Watim : другие произведения.

Долги Наши. Книга 1. Лука

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В Магнитке за двадцать с небольшим лет было пять мэров. Время мэр-ства каждого отмечено теми или иными событиями и скандалами. О каждом времени свои книги. Серию детективных романов о Мэр-зкой власти открывает трилогия ДОЛГИ НАШИ. О первом мэре и его окружении. ПЕЧАТАЕТСЯ В СОКРАЩЕНИИ. Впервые опубликовано в 1996 г. в газете "Магнитогорский рабочий" и отдельной книгой в издательстве "Магнит" в том же, 96 году.

валерий тимофеев

долги наши

   УДК 82-312.4(02.053.2)
   ББК 84(2Рос=Рус)7-76
   Т N 43 + 14
  
   Валерий Тимофеев ДОЛГИ НАШИ:
   Детективный роман в трех книгах.
   Книга 1. Лука:
  
   События, описанные в романе, происходят в провинциальном городе Лучанске, которым может оказаться любой из нестоличных городов огромной России. Коррумпированность чиновников всех уровней и ветвей, преобладание в человеке преступных наклонностей, "временность" властей, вынуждают людей ответственных искать свои методы поддержания порядка, ибо в стране единственно справедливой властью становится власть Воровского Закона.

Оригинал-Макет изготовлен в

творческой лаборатории ЛиБо "WATIM".

В нормальном государстве

Вне закона

Находятся два класса:

Уголовный и

Правящий.

Во время революций

Они меняются местами,

В чем, по существу,

Нет разницы.

Максимилиан Волошин,

1922 год, 13 апреля, Коктебель

События 1991 года стали

Переломными,

Революционными вехами

В истории

Современной

России.

Борис Ельцин

1993 год, Москва, Кремль

  
  
   ГЛАВА 1
  
   СМОТРЯЩИЙ
  
   Известного медвежатника, вора в законе Костя воровской сходняк поставил на город против его воли. Это, наверное, был первый случай в воровской среде, когда вор, коронованный не абы как, а в старые щепетильно-честные времена, не отошедший от больших дел, а живущий полноценной воровской жизнью, и не рвется к власти. Ни у одного нормального вора в сознании такой маразм не умещался.
   Прежде на сходняках что делали? Замиряли поссорившихся авторитетов, разводили воюющие стороны, по ушам давали нашкодившим или воровскими законами пренебрегшим, делили зоны влияния между несколькими претендентами, выбирали преумножать воровское благо достойнейшего и сильного. А тут просят!
   А все дело было в том, что в Лучанске прошли большие чистки. Не ментовский беспредел, бросающий на нары братву без счету; с этими нынче договориться проще простого, все люди, все жить хорошо хотят, особенно за чужой счет. И тут менты первые среди равных у окошечка воровской кассы. В их прямых и кровных интересах не мешать ее пополнению, ибо ручеек их из нее питающий много больше государственного оклада, способного поддержать только нищенское существование.
   Установившееся долгими трудами равновесие удовлетворяло обе, якобы противоборствующие, стороны. Но появился какой-то ненормальный охотник, за месяц с небольшим перестрелял всех городских положенцев. И, ведь, как ловок, зараза! Ни у ментов, как ни старались долг свой перед братвой отработать, ни у братвы всемогущей никаких следов и зацепок, указывающих на удачливого стрелка, не оказалось.
   Конечно, свято место пусто не бывает. Тут же повылазили на сцену новопредставленные, спешно коронованные или откомандированные из зон. Место хлебное, властью беспредельной манящее. Брались за дело рьяно, с места и в карьер, старались выслужиться, оправдать доверие, за братву погубленную отомстить.
   И этих вывели. Вывели дерзко и безжалостно. Ни охрана, ни монашеский образ жизни не спасали паханов. Доставали в защищенных особняках, в бронированных автомобилях, в постели любовницы или на официальном приеме. Фантазии охотника можно было только дивиться. На лицах убитых неизменно застывал ужас. Значит, смотрели смерти в глаза? Даже Монарх, одним именем наводящий на всех ужас беспредельщик и психопат, прежде рвавшийся на Олимп воровской власти, и тот спасовал, не захотел быть городским смотрящим. Лучше, говорил, в своем районе пошишкарю, подожду, пока не отловится охотник. Но все равно погиб. Не как авторитет вселенского масштаба, не на ответственном посту, на бабе по великой своей дурости погорел. Но был он в Лучанске последним стоящим вором, последним претендентом.
   И запустовало место смотрящего.
   Не стало в городе пахана.
   Шестерки отныне правили бал.
   Десятки разрозненных групп, ворующих друг у друга, истребляющих сами себя, живущих одним днем, всполошили город. Зачухли некогда сильные бригады, повылезали неизвестные никому бригадиры из самопровозглашенных и отморозков. Беспредела такого и на зоне не было. Косили братву налево и направо. И уже никто не мог понять - или охотник продолжает отстрел сынов криминального мира, или сам криминальный мир подхватил эстафету и работает на авторитет неуловимого охотника.
   Воровской сходняк не мог оставить такой крупный город на откуп отморозкам. Зона и воля как два сообщающихся сосуда. С воли в зону идут: копейка, кайф и несмышленая шушера. Из зоны на волю, после прохождения школы жизни, возвращается закаленная и готовая на все братва. Не одна сотня лучанских по зонам парилась, сроки мотала - ждала от братвы подогрева. А из города в общак не то что река, тонюсенький ручеек не поступал. Это же несправедливо! Когда они на воле горбатились, в общак с каждого дела большую копейку отстегивали. Теперь местами поменялись и лапу соси? Долг платежом красен. Если все сами для себя жить станут, лагеря загнутся с голодухи, никто не захочет на нары идти, преемственность нарушится, блатной мир сначала достойный контингент, а затем и все свое влияние потеряет. Генералы должны о своей армии как о детях малых заботиться. А они? Хвост поджали и наблюдают из-за кустов, как им задницу дерут, по ушам кто ни попадя лупцуют? Да на хрена такая власть, которая себя защитить не может? Какое дело зоновским, что отстрел идет? Он никогда не прекращался, для урок дело привычное, жизнь их тревожную красящее. А разумные границы перешел? Это заботы вольных. На вашей территории ваш порядок должен быть, а не продиктованный погаными ментами или паскудными кагэбэшниками.
  
   * * *
   В Лучанск с разборками приехали союзные авторитеты Сова, Гектор и Отс. Им не устроили пышных встреч, какие полагались за их заслуги. По мирским понятиям каждый из них тянул как минимум на главу областной администрации. И не залили кабаки вином и песнями. Скромненько, как в чумной стране, провезли в загородный дом отошедшего от дел парализованного Гуся. И ведь выбрали место! Неброская обстановка старинного двухэтажного дома, построенного лет сто назад. Дворик не асфальтовой коростой укатан, нежной гусиной травкой зарос. Крылечко о трех деревянных ступенях и светлая с тюлевыми шторками веранда. Нижний этаж у дома кирпичный, глубоко в землю ушел, но аккуратно подштукатуренный и свежепобеленный. Верхний этаж из толстых почерневших лесин в перевязи бледно-зеленых резных наличников. Крыша не дорогой оцинковкой, кровельным крашенным железом крыта. Гараж на одну машину, баня русская, не модная сауна, к деревянному тесовому забору прислонилась. Словно каждой мелочью - грядками с морковкой, укропом, лучком, дорожками, речным песком посыпанными, в глаза тыкали - а вы как живете, по воровским ли понятиям, без лишнего ли понта? Или заразу от директоров да устроителей новомодных пирамид переняли и дворцы себе возводите?
   Задумались воры, смущение вовнутрь заползло, почву под их, вроде бы крепкими ногами, пошатнуло. Грозный пыл, которого они набрались за дорогу, обсуждая местные проблемы и свои зажигательные речи, оседал, как муть, поднятая неосторожным взбалтыванием воды. И вселенская значимость их в этом скромном домике до уровня первого, цокольного этажа опустилась.
   Стол для гостей накрыли хороший, не поскупились, и телок подогнали знатных, но за ворота нос казать без надобности не рекомендовали.
   - Ответ в случае беды держать некому.
   Так и сказали, пискуны, и не извинились, и от стыда язык не отсох!
   Вроде и есть повод поругаться, власть свою показать. А перед кем? Они ж для того и прибыли, чтобы все в городе было по закону, чтобы было с кого спросить, кому ответ держать. И поняли - что бы они ни сделали здесь, как бы колесо не закрутилось, спросят и на сходняке, и те, кто за ними следом придут, с них, с Отса, с Гектора, с Совы. И осознание всей необычности возложенной на них миссии не добавило их и без того мрачным рожам веселости.
   Гусь к посланцам сразу не вышел. Дал возможность прибраться с дороги, закусить, в баньке попариться. А больше того поразмышлять - на какой волне разговоры говорить, какой настрой и какой финал ожидать. Умный, черт, наперед все просчитывает, под свою дудочку плясать заставляет.
   Авторитеты, скрипя зубами, ковырялись вилками в тарелках, убивали драгоценное время, снимали раздражение на мельтешащих шестерках.
   Уже стемнело, когда их пригласили в кабинет.
   Обычные приветствия не переросли в расспросы. Гуся, казалось, совсем не интересовали дела старых знакомых. Он не задал ни одного вопроса, не поднял склоненной годами серебристой головы. Держал на укрытых толстой серой шалью коленях пушистую, под цвет шали, кошку, гладил тонкими желтыми пальцами ее беленькое горлышко.
   - До чего город довели? - не шибко возмущался несдержанный брюхатенький Отс, бегая по теплому, заставленному до потолка стеллажами книг, кабинету хозяина. В этом спартанском доме кусок в пресыщенное горло не лез, опостылевшие проститутки не вызывали естественного желания. Настроение его было на нуле. - Дурной пример заразителен. Вы своими выходками бациллу беззакония на всю страну напустите!
   - Это же, неровен час, и у нас ваш опыт захотят перенять, - бурчал хмурый Гектор, потягивая густое горькое пиво из черной маленькой бутылки. - Возьмут и всех паханов в расход пустят. Им не впервой, опыт есть!
   - Ваши менты совсем тупые? Не понимают своими деревянными мозгами, что городской пахан один целого горотдела милиции стоит? - встрял Сова.
   - Сходи, спроси у них, - присоветовал Гусь бесцветным голосом. И сбил остатки спеси с авторитетов. Они притихли растерянно, потерялись в насыщенном чуждым для них духом кабинете Гуся.
   - Дураку понятно - только один пахан в уголовной среде порядок удержать сможет, - тихо, вроде и Гусю, а получалось самому себе внушал Отс. - Он один, и никто более, не может регулировать городскую преступность.
   Отс сердито глянул на сотоварищей, призывая их не отмалчиваться, вступать в заранее отрепетированный разговор.
   - Всех щипачей, домушников, майданщиков, автомобильных угонщиков и кидал кто в разумных рамках держит? Кто не дает им разрастись до опасных размеров?
   - Пахан.
   - Кто от заезжих гастролеров город стережет?
   - Опять же пахан. Его авторитет.
   - Как во все времена было? Майоры да полковники к пахану в гости захаживали, мирно вопросы решали - кто за что в городе отвечает, кто куда нос не сует. И, чего греха таить, помогали чем могли. Не без этого. Какого отморозка ментам для раскрываемости сдать можно, кого от зоны увести. Иначе какая др... какое взаимодействие?
   - Не по адресу претензии, - голос у паралитика был крепким, как и аппетит. - Вякать ныне все горазды. Тебя не для пустобрехства сюда прислали. Пустобрехов у нас своих полно, хоть заборы из них городи.
   Гусь был в законе, когда Отса еще не заделали. Личность по всей стране известнейшая, слово имеет веское. Ему позволительно так говорить, а им, несмотря на высокие авторитеты, не западло такие речи от него слушать. Если бы не возраст и не болезнь, лучшего хозяина городу не пожелаешь. Но, девятый десяток Гусю доходит. Сам не рад, что задержался на этом свете, а Бог смерти не дает, мучает жизнью. Знать, есть за что. Но про то им двоим известно.
   - Никто к вам переезжать более не желает. Семь смотрящих за месяц многовато будет, - Сова разговор вел дипломатично, голос не повышал. Он не плевал в колодец, из которого может быть пить придется. А Гусь для них в этом городе - единственный шанс выполнения возложенной на них миссии. - Вы, Станислав Васильевич, посоветовали бы нам, как этот кризис совместными усилиями во благо братве разрешить?
   - Я, пожалуй, и для советов уже перестал годиться, - Гусь не ломался и не набивал цену. Он давно уже перестал ждать и желать чего-либо для себя лично, кроме покоя. Старик прикидывал - нужны ли действительно его слова, или обращение к нему есть всего лишь дань старым его заслугам и хлебосольному гостеприимству. - Много чего в вашей жизни я не пойму. Вроде и приглядываюсь, и думы думаю. Мне, с высоты лет моих, все лучше видеться должно, и вижу, а разбираться начну - сплошная непонятка. Вот и вы, зачем вы здесь?
   Авторитеты недоуменно переглянулись.
   - Мы к вам от всего сходняка с поручением, - мягко напомнил Сова. - Не можно равнодушно на беспредел такой смотреть!
   - Не о том я. Старый телом, но не разумом, не надо мне напоминать, и переглядываться хитро. Я спрашиваю: - вы приехали сюда, чтобы воткнуть человека на опустевшее место и посчитать дело сделанным? Или понять, почему такой беспредел возник?
   Воры притихли. Больно ущипнул их Гусь. Думали, не глядит так и не видит, трухлятина древняя, так и без ума, а он их пискунами выставил, сопли утер.
   - Время свое и ваше мы ценим. Дело воровское выше всего ставим, - Гектор даже обиду в голос подпустил. - Иначе бы нам в авторитете не быть. И приехали мы не нахрапом решать. С нас на сходняке спросят, - сделал он ударение, - нам ответ держать.
   - Я ведь говорить начну, вы меня за старого идиота посчитаете, - в полуприщуренных глазах старика горели лукавые звездочки.
   - Стали бы мы к вам приходить при таком раскладе? - облегченно вздохнул Сова. Корабль переговоров миновал опасную мель. Растаяло задубевшее стариковское сердце, потянулось к беседе. Теперь не подпортить бы, не спугнуть его, и, не дай Бог, чем-нибудь обидеть. Старики они шибко обидчивые, из-за любого пустяка в молчанку уйдут, не вытащишь.
   - Что ж, - удовлетворился ответами Гусь. - Люди вы серьезные, не побрезговал мной сходняк, не пустоцвет прислал. Коли и взаправду слово мое для дела помощь оказать может, скажу, что удумал я. - Подкатил на коляске к рабочему столу, достал пачку фотографий, разложил перед собой. - Форс. Гриня. Амхат. Щука. Летчик. Вальтер. Монарх, - неспешно перечислял он тех, чьи свежие могильные холмики не успели еще осесть.
   - Славные ребята. Законники. Общему делу служили, - печально произнес Сова.
   Гусь поднял на него умные глаза, посмотрел пристально, почмокал губами, но промолчал.
   - Извиняйте, Станислав Васильевич, перебил я, - Сова без стеснения извинился. Он уже расслабился, привычное спокойствие и уверенность посетили его, но понял, выставлять напоказ свои чувства преждевременно. Старый, хоть и до сих пор умный, но переменчив в настроении как малое дитя.
   Хозяину понравился Сова. Глазастый, без глупого гонора, дело ценящий превыше собственного я.
   - Долго думал я, чем они оказались неугодны. - Гусь перекладывал фотографии как карты в пасьянсе. - Все они разные, и по возрасту, и по заслугам. Но раз их убирают, что-то должно быть у них общим.
   - Поделились бы с нами вашими находками, - попросил в жилу Гектор. - Вам да не разгадать сей хитромудрый кроссворд.
   Старый Гусь лесть принял.
   - Вот что мне привиделось. - Станислав Васильевич держал фотографии в руке веером. - Каждый из них, - фотографии-карты одна за другой со щелчком ложились на сукно стола, - заступая на пост, не придумал ничего лучшего, как объявить себя единовластным хозяином в городе. И повести соответствующую политику - отвоевать утерянные зоны влияния, установить сборы в общак со всех, даже с фраеров, найти и наказать убивцев. А времена немного поменялись. Сильных людей вокруг ой как поприбавилось. И не все они нонче из наших кругов выходцы. Нонче деньги большую силу набрали. Кто их имеет, особливо кто много имеет, тот силен, тот и слово веское молвит. Эти не захотели на новые отношения выходить. Если тебе рупь цена, только дурак за тебя червонец выложить может, или кидала золотые горы предложит. Так вот. Это первый просчет. Далее. Есть в этой жизни мое, есть не мое. Если я удумал свое вернуть, это одно, а если захотел чей-то пирог отхватить, я сопоставить должен, а как прежний хозяин отреагирует? Хватит ли у меня силы не только взять, но и защитить взятое? Это второй просчет. Ну и главное. Кто такой смотрящий? Высшая, самая правильная власть. К нему люди должны тянуться, защиты и справедливости у него искать. Он на своей территории строгий порядок держать поставлен. А не беспредел разводить. Поглядим. Вот этот, Монарх. Психованный насильник, беспредельщик. Смерть давно делами своими заслужил. Только его по большому счету сходняк должен был приговорить и на правило поставить. Вы промолчали. Упущение... Форс. На нем безвинные жизни как виноград на лозе. Амхат. Киндепинг, иностранное диво у нас ввел. Детей воровать и выкуп брать. По-воровски ли? Получил свое. Щука... Летчик... Гриня... Все крепко замараны, все от воровских понятий отреклись. Общак похерили, дворцы себе возводили на воровские деньги. Убрали их? Я скажу - правильно убрали. Вашу работу за вас выполнили. Других вы поставите? Нахрапом много не возьмешь. Пришла пора умом работать. Будет одним из тех, что в этой семерке, пополнит их список. Разум проявит, уважение к нашим законам, - сослужит нашему делу добрую службу.
   - Научили бы, Станислав Васильевич.
   - Я ведь и ошибиться могу.
   - А вы не бойтесь ошибиться. Мы вместе подумаем, вместе и решение примем. Может, у вас и кандидатура подходящая есть?
   - Начнем по порядку. Я вот что углядел. Есть у нас в городе некая темная лошадка. Чую, не совсем она без грешка, с кумом в дальнем родстве может оказаться, ну да это не в упрек ей. Это новые отношения и перемены ориентиров такой оборот дают. Замысловато говорю? Терпите. Где-то и вас прорвет, и вы мою мысль поймаете. Простите, стар я, проще объясняться не смогу. Так вот. Есть некая сила. Она наших хвостов не имеет, вместо хвостов у нее волосатая лапа. И тянется она до самого большого Папы. Так вот. Новому смотрящему надо сразу во всеуслышание заявить. С Папой и с его посажёнными ссориться не буду, в его огород не полезу, беспредела творить не намерен, порядок на своей, не в городе, а на своей территории сохраню. Может у него планы и наполеоновские, это даже и хорошо, но об них молчать надо до времени. Пока силы нет, не высовывайся, дольше жить будешь. Поняли не поняли, большего вам сказать не смогу. Старый я. А по кандидатуре... Есть умный человек. Он ко времени нынче пришелся бы. Да не согласится он профиль поменять. Вор интеллигентный, в третьем поколении медвежатник. Не карьерист, к власти не рвется. Есть у него одна слабинка. На ней разве что сыграете. Обязательный он. Вот и все, что имею я сказать вам. Устал. Вы ешьте-пейте, отдыхайте или работайте. Мои ребятки вам прислужат. А я, дни мои считаны, мне еще много чего успеть надо, покину вас. Больше не увидимся, встречи со мной не ищите, прощаться нам нет надобности, говорить более не о чем.
   - Кто же кандидат ваш?
   - Разве ж я вам плохую сказку нарисовал? Вы, чай, про него наслышаны. Будете уговаривать, разговорчик наш дайте послушать, - поднял протестующе руку. - Знаю, знаю, все записываете. Поймет слово мое, даст Бог, согласится. Не поймет, и не уговаривайте, время зря не тратьте...
  
