Ее лицо было таким бледным, что казалось, будто какой-то шутник вымазал его мелом. Ну, или что с минуту назад прямо перед ней с неба упал рояль.
Но ничего - села напротив, ногу за ногу заложила, так что юбка, и без этого ничего не прикрывающая, до трусов почти задралась, и смотрит так, будто не в электричке едем, а в кафе каком-нибудь на вечернем свидании сидим. А глаза такие зеленые, пронзительные и блестят, как у зверя хищного на охоте.
- Ну что, - говорит, - куда едешь?
- А куда я могу ехать? - удивленно отвечаю я, - домой разве что. И вообще, вам какое дело?
- А такое, - хмыкнув, говорит она, - Может, приглянулся ты мне, дедуля.
Разозлился я - сразу видно, девчонка дерзкая, без царя в голове. Совсем, видать, в детстве не пороли, а если и пороли - то мало.
- С каких это пор, - спрашиваю сурово, - соплячки на стариков заглядываться стали?
- А я на тебя и не заглядываюсь, - улыбается она, показывая белые зубы, - ты, дед, доступный просто.
Меня от гнева аж в жар бросило, и я прямо почувствовал, как весь иду красными пятнами. Хотел сейчас же вскочить и трехэтажным ее послать, от матери к бабушке и обратно, но почему-то не могу - ноги отнялись и язык не слушается - рот открывается, как у рыбы какой, а сказать ничего не получается - дыхание перехватывает, и только бульканье из горла доносится. "Неужто сердце?" - думаю. А рука уже сама пуговицу верхнюю на рубашке расстегивает и за валидолом в карман лезет.
- Тихо, дедуля, тихо, - тут же говорит девица, - нормально все. Чего ты так разволновался? Так и окочуриться недолго, а ты мне тепленьким нужен...
Действительно - голос ее вдруг таким мелодичным показался, успокаивающим, словно прибой морской. И чувствую - отпускает потихоньку.
- Ты, главное, не дергайся, - продолжает она, - все путем будет, я обещаю.
Ну, думаю, ладно - раз все путем будет, то действительно, чего волноваться?
Дальше едем молча - вроде как каждый сам по себе. Я продышался и сижу себе в окно смотрю, девица глаза опустила и маникюр свой длиннющий изучает.
В вагоне не людно и потому спокойно - лишь позади нас две женщины судачат о чем-то своем, разбавляя негромкими голосами мерный стук колес.
- Представляешь, - говорит одна, - Лена говорит, что вампир махал крыльями прямо перед ее носом!
- Ой, прям уж таки вампир! - слышится в ответ. - Да она как летучую мышь увидит, так уже и ссытся от страха. И вообще, покажи мне хоть кого-нибудь, на кого действительно нападал вампир? И так, чтобы шею укушенную предъявил! Вот в шестидесятых их много здесь резвилось, это да...
- Ну, Ань, ты же знаешь - стоит рыбе исчезнуть из продажи, как каждый рак начинает мнить себя осетром.
- Ой, и не говори...
Между тем поезд подъезжает к моей станции, и я, покинув пластиковую седушку и прихватив кулек с сахаром и "Столичной", открываю дверь и, держась за поручень, спускаюсь по ступенькам на грязный перрон, чувствуя, как подошвы ботинок вминают в бетон окурки дешевых сигарет. Оборачиваюсь - вот она, родимая, выходит следом за мной. Поймав мой взгляд, ухмыляется и заговорщицки подмигивает.
Дальше, до самого дома, и еще дальше - через подъезд и по лестнице до четвертого этажа - иду не оборачиваясь. Где-то глубоко сидит надежда, что девчонке надоело играть со мной и она, найдя другой объект для насмешек, отстала. Но только знаю, что это не так. И поэтому нисколько не удивляюсь, когда, завозившись у входной двери после изматывающего подъема, слышу ее издевательски-участливое "помочь?".
- Я сам, - отвечаю, преодолев одышку. Долго перебираю связку весело звенящих ключей, большинство из которых давно отпирает двери только в мои воспоминания, в поисках нужного - продолговатого, желтого, с выгравированными латинскими "SL".
Наконец путь дальше открыт - и, признаться, мне немного стыдно за тот беспорядок, что царит в квартире. Что поделать - не те лета, чтобы заниматься уборкой регулярно.
Проходим на кухню.
- Чаю? - спрашиваю я свою гостью, ставя на плиту почерневший от копоти чайник.
Качает головой.
- Ты, дедуля, выпей. Я подожду.
- А чего ждать? - говорю. - Бери, что хочешь, и уходи. Только ничего у меня, кроме медалей и книжки пенсионной, нет. Ни драгоценностей, ни товаров дорогих - нищий я.
- Унижение - тоже товар, - задумчиво говорит она, разглядывая выцветшие обои. - Им торгуют все нищие. Но мне от тебя, дед, другое нужно...
Ложка заварки, три куска сахара. Страх, которого почему-то раньше не было, наполняет меня так же, как кипяток - чашку.
- Лучше уходи, - треснувшим голосом говорю я. - Или вызову милицию.
- Никого ты не вызовешь, - спокойно говорит она, - я тебя загипнотизировала, не понял еще? Пей свой чай и успокойся...
Ее слова проникают в мое сознание подобно туману, вытесняя из него все остальное. Перед глазами вдруг появляется белесая дымка, в ушах приятно шумит.
Я глотаю обжигающе горячий чай, не чувствуя ни вкуса, ни боли. Допив, роняю на стол пустую чашку.
Встаю.
- Пошли, - говорит девчонка и берет меня за руку.
Проходим в комнату. Она усаживает меня на старую кушетку. Кушетка скрипит.
Сама садится рядом. Смотрит. Облизывается.
- Это не больно.
Ее клыки, вдруг ставшие длинными и острыми, впиваются в мою шею. Подмечаю, что девчонка не лгала - укол был почти безболезненным.
Сквозь образовавшиеся дырки из меня начинает вытекать что-то теплое, и она, прижавшись ко мне, глотает это, жадно причмокивая.
Перед глазами темнеет, начинает клонить в сон. Борясь с подступающим забвеньем, из последних сил пытаюсь вспомнить, выключен ли газ на плите..