнулась, сейчас я увижу её лицо, может, узнаю? Зашуршало позади, где-то рядом, я отвлекся на секунду. И все - незнакомка исчезла, может, смешалась с людской толпой? Вернулись звуки, плач, причитания. Ноги словно приросли к земле, трудно сделать шаг, так не хочется расставаться с Женей. Брошенные комья земли гулко упали на деревянную крышку, я пожал руку матери и тётке и отошел в сторону. Последним жестом - восемь гвоздик на украшенный венками холмик. Всё. Прощай, Женька. Прощай, Ласточка.
Жизнь, ты - степь, сгоревшая до края,
Лист, замёрший в стылом ноябре,
Ласточка навеки улетает,
Боль и рай оставив на земле*...
- Как хорошо, что ты приехал, Витя, - Алёна Василевич, подруга Жени, жестом пригласила меня сесть с ней за один стол. Что-то говорили официально подготовленные представители из Союза Писателей, из редакции, все пили водку, ели стандартный поминальный обед и постепенно тихий шепот перерос в громкие разговоры-пересуды.
- А соседей-то нету, молодожёнов этих с шестого этажа, Борусевичей, - прозвучало рядом за столиком, где сидели несколько пожилых женщин.
- Они же милицию вызвали и "скорую". Говорят, видели, как Женечка-то падала. Жена-то молодая так испугалась, что ей самой "скорую помощь" вызывали - сейчас в больнице лежит, на сохранении. Беременная, вишь, она.
Выйдя из столовой, я закурил, дождался Алёну, хотелось расспросить, узнать хоть что-то. Прошлись пешком, свернули на Ленинский проспект. Вот он, гастроном, внутри которого наш с Женькой кафетерий. Я пригласил Алёну выпить кофе и молча ждал, когда девушка сама заговорит.
- Вить, я ж говорила Женьке! Нельзя отмечать сорокалетие - плохая примета. А она упёрлась - ни в какую! И сама дерунов нажарила, салатов наготовила. Весёлая была, шутила, стихи читала. Пела песни. Все остались довольны - воспряла вроде Женька духом, очухалась,- сказала Алёна, нервно грея руки о горячий стакан.
- Воспряла? От чего очухалась?
- Знаешь, она в последний год странная стала какая-то. Уединялась часто, говорила о ком-то, с кем не может расстаться, кто её не отпускает.
- Мужчина?
- Да не было у неё никого! Как с Сергеем разошлась, замкнулась - всё одна или с нами. Какие там мужики - больной ребёнок на руках. Всё - ради него. И одеваться стала во все чёрное, словно в трауре. Бумаги переводила много - стихи писала и рвала их, в мелкие клочья, не давая читать никому, тетрадь от чужих глаз прятала. Я как-то случайно высмотрела - печальные какие-то, строки, безысходные. Ну, а тут, последние две недели словно бабочка запорхала, глаза яркие, всё время улыбается, и такая доброта от неё идёт. Витя, не могла она сама, понимаешь, не верю я.
Алёна заплакала. Если честно, я также думал. Жаль, не успел поговорить с Раисой Цмытаныч - лучшей Жениной подругой, сообщившей мне печальную весть - она улетела в срочную командировку.
- Алёна, а ты не заметила женщину в чёрном платье и кружевном платке? Она в изголовье стояла.
- Нет. Какое может быть платье, Витя? Конец ноября.
Я задумался. Нет, та женщина точно была в платье! И что меня смутило - затрепетавшие над гробом рукава, а ведь ветра не было. Уж не почудилось ли мне?
- Алёна, а на дне рождения много было народу?
- Человек восемнадцать, двадцать. Просто кто-то ушел раньше, кто-то пришел позднее, но пьяных, таких, чтобы ругаться или ещё что, не было никого.
- А не мог кто-нибудь Женю обидеть? Словом, например?
Алена покачала головой:
- Я не заметила ничего такого. Женя, правда, выходила на балкон покурить то с теми, то с другими. Не знаю...
Да, Женя курила. "Родопи". Нравились ей болгарские сигареты.