   * * *
  
   Для Костя предложение было более чем неожиданным. Он привык работать в одиночку. Зоны своей не имел, района не держал. Его приглашали на крупные дела в разные города СНГ. Любой сейф мог взять, даже с современными электронными сюрпризами. Каждое дело продумывал тщательно и только сам, отбирал людей с кошачьей осторожностью, брал куш и надолго затихал. Жил богато, но не кичливо. Учеников имел достойных, долго держал рядом, учил и приглядывался. И, только поняв душу, приближал, обучал самому главному секрету, а, обучив, отпускал в самостоятельную жизнь.
   Троица авторитетов послушала старого Гуся, надавила на сознанку Костя. Не помогло. Посмеялся над предложением, мол какой из меня смотрящий. Ни кожи ни рожи. За предложение, конечно, благодарю, честь мне великая оказана, но... С нуля такое дело не начинают, бригадиров верных нет, сильные бригады в один день не наберешь. Да и под пулю лезть ему рановато. Это ж последнему фраеру ясно - соглашаться все равно что огонь на себя вызывать. Голым пузом на амбразуру идти и надеяться выжить? Наивняк!
   Ночь и день, и еще ночь проговорили. Дали ему послушать пленку с размышлениями Станислава Васильевича. Все пытались сами понять, о чем старый пень баланду травит. Не их, Костя чем-то пронял старик. На этот раз не ломался, не набивал цену. Дал согласие.
   Потом открылось - Отс шепнул Костю на ухо, у них, мол, полномочия большие, без смотрящего город не оставлять. От сходняка обещана широкая поддержка. Разошлют маляву, защитят. И средствами помогут, коли надобность возникнет. Отказника же, не внявшего интересам братвы, разрешено сразу на правило ставить.
   Ему дали возможность выбора.
   Для всей воровской братии он внял интересам дела, согласился принять на свои плечи заботы. И только двое, Отс и сам Кость знали, что выбор был несколько иным. Или ты - городской пахан, имеющий власть управлять судьбами людскими, выставивший свою голову под мушку охотника, но пока живой. Или ты - холодный труп.
  
  
   * * *
  
   В небольшой уютной квартирке за журнальным столиком сидели двое мужчин: один лет шестидесяти с небольшим, сухощавый, подтянутый, - в широком кресле с деревянными подлокотниками; другой не старше двадцати восьми, крепенький с незапоминающимся лицом, на краешке стула, - колдовал с магнитофоном.
   Они молча прослушали записи. Пленка была тщательно смонтирована - без пауз и длиннот, только самое важное, суть разговоров. Кое-где вставлен механическим голосом комментарий.
   Запись оборвалась.
   - Сегодня авторитеты убыли в свои вотчины, - сказал пожилой.
   - Может, все таки стоило их?..
   - Не надо спешить. Уберем раньше времени, поставим под подозрение своих. Пусть спокойно поработают, сил наберутся.
   - Понял. Старику я позвоню или вы?
   - Я.
   - Правильно. Ему ваш звонок слаще сладкого. Воспоминания молодости будит.
   - Вот и порадуем сладеньким, - пожилой достал из кармана сотовый телефон, набрал номер. - Станислав Васильевич? Здравствуйте. О здоровье не справляюсь, оно у вас богатырское, вы еще всех нас переживете. Я по делу. Благодарю вас. Ну-ну, не прибедняйтесь. Без вас так гладко не получилось бы... По вашей просьбе... Знаю, что сами не спросите. Завтра утром ваш племянник будет дома. Да-да, оставим мелкое хулиганство, с этим сами справитесь. А большое... все уберем, как и не было. Пусть другой раз не попадается. До свидания, Станислав Васильевич.
   Пожилой убрал телефон в карман. Он о чем-то думал. Младший не перебивал его мыслей, ждал.
   - Это должна быть естественная смерть. В его возрасте причин отправиться в мир иной более чем достаточно. Тебе не будет трудно. Только прошу - выбери для него что-нибудь легкое. Он хоть и большой жулик, но всегда, я его лет сорок знаю, был человеком без подлости.
   - Когда?
   - Решай сам. С ним время не торопит.
  
  

ГЛАВА 2

  

Ц Р У

( ценные руководящие указания ) июль 1989, совещание в горуправлении КГБ, 17.00

  
   - Поползли слухи о предательстве интересов социализма, о перемене курса партии, - вещал худосочный лощеный еврейчик, кинутый в городское управление госбезопасности из горкома для усиления партийного руководства. - Да, должен признать, время сегодня сложное. Много сумятицы порождает оно в головах людей вообще, и ответственных работников разных рангов в частности. Многие считают, и высказывают это вслух, вам известны такие случаи, что непродуманные действия генерального, не будем называть его по фамилии, товарищи, подрывают в народе веру в наши идеалы, а нас с вами лишают возможности нормально работать, то есть руководить. Довожу до вашего сведения: кооперативы - явление временное. Это не курс партии и правительства на развитие частного предпринимательства! - Оратор запнулся, что-то неспланированное сорвалось с его языка, сбило речь с плавного хода. Нервно повернул голову - магнитофон под столом неумолимо накручивал метры пленки с его голосом на бобины, - испуганно перешел на шепот. - Вообще-то это курс, - потужился, его шаровидные глаза казалось еще больше вылезли из орбит, налились кровью, он еще раз, мысленно, прогнал сказанное, наконец, поймал нужную мысль и вновь голос окреп. - Но не то, что вы думаете! Я смотрю в корень проблемы и вижу там следующее.
   По аудитории пополз шепоток. Партийному боссу, привыкшему нести в массы неоспоримую идеологию и правдивую правду такое невнимание к его слову не понравилось. Времена меняются не в лучшую сторону. Он не первый раз выступал перед этой аудиторией. Как бывший зам секретаря по идеологии частенько проводил "разъяснительную" работу. Раньше его могли слушать часами и слушать безропотно. Сидели по-военному прямо, как лом проглотивши, многие конспектировали. На лицах серьезная сосредоточенность, рвение. А ныне... Одни сидят, другие полулежат. Блокноты, ручки у единиц. И смотрят кто равнодушно, кто с ухмылкой. Распустил их Мишка. Всю страну распустил. Если и сюда бацилла нигилизма проникла, что о серой массе говорить? Я думал: партия и КГБ как муж и жена повенчаны общими прес... делами до гробовой доски. А и между ними кошка пробежала. Вы же, идиоты, от авторитета партии жируете. Не будет в Мишке силы, и вам под зад пинком светит! Или не понимаете, какую яму себе копаете?
   - Прошу не шушукаться, товарищи офицеры! - прогоняя посторонние мысли, громко попросил он. - Упустите главную мысль, как будете проводить разъяснительную работу среди населения? Как будете пресекать оппортунистические настроения? От фонаря? Не получится! Сегодня отфонаризм перестал быть ведущей наукой убеждения - народ уже не тот, что раньше. Народ, скажу я вам, не просто сам думать стал, ему разные нами же выращенные и вовремя не задушенные теоретики мозги против нашей системы настраивают. Мы советовались с товарищами сверху, консультировались в нашем институте у профессора Макара Васильевича, нашего ведущего, правильного теоретика и, как вы знаете, потенциального Первого. А вы не знали? На бюро горкома он утвержден единственным кандидатом. Если теперь обком утвердит... Ну это я отвлекся, - как бы случайно сболтнул, мол, я в высокие кабинеты запросто вхож... - И вот что выходит. В данной проблеме вижу я, - слова: "вижу я" оратор произнес с нажимом, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений в смелости и уме новоиспеченного шефа, - два аспекта. Первый из них довожу до вашего сведения. Можете пометить себе, товарищи. Партия пошла на разрешение кооперативов не под давлением застоя в экономике, не от безысходности, как пытаются подать некоторые недружественные нам голоса, а с вполне определенной целью - показать всю гнилостность человеческой натуры, зараженной капиталистической бациллой стяжательства. Надо, чтобы все честные советские люди воочию увидели деградацию гражданина - кооператора и поняли мудрость нашей партии, ее политического руководства, столько лет в непрекращающейся борьбе уничтожающего это инородное социализму явление. И второй аспект. Он, обратите внимание, несколько необычен. Так сказать, требует осмысления, и, естественно, разъясняется вам с надеждой на соответствующее ваше понимание. Вы люди государственные, не мне вам говорить о степени важности данной информации, о необходимости сохранять ее в тайне от широких народных масс, от неверного толкования вследствие политической незрелости с одной стороны и продуманной дискредитации враждебно настроенных элементов с другой стороны. Второй аспект, заостряю ваше внимание! это повторение грандиозного исторического шага времен Нэпа. Дать стяжателям и кровососам проявиться, встать на ноги, накопить капитал, подтолкнуть немного вперед застоявшуюся экономику, и всех единым махом в расход. И тогда общество надолго очистится от скверны накопительства. Я доходчиво разъясняю, товарищи?
   - Куда уж понятней!
   - Как по писанному.
   - Отчаянные ребята...
   - В свете этих предпосылок я не допущу на вверенном мне участке паникерства, бесшабашности и попустительства. Пусть кто-то твердит, даже с самых высоких трибун, что, мол, за частником будущее, надо, мол, помогать ему. Пусть они себе говорят, пусть они им помогают. Но это не для нас. Придет час и встанет вопрос - а чем же занимались вы, товарищи чекисты? Помогали врагу или стояли на страже наших завоеваний? Мы твердо ответим - стояли на страже! Поэтому, - оратор сделал многозначительную паузу, обвел высоко поднятым указательным пальцем замысловатый круг над головой и сказал как отрезал, - на каждого кооператора, на всех их пособников должно быть заведено досье! Большие деньги не заработать честным путем, за ними всегда стоит присвоение чужого труда, стоит преступление, так говорит великий учитель Маркс в своем гениальном труде "Капитал". Вы должны помнить, товарищи офицеры, у нас много законов, вы знаете это. По нашим советским законам этот новорожденный закон о пресловутой кооперации не может нормально функционировать. Он обязательно войдет в противоречие со многими указами и распоряжениями. Что это значит, товарищи? А значит это то, что любого кровососа-кооператора мы без особого труда сможем привлечь к ответу. И самым решительным образом. Вплоть до... - он многозначительно провел пальцем по горлу.
   Одобрительный рокот пронесся по залу.
   - Ловко придумано!
   - Во, головы!
   - Сами себя закопают!
   - Как в анекдоте: - "А веревку с собой приносить?"
   Оратор торжествовал. Эффект, произведенный его пламенной речью превзошел собственные ожидания. Готовя выступление и уже начиная его, он опасался - люди в этой конторе серьезные, подготовка у большинства на высшем уровне, специфика работы такая, что умозаключения стороннего на веру воспринимают с натягом. И надо же, проскочило.
   - Сможем привлечь! - сделал паузу, дождался полной тишины и огорошил. - Но не привлечем, - и, опережая нарождающиеся возгласы, поднял левую руку ладонью к залу. - До поры до времени. Мы только четко уясним себе нашу задачу, доведем ее до уровня нашей с вами сознательности. Что такое в конечном итоге кооперация? Преступление против наших сограждан, против большинства наших сограждан, олицетворяющих собой наше общенародное государство. Следовательно, кооперация являет собой преступление против нашей великой страны. Это чистой воды предательство интересов государства. А интересы государства и всякие предательства и есть компетенция органов, которые нам с вами доверено представлять. Понятно я излагаю, товарищи?
   - Понятно.
   - Довожу до вашего сведения - лучшие силы мы бросим на борьбу с надвигающейся опасностью. Осознайте значимость поставленной задачи. Товарищи руководители отделов и подразделений, к завтрашнему дню мне на стол ваши предложения. Привлекайте к работе всех сотрудников, кому небезразлична судьба родины. Так сказать, инициатива снизу должна присутствовать в ваших умозаключениях. Все свободны.
  
