Пошёл однажды Семён питаться в столовую. Набрал кушаний поднос целый, сел в углу уютном окна возле, а есть не получается - тошнит. Сходил руки вымыл, дважды меню прочёл, ловя на себе взгляды настороженые женщины за кассой, к еде остывающей вернулся. Но вышло хуже, чем, если бы не ел вовсе. Расстроился очень, ушёл, знатные кушанья на столе оставил.
Погулял по двору, здоровье наладилось, и аппетит такой разыгрался, что в животе зазвучали мелодии музыки камерной. Вернулся, а там обед его нетронутый унесли и до дверей очередь образовалась. Крайнего спросил вежливо, а сам чувствует, что сейчас снова музыка начнётся, и будет она не камерная, как раньше, а самая настоящая симфоническая, из опер классических. Так ясно представил это, что от стыда потерял страх совести, побрёл без очереди, силами последними, и сошёл за инвалида войны неизвестной. Пропустили, хоть и наговорили вслед много чего.
Чуть до столика доплёлся, а оно опять подступило. Пренебречь попробовал, но хуже вышло, чем если бы не возвращался вовсе. И вдруг Семён опомнился словно, догадался, что дело скорее всего не в нём самом. Может быть, еда, приготовленная нормам не соответствует, утверждённым промышленностью пищевой. Оглянулся, и увидел, что остальные обедающие тоже невеселы, нервничают многие, а другие и вовсе уходят, оставляя за свои деньги купленное нетронутым почти. А тут ещё кассирша с него глаз не сводит, рассказывает что-то, руками пухлыми размахивает, - а очередь вся слушает и неправильные выводы делает.
- Да что же это такое, 'туда вас'! - закричал Семён и возле кассы встал, чтобы клевету пресечь и пар нервный выпустить.
Люди чеки пробивают, а он ругается словами последними, а в глазах обиды и злости столько, что никто возразить не решается. То есть отпора никакого. Заведующая пришла, сердитая, с зубом золотым, зыркнула быстрым глазом и молвит:
- Вы, добрый молодец, зачем в помещении ругаетесь? На улицу идите! Здесь учреждение культурное. Нам хулиганов не надо, мы сами хулиганы. 'Туда тебя'!
А Семён на зуб золотой загляделся, молчит, как зачарованный. Когда рот закрылся, - очнулся:
- Вы чем кормите, 'Тебя туда', гегемона трудящего!?
- Не гегемота, а гегемона, учению Маркса согласно, 'туда-бы-туда'.
При упоминании Маркса заведующая взбесилась словно, поднос схватила пустой и разломила надвое о голову дерзкую посетителя буйного. Повезло, что изделие пластмассовую форму имело, а из металла лишь малозаметые уголки. Если бы поднос весь был железного качества, человека жизнь оборваться могла не героически совсем. Думая, спастись как, Семён умирающим притворился, на полу лёг, полагая, что раненого добивать ни у кого рука не поднимется. Кассирша очки сняла, на левой щеке две слезы нарисовала, на лице остальном грусть изобразила, сейчас заплачет:
- Какое будет ваше желание последнее, товарищ мужчина?
- Ужели со мною так плохо, товарищ женщина? - испугался Семён.
- Ужели, неужели, вы мне надоели, товарищ! - рявкнула заведующая, огорчённая лёгким, по мнению её, исходом.
А Семён уже видел, что это никакая не заведующая, а самый настоящий-разнастоящий доктор: халат белый, блестящая медалька на голове для заглядывания в горла болящим, на шее галстук резиновый для подслушивания лёгких, в руках чемоданчик с крестом большим красно-белого коляра.
- Не уходите доктор! - застонал Семён.
- Бредит,- предположила кассирша и очки одела, чтобы смотреть с вниманием бОльшим.
Семён вгляделся тоже, и понял, что права кассирша, нет никакого доктора, а есть она - Анжелика - ангелов маркиза.
- Вы мне смешны, - сказала женщина не доктор, а потом, склонившись ближе, ароматом духов окатила и зашептала в лицо прямо: 'Ну, дышите, милый. Давайте дышать вместе'.
- Так будет желание последнее, или я кассу сдаю,- не выдержала кассирша и очки сняла.
- Без священника умирать отказываюсь,- не сдавался не умирающий умирающий.
- А я здесь, я давно уже здесь, здесь и здесь.
Сказал такое и расстроИлся. Стал один в трёх лицах. Семён, в порядке текущего бреда, увидел, а вскоре и почувствовал, что ко лбу крестом серебряным прикоснулись. На самом деле, это маркиза осмелилась поцеловать на прощание уходящего в миры иные путника. А Семён с удивлением разглядывал служителей церкви с висящими на шеях крестами, их большие добрые руки, припасть к которым хотелось.
