Осенью на Северном Кладбище тишина величественная.Тонкие ветви деревьев с редкой листвой во всей красе открывают низкое чернильное небо. Земля влажная и рыхлая. Могильные памятники, старые и хмурые, хранят молчание. Всё поросло сорной травой и шиповником. Тут уже давно никого не хоронят, да и редко кто бывает. Чувствует человек, что место неладное.
С вечера мелкий дождик моросит. Я пробираюсь по тропинке тихо, осторожно. Вслушиваюсь в каждый шорох. Чу! Ветка хрустнула. Замираю и в темноту вглядываюсь. Неужели мумь? Тут ружьё не поможет. Мумь только соли боится. Но я охотник опытный - у меня же ещё и обрез есть. А уж в нём-то соль вместо дроби.
Мумь на могиле топчется, бормочет, лапами землю гребёт в поисках лакомых костей. Сейчас нору выроет, трухлявые доски гроба пробьёт, внутрь влезет, землёй засыплется - и, поминая как звали. Будет в тишине лежать, да косточки грызть. Тут или лопату бери, или дальше иди, горе-охотник. Я обрез вскинул, да так и опустил. Не за мумью сегодня пришёл. А выстрелишь - всю нежить распугаешь. Пусть подождёт пока. Завтра и выкопать можно. Белый кусочек ткани на оградку повязал только.
Жаль курево достать нельзя - всякая тварь дым чует. На лавочку присел, на мумь поглядываю - жду, пока закапываться начнёт. Да по сторонам смотрю. В нашем деле оно как? Вовремя не оглянешься - жена домой не дождётся.
Улыбнулся. Жена у меня хорошая. Под утро приду - накормит, да чаю горячего с мёдом сделает. Она у меня умница. Про нежить буду ей рассказывать - будет головой качать. Боится за меня, но слова поперёк не скажет. Знает, что без охоты зачахну и пропаду.
Всё, спряталась мумь. Коли сейчас к могиле подойти, да ухо приложить, то услышать можно, как она урчит довольно и костями чавкает.
Дальше иду. Дождик сильнее припустил - я воротник поднял. Ничего, нежить сырость любит. Это в жару и холод сильный они по норам сидят. Разве что мавки по любой погоде танцуют. Весна и осень для охоты самый сезон. Пробираюсь вглубь кладбища, туда где днём следы видел. Аккурат у ямы. Кладбище там вниз уходит по пологому склону. А рядом провал, мусором да ветками завален. Чую подземные ходы есть, но туда лезть - шею ломать. Да и стар я уже для таких трюков.
Место нашёл, где давеча след видел - копыто раздвоенное. Давненько в наших местах чеморов не было. А они ведь не только мертвецами питаются, но и живыми не прочь. Дед мой одного такого застрелил, лет пятьдесят назад, поди уж. След от когтей всё мне, малому, показывал. И вот, гляди ты, и мне придётся с чемором воевать.
Притаился и жду. Землицей влажной руки и лицо испачкал - чтобы не учуял рогатый.
Час сижу, два. Время-то уже к "часу волка" подходит. Каждый знает, что тогда нежить особливо сильная и опасная.
Вижу - идёт вперевалочку. Шерсть косматая, вонь даже сюда чувствуется, на голове рога и глаза разного цвета. Тут, признаться, и струхнул я. Не просто чемор в гости пожаловал, а чемор-двоедушник. Тут бы крестным знаменьем себя защитить, да бежать.
А я глаза вылупил и смотрю - тварь-то опасная, но что-то есть в нём завораживающее. Мощь, ярость скрытая. Силуэт будто размытый - чеморы в нашем мире не полностью живут. Чуть что - уйдёт на другую сторону, да за спиной вынырнет. А коли двоедушник, значит ещё опаснее.
Уходить надо, да мужиками назавтра договариваться. Семён Егорыча позвать, да и Чингиза с братом. Соляные круги да трещотки - никуда не уйдёт голубчик.
Да только вот голоса я услышал. И отблеск фонарика между могил заприметил. Наверняка дети опять. Всё духов вызывают, будь они неладны. Уж я и их и гонял, и хворостиной грозил - толку нет.
А ведь не только я гостей услышал, чемор тоже голову поднял, ноздрями запах втягивает.
Ну, думаю, была не была. Выстрел у меня только один имеется. Коли промахнусь - уйдёт тварюга в тени, кинется на меня. Второй раз просто не успею. А коли попаду, пуля чемора к нашему миру привяжет.
Шарах! Ружьё в руках дрожит от напряжения. Попал! Попал, паскуда! Ишь - задёргался весь. Прицелился - ещё раз выстрелил. Чтоб уж наверняка.
Прислушался - улепётывают детишки. Небось, решили, что по ним стрелял. Но мне сейчас до них дела нет - времени мало.
Пули чемора надолго не остановят - он их из тела выдавит. Я к нему, через могилы прыгаю, спотыкаюсь. Подбежал и стал заговор читать. Особый, охотничий.
Чемор лапами сучит и на меня смотрит. Жалобно так. А потом замер - уснул.
Я на корточки присел, по кручёному рогу рукой провёл.
- Ну-ну, всё хорошо будет.
Под утро Михаил приехал из города. Как про чемора услышал - тут же примчался.
- Молодец, - говорит. - Иван Тимофеевич, редкий экземпляр поймал. Премию тебе выпишем.
И руку мне жмёт.
- Куда повезёте его, - спрашиваю.
- В Уральский питомник. Там ему хорошо будет.
Я кивнул только.
Как чемора погрузили, да разъехались все, я на крылечке устроился, закурил. Сзади дверь скрипнула. Жена на плечо руку положила.
- Простудишься, - говорю.
- Не простужусь, - отвечает.
И вместе со мной вдаль смотрит. С нашего двора как раз кладбище видно. И небо над ним розовое, с редкими облаками. И тихо так, покойно.
- Ночью пойдёшь? - спрашивает.
- Пойду. А то мумь все могилки попортит. Да и силки на чернявок ставить уж пора. Полезут скоро.
- Докуривай, да заходи уже. А то голодный, поди, - и дверью скрипнула.
Расстроилась. Вроде сколько с ней живём, а она привыкнуть не может. А чемора увидела - так и побледнела вся. На меня так посмотрела. И ни слова же не скажет.
А я что мог сделать? Детишек дать растерзать? Окурок бросил, сплюнул, да в дом пошёл. Успокоится. Работа у меня такая. И делаю я её с удовольствием. Природу ведь всякую любить и уважать надобно. Даже неживую.