  
   * * *
  
   Они отработали в Управлении каждый более десяти лет. Профессионализм сидел в каждой клетке. Всякое слово проходило внутренний контроль, обкатывалось на предмет двойного смысла, и только после этого, доведенного до автоматизма прогона, допускалось до чьих-либо ушей. Они не предполагали, они знали наверняка - всегда и везде есть чужие уши. В любой компании из трех человек один непременно осведомитель их конторы. Поэтому уединились вдвоем. Право на доверие надо заслужить, оно либо взаимно, либо его нет. Они доверяли друг другу, но разговор свой проводили не в родных стенах, не в трамвае или автобусе, а выбрали самый безопасный, с точки зрения подслушивания, способ передвижения - пеший ход. Спустились с горы и по тротуару, широкому и безлюдному - ни подкрасться незаметно, ни затаиться в кустах, потому как нет их, - направились домой. Могли взять разговор и с дальнего расстояния, но, во-первых, аппаратура, которая могла бы сделать это, лежала на складе, - один из них наверняка знал, через него проходил отпуск ее; во-вторых, они не были носителями больших секретов, и мало вероятно, что кого-то могли заинтересовать. Просто привыкли - береженого Бог бережет. А привычка - великое дело.
   - Нет, ты понял, что этот хлыщ нам уготовил?
   - Ага, своих закапывать!
   - Я брату говорю, подожди, дурень, не суетись. Знаешь же, у нас любят от винта повороты давать. Один завернет не туда, ему устроят скоропостижную, и все на старый лад переиначат, - перегибами, ошибками назовут. А тебе в Сибирь-матушку прямая дорога. И я ничем уже помочь не смогу. А то и работы своей лишусь, как брат твой, тебя не уберегший.
   - Не понимает?
   - Понимать-то понимает. Но уперся, гад, как не родной. Кто не успеет, говорит, тот опоздает.
   - Куда? На тот свет? Или комаров кормить?
   - Я ему то же самое, а он - рисковать надо! Если я, говорит, выжидать буду, пока вы и ваши дегенералы...
   - Дегенераты, - поправил друг.
   - Знаю, что дегенераты, но он именно так говорит. Пока наши дегенералы с Мишкой разберутся, ушлые люди все богатство промеж собой поделят, везде свои предприятия пооткрывают, ищи потом лазейку.
   - Тут он, пожалуй, прав.
   - Они, говорит, может специально через ваши конторы слушки всякие пускают, чтобы нас, якобы, предостеречь, а сами почем зря во всякие авантюры кидаются. Если бы по-твоему, это значит по-моему, было, разве бы стали они своей шкурой рисковать? Посмотри, мне он говорит, кто самые сладкие куски в городе отхватил?
   - Биржа?
   - Ну да! Это же не ручеек, это же полноводная река доходов! Там никакого ума вообще не надо, продавай то, чего у тебя нет, тому, кто в очередь за дверью стоит и не глядя платит. Кто у руля этой золотой жилы встал, ты знаешь?
   - Бывший прокурор города, раз.
   - Что у него место не доходное было? Или почета мало ему? Он ли не подумал сто раз наперед!? Значит есть смысл менять прокурорское кресло на маклерское. Далее, кто следующий?
   - Главный городской торгаш.
   - Этот вообще самым непотопляемым и богатым во все времена слыл. Первых секретарей меняли, а этого ни-ни, пальцем никто не смел тронуть. Помнишь, в соседней волости скандал был с таким деятелем? Седой весь, наворовал на сто лет вперед, мог бы тихо уйти, кровожадной толпе потрафить, ан нет, бучу затеял. Не просто вылез чистеньким из всей этой грязи, а и с большим прибытком. И третьим у них...
   - Председатель Горсовета.
   - Во! Тройственный союз.
   - Не хило придумали!
   - И уже через них, вроде как на подхвате, в порядке взаимопомощи* директора всех больших заводов, верхушка горкомов и райкомов, и за ними, одной ниточкой связанные, руководители исполнительной власти.
   - Да, у твоего брата доводы, пожалуй, поубедительнее твоих будут.
   - Знаешь, я тоже так подумал.
   - Может, поговорить с ним, да и создать что-нибудь свое? Что мы глупее этих биржевиков?
   - У них связи, понимаешь? Я так думаю, почему Прокурор на биржу пошел? Что там самое главное нынче? Достать, что можно продать.
   - Продать нынче можно все, лишь бы достать.
   - Он по долгу службы знает всё малое и большое городское начальство.
   - Со своей, специфической стороны.
   - У него на всех есть компромат.
   - Или почти на всех.
   - Так будет точнее.
   - В обмен на этот компромат он и получит для биржи все, что душа или жирный клиент пожелают.
   - А Торгаш имеет доступ к товарной массе, приходящей на город. Что-то своим оставят, чтобы с голоду не передохли, или шума лишнего не поднимали, а наиболее ходкое да прибыльное через биржу пропустят.
   - А председатель Горсовета, распоряжаясь казной города, будет не напрямую у производителя покупать, а через биржу да по ее баснословной цене.
   - В которой и его процент заложен в качестве отступного за труды!
   - Вот и раскрутили мы с тобой их тройственный союз. В прежние времена пошли бы они как враги народа, а нам бы с тобой по ордену.
   - Нынче кроме пинка под зад ничего не получишь.
   - Надо нам учиться у старших?
   - Обязательно! Так завещал великий Ленин! А Ленина велено слушаться.
   - Немного мы с тобой припоздали, да ничего, думаю, самые сливки нас еще впереди ждут. Главное сейчас - понять, куда политики повернут, как богатеи богатеть будут, и что из политического момента выжать можно человеку умному да вооруженному соответствующей информацией.
   - Будем свои досье составлять?
   - Будем.
   - Вместе и до конца?
   - Вместе и до конца!
   - Слово офицера!
   - Слово офицера...
   _____
   От автора.
   * В порядке взаимопомощи - расхожая фраза времен зарождения рыночных отношений. Тогда вся продукция предприятий и организаций была строго распределяема, можно было распоряжаться самостоятельно только малой частью и только на производственные нужды либо на "шефскую" помощь селу, детским учреждениям, здравоохранению и т.д. Под этой фразой прятались реки отправляемой "налево" продукции: нефтепродуктов, зерна, металла, мебели, крепежа, канатов, обуви, станков и многого другого. В каждом большом и малом промышленном городе постоянно находились, сменяя друг друга, сотни эмиссаров из прибалтийских республик с выходом на Запад, сбытовиков и снабженцев разных никому неизвестных бирж и посреднических контор. Они имели чемоданы неучтенных рублей и долларов, щедро платили за оказываемые услуги, лишь бы из разных уголков великой России неослабевающим потоком шли в их "независимые государства" лес и нефть, медь и никель, прокат и многое другое, шли по бросовым внутренним ценам, а перепродавались ими на Запад уже по мировым, и эта "свободная" торговля позволяла этим новоиспеченным государствам-паразитам на теле России, зарабатывать огромные средства и использовать их на подрыв и экономической и политической мощи России. И все это с молчаливого одобрения и прямого участия в первую очередь самой компартии, как реальной власти, так и Советов - власти исполнительной. Примечательно, что первые совместные "Советско-иностранные" предприятия были созданы при органах партийной и советской власти, возглавлялись кем-то из "бывших" или "своих", помещались под рукой, в зданиях, принадлежащих самим властям, и имели много льгот, особенно по налогообложению. И проверять их, если бы кто-то осмелился, было практически невозможно, потому как с чьей-то умной подачи, головное предприятие всегда находилось там, за рубежом, а у нас только представительство или филиал, и все документы, необходимые для проверки, естественно отсылались в головное предприятие. В случае проявления кем-то назойливости, находилось простое объяснение: до сих пор, якобы из-за плохой работы почты, бумаги не пришли к месту назначения. Ждите, или оставьте свои телефоны, - как только, так мы с превеликой охотой вам поможем. "Наследив основательно", филиалы ликвидировались одним росчерком пера, безо всяких комиссий, актов, возвращения долгов и кредитов, а на их местах, часто в тех же помещениях, с теми же сотрудниками, вырастали новые, в которых нового было только название, да длинноногие безотказные секретутки взамен приевшихся, место свое забывших или забеременевших по глупости.
  
  
  
   ГЛАВА 3
  
   ГОЛУБЫЕ РИФЫ
  
   Вечером к Виктору Павловичу неожиданно пришла Алла. Пришла поздно, без предварительного звонка, как всегда шумная и немного пьяная.
   - Отработала, деточка? - Виктор Павлович был несказанно рад.
   - Отпела, пташечка, - рассмеялась Алла, по хозяйски проходя в комнату.
   - Кофе? - спросил степенно.
   Ему не надо было суетиться: переодеваться, прятать разбросанные вещи или смахивать со стола несуществующую пыль. Выработавшийся стиль одинокого мужчины, обремененного огромным кругом знакомых и нужных людей, он жил в режиме вечного ожидания звонков, визитов, больших и малых дел, чьих-то бесконечных проблем, которые большинство людей, вследствие природной лености, решало не само, а сваливало на чьи-либо плечи, особенно если носитель этих плеч имел неосторожность хоть один раз помочь им или еще кому безвозмездно, по доброте душевной.
   - Кофе. И побольше! - говорила она приказным тоном, обходя всю квартиру и осматривая каждый угол, словно выглядывала, "а что же у тебя новенького, мне еще неизвестного?" Разве что в шкафы нос не совала. - А к нему пару куриных ножек, салатику, икорки, хлеба и чего-нибудь крепенького. Я голодна! У ребят руки заняты, рты свободны. Они и напьются, и наедятся. А мне каково? Одна песня не успеет закончится, уже другую заказали.
   - Сколько я тебя знаю, ты всегда после выступлений голодна, - донесся его голос из кухни.
   - Тебя это пугает? Ты боишься вылететь в трубу? - насмешливо спросила она.
   - Меня это радует. Хороший аппетит - признак отличного здоровья, - он появился в дверях с двумя украшенными тарелками.
   - А вот и неправда! В прошлый раз ты говорил, что хороший аппетит признак чистой совести. М-м-м, как вкусно! - она преградила ему дорогу, сняла пробу. Так и дошли вместе до стола - он несет тарелки, а она, как школьница, ворует с них.
   - Ты не путаешь? Я именно так говорил?
   - Честное пионерское!
   - Странно, никогда не замечал за собой столь глубоких мыслей.
   - Они у тебя проявляются только в моем присутствии. И, знаешь, почему?
   - Я весь - внимание.
   - Потому что когда меня нет, они у тебя спят.
   - Как?
   - Не как, а где! В левой штанине! И я их сейчас разбужу! Вот только съем чего-нибудь. Корми меня скорее, иначе рискуешь навсегда остаться евнухом!
   Под эту словесную перепалку накрывался стол. У Виктора Павловича был талант угощать. Обязательно хорошие колбасы, обязательно хорошая рыба, всевозможные орехи, вяленые фрукты, изюм и много всего такого, что не требует наличия кулинарных способностей и массы потраченного на кухне времени, достаточно открыть холодильник, шкафы и сервировать стол.
   - Давненько я тебя такой веселой не видел, - его открытое лицо светилось радостью встречи.
   - И еще столько же не видел бы? - подначивала она. - Ну-ну, это я так сегодня шучу.
   - Пожалуйста, шути как угодно. Я рад, что ты пришла, украсила мой скучный вечер.
   -Ну уж, это у вас-то и скучный вечер? Да ни в жизнь не поверю! Небось не знаете, как от нашего брата, то есть сестры отдохнуть. Вам только трубочку поднять - на цыпочках прибегут и в очередь у дверей выстроятся!
   - Ты сегодня и впрямь необыкновенно остроумна. Слушаю тебя - вроде как не обо мне ты говоришь. Что-то неспроста это! Дай-ка попробую угадать, отчего ты такая?
   - Не гадай, ну тебя, весь кайф сломаешь! - она капризно вытянула губки, нахмурила брови. - Терпеть не могу, когда во всем первопричину выискивают - не дура ли она? Занудство это. Как будто человек не может беспричинно быть веселым, остроумным или плачущим. Скажи себе - ей так нравится, поверь и успокойся. А еще лучше - подожди. Я сейчас выпью, закушу и сама проболтаюсь. Или я уже не женщина?
   - Ты не женщина!
   - О, что-то новое!
   - Ты прекрасная женщина! Ты желанная женщина! Я с преогромнейшим удовольствием выпью эту рюмку коньяка, выпью с тобой и за тебя.
   - Стоп, не лезь вперед батьки! - она захихикала полупьяно. - Я говорю первый тост, твой черед попозжа придет.
   - Хорошо, будем считать, что я записался во вторую очередь.
   - Ты верно подметил - во вторую. И никогда не будешь в первую. Потому что ты забыл... У мужиков какая память? Это мы, дуры, все помним, а вы...
   - А мы?
   - Семь лет назад... Ну? Вспомнил?..
  
   * * *
  
   Виктор Павлович руководил самым известным в полумиллионном Лучанске ансамблем с претенциозным названием "Голубые рифы". Дискотеки, свадьбы, юбилеи, вечные шабашки вторым составом в ресторане, сон до обеда, работа заполночь. Не жизнь - сплошной водоворот.
   Он возвращался после дискотеки домой. Несколько школ арендовало их Дворец для выпускного бала. Ансамбль отыграл свое, теперь диск-жокей танцы-манцы до упаду гоняет. Шел через парк - близко и знакомо. На сдвинутых треугольником скамейках густо сидела пацанва. Играла гитара, не тренькала, скуля и вздрагивая, а именно играла - тихо и волнующе. И еще тише, на полувдохе девушка пела старую песню.
  
   Тебя я никогда
   Не встречу в том саду...
  
   "Откуда она знает?" - удивился он, невольно сбавляя шаг и прислушиваясь.
  
   Иду судьбе назло
   И убеждаюсь вновь,
   Что все давно прошло,
   Но не прошла любовь...
  
   - Ты что, дядя, заблудился? - к нему подковылял вихляющий парень.
   - Песня хорошая, - ответил он.
   - Ну дак за концерт платить надо! Так я говорю, братва? - оглянулся за поддержкой к дружкам. - Покажь, что у тебя в карманах имеется! - в руках неуклюже вертелся складной ножичек.
   Виктор Павлович оглядел компанию - все навалятся, задавят, ни рукой ни ногой не пошевелишь. Только не очень они похожи на дружную кодлу, скорее так, случайные посиделки, слетелись комарики на гитарный звон.
   - Ах какой лихой, иди сам погляди, что у дяди в карманах, - он не волновался, голосом не дрожал, говорил громко и отчетливо, как учитель с проказливым учеником. - Может богаче, а может умнее станешь.
   Они стояли глаза в глаза. Виктору перевалило за сорок, он был один, пареньку и двадцати нет, за ним хмельной кураж и кодла.
   - Покажем фраеру? - последний раз обернулся он к дружкам за поддержкой.
   Удара он не увидел. Только голова взлетела вверх, потянула за собой остальное тело, и все это мягко упало на газон.
   - Ух ты! - услышал восхищенное.
   Кто-то попытался прийти на помощь, но не успел взмахнуть рукой - прилег рядом с товарищем. Виктора стычка раззадорила. Он пошел к скамейкам.
   - Мент!..
   - Не-а, боксер!..
   - Рвем когти!..
   Кодла кинулась в рассыпную. Остались мужчина с гитарой и юная девушка. Они отнеслись к стычке с полным равнодушием. А победитель жаждал пожинать лавры.
   - Как мило вы поете, - похвалил он. В голосе победа и снисходительность.
   - Какие перышки, какой носок... - пропел мужчина.
   - А вот ёрничать не советую, молодой человек, - сделал замечание, но даже не глянул в его сторону - только на девушку, на ее милое личико. - Позвольте, я вас провожу, - он протянул руку. Лишь на мгновение выпустил ее партнера из виду, вернее, он его и не хотел замечать. Удар снизу в челюсть, коленом под дых и уже скрючившемуся по шее. Когда пришел в себя, долго соображал, как все произошло. Ныли челюсть и шея, обуревала досада за свой промах. "Как мальчишку желторотого уложил. А во мне под девяносто кило. Но все таки здорово он меня!" - с этим не мог не согласиться.
   После ночного приключения прошло несколько месяцев, они сгладили досаду, вылечили боль. Виктор Павлович встретил девушку на дискотеке. Он просто подошел к ней, уверенно, как к старой знакомой, взял за руку, - она не посмела вырваться на глазах у сотен прыгающих подростков, а может и не захотела, теперь-то знала, кто он - вывел к микрофону.
   - Что ты споешь? - спросил шепотом и сразу на "ты".
   Она думала не более секунды, сказала. Он удивленно посмотрел на нее.
   - Однако, - только и смог выдавить. Взял флейту - несколько слов музыкантам, и поплыла песня.
  
   В полях под солнцем и дождем,
   Мой милый друг, мой нежный друг,
   Тебя укрыл бы я зонтом...
  
   Так Алла стала солисткой ансамбля "Голубые рифы". Красивые песни, красивые наряды, красивая жизнь...
  
   * * *
  
   - Как быстро летит время, - Алла наполнила свою рюмку. - Мне было двадцать.
   - А мне уже пятьдесят, - вздохнул о своем Виктор Павлович. Он достал с полочки кассету, включил ее. - Ты всегда любила песни моей молодости. И не просто любила, ты понимаешь их. В твоем голосе, в твоем восприятии есть что-то необъяснимое, такое, что невозможно выучить со словами. Я думаю - это ностальгия. Многие берутся за старые песни, - модно и прибыльно... Может быть тем, кто их не слышал раньше, и нравится. Но тем, кто вырос на Магомаеве и Ободзинском, на полулегальных Градском и Ариэле, непонятен этот телячий восторг. Откуда в тебе моя душа?
   - Отец... Он фанат. Я маленькой засыпала только под музыку. И просыпалась. И уроки делала. Какой-то немыслимый магнитофон без крышки, со спичками под ролик и губкой под головку для громкости. В его записях не было плохих песен, откуда он их брал? Большинство не выходило на пластинках, не звучало по радио. Поверишь? когда в кабаке клиент заказывает настоящую песню, из тех, из отцовских, я плачу.
   - Но ведь он у тебя жив. А ты о нем, как о...
   - Я для него не жива. Не такой мечтал он меня увидеть, не для такого растил... Ай, хватит о грустном, - она замахнула рюмку, под горечь настроения не проняло, протянула ему, - наливай, - и уже медленно выпила и эту. - Пошли танцевать.
  
   Осень - она не спросит,
   Осень - она придет...
  
   Виктор Павлович гладил Алину спину, целовал такую податливую, теплую в шею, губы.
   - Пойдем в спальню? - почувствовал, как она обвисла на нем.
   - Угу, только я сначала в ванную. Смою ресторанный дух. Вдруг ты не захочешь целовать неумытую?
   - Глупенькая! Для меня ты всегда хороша.
   - Но после ванной - особенная? - хитро спросила Алла.
   - После ванной - особенная, - согласился Виктор Павлович.
  