- Капля никотина убивает лошадь,- ворчал я по-стариковски.
- Так она же, дура, стихов не пишет,- смеясь, отвечала Женька,- а из меня весь никотин рифмами выходит.
Алёна рассказала, что всех гостей допрашивали в милиции, но, учитывая Женькино состояние незадолго до смерти, вынесли вердикт: самоубийство.
Я попытался представить, как Женя падает, в тоненьком шерстяном свитере, тёмно-коричневом или зелёном, узкой юбке, нет, юбка не могла быть узкой. Да, это была её любимая - в широкую складку. Как она это сделала? Перегнулась через перила? Закружилась голова? Может, просто не удержалась - восьмой этаж, перила скользкие от прошедшего дождя, несколько мгновений, и все. Опять же, говорят, что она лицо руками закрыла, значит - не случайность.
Расставшись с Алёной, я сел в автобус, доехал до Комсомольского озера, побродил в тишине по пустынному пляжу. Сколько лет я не был в Минске? Наверное, пять. Нет, четыре. В первый год, как перешёл работать в редакцию "Юности" в Москве, приезжал сюда в командировку. Как-то летом мы с Женькой здесь купались и загорали, она смеялась и мечтала, что станет знаменитой. Стала. И ушла. Почему?
С Евгенией Янич мы учились вместе в БГУ*, дружили, много спорили, много читали - как же, будущие филологи. Она, ещё будучи школьницей, была замечена редакторами - первые стихи опубликованы в шестнадцать лет, потом было много хороших строк, издавались сборники, Женя не знала усталости и писала, писала и для души, и для публики, и для власти. А потом, когда повстречалась со своим Сергеем, словно растворилась в нем. Может, действительно, очень сильно полюбила. Свадьбу сыграли громкую. А прожили вместе не так уж долго - видимо, тесно было в одном доме двум гениям. А порознь - горько и тоскливо. Наверное, я бы примчался, бросил всё, но она не позвонила - не нужен ей был рак на безрыбье.
Ты покличь меня. Позови.
Мы забудемся хмельно-тревожно.
Начинается всё с любви,
А иначе и жить невозможно*.
Остановился я в Минске у родных, собираясь попрощаться с Женей ещё раз на девятый день. Долго стоял вечером, курил в форточку на лоджии и думал, думал. Похоже, только меня взволновала та странная женщина, а ведь она стояла рядом с матерью и тёткой Жени. Значит, знакомая? Потому никто и не удивился, не обратил внимания. А может, это вообще посторонняя - мало ли по кладбищу людей шатается.
На следующий день, как и положено, мы сходили на могилку, а потом проводили Марию Андреевну до дому, немного посидели, помолчали. Расспрашивать поникших женщин о чём-либо мне показалось неуместным, и мы с Алёной, попрощавшись, вышли на улицу.
Вдруг Алёна схватила меня за руку и, показав на входящего в подъезд молодого человека, прошептала:
- Вить, это же Олег Борусевич, тот самый, что видел, как Женя,- она всхлипнула.
- Алёна! Идём, я должен с ним поговорить, понимаешь?
Представившись и получив приглашение войти, мы дружно отказались от чая. Вышли все на балкон, и Олег, подойдя к перилам, сказал, мрачно глядя вниз:
- Да, собственно, я-то ничего особенного и не видел - стук, вскрик и тело на тротуаре. А вот Наталка, моя жена, уверяет, что...- Олег вздохнул, покачал головой.
- Олег, мы надеемся, у Натальи все в порядке? А что она говорит, можно узнать?
- Когда всё случилось, я схватил Наталку за руку и потянул в квартиру, а она, не удержавшись, посмотрела вниз. А потом всё твердила, что якобы видела, как около Жени сидела на коленях женщина в чёрном платье. Возможно, Наталка так испугалась, что за женский силуэт приняла какой-нибудь куст. Я просил её никому не рассказывать, забыть. Но она уверяет, что не ошиблась.
Мы попрощались с Олегом, вышли на улицу, закурили. Итак, похоже, снова та странная незнакомка, что была на кладбище. Как узнать, кто она Женьке - друг или враг?