- Маркиз, не надо! Не целуйте рук моих, не искушайте, - попросил один из священников и вынул из сумки с крестом котлету рыжую.
- Съешь, это птичья.
- Из индюка,- подтвердила кассирша, очки роняя на пол твёрдый.
Почувствовав запах волшебный, вспомнил Семён, что не ел давно очень. Откусывал осторожно, но глотал не жуя, не цапнуть стараясь благодетельницу за палец розовый, а заведующая маркиза голову бинтовала, гладила да приговаривала:
- Умница, Шарик, да не торопись ты, дурачок.
Кассирша тем временем очки подняла, что они уцелели, удивилась, и снова выронила. Рванулся Семён, а потому как руки заняты были стоянием на четвереньках, ртом ловко схватил, как это делают морские котики дрессированные. Очень нежно схватил, даже не испачкал стёкла оптические.
- Молодец Маркиз, - похвалила маркиза заведующая, и приманила зверя ещё одной котлетой. Семён тявкнул радостно. Кассирша нацепила очки спасённые:
- Нет. Фокус нарушился, диоптрии мимо проходят. Не то!
Обидно стало Семёну, что его порывы благородные одобрения не находят, потянулся и куснул за каблук деревянный. Испугалась женщина, упали очки, и на этот раз не уцелели.
- Откуда в тебе жестокость эта? - спросила в рясу одетая женщина, богохульно замахиваясь на друга человеков крестом, совсем для этого не предназначенным.
- Меня тошнит иногда, я в такие времена не хочу жить на Земле,- скулил Семён.
- Всё в порядке, - успокаивала оказавшаяся рядом маркиза докторская, - у вас головы внутри сотрясение, от этого и снаружи тошнит.
- Ходят тут всякие, скандалят, а сами здоровы не вполне,- ворчала кассирша, осколки собирая.
- Я пришёл сюда совершенно здоровым, бодрость и желание имел, - вспылил кассир Серафим, занимая место освободившееся, - а теперь у меня ни первого, ни второго, - после этого выбил чек на 28 рублей, и в карман положил, на виду у всех.
- Вздор! Никаких оправданий, маркиз! Вы изменник! - обманутая маркиза вскричала,- изменник и к тому же кассир! Это невыносимо!
- Я оклеветан, сударыня. Мною играют невидимые силы, - оправдывался кассирский Семён, выбивая чек на 11 рублей, и за первым вслед отправляя.
В разговор вступила женщина, в руках разбитые очки держащая:
- Гражданин, вы не видели здесь собаки моей?
- В общепита учреждениях собак не бывает, - заметил семёнский кассир и, начиная терять терпенье, выбил чек на сумму немыслимую.
- Уважаемая, а вы не заметили пса здесь какого-нибудь? - не унималась женщина.
- Гражданка! Здесь не может собак быть, а тем более псов, - после слов этих Анжелика заведующая вытерла салфеткой помаду губную. Не вытерлась помада, а только размазалась, и симпатичный, вроде бы, человек превратился в чучело огородное.
Женщина, спрашивающая, очки одела, отчего глаза её размножились в осколках оптики сломанной, и сказала другим голосом, строгим:
- В конце концов, вы не видели здесь где-нибудь, кого-нибудь!
- Маркиз, уберите её! - не выдержала ангелами заведующая маркиза,- вы позволяете этой гадине приходить сюда, после всего, что случилось!
Докторский маркиз взял у женщины проволочки и стёклышки оставшиеся, на лице своём пристроил, рассмеялся:
- Ну вот, через эти очки и вы смешны и некрасивы!
- А вы смешны просто так, без приспособлений всяких,- вспылила маркиза семёновская и вытянула из чемоданчика молоточек резиновый, для лечения нервных больных который.
- Ваша котлета рыжая отвратительна! - подлил масла в огонь мужчина, кассир маркизы и, сдерживая неодолимое голода чувство, пролаял арию герцога из оперы Джузеппе Верди 'Риголетто'.
- Шарик! Ты нашёлся! - закричала уже отчаявшаяся женщина, бросаясь обнимать зверя неизвестной, но очень благородной породы.
- Вы даже здесь, при мне! - зарыдала женщинская маркизовка,- вы при мне с этой тварью! - и молотнула ударилом головела, где-то по кассире.
Мужчинский маркизовик чекнул выб на ноль копеев и полкнулся на свал.
- Ачарв! Ачарв! - женщинала сказа и чувствилась лишилов.
- Хувд ачарв! - маркизнула закрича и умерливо скропостижилась.