   * * *
  
   Утром она проснулась от телефонного звонка. Протянула руку - схватить трубку, не дотянулась и свалилась с кровати.
   Виктор стоял рядом, смотрел на нее, голую на толстом ковре, и улыбался.
   - Вставай, соня-засоня. Я завтрак приготовил. Марш под душ!
   Снял трубку.
   - Да, - молча выслушал, посмотрел на часы. - Хорошо, в полдень жду.
   Завтракали на кухне.
   - У тебя проблемы? - спросил Аллу.
   - С чего ты взял? - она попробовала шутить, сегодня не получалось. - У меня все о"кей.
   - Девочка моя, - улыбнулся он, - я почти вдвое старше тебя, и ты мне пытаешься рассказывать сказки. Какие вопросы? Ну-ка, сознавайся.
   - Отпуск, - вздохнула виновато.
   - Святое дело. Надо обязательно сменить обстановку, расслабиться, побывать в кругу других людей, напитаться новых идей, - декларировал как на сцене, и без всякого перехода спросил. - Сколько?
   - Тысячу, - выдохнула она и испугалась. - Я отработаю! Вернусь и отработаю!
   - Ну-ну...
   - Виктор Павлович! Я же правда... Ну когда я... Я же знаю, что вы для меня!
   - Успокойся, прошу тебя, не надо об этом говорить. Не ты - я у тебя должник.
   Он вернулся через минуту, положил на стол деньги.
   - Отдыхай, девочка.
   - Спасибо, - она снизу вверх преданно заглянула ему в глаза. - В постельку?
   - Не сегодня.
   - Ты устал? Пойдем, я сама.
   - Тебе надо идти.
   - Репетиция в шестнадцать, успею.
   - Тебе надо идти, - медленно и твердо повторил он. Она знала этот голос, он подавлял ее, заставлял беспрекословно подчиняться. - У меня деловая встреча. Четверть часа на сборы.
   Она вышла из подъезда.
   - Сволочь! Выгнал на улицу. Ни обнял, ни поцеловал, сунул деньги и проваливай! Деловая встреча у него! В юбке! Как с проституткой обращается! Зашевелится у него - звонит, заказывает - прибудьте, пожалуйста, снимите с меня стресс! Ваша очередь подошла! Сколько у него таких стрессоснимательниц? Да что я ему? А кто я ему, в самом-то деле? - Рука приятно согревала вожделенную тысячу. - Одна из многих! Что я сейчас эту новость узнала? Фигушки! Семь лет назад, когда место себе в основном составе пробивала, не только на сцене в поте лица трудилась, но и в его постели. И не только в его... Деньги пошли хорошие, но их всегда почему-то не хватало. Вот эти чуть-чуть, которых не хватало, Алла брала у Виктора Павловича. Брала безвозвратно. Точнее, сначала брала в долг, но отдавать было нечем. И опять брала... И привыкла. Он много не требовал и не был жадным, без обиды и без барства позволял чувствовать себя свободной. Однажды ей пришла в голову мысль - она же проститутка! Пришла, обслужила, ушла. Разозлилась, при очередной встрече решила сыграть эту роль так, как, по ее мнению, играет эту роль настоящая продажная женщина - ты покупаешь мое тело, но не душу, и уж тем более не любовь. Все делала как обычно, почти как обычно, но в голове червячок сидел. Разделась, легла. Виктор начал целовать ее. Он всегда очень долго целовал. В этот раз оторвался от ее красивой груди, прищурившись, посмотрел в глаза. "Ты заболела", - не спросил, сказал уверенно. "Нет, я здорова", - ответила холодно. "У тебя заболела голова. Одевайся. Болезнь головы - опасная штука. Ее нельзя запускать." Когда он переходил на мягкий грудной голос, ему невозможно было возражать - голос подавлял ее волю. Она пришла в себя только оказавшись за дверью. Он ее выставил! А ей так нужны были деньги. Как она ругала себя, хоть в петлю лезь. Гордость не позволяла пойти и попросить прощения. Неужели разрыв? Алла судорожно перебирала в памяти - кто еще смог бы помочь ей, кто мог бы занять место Виктора Павловича. С ужасом поняла - никто. Он не просто купил ее с потрохами, он влез в ее душу, она всех мужчин равняла под него! И чем дольше она думала, чем больше выискивала в нем плохого, тем больше понимала - сделала огромную глупость. Отчаяние охватило ее. Каких только вариантов самоубийства и мести она не придумывала, облегчения не наступало.
   Он вновь спас ее. Позвонил. У нее трубка дрожала в руках, а он - сама любезность - спросил беззаботно: "Наша миленькая головка перестала болеть? Я так соскучился по ее глазкам".
   Она не бежала, летела к нему, зная наперед - больше и под смертными пытками не станет экспериментировать с Виктором. Жизнь вернулась на круги своя. Его устраивало. Ее устраивало. Что же она сейчас взбеленилась? Бабу почуяла? Поревновать захотелось? Кого и к кому? Дура, как есть дура! - обругала себя и сразу успокоилась.
  
  
   ГЛАВА 4
  
   НА ПЛОТБИЩЕ
  
   Начальник лагеря майор Малютов сидел в своем кабинете, подперев голову левой рукой. "С хорошего бодуна начальник," - сказал бы любимец и нередкий собутыльник прапорщик Соловушкин, и, может быть в первый раз, был бы не прав.
   Головная боль выворачивала наизнанку левый глаз начальника от недосыпа. Вчера вечером у жены случился сердечный приступ. Екатерина Сергеевна, сама врач лагерной "больнички", выпила таблетку, попробовала сделать себе укол, руки дрожали. Майор под руководством жены кое-как справился с этим непривычным заданием. Жене полегчало, но всю ночь он просидел возле ее постели, а Екатерина держала мужа за руку. И он и она боялись разорвать рукопожатие, обоим казалось - разомкнутся руки и не сомкнутся больше никогда.
   Утром он сам отвез Катю в районную больницу.
   - Ты только не волнуйся, пожалуйста, - попросила она. - Самое страшное позади. Вот если бы ты мне вчера не сделал укол, было бы страшно. А теперь ничего, теперь отлежусь потихоньку.
   - Долго? - спросил машинально.
   - Не успеешь соскучиться, - попробовала пошутить она, скрывая навернувшуюся слезу.
   - Успею, - буркнул он.
   И она поверила
   Майору трудно было представить хоть на один день свою квартиру без хозяйки. В двадцать один год молодой лейтенантик женился на выпускнице мединститута двадцатишестилетней Катерине. Ректор института и начальник училища, заглядывая в будущее, организовали совместную встречу Нового года. У одного невест не считано, у другого женихи как на подбор. Вот и свадьбы одна за другой, как из рога изобилия. И воинским частям медицинское пополнение, не абы какое, - отработать три года и рвать с закрытыми глазами поближе к большой земле и городским квартирам, а привязанное к безропотным воякам-мужьям. И офицерам умные и выгодные жены, умеющие врачевать и душевные и физические раны.
   Она поехала с ним куда-то далеко на восток, в место, именуемое в/ч с пятизначным номером. Было это без малого тридцать лет назад. Сменялись части, должности, квартиры, но неизменно в каждую новую служебную жилплощадь первой входила она, Катя, и к его появлению успевала вдохнуть и в ветхий барак, и в новую хрущевку домашнее тепло. Он уезжал в командировки, ночевал на работе, болел, но у порога их жилища его неизменно встречала Катя. Она тоже работала, у нее были и операции и ночные дежурства, но в эти дни майор не приходил домой, его у него просто не было - дома без Кати.
   - Надо заказать чай, я же сегодня еще ничего не ел, - вяло подумал он, - и позвонить в больницу. Как там у нее? Может, оправилась, домой запросится?
   Телефонный звонок вывел майора из оцепенения.
   - Докладывает начальник караула капитан Баландин, - отрапортовала трубка.
   "Еще не легче", - успел подумать Малютов. Незапланированный звонок мог означать только одно - что-то случилось. Час назад он проводил селекторное совещание, решал текущие вопросы. Надобности в его участии нигде нет, не зря приучал офицеров думать самостоятельно, небезосновательно считал - работа в его учреждении, хоть это и не армия, поставлена по-армейски четко.
   - Что у вас, капитан?
   - ЧП на втором плотбище. Осужденный Лукьянов сорвался со штабеля.
   - Жив?
   - Пока вроде живой. Бревном придавило. Что делать будем, товарищ майор? Врач у нас... сами знаете, а фельдшера в отпуск отправили. В район прикажете?
   - Ждите, сейчас буду.
  
   * * *
  
   Второе плотбище находилось в пятнадцати километрах от лагеря. Когда-то было и первое, здесь, за воротами тюрьмы, но лесоразработки все дальше уходили в тайгу, возить лес даже по зимнику до первого слишком далеко, а в теплое время и вовсе невозможно. Дорога через топи да болота, половина заработанных денег на поддержание ее в рабочем состоянии уйдет, вот и закрыли, от бедности своей, от экономической нецелесообразности дальних перевозок. Нынешней зимой еще возили, жгли солярку. Но запаса леса хватило на один месяц сплава. Не успели начать, как говориться, а уже пора домой собираться. Сейчас там лежат хилые штабеля вершинника, так, на хозяйственные нужды да на дрова, на всякий случай. Малютов порой ловит себя на крамольной мысли: лучше бы их лагерь, все лагеря вообще закрыли, от нецелесообразности такой меры перевоспитания...
   Осужденный Лукьянов лежал на контрольном пункте без сознания. Голова его была перевязана насквозь пропитавшимися кровью бинтами. Около раненного суетился дежурный контролер.
   - Ну чего ж он полез на штабель? Уж я их оттуда гоняю, гоняю, нет, окаянные, лезут. Там на излучине, - намахивал он руками то в одну, то в другую стороны, - бабы деревенские белье полощут, а то и купаются. Вот наши и лезут. Вы бы запретили, товарищ майор!
   -Что запретить? - как от назойливой мухи отмахнулся от подчиненного Малютов. - Белье полоскать или на баб смотреть?
   - Да откуда я знаю? - растерялся контролер. Так глубоко мыслить он не умел. - Вот видите, убился, ей богу убился. Надо же ему было в мое дежурство свалиться. Мне до пенсии два года, а он убился!
   - Прапорщик Соловушкин! - прикрикнул, всерьез рассердившись, майор.
   - А чего я? - вытянулся по стойке "смирно" прапорщик.
   - Перестаньте канючить! Докладывайте подробно, как все произошло.
   - Так я уже все вам рассказал! - он словно ждал такого окорота, переменился на глазах, и суетливость и дерганность враз исчезли, уступив место деловому докладу. - Гляжу я, вроде работают, копошатся себе, каждый на своем месте, отсюда немного и видно. Этот, знать, на штабеле лежал, а слезать начал и сорвался. Кровиш-ши! - прапорщик от удовольствия даже глаза закатил, но вовремя опомнился, перешел на шепот. - Никто не видел, как он падал. Нашли бревном придавленного. Ребра ободраны и синячище в полбрюха. Про башку говорить нечего, вот он, весь тут. Кто его знает, что цело, а что поотбивал. Чую, не жилец он, почитай, второй час здесь лежит, не шевелится и в сознание не приходит. Списывать придется. Его на тот свет, а меня без выходного пособия.
   Майор уже принял решение.
   - Похоронить вас всегда успеем, - решительно сказал он. - Возьмите мою машину, конвоиров и в район. Да не трясись ты! Мать твою... Выживет он, видишь, зенки таращит. Они, падлы, живучие. - Вспомнил вчерашний приступ с Екатериной, сердце защемило болью за нее и злостью на весь этот опостылевший лагерный быт. - Это нормальные люди чуть что и загибаются. А ненормальных, целым государством бьемся, и никакими силами вывести не можем. Тараканье племя.
   - Ага! Мне б только до пенсии дотянуть, - не к месту вставил думающий о своем прапорщик.
  
   * * *
  
   Через полчаса УАЗ начальника лагеря трясся по боночной дороге в райцентр. Водитель Чернов, прапорщик Соловушкин с сопроводительными документами и два конвоира на заднем сидении, между которыми полусидел-полулежал израненный Лукьянов. Рано утром Малютов слетал в район и обратно за три с половиной часа. Но утром дорога была пустынной. Сейчас по ней шныряли порожние и груженые лесовозы. Рев их слышен за несколько километров. С момента возникновения рева мотора до появления машины было пять-семь минут. За это время надо успеть найти участок посуше и съехать с дороги, уступить место тягачу - вдвоем никак не разъехаться. Не успеешь - или в кювет слетишь, или задом пяться до первого островка. Таков закон дороги. И хоть ты сам майор Малютов или московский генерал, дороги тебе никто не уступит. А тут еще на тридцать втором километре МАЗ передним колесом с дороги ушел. Груженый под завязку. И ни вперед, ни назад не сдвинется. Пока расцепили телегу с тягачом, пока растащили их в разные стороны, солнце к закату. Прапорщик все подбегал к уазику, щупал пульс у Лукьянова и заискивающе выспрашивал: - "Живой? Потерпи, милок. Счас, скоро ужо поедем."
   Дорога очистилась. Тронулись. Теперь встречная машина в редкость, только припозднившийся или с поломкой. И быстрей и на душе веселей.
   - В районе до магазинчика отпустите, товарищ прапорщик? - спросил конвойный Сванидзе. - Ребята наказывали того-другого купить. Денег дали.
   - Какой магазин? - рассмеялся Соловушкин, - на солнце погляди. Пока доедем, не только люди, даже собаки спать лягут.
   - Ну-к чего ж, ребята говорят - она при магазине живет и безотказно на дому торгует. Только с наценкой.
   - А твои ребята не сказали тебе, салабону, чем она безотказно на дому торгует? - Чернов возил самого майора, был почти вольным человеком, ни нарядов ему, ни дежурств на вышке, нередко вывозил шефа в гости, естественно, хоть стопарик да перепадал. Со своими сослуживцами разговаривал свысока, как дед, хотя до деда ему еще катать да катать. - И какая у нее эта самая "наценка"? Ха-ха-ха!
   - Не сказали, - не улавливая подвоха, чистосердечно признался Сванидзе. - А какая?
   - Ты, Сванидзе, небось еще девственник? - прапорщик в молодости слыл большим ловеласом и при случае не упускал возможности подчеркнуть свое теоретическое превосходство.
   - У нас в Грузии проституток нэт, - презрительно поджал губы Сванидзе.
   - У вас в Грузии! - передразнил прапорщик. - А ты был там, в Грузии-то?
   - Я там родился!
   - А потом из богатой Грузии в нищую Россию от голода сбежал, - подсказал Чернов.
   - Да, сбежал! А ты пробовал, да, по мусорным бачкам объедки собирать, да?
   - А чего ты завелся? Я тебя заставлял по бачкам лазить? Да? Ты не у меня спрашивай, ты у своих траханных политиков спрашивай, которые были маленькими царьками при коммунистах, а захотели стать большими царями при демократах. Понял, да?
   - Я что тебе цар? - Сванидзе всю сознательную жизнь прожил в России, родную речь слышал только дома, и то, родители говорили уже на смеси языков, потому-то дети их, хоть и понимали по-грузински, ответить в лад на родном языке не могли, акцент и коверканье слов у них были ужасными. Он и мыслил по-русски, и сны русские видел, и почитал-то себя едва ли не стопроцентно русским, а вот в минуты волнения непонятно почему вылезал наружу этот кавказский акцент.
   - Цар, эка куда хватил! Какой из тебя царь? Тебя на царский двор говновозом не возьмут. Чином не вышел! - подсказал Чернов.
   - А ты вышел?
   - И мы не вышли, - легко и без обиды согласился водитель.
   - Но у нас хватает совести не орать на каждом углу, что мы всех вас, чурок и черножопиков семьдесят лет кормили, и до сей поры вы из России кровь сосете. Я бы на месте наших недоделанных демократов дал вам такой самостоятельности, враз бы на коленях в Россию поползли назад проситься.
   - А ну чего бы ты сделал?
   - А всех вас с наших базаров в свои республики выгнал в двадцать четыре часа, и перекрыл бы нефть и электроэнергию. Надо вам? Покупайте. За доллары. По мировым ценам. И не в кредит! Посмотрим тогда, кто на чьей шее сидит.
   - Грузия богатая.
   - Ворами в законе и прочей воровской шайкой. Начиная от ваших президентов.
   - Ну бывает, да! Чего ты обо всех по одному президенту судишь?
   - Ты лучше?
   - Я простой грузин, да. Как ты, как он. Я бедный. Мой отец всю жизнь работает. Мать тоже работает. Зачем меня выгонять? Я опять в Россию сбегу.
   - Не пойму я никак - медом что ли вас к нам манит? - дивился прапорщик. - У вас и тепло, и природа не хуже нашей тайги.
   - И вино, - добавил свое Чернов.
   - А, тебе не понять, да! Я у вас и бедный, а человек, и друзья есть, и никто пальцем в спину не тычет. А у нас у-у говорят, головой качают. Что я, виноват, что бедный? Я чумной, или заразный?
   - Не, ты тупой как доцент.
   - Какой доцент?..
   Начался треп. Водитель расслабился - ехал по середине дороги, смеялся вместе со всеми - машина мелко подпрыгивала, в такт ей из стороны в сторону болталась голова осужденного Лукьянова.
   - Ты, Сванидзе, придерживай его. Ненароком повалится ранетый на тебя и задавит. Ни пикнуть, ни пукнуть не успеешь. Придется мамке ожидальные пироги самой доедать!
   - Петренко, смеешься над Сванидзе, а о том не подумал, что осужденный в обе стороны качается. Ежели он на тебя завалится - вони будет, начальник в машину месяц не сядет! Ха-ха-ха! Ты, Чернов, давай помедленнее гони. Привезем в район не человека, запчасти.
   - Так мы почти до грейдера добрались, товарищ прапорщик, - гордо сказал водитель, словно впереди была не насыпная щебеночная дорога, а по крайней мере автострада Москва - Минск.
   Лукьянов заскрипел зубами, выгнулся и со стоном впился зубами в плечо Сванидзе.
   - А-а-а! - завопил конвойный и сильно саданул обидчика кулаком по затылку. Ему показалось - из бинта брызнула кровь.
   Лукьянов отлетел на Петренко, покрошил ему головой зубы и обильно срыгнул. Нехитрый лагерный рацион растекался по плечу прапорщика.
   - Ты, зараза! - взревел Соловушкин и осекся. Осужденный мешком сполз с сиденья и затих, только дергался придавленный им Сванидзе.
  