Во вторник я зашёл в редакцию журнала "Маладосць" в Доме Литераторов, где Женя последние годы возглавляла отдел поэзии. Корреспондент журнала Алесь Граховец, хороший знакомый, схватил меня за руку и долго по привычке тряс, улыбаясь и тараторя о пустяках. Мы решили выпить пива в кафе, взяли бутербродов и устроились за маленьким столиком подальше от входа.
- Ты слышал про Янич?- первым начал Алесь.
- Да. А ты чего не был на похоронах?
- А! Командировка, черт её дери. Ну, а ты как считаешь, что случилось?
- Вам здесь виднее, наверное. Ты же знаешь, мы последнее время с Женей мало общались.
Он подвинулся ко мне вплотную и жарко зашептал:
- Она странная стала последнее время - то ли высокие награды на плечи давили, то ли что ещё. У нас слухи ходили, что Женька вроде против этих выступать начала,- он многозначительно поднял глаза кверху.
Я задумался. Неужели, правда? А ведь она могла сказать прямо и резко - не умела душой кривить. Может, докатились нелицеприятные слова до "нужных" людей, и... Помогли? Мне стало неуютно. Алесь что-то ещё говорил, уже о себе, о других знакомых, я кивал не в такт. Хотя, вряд ли - Женя власть уважала, и регалии высокие не позволяли, да и занята она была постоянно - то в Союзе Писателей, то в редакции, то в школах выступала, часто ездила по Белоруссии. А вот недоброжелатели и завистники, это вполне возможно. Я вспомнил, как Мария Андреевна сказала нам на кладбище: "Ее талант был, как колючая проволока для некоторых, об его они калолiся. А у самой не было защиты".** Мать что-то знала? Но, если Женю столкнули, почему милиция ничего не увидела? Хотя, и тут всё возможно, всё...
- Слышь, Витя, ты к Румянову зайди. Он последнее интервью делал с Янич, может, и сохранилось в записи.
Извинившись перед Алесем, я попрощался и ринулся на поиски Димы Румянова. Надо же, пять лет не виделись, а он такой же румяный и сидит всё в том же кабинете.
Димка крепко пожал мне руку - мы одно время работали вместе и даже дружили. Я спросил про интервью. Он кивнул, достал кассету, помахал ею:
- Вот здесь полная запись, я тебе копию сделаю, по старой дружбе. Но знаешь, я, если честно, был озадачен - странная она стала последнее время.
Дома я попросил у племянника магнитофон, сел в кресло у окна, вставил кассету и нажал кнопку. Немного музыки, и вот он, Женькин сильный, чуть усталый голос:
- "Когда-то, ещё в детстве, мне приснился сон. Будто иду я босиком по берегу Ясельды, вода ласкает ноги, мягко и щекотно, а мне навстречу появляется Фея-Волшебница. В ослепительно белом наряде, тонком, почти прозрачном, вся такая лёгкая и красивая. Я остановилась, заглядевшись, а она подошла ко мне, подала мне в руку пакет и исчезла. А дальше будто сижу я в саду, рядом цветёт калина, а в руках у меня тетрадь из подаренного пакета. Я открываю и читаю: "Стихи Евгении Янич". А вскоре сложились первые строки, и я вспомнила тот сон..."
Я приостановил прослушивание и задумался. Странно, но Женька мне ничего такого не рассказывала. Женщина в белом... Она, конечно же, могла присниться, но Женщина в чёрном, что была на кладбище, и которую видела с балкона Наталья Борусевич - это же реальный человек! Я понял, что должен её найти. Она наверняка много знает, коли оказалась рядом с Женей в момент трагедии. И надо бы пообщаться с Марией Андреевной, но как? Она сейчас не в том состоянии, чтобы вести расспросы.
Девять дней отмечали в Доме литераторов, было много народу, вспоминали, читали Женины стихи. Я внимательно рассматривал всех, кто сидел за столиками в кафе, но ни в ком не признал таинственную незнакомку. Вернувшаяся из командировки Раиса Цмытаныч пригласила меня назавтра к себе домой - посидеть, поговорить.