   ГЛАВА 5
  
   АССЕНИЗАТОР
  
   июль 1989, после совещания в горуправлении КГБ, 19.26
  
   Подполковник Леонтьев, так и не ставший из-за этого горкомовского выскочки начальником городского управления КГБ и, следовательно, полковником, разрабатывал в своем кабинете стратегическую операцию с руководителем отдела Петром Степановичем Лежневым.
   - Вам решено поручить это секретнейшее задание, - тихим усталым голосом говорил он, раскрывая тонкую папку с несколькими вложенными в нее листками. - То, что вы сейчас слышали, это информация для всех. Она спорна. Время рассудит, так ли будет на самом деле. Они любят выдавать желаемое за действительное.
   - И Генеральные бывает уходят, как в феврале восемьдесят четвертого. Один выстрел и корабль лег на прежний курс, - ни к кому не обращаясь, произнес Петр Степанович.
   - Неплохо бы. Тогда вопросы снимутся сами по себе. Нам же придется работать, исходя из существующей ситуации.
   - Я так понимаю, на нашем отделе замыкаются все службы?
   - Будете работать по двум направлениям. Первое - сбор и обработка информации. Она пойдет по четырем основным каналам: райисполкомы - регистрация, банки - движение по счетам, финансовые органы - контроль договоров и сделок, милиция - оперативная информация. Мы должны знать о каждом кооперативе все. Что сделал, что делает, даже что удумал сделать. Голыми должны перед нами предстать, беззащитными. В любой момент папочку достал, и заплясал, голубчик, под нашу дудочку.
   - Судя по первоначальным темпам, поток ожидается очень большой, одним нам не потянуть.
   - Я распорядился, вам установят компьютеры.
   - Это хорошее подспорье.
   - Дополнительно получите в штат опытных операторов. Если понадобится, организуете круглосуточную работу. За людьми проблем не будет.
   - Лишние люди уже сами по себе лишние проблемы.
   - Ничего. Некоторая утечка информации нам не повредит. Умный услышит, на ус намотает, голову в петлю совать поостережется. Мы не только карать призваны. Я думаю, перед нами может встать несколько необычная задача. Сохранить активный генофонд в производственной и научной сфере. Судя по настроениям в обществе, многие желали бы свое дело начать. Поверили сладким байкам. Вроде бы и хорошо, инициативные люди большую пользу могут дать. Но, взглянув дальше своего носа, увидим - когда все инициативные да умные уйдут работать для себя и на себя, мы получим ни много ни мало, как развал производства, всего народного хозяйства страны. Вот этого уж точно Миша не учел. Что мы имеем? Возьми любой трудовой коллектив: бригаду, цех, завод. В девяноста случаях из ста держится он на одном, двух, ну максимум трех личностях, тех самых умных и инициативных, которые не за страх и копейку, а в силу природного склада ума костьми ложатся на работе. Не будет их завтра, и развалится коллектив, грядет лавинообразный спад производства по всем отраслям. Это слесаря, водителя, плотника можно быстро подготовить. А лидера? А и подготовишь? А он опять сбежал. Так что пусть умный знает, что его ждет, ему надо специально донести. А там, глядишь, и закончится смутное время.
   - Само по себе ничего не кончается.
   - А кто сказал, что оно само по себе закончится? - улыбнулся подполковник. - Я здесь кое-что подсобрал, так, мелочи, для анализа ситуации и прогнозов на будущее. Так вот, наша система волокитства позволяет не регистрировать кооператив практически любое время! Райисполкомы одним делают в неделю, других мурыжат, гоняя по кругу. И у совсем тупого появляется мысль - надо дать! И дают, и берут. Правильно говорят, аппетит приходит во время еды. Единичные случаи стали массовыми. Даже таксы установили. За каждый разрешенный вид деятельности - своя. И это в райисполкомах! Опоре власти!
   - Стрелять их, что ли?
   - Придет час...
   - И на этих соберем информацию.
   - Ни одна фирма не выживет без дачи взяток, деньги на взятки должны быть неучтенными, значит, их заработают махинациями, приписками, прямым обманом. Скоро еще одна клоака наберет силу.
   - Налоговая служба?
   - Она, родимая. Все отбросы туда ринутся, самые тупые, жадные, бесчестные. Они быстро смекнут - налоги выгодно не платить, значит на неуплате можно жиреть. Их будут садить через одного, отстреливать, выкидывать на улицу. А они будут множиться подобно стоглавой гидре и сосать молоко двух маток. Все выявлять, все документировать и хранить вечно! Не мы, наши дети, наши внуки наведут порядок!
   - Я давно уже на репрессии двадцатых-тридцатых смотрю по-другому. Не безвинных устраняли. История повторяется. Мы стоим у зарождения новых экономических отношений. Одни заработают головой, другие возможностями, дарованными должностями и связями, третьи взятками и воровством. Лет через десять наступит отрезвление, и придут, и спросят. И ликовать будет народ, наконец-то очистят нас от кровососов.
   - А еще лет через пятьдесят завопят о репрессиях девяностых, об истреблении лучших людей.
   - Вот мы и покажем - какие они, лучшие. Обнародуем содержимое наших папочек.
   Повисла тишина. Каждый думал о своем.
   Леонтьев о своем деде, которого не за что было раскулачивать, потому как дед был из последней деревенской бедноты. Он за долгую жизнь при царе и при советах не смог нажить ничего ни себе, ни детям, умер, имея одни порты да маленькую избенку в горнозаводском поселке. Вроде бы и осудить такого деда - а Леонтьеву он помог лучше иного кулака или богатого князя. Бедняцкое происхождение отца вывело в люди, и ему дорогу в закрытое учреждение ковровой дорожкой выстлало. Подполковник, замначуправления, фигура хоть и не афишируемая, но в городе весомая. Выделялся среди других не богатством, крепким достатком и особым положением, дарованным должностью, а впереди неизменно высокая персональная пенсия, почет, внимание и уважение до глубокой старости. И это не все. Теперь он знал, его дети при любых завихрениях власти будут жить нормальной жизнью. Оба выучились. Один, сын, и это для него особенно приятно, окончил экономический факультет. В группе были кроме него только девки. Малинник... Мужиков-экономистов в городе раз-два и обчелся. На завод приняли сразу замом по экономике. Можно считать удачным начало карьеры. Конечно, по старым временам было бы круче. Зато сейчас доходнее, в рынке экономист важнее и механика, и энергетика, и чистого хозяйственника-практика. Дочка после юридического работает помощником нотариуса. У этой главное впереди. Даст Бог, без работы ни тот ни другая не останутся, и мне на старости легче и душе спокойнее.
   Лежнева одолевали другие думы. Он тоже вышел из нищеты, той послевоенной, в которой выросла почти вся страна. Работа ли наложила на него свой отпечаток, или бесштанное детство, но он болезненно переживал несправедливость. Слишком много негативной информации о "жизни" тех из "руководящей и направляющей" поступало к нему. Обе стороны медали казались ему одинаково мерзкими: ложь и фальшь на одной, воровство и преступность пострашнее уголовной на другой. Он и хотел бы стоять на страже законности, но у его хотения были короткие крылья. Выслужился, добился перевода в комитет, думал - здесь возможностей побольше, и просчитался. Потому как чем выше он взбирался, тем отчетливее видел раскинутую над страной паучью сеть - все мало или много повязаны. Отдать ему на растерзание могут только отбившегося от стаи или не по рангу берущего, место свое позабывшего. Копаться с букашками, когда рядом слоны ходят, ему было противно. Он, до умопомрачения восторгавшийся страной, первой отправившей человека в космос, первой провозгласившей свободу, равенство и братство в качестве доктрины своей политики, по-детски наивно верил, когда-то наступит золотое время. Для этого государству нужна жесткая, и даже жестокая рука. Только при диктаторе возможно процветание нации, только страх и порядок в семье дадут порядок и могущество в масштабах всей страны. Пропал в людях страх перед властью - не боишься, значит не уважаешь. В этом виделась ему одна из главных причин и застоя, и раскольнических тенденций, и всеобщего нигилизма. Изучал историю послевоенной Японии, Германии, страстно впитывал скудную информацию из Кореи. И радовался подтверждениям своих умозаключений. Рост и процветание зиждутся на идее национальной исключительности, подчиненности абсолютного большинства сильному верой и убежденностью меньшинству. Жестоко? Да! Но нельзя иначе с людской массой - обленится и грязью зарастет. Он считал, что нашел главную причину всех бед. И ни на йоту не терзался сомнениями.
   Думы их, пройдя по кругу, вернулись к исходной точке.
   - Второе направление. О нем знают двое: вы и я. Пока один я.
   - А этот?
   - Нет, этот выскочка вообще ничего не знает и не понимает. Зачем ему голову забивать? Он птица перелетная, кого-то подсиживал в горкоме, убрали, чтобы под ногами не мешался. Проболтается здесь, поплачется в жилетку, куда-нибудь на хлебное место переведут.
   - И верно, какой в нашей работе навар? Оклад повыше других да пенсия пожирнее. Так до нее еще дожить надо. Не дай бог пролетишь на чем-нибудь.
   - По второму направлению нам нужны хорошо замаранные предприниматели. Мы пригрозим им большими сроками с конфискацией. И сделаем нашими осведомителями. Это раз. Мы внедрим в систему своих людей с задачей - провоцировать на незаконное обогащение. Это два. И самое ответственное. Уже на первом этапе распространения кооперации появилась целая система рэкета. От одиночек, сшибающих рубли с бабок-садоводов, до крупных хорошо организованных групп, наезжающих даже на государственные предприятия торговли и рестораны. Они собирают до десяти процентов оборота кооперативов. Это колоссальные суммы! Ты должен взять рэкет под свой контроль.
   - Но это вымогательство, прерогатива органов внутренних дел, - заметил Петр Степанович.
   - Тебе не придется ловить каждого рэкетира, переманивать его на свою сторону. Тебе надо создать свою систему контроля над частным сектором. Есть некоторые удачные наработки у наших соседей. Из бывших и действующих спортсменов они создают группы защиты частного бизнеса. Дают им на первых порах официальную поддержку, - прикрытие комсомола, союза каких-нибудь ветеранов или чернобыльцев, инвалидов, да мало ли их у нас расплодилось! Дают помещения, льготы разные. В них должно быть по масштабам нашего города до сотни крепких ребят. Пусть создают фирмы, поможем заработать первоначальный капитал, или дадим его через банки. В основе их взаимоотношений - принцип дружины, республики, команды - один за всех. И чтобы ни один неорганизованный рэкетир не дернулся! Любой торговец, производственник, посредник будут платить не рэкету, а им, платить вполне официально, с реальной несокрытой прибыли. Над рэкетом рэкет. Выбора у кооператоров быть не должно. Не хочешь работать с нашими, платишь кустарям-одиночкам или бандитам с большой дороги, твое дело. Но от уплаты нам тебя никто не освобождал. Мы прижмем хвост криминальному миру, возьмем под контроль весь теневой оборот. Мы защитим своих ребят силой закона и наших возможностей.
   - Не опасаетесь ли создать монстра неуправляемого? - Петр Степанович схватывал самую суть, вопросы его были высокопрофессиональны и это нравилось Леонтьеву.
   - Я думал и об этом. Возможность неуправляемости не исключается. Ваши соображения?
   - Я должен спросить. Насколько мы свободны в действиях? Новые условия, новое мышление... Надо ли на это делать скидку?
   - Считайте, что для вас ничего не изменилось. Мышление у нас всегда было свое, государственное.
   - Вы хотите услышать от меня - что для нас может служить подстраховкой?
   - Да.
   - Наши досье. Это значит, в нашей команде должны быть игроки чистые для всех, но не для нас.
   - Я рад, что мы сошлись во мнениях. Подбирайте в руководящее ядро соответствующих кандидатов. Умных и крепко замаранных. Продумайте управленческую структуру. О вашем руководстве ими даже мышь не должна догадываться. И тогда любой бунт на корабле подавим без особого труда. Поднял голову, место свое позабыл? А по макушке! Голос прорезался? А посиди, подумай! Будь ты трижды невиновен, нам твоя "невиновность" не указ. У нас свои критерии. Да и врагов у них будет немало. Я думаю, у нас хватит ума, для пользы задуманного, оставить в зоне нашего влияния несколько неопасных преступных образований: уголовников, кавказцев, цыган, - раздуть в глазах обывателя их несуществующую силу и мощь, и в нужный момент подстроить устранение балласта. Пусть для всех это будет именоваться мафиозными разборками. А нашим подопечным должно быть ясно - не высовывайся, знай свое место, система мстит жестоко.
  
   * * *
  
   В сентябре 1989 года, через два месяца после этого разговора, Александр Лукич Леонтьев выгуливал перед сном свою любимую колли Гретту. Разыгралось бабье лето, тепло стояло и ночью, словно природа решила распечатать первый осенний месяц и вернуться в весну, в начало расцвета. На небе густо высыпали яркие звезды, обозначая длинным рукавом Млечный Путь.
   Александр Лукич вдыхал полуночный воздух и улыбался одними уголками глаз. Сегодня он второй раз стал дедушкой, опять внук, еще один мужик в роду, гражданин великой страны, продолжатель его фамилии.
   Он еще не знал, что смута пришла на Русь надолго, что будет провал ГКЧП и позорное предательство Мишки, разгон правящей партии и распад Союза, расстрел парламента и всенародно спившийся президент. Представить такое было невозможно и в самом кошмарном сне. А снам он не верил, потому возвращался домой, полный иллюзий о скором возврате к порядку и законности. И с этих позиций осмысливал первые итоги проводимой отделом Лежнева разработки.
   Какой-то гражданин неопасного вида: невысокий, усталый, предпенсионного возраста, проходя мимо него, прыснул в лицо из газового баллончика. Александр Лукич вытянулся, парализованный, и рухнул на асфальт по ходу движения лицом вниз. Гражданин склонился над ним, пощупал пульс за ухом, хмыкнул неопределенно, и заспешил к телефону-автомату.
   Собака, поджав хвост, сидела возле хозяина, тихо скулила и лизала ему руку.
   Машин наехало несколько десятков.
   Переполошили целый квартал. Недоуменные жители выглядывали из окон, гадали - кого убили? Кажись, кто-то шибко большой, если от полковничьих погон в глазах рябит. Сам начальник милиции в сторонке замер, не решается подойти к строгой группе в гражданских костюмах.
   До утра ходили по квартирам хмурые мужики, вежливо но очень настойчиво расспрашивали, не видел ли кто чего, не слышал ли подозрительного? А ваш муж? А дочка, она не поздно гуляет? А свекровь? Рано спать ложится? А у окна не любит сидеть?..
   По городу неделю шел генеральный шмон. Под горячую руку раскрыли огромное количество ранее совершенных преступлений, задержали семь разыскиваемых убийц, двадцать три организованных преступных группы рэкетиров и домушников, несколько десятков воров, вымели в соседнюю область цыган и всех черножопиков с колхозных рынков.
   В городе и районе на целую неделю восстановился старый призабытый социалистический порядок. Перестали угонять машины, грабить квартиры, приставать на улицах, шататься пьяными по трамваям и кварталам. Радостные горожане подумали с надеждой - вернулось!
   Как вернулось, так и отвернулось.
   Официальная версия смерти констатировала несчастный случай - удар при падении височной костью. Комитет проводил свое расследование. Потому что при вскрытии присутствовал сотрудник органов. Он запретил вписывать в акт строку о наличии за ухом трупа отверстия глубиной около одиннадцати сантиметров, нанесенного предположительно тонким шилом или вязальной спицей.
   О парализующем яде не было сказано ни слова. Он улетучился, пока подполковника везли в морг.
  
  
   * * *
  
   Петр Степанович, запершись в рабочем кабинете, перебирал документы в тонкой папке.
   Надо ли знакомить кого с их содержанием после гибели шефа?
   Он все продумал заранее и сегодня мучался не сомнениями, сегодня он принимал окончательное решение - как дальше повернется его жизнь и жизнь десятков, сотен людей, ввергнутых "новым временем" в водоворот "исторических событий", тех людей, чью судьбу, чье право на существование будет определять он и никто более.
   Под номером первым в папке лежал приказ, предписывающий ему, подполковнику Лежневу и руководимому им отделу проведение операции с кодовым названием "Ассенизатор". Гриф "совершенно секретно" и "количество экземпляров - 1", надежно оберегали его от любых неприятностей, задумай он скрыть операцию от нового руководства.
   Каким оно будет, новое? Лучше чем старое, или продажное, каким становится все вокруг? Чем грозит ему, Лежневу, сохранение этой папки в своем сейфе, а информации о ней в своей голове? А ничем. Финансирование урежут? Так и этот вариант они с Леонтьевым предусмотрели. Группа находилась на самофинансировании. И не просто обеспечивала свои немалые расходы, но и создала большой запас средств на случай экстренных мероприятий, а они надвигаются одно за другим. И, пожалуй, средства эти и были самым весомым аргументом в пользу того, чтобы оставить в неведении и руководство, и подчиненных. Пока знает все он один, можно надеяться на полное осуществление задуманного. А если его не будет? Тогда вся операция потеряет смысл. Для него. Нет рядом другого, нет вообще такого другого, кто бы разделял его взгляды в той мере, которая, питая убежденностью, позволила довести задуманное до конца.
   Деньги.
   Деньги затмевают глаза даже разумному и еще вчера преданному.
   Вот и Александр Лукич, царство ему небесное, поддался их пагубному влиянию, попал под власть алчности. А уж какой был проверенный!
   Был...
   Ушел вовремя, не успел руки замарать. Не успел великому делу вред принести.
   Прости меня, Саша.
   Так надо было...
   Петр Степанович оставил в папке первый лист - охранный приказ, остальные разорвал на мелкие кусочки, опустил в контейнер с кислотой. Через пару минут обрывки документов перестали существовать в природе. Единственным носителем информации стал мозг Петра Степановича - самый надежный сейф.
  
  
   ГЛАВА 6
  
   ДВЕРЬ В СТЕНЕ
  
   Каблучки с раздражением простучали по ступеням подъезда и затихли.
   Проводив Аллу, Виктор Павлович вернулся на кухню - продолжить прерванное чаепитие. Перед тем, как сесть за стол, он открыл дверцу крайнего от окна шкафа. Теперь со стула он мог наблюдать в зеркало за площадкой около своего и соседнего подъездов, видеть всех, кто входит-выходит или проявляет излишнее любопытство. Это нехитрое приспособление, как и многие другие в доме, были придуманы и выполнены руками самого Виктора Павловича. Что-то вроде хобби у него, руки порой чешутся, работы просят. Вот и дает им потешиться, показать, что они растут из того места.
   Ушла.
   Из квартиры выходила обиженная, губки надуты, грудь вперед, попка назад, - я не я, подруга не твоя! Из подъезда выпорхнула веселая, как девочка первоклассница!
   - О, как переменчивы женщины. И слава богу, не люблю пресность и постоянство. Они такие хорошенькие в своей непредсказуемости, что им все можно простить. Интересно, если бы она знала, что я за ней наблюдаю, как бы вела себя? Так же скакала резвой козочкой?
   Виктор Павлович закрыл входную дверь на все замки, поставил звуковую секретку. Включил камеру наружного наблюдения - всех, кто подойдет к двери и наступит на обширный коврик, она зафиксирует.
   Вышел на балкон.
   Жалюзи надежно укрывали от любопытного взгляда. Немного повозился у стены, две-три секунды, и в открывшуюся дверь перешел на балкон соседней квартиры - по расположению точно такой же, как и та, в которой он принимал Аллу, только спланирована в зеркальном отражении.
   Здесь была другая обстановка - Виктор Павлович позволил себе мебель из натурального дерева, толстые ручной работы ковры, аппаратуру хорошего класса и много других вещей, каждая из которых даже сама по себе подчеркивала немалый достаток владельца.
   Он прошел в спальню, сел перед трюмо. Парик а-ля Ося Кабздун (так он называл самого подхалимажного певца всех времен и народов), усики и небольшая французская бородка в одну минуту изменили его до неузнаваемости. Сменил контактные линзы на очки в толстой роговой оправе.
   Переоделся.
   До назначенной встречи четверть часа.
   Включил магнитофон. В наушниках послышался звук открываемой двери, быстрые приближающиеся шаги.
  
   * * *
  
   - Здравия желаю, Алексей Львович, - голос молодой, чеканный, так и представляется - стоит этакий бравый служака, каблучки вместе, носочки врозь, и руку у козырька держит.
   - Здравствуй Женя. Садись, - этот голос почему-то вызвал из памяти образ старого учителя арифметики из их послевоенной школы.
   - Я рад, что вы про меня не забываете.
   - Рвешься в работу, сынок?
   - Не знаю, понимаете ли вы меня... С вами я живу жизнью настоящего мужчины.
   - Ты и есть самый настоящий мужчина. Не в пример этой мрази, хапугам и бандитам. Сравнивать их хоть в чем-то с тобой по меньшей мере кощунственно.
   - Я, возможно, выразился не совсем точно про настоящего мужчину. Жизнь моя насыщена смыслом, я делаю работу, которая не работа, не рабом меня держит... радостно мне ее делать. Словно я для нее и родился, всю жизнь метался, искал и вот нашел. Вернее, вы меня нашли и дали эту работу. Извините, немного путаюсь. Мыслей много, мне они понятны, а начнешь говорить, и не все объяснить можешь.
   - Не извиняйся, сынок. Я тебя отлично понимаю. Иначе бы не сидели мы рядом.
   Щелчок открываемого замка и легкий шлепок.
   - Взгляни на фотографии.
   - Это же...
   - Я рад, что ты узнал, но, прошу тебя, не надо фамилий. Назовем его условно Адам.
   - Здесь уши?
   - Везде уши.
   - Следите друг за дружкой?
   - Нет. За нами. Прошли времена, когда мы были самой властной и самой страшной силой в государстве. Сейчас и нам не все по силам. Часто такие вот Адамы имеют больше власти, и лучше оснащены, чем мы. Единственное, чего пока у них нет и долго еще не будет, если будет вообще когда-нибудь - веры в завтра. Мы были, есть и будем. Они временщики, и ведут себя как временщики - хапнуть, сейчас и побольше. И законы у них от этого волчьи - сожрать всех вокруг. Кто попался - тот пропал, легко отдают своих на съедение. Это не чистые бандиты, те стаей держатся. Все верно, у бандитов нет официальной власти, ее компенсируют сплоченностью. У этих власти выше головы. Доверенное лицо мэра, вместе работали в милиции, вместе заочный институт заканчивали, следствие, депутатство, они как два брата - старший - мэр, и младший - шеф фонда имущества. Первый строит из себя ужасно честного, принципиального, думающего руководителя. Хотя любой мыслящий человек понимает - мелочь, подставка, которая сидит в кресле до позволенного ей часа. Второй ворует в наглую, естественно с молчаливого согласия, а я склонен думать, по прямому разрешению мэра. Нами были подготовлены материалы к аресту, произведены видеосъемки фактов передачи крупных взяток, задокументированы показания свидетелей. Мы не могли дать делу ход. Рискнули. Задержали. Часу не прошло - кто доложил, ума не приложу, знали только свои, - мэр примчался, ознакомился с материалами. Уехал. Вскоре звонок из Москвы - срочно самолетом переправить к ним под конвоем Адама и собранные материалы. Мы под козырек, как же! Москва приказала. Уж эти дело на тормозах не спустят! Обрадовались, мать их... Через два дня Адам на своем рабочем месте прием ведет и взятки так же берет. А у нас проверка работы по выполнению распоряжения по борьбе с нарушениями в сфере подчиненности неподчиняющихся распоряжениям территорий.
   - Абрамы?
   - Не только. Очень большие деньги, передел собственности, контроль за рынком сбыта, - все в их руках.
   - Я готов.
   - Не спеши, сынок. Я не сказал главного. Вот, прочти эту заметку.
   - Аукцион?
   - Проводится через месяц. Это первый лот. Кто возьмет его, тому на следующих торгах достанется второй. Это будет в сумме составлять сорок пять процентов акций. Даже просто перепродать их - десятикратная прибыль гарантирована. Кусок очень сладкий. На него как мухи на мед. По оценкам аналитиков экономического бюро ЦРУ номинальная стоимость завода превышает триста миллионов долларов.
   - А продажная цена лота?
   - Вот мы и подошли к главному. Есть оперативная информация. Чтобы обеспечить продажную цену в границах от трех с половиной до четырех с половиной миллионов, Адаму будет передано двести пятьдесят тысяч. В офисе его сестры. Вот фотографии заинтересованной в победе стороны. Будет кто-то из них. Адам приедет лично, он не любит перепоручать такие дела помощникам, но, на всякий случай эти двое - возможные посредники, - сестра, а этот - кандидат в зятья. Фотографии офиса - два кабинета в здании районной администрации.
   - Моя цель?
   - Он.
   - Один?
   - Цель - он. Остальные по обстановке. Но жалеть там некого. На обороте каждой фотографии послужной список. Прочти, это тебе не плюгавенький киношный "Спрут".
   - Деньги?
   - Их не трогай. Первый этаж будет блокирован нарядом милиции, мимо них не пронесут. Они ориентированы на взятку. Твое алиби обеспечивает зам. главы администрации. Он мой человек. Сразу после зачистки к нему в кабинет и сиди тихо.
   - Я могу?..
   - Нет, прочтешь здесь и уничтожишь. Что запомнится, то и было для тебя нужным. Остальное добудешь сам. Я ухожу первым. Держи, деньги на подготовку ликвидации.
   - Срок?
   - День передачи взятки.
  
   * * *
  
   Запись кончилась. Много информации осталось за кадром. Кто такой Адам, примерно ясно. Где передадут взятку, тоже легко просчитывается. Эх, глянуть бы разок на те фотографии.
   Виктор Павлович купил вторую квартиру в интересах дела и собственной безопасности. С ней он как бы раздвоился. В своей старой живет Виктор Павлович Гаврилов, бывший руководитель популярного ансамбля, сейчас подрабатывает на ниве культуры частными уроками с одаренными детьми богатеньких родителей. А больше, конечно, с богатенькими мамами одаренных детей. Психология, аутотренинг, омолаживающий массаж. И это правда. И результаты поразительные, и клиентура не из простых смертных. В квартире через стенку живет инвалид по общему заболеванию Александр Иванович Нетесов, пенсионер, проводящий большую часть года на даче - в стареньком деревенском домике в пятидесяти километрах от города. Несмотря на инвалидность, человек зажиточный, держит на даче почти восемьдесят семей пчел и одну семью беженцев, которая и ухаживает за его хозяйством. На самом деле сплетни эти очень сильно завышают богатство Александра Ивановича, но он не опровергает их, пусть публика завидует.
   Правда разок навели воров. Квартира на сигнализации, но все равно полезли, не побрезговали во всем доме свет отключить. А он был Виктором Павловичем, у себя дома сидел. Сигнальчик сам принял и гостей встретил. Баллончиком успокоил, небольшую операцию провел и на улицу проводил. Обрадовались, пискуны, что легко отделались. На легкую боль в низу живота не обратили внимания. А к утру оба окочурились от кровоизлияния в желудок.
   Ну да это так, мелочи, издержки производства.
   Приобрел он эту квартиру, отремонтировал, решил осмотреться - кто же по соседству живет, чтобы, не приведи господь, на плохого жильца не нарваться. Подарили ему хитрую кнопку, он ее соседу и подсунул, благо, дом старый, всяких там кладовок да отдушин немало. И выловил одну приватную беседу. Поначалу хотел квартиры менять - это ж надо, Комитет под боком! Перегорел, пораскинул мозгами и понял - соседство может оказаться выгодным. Квартира использовалась редко. Приходили агенты, выливали кучу всякой грязи, получали задание, чаевые за предательство, и уходили на свой мерзкий промысел. Он удивлялся - зачем серьезной конторе нужна такая информация? Но пленки прослушивал с интересом и пользой. Делал кое-какие пометки в книге своим шифром, магнитофонные записи уничтожал из соображений личной безопасности. И вдруг узнал потрясшую его новость - доложит агент куратору о готовящейся крупной взятке, или о черном нале в энной фирме, или о прокрутке через банк грязных денег, и на тебе, несчастье - ограбление, налет, или факт вымогательства. Это уже другой агент докладывает куратору о свершившемся факте. И никаких зацепок, кто бы это мог быть?
   Виктор Павлович, то есть Александр Иванович, до этого занимался мелочевкой - касса магазинчика, зарплата с предприятия, антиквар какой-нибудь, золотишко проплывет. Деньги, конечно, хорошие, грех жаловаться, на крабов с омарами, на хороших девочек, на приятную сытую жизнь с головой хватало. Но хлопотно. Какая организация нужна! Да и риск. Мокряки, опять же неизбежны. А тут... выловил первый интересный разговор. Сразу, как услышал, встрепенулся - с этого можно что-то взять. Если аккуратненько, да на шажок опередить. Какой идиот пойдет жаловаться, что у него взятку украли? Или черный нал рэкетнули?
   Соседи стали для него Клондайком.
   Первая операция принесла восемьдесят две тысячи баксов. Как не крути, это около четырехсот миллионов деревянных. Всех, кто участвовал в разработке, пришлось зачищать. Не от жадности, риск потерять голову велик. Ладно, если обиженный меры пожелает принять. Неофициальные. Это еще полбеды. А ну как комитетчики обидятся, что у них из под носа кто-то каштаны потаскивает?
   "Двести пятьдесят тысяч". Это же больше арбуза! Можно сразу на покой уходить! Звучит очень заманчиво. Как не рискнуть, когда риска не так и много? И делиться ни с кем не придется. Александр Иванович горел. Дело было до умопомрачения простым, он чувствовал это, даже зуд одолевал, оставалось за малым - найти нужный ход. Рядом, вот-вот, с минуты на минуту откроется, но... пока в руки не дается.
   Параллельно он разрабатывал еще одну операцию, из ряда своих давних привязанностей - не для себя, для своей бригады, - надо же людей кормить. Помощники в любом деле нужны. Тех же смертников для комитетских наколок разве напасешься? Он, как думающий о завтрашнем дне тренер, готовил смену сам, не полагался на случайности.
   Вспыхнула ярким светом настольная лампа, соединенная проводом с кнопкой звонка. Визитер точен. Александр Иванович снял наушники, вынул из магнитофона кассету, спрятал в карман халата.
   Впустил в кабинет верткого худосочного парня.
   - Что надыбал, Хват? - Александр Иванович умел говорить с кентами на их языке.
   - Ну ты клиентов подгоняешь, Батя! Этот, - ткнул пальцем в изрядно помусоленную фотографию, - опер с Железки, Евгений Барсуков, кликуха Барс, Афганом помечен. Весь день его пас.
   - И не засветился?
   - Обижаешь, Батя! У меня кентов мало?
   - Ну-ну, не кипятись.
   - Сегодняшнюю ночь провел у Анастасии Русаковой. Лизка ее знает. В "Лимане" подрабатывает, шалава. Опер ей фотку показывал, говорил, клиента обработать должна. Кого, не знаю. Он, паскуда, больше ей на ухо шептал, чем вслух базарил.
   - Сейчас где они?
   - Опер в своей ментовке. Шалава дрыхнет.
   - Садитесь им на хвоста, и чтоб каждый их пук на виду у меня был. Фотографию клиента и все о нем принесешь.
   - Мне что же, в карманах у опера покопаться?
   - Шалава наведет.
   - Ха! Точно! Ну ты голова, Батя!
   Хват получил еще одно, конфиденциальное, задание и слинял.
  
   * * *
  
   К тринадцати пришел Бонзай, пожилой монголоидного типа крепыш.
   - Узнал?
   Задание у него было посложнее - установить куратора - комитетчика.
   - Корма его признал. В восемьдесят первом его по валюте крутили. Тогда эти статьи не ментовские были.
   - Значит, не Алексей Львович.
   - Кликуха, - уверенно сказал Бонзай.
   - Что еще?
   - На фига он тебе сдался?
   - Завербовать хочу, - признался Батя, - свой человек в Комитете не лишний.
   - С него тебе толку не будет.
   - Это тебе Корма сказал?
   - Он пенсик.
   - Ишь ты! - известие было настолько неожиданным, что Батя привстал, словно намеревался походить по комнате, передумал, опять опустился в кресло. После некоторого размышления, спросил, как будто это имело какое-то значение. - И давно?
   - Да второй год, как выпроводили. После очередной реорганизации.
   - Уверен?
   - Вот адрес, - положил на стол клочок газеты, - во дворе в домино стучит. Лично проверял.
   - Де-ла! - только и сказал Александр Иванович. Не доверять Бонзаю не было оснований, а поверить ему на все сто, - это ж как все заворачивается интересно? Тут уже другой расклад получается. Или контора свою игру задумала, чтобы дело делалось, а они, в случае чего как бы и ни при чем? Или... Да, есть над чем поломать голову.
   Бонзаю было дано поручение, аналогичное поручению Хвата.
  
   * * *
  
   В четырнадцать пришел Колёк, мясник с коопторга. Он первым делом прошел на кухню и разгрузил в холодильник многочисленные пакеты.
   - Под Лоха Ирку подставляю, - бормотал он с кухни, - они уже в контакт вошли, парень горит, гоголем стелется. Я как глянул на его бабу, понял - Ирка его в шесть секунд повяжет. Не баба, бомба, да злющая, зараза, ей бы пилой на пилораме работать, любые комли в опилки перетрет. Попадаются же такие стервы. Я сколько таких знаю, у всех мужики тихие да работящие. Почему так, Батя?
   - Они друг без друга жить не смогут. "Единство и борьба противоположностей" называется.
   - Да ну? Я бы зараз выгнал, или сам оторвался, в бега ушел. А Лох на цыпочках перед ней ходит. У него постоянные рейсы, все больше в столицу мотается. Ирке говорит, дома скажу - вечером в дорогу, и до утра твой.
   - Он с машиной нужен.
   - Нужен, значит будет с машиной.
   - Пусть ждет команды.
   - С кассиршей все ладом. Отследили и связи и явки. У нее все как по расписанию: в понедельник туда, во вторник сюда.
   - С собой носит?
   - Подсылал щипача, проверил - точняк.
   - Когда ее крутишь?
   - На завтра приготовились.
   - Скажи своим - пусть послушают вокруг Лёвина.
   - А что надо послушать?
   - Пока сам точно не знаю. Может принесешь на хвосте, надоумишь.
   - Ага, понял, Батя.
  