Жила она на углу Ленина - Интернациональной. Соскучившись по Минску, я решил прогуляться по улочкам Верхнего города, поэтому проехал чуть дальше, до улицы Бакунина, благо погода стояла прохладная, но сухая, дышалось легко. Свято-Духов собор после капитального ремонта выглядел красавцем. Постояв у входа, я так и не решился зайти внутрь. По лестнице спустилась служащая, вся в черном, глянула исподлобья. Отвела глаза, прошла мимо, прошелестев длинной юбкой.
На площади Свободы кинул горсть семечек по-хозяйски разгуливающим сизым голубям. Давно откормленные, они вразвалочку, не торопясь, направились клевать брошенное лакомство. Тут же подлетела шумливая ворона, каркнула сердито, тыкнулась клювом и взлетела, развернув крылья, словно чёрные рукава. Я, замерев, последил взглядом - птица мне напомнила встретившуюся монашку. Я оглянулся на Собор. А что, если Женька обратилась к богу? Или вступила в какую-нибудь секту? Мало ли их, подпольно действующих. Эти запросто могли довести до самоубийства - ради квартиры, ради денег, и всё прочее.
Волнуясь, как мальчищка, пересёк улицу Ленина и вышел на Интернациональную. Захотелось глянуть на кинотеатр "Победа". Фонтан уже не работал, исчезли наши любимые с Женькой гипсовые лягушки, что стояли вокруг него как стражники. Я присел ненадолго на лавочку, вспоминая, как мы целовались на вечернем сеансе Летнего кинотеатра, а потом Женька читала нараспев свои стихи.
В квартиру Цмытаныч поднялся, чувствуя, как устали ноги, привыкшие к московскому метро - давненько не совершал длинных прогулок. Раиса суетилась, выставляя на стол трапезу, я достал бутылочку вина, конфеты, фрукты. Потом мы смотрели фотографии и пили чай и, конечно же, говорили о Жене.
- Знаешь, Витя, она ведь мне раньше абсолютно всё доверяла, а после развода с Сергеем стала отдаляться. Но я не думаю, что Женя посещала церковь или ещё что-то, она ж всё время на виду была и очень занята - и по командировкам, и за границу выезжала, на сессию ООН. Сын у неё часто болел, она сетовала, что приходится с мамой оставлять. Но как только возвращалась - забирала к себе. Когда ей по сектам разгуливать было? Да я и не слышала от неё ничего такого, она больше о природе, о любви, о жизни писала, говорила. Но носить стала все чёрное, да, и это, действительно наводит на странные мысли.
Рая теребила кисточки скатерти и покусывала губы. Я понимал, как трудно ей сейчас - ругает себя, что не смогла уберечь подругу. Эх, Женька, ласточкам нужно в небе летать, а не падать на землю.
Я рассказал о таинственной незнакомке. Рая помолчала, потом подошла к окну, повернулась ко мне со слезами на глазах, потёрла пальцами виски.
- Послушай, Вить. Женя кого-то боялась, до ужаса боялась. Она сама мне об этом говорила - что её преследуют, что она скоро умрёт. И ещё, на дне рождения всё было здорово, весело, а когда мы остались с ней вдвоем, и я мыла на кухне посуду, вдруг услышала:
- Ты? Зачем ты пришла? Я же просила тебя! Уйди, оставь меня, оставь! Мне хорошо
без тебя. Ты - лишняя в моей жизни. Я по-другому жить хочу, понимаешь?
Я тогда подумала, уж не мне ли эти слова предназначены. Заглянула в комнату - Женя стоит у балкона, шторы на окнах колышутся, шуршат. А с улицы тянет сильным холодом, у меня даже зубы свело, и тревожно сделалось, до слёз.
Я Женьку окликнула, она повернулась, улыбка какая-то вымученная. Метнула на балкон быстрый растерянный вгляд, захлопнула дверь и позвала меня пить чай. И снова шутила и смеялась. А когда я уходила, вдруг взяла меня за руку и сказала:
- Рая, если вдруг что случится, найди Витю Ковалёва, он все поймёт. Напомни ему про Цыганку-рифму.