  
   ГЛАВА 7
  
   ЛИЧНОЕ ДЕЛО
  
   Проводив машину с осужденным в райцентр, Малютов подумал: - "Ну все, отбегался ты, Лукьянов." У майора было предчувствие - больше этот осужденный на нары его лагеря не вернется. Скорее не предчувствие, а жизненный опыт. Лесоразработки - дело, вроде, и нехитрое, но для жизни человека очень небезопасное. Лесина - она дура, куда захотела, туда и упала, ан и тут неправда - иной раз летит, уж вроде куда яснее - на север, а она, зараза, ветвями за воздух зацепится, развернется и на северо-запад завалится. Раззявил варежку и пиз... каюк, одним словом. Лукьянов с такой высоты сорвался, да бревен на себя понастаскивал. Нет, точняк, не жилец на этом свете. Радоваться надо, что хоть жив остался. Пока. А, впрочем, радоваться ли? Там, поди, все печенки-селезенки поотрывались, в брюхе друг с дружкой в обнимку лежат. Лучше бы уж сразу представился. Инвалиду и на воле не сладко приходится, у нас совсем заклюют бедолагу.
   Настроение у майора было паршивое. Не потому, что жалко Лукьянова, он не страдал излишней сентиментальностью, тем более к осужденным. Чует его сердце - ЧП это доставит море хлопот. Комиссии, объяснительные, техника безопасности, обязательно надо кого-то наказать, козла найти. Долгонько еще икаться будет.
   - Капитана Горевого ко мне, - вызвал начальника оперчасти.
   Горевой явился через минуту, маленький, худой, с живыми глазками на умном лице. Присел к столу, скрестил на кромке руки, навалился на них грудью. У него была такая манера докладывать. Как-то ездили в область, к генералу, он и там попросил разрешения сесть и только после этого обстоятельно ответил на все вопросы. Начальники лагерей майоры и полковники стоят, а оперкапитанишка сидит перед генералом как принц белой крови. Все знают его причуду, терпят. Стоя он теряется, с мысли соскакивает.
   - Ты место происшествия осматривал? - они были не просто начальник и подчиненный. Много лет, проведенных вместе, уединенность лагеря, общие большие и маленькие тайны, которые, накапливаясь, делая сопричастным ко многому запретному, соединяют людей узами служебной дружбы, когда в разговоре нет преимуществ служебного положения, а есть разная доля ответственности и разный круг решаемых вопросов. Малютову и Горевому одинаково повезло. Начальник мог не беспокоиться и не совать нос в оперативные дела, там все делалось не хуже, а может даже и лучше, чем делал бы он сам. А капитан имел полную свободу действий и пользовался ею не как возможностью бесконтрольной работы абы как, нет, он словно каждый божий день отчитывался перед собой как перед самым строгим судьей - себя-то не обманешь. И от этой свободы, от этой внешней бесконтрольности, дело свое он поставил так, словно более важного дела в жизни не только для него, но и для всех остальных людей и не существовало.
   - Осматривал, Семен Григорьевич. Сижу, рапорт пишу. Показать?
   - Рапорт для проверки, - отмахнулся майор, - ты мне своими словами расскажи - что там да как. Глаз у тебя, Виктор Трофимович, наметанный, ты и чего нет увидишь.
   - Да все обыденно. У них на штабелях смотровая площадка оборудована. Все про нее знают. Для них живую бабу увидеть, сами знаете. Залез, посмотрел, сдернул, и опять на работу валяй.
   - Ты думаешь, и Лукьянов за этим полез? - в голосе майора было недоверие.
   - Это у него надо спрашивать, зачем полез. Я только по фактам сказать могу. Никто не видел, как он лез, это понятно - они прячутся, хотя и у них кое-какая очередность существует. Но никто не видел и даже не слышал, как он падал. Ни крика, ни сползающих бревен. Нашел его осужденный Шилов, Шило по лагерному. Пошел помочиться, услышал стон. Он и вытащил из завала.
   - Один?
   - Говорит, лагой бревно приподнял и за руки вытянул.
   - Ты смотрел на месте?
   - Обижаешь, Семен Григорьевич, - Горевой по-детски улыбнулся. Его доброе лицо покрыла густая сеточка морщин, особо заметная у глаз. - Мы с Шиловым шаг за шагом по завалу пролезли. Он показал, как лежал придавленный, как его вытягивал. Вроде сходится. И кровищи там, как из быка зарезанного натекло. Но...
   - Да не тяни ты кота, знаешь же, что мне надо!
   - Бревна, под которыми Лукьянов оказался, не сегодня упали, - выдал Виктор Трофимович.
   - Точно?
   - Без всякого сомнения. Они так с весны лежат. Это тебе любой чердак на плотбище скажет. И сверху под них упасть... в общем, я бы сказал - проблематично. Посмотри, - Горевой набросал на листе бумаги схему места происшествия. - Вот здесь они устроили наблюдательный пункт. А вот здесь нашли Лукьянова.
   Офицеры чертили возможные линии падения. Да, никак не мог осужденный свалиться в точку, где его придавило. Рядовое в общем-то ЧП выходило за рамки случайного падения.
   - Соображения есть? - спросил Семен Григорьевич.
   - Его могли свои отделать и в завал сунуть. Я попробовал лагой пошевелить бревно, его и рукой можно приподнять. Рычаг как на качеле. В то же время у пострадавшего обширный синяк на груди и на животе, характерный для, ну, скажем, удара бревном.
   - Ты хотел добавить - или о бревно?
   - Не исключено. И рана на голове соответствует.
   - Могли ему мстить?
   - По большому счету - да. Но, ты же знаешь, каким смелым должен быть мстящий. По меньшей мере его, Луки уровня. А у нас таких нет.
   - Неожиданное нападение, ударили из-за угла?
   - Даже на это надо решиться. Не просто на пьяного мужика налетел, сбил, карманы обчистил и делай ноги. Тут крепко подумают: а ну как не свалишь с первого разу, а ну как оглянется да признает, это ж полный каюк для нападавшего.
   - Пожалуй, ты прав.
   - Шилов заверил, ни о каких разборках не слышал. Сегодня-завтра проверим по агентурным данным. В рапорте я показываю несчастный случай.
   - Симуляцию исключаешь?
   - Я ничего не исключаю. Но я видел рану на голове, помогал перевязывать. И ободранные грудь с пузом щупал.
   - Ладно, иди дописывай свой рапорт. И распорядись, пусть мне принесут личное дело.
  
   * * *
  
   Майор склонился над папкой с красной полосой по диагонали.
   Лукьянов Андрей Николаевич, кличка Лука, одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения. Уроженец города Нукус Узбекской тогда еще ССР. Рост сто восемьдесят шесть, вес восемьдесят три, особых примет нет. Судимости: семидесятый год - статья 89, было ему неполных шестнадцать лет. День рождения справил в СИЗО. Первый срок три года. Отбыл наказание полностью. Прошение об амнистии не подавал. От досрочного освобождения отказался - авторитет решил заработать. Пацан, наслушался волчьих сказок. Семьдесят седьмой год - статья 89, срок восемь лет, отбыл одиннадцать месяцев, побег. Восемьдесят третий год - статья 89, рецидивист, получил на полную катушку с учетом побега. Отбыл пять лет и два месяца, после пяти лет перевели с "крытой", освоился, и опять в бега. Бегал он удачно. Связи на воле крепкие, оседал надежно. Документы выправлял подлинные, законно и по одному сценарию - находили похожего мужика, делали заявление о потере, восстанавливали с фотографией Лукьянова - и вот вам законопослушный гражданин с честной фамилией. Выписки, переезды, вновь замена паспорта. И отмылся, никакой проверки не боится. Послали по линии следов запрос, а и хоть с фотографией - ответ однозначный - да, он, честный советский гражданин. Рожа на фотографии соответствует. Только по отпечаткам и раскручивали. Но до отпечатков еще дойти надо. Последний раз по ним и попался. Поступил в больницу с двумя пулевыми ранениями в спину. Документов при себе никаких. В сознание не приходит. Дело заведено, а результатов - ноль с хвостиком. Следователь от тоски закинул удочку на предмет пальчиков. И такого кита выловил. Лука! Лукьянов тогда уже в известных медвежатниках ходил. Подлечили, ну и отправили к нам расплачиваться за старые грехи. Новых не доказали, а должок за ним знатный остался.
   Волк-одиночка. По статьям никого не тянул. В лагере жил обособленно, словно и ровни ему нет. Статьи авторитетные, шелупонь лагерная не наседает. Да и здоровьем бог не обидел. И у нас пытались в оборот взять. Чикуха шестерок подсылал. Лука шестерок не тронул, с них какой спрос, а Чикуха половину зубов потерял и в петушиный угол перебрался. Позор во все лагеря ветер унес. Ждали - опущенный авторитет кровью смоет обиду. Обошлось. Не те нынче авторитеты. Или просчитались? А не отсюда ли ветер дует? Может затаенная злость Чикухи нашла выход? Расплатился он за позор? Ну, если так, этот слушок очень скоро наружу вылезет. Опозоренному выгодно грех на себя принять, смыть позор кровью. Он даже хвастать этим должен. Если, конечно, смелости у него хватит против Луки пойти - живой ведь пока.
   Семен Григорьевич отчеркнул сообщение агента о Чикухе красным карандашом и поставил знак вопроса на полях. "К-ну Горевому. Прояснить возможность участия!" - гласила краткая резолюция.
   Майор не зря спросил у Горевого о симуляции. Лукьянов несколько раз косил под больного. Делал это так ловко, Катерина жаловалась мужу - ну никак не разберешь его, все симптомы как в учебнике. Выбирает такую болезнь, которую без специальной аппаратуры не определишь. Проваляется недельку, постонет, потом в один час лицом светлеет, говорит врачу: - "Ну, спасибо, доктор, отдохнул я у вас хорошо, пора домой." И в камеру.
   Виктор Трофимович вон тоже обратил внимание на нестыковки с этим ЧП. Надо позвонить в райбольницу, предупредить, пусть повнимательней посмотрят.
   Незаметно захватили другие дела. Пришла баржа с овощами, надо разгружать. Кирпич на пристрое котельной кончается, на железке в тупике его вагон второй месяц стоит, все вывезти недосуг - план по лесу добирается. Надо с утра послать пару машин. Позвонили вояки, на охоту пригласили. Давно не был, надо бы съездить, развеяться. Все равно в кабинете ночевать, пока Катерина болеет. Созвонился, договорились - к двадцати двум подъедет на кордон. Отдал распоряжение в диспетчерскую - вернется его УАЗ, Чернову подготовить машину, заправить и подогнать к зданию администрации.
  
  
  
   ГЛАВА 8
  
   КОСТЬ
  
   И опять Рината подставили.
   Прошлый раз, еще когда учился на четвертом курсе, решили подзаработать на товарном дефиците. Установили контакт с шустрыми мальчиками с механического завода из системы оборонки. Не продукцию, связанную с обороноспособностью страны решили продавать, а рядовые холодильники, правда, известные и мигом раскупаемые. Цена на них скакала не по месяцам, по неделям. Собрали с желающих деньги, привезли полную машину, сорок пять штук, и... продали другим, за более крутую цену. Естественно, вернули чужие деньги да плюс некоторый навар. Привезли через неделю новую партию, и уже пять холодильников были их собственностью, честно заработанными на троих студентов. Снова крутанули, снова заработали. А тем, у кого деньги на первую ходку собрали, предложили на выбор - или назад гроши свои получайте, мол не смогли сторговаться, цены скакнули, или доплачивайте разницу. В эру поголовного дефицита и галопирующей инфляции почти все согласились доплатить. Правильно, ежу понятно - лучше доплатить, чем остаться ни с чем. У ребят хватило ума не потратить нежданно свалившиеся деньги, пустить все в оборот, в развитие коммерции и частного налогонеоблагаемого бизнеса.
   После седьмой ходки они перестали привлекать авансом деньги покупателей, работали на свои, заработанные. А Толику, их напарнику, дипломнику с последнего курса, подогнали машину, почти новую жигулеху шестой модели, и недорого. Ну, пошли навстречу, дали ему свои доли в долг, можно и по-старому сработать, на деньги клиентов. А друг купил машину, диплом защитил, и втихаря слинял из города - уехал куда-то, и не по распределению, а сам по себе, со свободным дипломом. А ведь клялся, что здесь остается, жениться собрался, невеста у него есть, беременная на третьем месяце. Так он им говорил, когда с девчонкой знакомил. Оказалось, нет никакой беременности, и невеста не невеста, а просто подружка без каких-либо взаимных обязательств. Во, раскатал их! Ладно бы просто укатил, долг не вернул. Пережили бы как-нибудь. Еще бы заработали. Он исчез с деньгами, собранными на очередную партию холодильников.
   И началось!
   Как на краю пропасти оказались. Прокуратура. Мошенничество. Статья 147. Значительный ущерб. От трех до десяти. С конфискацией имущества. Конфисковать у него нечего, он в общаге жил, самостоятельность в себе воспитывал.
   Мать узнала, подсуетилась немного, адвокат подсказал, да друзья помогли. Одним словом вернули деньги тем, у кого занимали. Дело закрылось без шума, без жертв и без последствий для учебы. Он отработал на этой стезе ровно столько, чтобы вернуть долги. А рассчитался, дал маме слово ни в какие авантюры впредь не влезать.
   И вновь не удержался.
   Друг Серега Щукин принял его в фирму, уговорил занять должность директора - у него, мол, есть еще одно предприятие, не может же он и там и тут числится в директорах. И потом, надо и Ринату когда-то начинать свое дело.
   - Присмотришься, подучишься, через год выкупишь мою долю и станешь единоличным хозяином, это ж тебе не с нуля начинать.
   Убедительно. Серега умеет уговаривать, - опыт огромный. Сначала в институте, где вместе с Ринатом учились на стройфаке, был комсоргом. Потом Ринат мастером в стройтрест пошел, а Серегу в горком комсомола в идеологический отдел забрали. Началась чехарда с перезахватом власти, все горкомовцы фирмы пооткрывали. Развернулись, а чего не развернуться - связей везде как мостов наведено, везде или друзья или бывшие подчиненные, да и старшие товарищи из горкома уже партийного не на голом месте остались. Масть пошла, тесно стало, а может и барство заиграло - на черновую работу дураков набирать, вот и вытаскивали своих старых до поры позабытых дружков, подзаработать давали, вроде как облагодетельствовали, ну и про себя, про свой карман не забывали.
   И ведь знал Ринат, что нельзя соглашаться, отец, мать в один голос твердили - рано тебе коммерцией заниматься, забыл недавний промах? Не послушался, думал, умным стал, на мякине не проведешь. Да и Серега парень классный, вон как развернулся!
   И опять влип.
   Из двухкомнатной кооперативной, мамкой подаренной, переехал в комнатку на соседей, продал практически новую восьмерку - пять месяцев и покатался всего. Мебель, золото и матери и жены - все ушло, а долг лишь на три четверти погасил. Ребята крутые, шутить не любят. Приехали, вежливо поговорили, срок обозначили и проценты. А чтобы спокойно спалось и дурь в голову не лезла, фотографии показали - на них мать, отец, жена с сынишкой прогуливаются. И все возле своих квартир засняты. Осталось или в петлю лезть или в рабство продаваться. Знать бы кому. Кто купит и цену стоящую даст? С бывшего друга какой спрос? По документам он нигде ни копейки не получал, нигде свою роспись не ставил. Роспись ставил Ринат. Только это единственное, что он, дурень, делал. Договора - соглашения, накладные и платежные поручения ему на стол подкладывали и пальчиком указывали - где размахнуться с завитками. Он еще нос задирал - как же, в кабинете люди сидят, а ему на подпись важные бумаги несут и спрашивают на ушко, но так, чтобы все слышали: - "С Ижевска наш человек выгодный товар предлагает, ну тот, помните? Брать? - На какую сумму? - Четыре арбуза с гаком. - Позвони в мой банк, если согласны на двоих, тогда возьмем." Клоунада... Лапшу на уши вешали всем, а в дураках остался он один.
   Наехать на бывшего дружка? Силенок маловато. У него папаша из городских шишек, фамилия у всех на слуху. Пальчиком пошевелит, раздавят, и мокрого места не останется. Ринат хотел у подъезда подкараулить да чем-нибудь тяжелым огреть по башке. Неделю ходил, выслеживал, прикидывал, как лучше и безопаснее с ним посчитаться. А выследили его самого. Подъехал воронок, мужики в камуфляже выскочили, не поймешь милиция или ОМОН, отдубасили, кинули в воронок и увезли за город. Там еще попинали, вроде и нехотя, а больно, а потом и говорят:
   - Кажись мы не того взяли. Ты рэкетир?
   - Нет, - промямлил распухшими губами.
   - А чего возле подъезда пасешься?
   - Девчонка там живет, - выдал заготовку. - Мы поссорились с ней, она гулять не выходит. Не простила еще.
   - А-а, ну извини, обознались.
   Ехидно так поулыбались и уехали. Он только под утро до дома добрался. Понял, что такое дружба, и что такое сила. Вот и расплачивается за доверчивость.
   Знакомый мент, друг семьи, и тот развел руками - ничем помочь не может. Уходя, присоветовал:
   - К Лёвину сходи, поплачься, - и адресочек шепнул.
  