Я обхватил голову руками. Игра у нас была такая - в Цыганку-рифму. Нужно было открыть томик стихов, взять наугад последние рифмованные слова или отдельные строки и добавить своё. У кого получится лучше и быстрее. Почему Женька об этом вспомнила?
- Рай, мы можем поехать к Жене домой? Возможно, что-то и откроется, только нужно побывать там, на месте, на Сторожевской.
- Конечно, там сейчас Мария Андреевна с Ольгой занимаются уборкой и всё такое...
Женя, Женя. Что ты хотела мне сказать? Я смотрел на книжные полки. Ну, конечно же, Якуб Колас! Женькин любимый поэт. В томике стихов, на титульной странице надпись:
"Спасибо за всё. Я ухожу. Евгения Янич. 21 ноября 1988 года".
За книгами, у самой стены, лежала тетрадь в обложке из кожзаменителя. Стихи грустные, грустные, перемазанные, перечёркнутые...
Год беды, как Ледовитый полюс,
Можно с ним и жить, и умирать.
Эхом вдалеке растает голос,
Мне, увы, не будет сорок пять*...
А вот запись от восьмого ноября. Ставить даты Женьку приучили ещё в школьном Литературном кружке. Строчки неровные, с разводами от слез:
- Я прошу тебя: уйди. Оставь меня. Я устала. Всё, что могла, я сказала, зачем ты пытаешься закутать меня в свои чёрные одежды? Только не говори о любви! Это же ты, как проститутка, бегала от меня к нему, то лаская, то отбирая строки и рифму, ты убила нашу любовь, ввела мрак и печаль в мою жизнь, Чума, хищная птица. Прошу, уйди, я хочу просто жить - как все. Я много отдала тебе - думаю, всю жизнь, так оставь меня, наконец. Хочу закрыть тетрадь, что ты когда-то подарила мне. Все остальное - бессмысленно.
И ещё одна запись, от 21 ноября. Короткая, хлесткая, отчаянная:
- Прощайте. Я ухожу.
И ни строчки более. Ни одной рифмы.
Кажется, я всё понял. Женщина в черном - та, что когда-то во сне подарила юной Женьке тетрадь, подписанную: "Стихи Евгении Янич". Фея - Волшебница, постепенно сменившая белый сказочный наряд на тёмные одеяния, пропитанные болью и печалью. Ласточка прервала свой полет. Ей прочили рай в вышине, а она искала счастье на земле. Женю убила её же собственная Муза. Слишком много было написано стихов, слишком много было отдано души, а когда восторженная любовь сменилась горьким одиночеством, жизнь зашла в тупик, и строки задохнулись от беспросветного отчаянья. Женька ещё много могла написать, но светлое не получалось, а о грустном больше - не хотелось.
Почему никто не видел женщину в чёрном раньше, и почему она вдруг появилась среди людей? Трагедия заставила её покинуть Ласточку - Муза бессмертна. Попрощавшись с Женей, Фея-убийца пойдет скитаться по свету в поисках нового пристанища, чтобы явиться к кому-то во сне ослепительной мечтой.
Я приехал в Минск через год, долго молча стоял около украшенной венками и живыми цветами могилы Евгении Янич на Восточном кладбище. В центре лежал большой венок из белых роз, вокруг которых вилась чёрная креповая лента. Я положил рядом розовые гвоздики. Женя смотрела с портрета куда-то вдаль, тихо и молча улыбаясь чему-то, известному ей одной. На гранитном памятнике застыла рвущаяся вверх ласточка...
Будет мне светло и горько
За лощиной, за горой
Между утренней звездою
И вечернею зарёй*...
* Здесь и далее по тексту даны в свободном переводе-интерпретации строки из стихотворений белорусской поэтессы Евгении Янищиц(1948-1988), трагическая судьба которой легла в основу сюжета рассказа о Ласточке.
![[]](/img/s/swecha_n_o/300_diploms_hunting/wasilxewa.jpg)
![[]](/img/w/wasilxewa_t_n/lastonka/selyahcuk.gif)