   * * *
  
   Уголовный авторитет Костя Лёвин по кличке Кость, сидел в горле у многих. Одних бригадиров два десятка, да за каждым бригада, да у многих бригадных свои кодлы. Почти треть города под себя подмял. Черножопики, и даже цыгане его не то, чтобы побаиваются, но на рожон не лезут, прикидывают - не нарвемся ли на кость? На него, то есть. Только молодежь пока и конфликтует, эти новые мафиозники из бывших спортсменов. Они в городе крепче всех. Зоны не нюхали, перед властями в чистеньких ходят, знаться с ними и мэру не западло. Бабок много насшибали, у них же с легкой руки мэра "зеленая улица" в сфере торговли, как раз там, где и крутятся живые денежки, весь этот сладенький черный нал. Они свою вотчину крепко стерегут. Чуть не по их, приглашают стрелка залетного. И никакого с ними сладу. Вот если бы Костю повыше приподняться, золотым запасом пожирнеть, он бы этим дуболомам хвосты поприжал! Находят же люди золотые жилы. То один, то другой на голом месте такими бабками обрастает, диву даешься. Почему же ему так не везет? Каждую копейку трудом добывать приходится. Как чернорабочий, как курочка, которая целый день ходит, клюет, лапками землю роет, и только на прокорм и наскребает. У курицы мозгов мало. И у него, выходит, мало? Кто вокруг? Уголовно-дуболомные бригады. И ни одного умного, кто бы мог с ним поспорить или предложение внести. Вот и живут по старым понятиям, а на дворе давно уже новые времена. Молодежь, знать, по другому мыслит, вот и наступает на пятки. Какие пятки? Они вроде как и не замечают его, Костя! Живи рядышком, топчи землю. А он и терпит, а он и смирился. И взадпятки не идет, но и поперек не лезет. Кабы чего... Фу, мерзость! И пристрелить некого. В нормальных группировках все честь по чести - есть вожак стаи, есть близкое окружение и по ступеням вниз. Кончили вожака - и распалась стая. У этих Совет, видите ли! Все равны. Председателя на полгода выбирают и по окончании срока в обязательном порядке переизбирают. Есть там у них один, вроде как старейшина, который все дело зачинал. Его все слушают, им всякую шелупонь пугают. Но Кость знает цену этому авторитету. Два года назад упрятали его в СИЗО, все ручки потирали - конец конторе. Цыгане, черножопики, Монарх, да чего греха таить, и Кость с ними, кинулись территорию спортсменов делить, - кто что урвет. И так по соплям получили, долго икалось. Многих бойцов он тогда не досчитался. А бригада Дона полностью полегла. Понял главное - есть у новых черный кардинал, который все про всех знает и всем руководит, но про которого ни Кость, ни другие шишкари ничего не знали, и сейчас не знают. Кабы его найти...
   Ринат к Лёвину на прием записался, беду свою выплакал, как на духу все поведал - себя не выгораживал, других не топил. Кость любил, когда к нему просители приходили. Защиты просят - верят - может защитить. Он многим по мелочи помогает, раздувает авторитет. С пацаном загвоздка может выйти - ну как дружок его из этих "спортсменов"?
   Послал Вошь разобраться, по связям прощупать, и, надо же, повезло! Дружок-кидала на папаньку пронадеялся, ни с кем делиться не захотел, один как ветер в поле! Да мы этого сопливого сучонка как липку расчихвостим!
   Группа наружного наблюдения недельку поработала, донесла: жена дружка на "вольве" раскатывает, дочку в престижную гимназию к восьми утра отвозит. Подсели к ней в лимузин и попросили в загородный домик скататься. А чтобы не вздумала ломаться, Вошь ей перышко под титьку сунул.
   Приехали, выгрузились. Вошь допрос с пристрастием провел. Разложил Лариску на столе, трусёшки сорвал, подручных показывает:
   - Всех хочешь?
   - Что вам от меня надо? - верещит поросенком.
   - Рината знаешь?
   - Знаю, - идет в сознанку.
   - На сколько твой мужик его кинул? - спрашивает.
   - Не знаю.
   - А что кинул, про это знаешь?
   Баба глаза отводит.
   - Фикус, освежи телке память!
   Фикус уже ширинку расстегнул и младенца своего ласкает. А рожа у Фикуса - только детей пугать.
   - Знаю! - заходится криком баба.
   - И как же вам, паскудам, живется после этого? Друга кинули, под петлю подвели, а сами жируете?
   - Мы рассчитаемся! - лупает глазенками и пис-пис, недержание у нее. Стыдно, мордочку воротит, но крепится. - Я скажу мужу, он Рината вытащит.
   - Мы сами ему скажем. Нет, мы ему пленочку покажем, видишь глазок? Все записывается. Сейчас ты от души поработаешь, муженек твой посмотрит, он поди с тобой не так забавляется? И, не дай бог, за час копейку не соберет, ты здесь и кончишь, и кончишься. Да, кстати, дочка твоя у нас до полного расчета погостит.
   Спектакль прервали - баба сознание потеряла. Очухалась - дали ей телефон, мужу звякнула, конфликт разрешили. Дружок и с Лёвиным за хлопоты рассчитался, и под его крышу пошел.
   Подручные Кости тут же эту новость по дну пустили, к утру она по всему городу всплыла, обрастая несуществующими подробностями.
   Ага, Кость борется за справедливость, обидели ни за что человека - он помог и виноватого на правило поставил. Никому нельзя верить, а Костю можно.
   Ринат не знал, как благодарить спасителя. Пришел - Кость и не хотел принимать, зачем? Дело сделано, пусть живет. Надо будет, позовем, за услугу спросим. Он и секретарю своему собрался сказать: - Занят я. - Но, видимо, думал о другом, кивнул разрешительно. А когда увидел парня на пороге кабинета, вспомнил, о чем просил секретарь, поморщился.
   - Давай так - благодарить меня не надо. Я не люблю пустословия. Если есть что сказать дельное, говори. Нет ничего, считай, визит вежливости ты сделал, отметился, я его принял и мы расстались.
   - Я... не знаю, пригодится ли вам... Сережка Щукин свои деньги не сам делает. И не отец ему помогает. Все так думают, но это не так. - Ринат говорил совсем не то, что хотел сказать. Сбил его Лёвин своим официальным тоном, не дал освободить душу заготовленными словами благодарности. И, вроде разрешил без слов уйти, но не идут ноги, к полу приросли. Даже на экзаменах в институте он так не тушевался, как перед этим старичком, хотя какой он старик, не старше папки. - С нами в группе учился один паренек, он потом ушел, не понравилось. Вот он все и придумывает. И как от налогов уходить, деньги от проверок прятать, и как их быстро прокручивать. И махинации всякие.
   Неприятное покалывание в левом боку посещало Лёвина всякий раз, когда появлялся нежелаемый посетитель. Заговорил парнишка, и с первыми его словами появилась боль. Кость собрался было выпроводить его, уже к кнопке вызова секретаря потянулся, боль неожиданно исчезла. Хозяин обратился во внимание.
   - Может, помните, года три назад лотереи проводили. Тогда Монарх, ну которого убили, несколько миллионов снял. - Ринат каким-то седьмым чувством уловил интерес в глазах Костя, оживился. - Вот! Он придумал! Или платные автостоянки. Это же деньги из воздуха. Забор на голом месте поставил и качай наличку. Он угадал приближение автомобильного бума. Ему немного отстегивают от реализации идей. Но совсем немного, от одного до пяти процентов. Он инвалид, дома сидит.
   - И много у него этих идей?
   - Да хоть сколько! Есть вообще сумасшедшие. Серега слушать не хочет, а он только посмеивается: - Смотри, - говорит, - другому продам, он разбогатеет как Дональд Дак, локти кусать будешь, к нему в домработники пойдешь. - И точно, продает.
   - Дело я услышал, - похвалил Лёвин. Неприятное покалывание уступило место приятной истоме. - Коли все так, считай, мы с тобой, парень, квиты. Я умных людей люблю. И ценю. Встречу нам устроишь?
   - Да пожалуйста! Хоть сейчас! Он почти всегда дома, - от радости Ринат готов был Костя на своих плечах нести.
   - Без суеты надо, без суеты. Мы поступим так - иди к нему, поговори, так мол и так, серьезный человек с широкими возможностями, какими - от себя добавишь, думаю, кашу маслом не испортишь, желает большое дело сделать. Пусть покумекает, какое. А завтра, скажем, в пятнадцать часов, мы с тобой подъедем, и ты ему представишь меня. Все по твоим сказкам выйдет, будешь при деле. Пора и мне светлыми головами обрастать.
   Ринат вылетел из офиса Лёвина на крыльях.
  
  
  
   ГЛАВА 9
  
   ДЕТСКИЕ ИГРЫ 1
  
   за четыре года до описываемых событий
  
   В кабинет директора завода металлоконструкций стремительно вошла запыхавшаяся начальница охраны.
   - Или давай мне ружье, Артем Тарасович, или увольняй к чертовой матери! - выпалила с порога. Своими необъятными формами она, казалось, заполнила все пространство огромного кабинета. Отпыхиваясь как паровоз, прошлепала к столу начальника, оперлась о край рукой.
   В нос Артема Тарасовича ударил резкий запах застоявшегося женского пота и чеснока. Он отпрянул, торопливо потянулся за спасительной сигаретой.
   - Кто опять на тебя наехал, Антонина? - спросил участливо. - Бутылку на рабочее место пронесли или народное добро сперли?
   - Не-а, наших я ж разве пропущу?
   - Да и ненаших не больно пропускаешь, - Артему Тарасовичу наконец удалось раскурить сырую "Приму", он затянулся, с наслаждением ощущая, как горьковатый дым вытесняет удушливый запах этой женщины. Это ж надо, как несет от нее, неужели сама не чует? Задохнуться можно, вот еще несколько минут в ее присутствии побуду и точно уже никакому доктору не откачать меня.
   - А ты в окошко-то выгляни, выгляни, небось и сам увидишь! - снова распалилась успокоившаяся было охранница. - Что ж это получается, на своих территориях я уже никто?! Подошли, значит, в сторону как мебель отодвинули, и прямиком на склады? Домой к себе, что ли, завалились? А? Ни здрасте, тебе, ни до свидания? Хоть бы документ какой показали!
   - Проверка? - напрягся Артем Тарасович. Как бы ни был чист начальник, но неожиданностей и он не любил. Кому охота, чтобы в твоем шифоньере без тебя ковырялись? Вдруг там в закутке грязное бельишко припрятано? Да и чистое не всякому показывать хочется.
   - Шибко молоды для проверки, - у Антонины глаз наметанный, если говорит, что молоды, значит не проверка. Она двадцать лет кладовщицей отработала, нос любую ревизию за версту чует. - Бугаи какие-то, на двух машинах приехали, выскочили, даже стекла поднять поленились. Мне говорят: - Охраняй, мать!" Это я, стало быть, должна за их машинами приглядывать. Девочку-ровесницу нашли! Наглецы!
   - И кто за ними приглядывает? - спросил Артем Тарасович, чтобы сбить наступательный пыл Антонины.
   - За машинами? - растерянно спросила она.
   - Ну да.
   - А никто! - изумлению ее не было предела, рот остался открытым, а сама охранница закаменела.
   - Ох, смотри, пропадет чего, Антонина, они с тебя три шкуры спустят. Молодежь нынче, я тебе скажу!
   - Чего, правда штоль? - всерьез обеспокоилась охранница, засуетилась как курица перед яйцом.
   - Пойдем, вместе с непрошеными гостями разберемся, - Артем Тарасович надел висевший на стуле пиджак со значком депутата городского совета.
   "Бугаи" встретились директору перед входом в контору, он выходил из двери, а они поднимались на крыльцо, один впереди, остальные веером за ним.
   - Вот они, голубчики, собственными персонами! - торжествовала Антонина, словно поймала воров на месте преступления.
   Артем Тарасович успел разглядеть гостей. Они стояли на ступенях ниже его. Тот, который поближе, высокий, за метр девяносто, крепкий парень со сплющенным носом. Лицо волевое, но не отталкивающее, светлое и чистое. Еще четверо не такие высокие, но крепости и в них с достатком.
   - Что вам надо, молодые люди? - спросил он строгим голосом. За голос директора на предприятии и боялись, и уважали. - И кто вы такие, чтобы по охраняемой территории без разрешения расхаживать?
   Бугаи остановились на лестнице, но на их лицах не было ни растерянности, ни уважения, скорее равнодушное созерцание.
   - Не кипятись, батя, - охолонил его невысокий крепыш, но сделал это мягко, по сыновьи не обидно. - Мы с деловым предложением. Договор у нас для тебя выгодный есть. Может, выслушаем заинтересованные стороны?
   - Договор у них! Так бы и сказали, - Антонина развернулась и потопала к проходной. Сегодня триумфа не получилось. Но и покидать поле боя безмолвно она не умела. - Надо по-человечески объяснять, а не толкаться! Что я вам, девочка маленькая?
   - Ты же, мать, слова не дала вставить! - рассмеялся высокий. Смех у него был заразительный. Артем с детства знал - так смеются беззлобные счастливые люди, и сам улыбнулся. Кто - кто, а он ведал о таком грехе Антонины.
   Отступил на шаг в сторону, пригласил гостей.
   - Пройдем в кабинет.
   Ребята непринужденно заняли стулья. У них, похоже, была своя субординация, - кто у окна, кто у двери, а самый высокий подсел к Артему Тарасовичу.
   - Какое у вас предложение? - спросил директор.
   - Посмотрите на этот листок, - вежливо протянул бумагу бугай.
   Артем Тарасович полез в карман за очками.
   - Давайте для начала познакомимся. Кто вы, какая организация, чем занимаетесь? - дежурный вопрос должен был поставить просителей на место, вырисовать тот барьер, который отделяет его, директора крупного предприятия, депутата, члена горкома, от остальных смертных.
   - Товарищество с ограниченной ответственностью "Кубань", к далекой Кубани, к сожалению, отношения не имеем. А так хотелось бы, - за всех ответил высокий. Улыбка приятно красила его лицо. - Я директор, Кравченков Илья Ильич.
   - А я...
   - Вас мы знаем, Артем Тарасович. И даже очень хорошо, скоро вы убедитесь. - Илья Ильич , похоже, был человеком неглупым, делал ход вперед, ловко выбивал из под ног Артема Тарасовича опору, - мы ко встречам с деловыми людьми нашего города готовимся с уважением к их высоким постам, а, следовательно, основательно.
   Директор просмотрел цифры на предложенном листке и вскинул глаза, полистал бумаги на столе, сравнил что-то. Лицо его омрачилось.
   - Где вы взяли эти данные? Кто разрешил? - он потянулся к телефону.
   Широкая ладонь Кравченкова опустилась на аппарат.
   - Артем Тарасович, - с упреком покачал головой Илья Ильич. - Потом разберетесь. Кому интересны ваши внутренние дела? Мы деловые люди! И давайте вести диалог на деловом языке. Разве в этих цифрах есть что-то неверное, или для вашего предприятия опасное? Подумаешь, материалы последней инвентаризации вашего складского хозяйства! Да вы же в тресте не далее как на той неделе ими потрясали - смотрите, какой я запасливый! Цены на все скачут, на покупку сырья и материалов средств не хватает, а у вас полные закрома! Ведь было такое? Молчите? Было. Вот и считайте для себя, что мы там их у вас позаимствовали.
   - Все, проехали, - Артем Тарасович принял объяснение, оставил в покое телефон. - Но все же, если честно, строго между нами, где вы их достали?
   - Даже и не между нами, все равно в тресте, - не проболтался Илья Ильич.
   - Хорошо. Я слушаю. В чем заключается ваше предложение?
   - Мы подписали с подмосковным предприятием договор на поставку металлопроката в объеме семисот тонн. Это десять полновесных вагонов.
   - Поздравляю, - буркнул Артем Тарасович.
   - И вас тоже, - отпарировал Илья Ильич.
   - Меня-то с чем?
   - Сейчас узнаете. Вот познакомьтесь, - на стол лег еще один лист, на этот раз украшенный печатями и подписями, - договор поставки продукции.
   - Зачем он мне нужен? - отодвинул директор бланк.
   Илья Ильич поднялся, навис над столом, отбрасывая большую тень на стол и на директора, ткнул пальцем в печатные строки.
   - Обратите внимание на сроки поставки, на цену вот здесь, в этой строчке.
   - Сто тридцать тысяч за тонну!? - машинально проследил за пальцем директор и изумленно вскрикнул. - Они совсем не знают цен?
   - Они хорошо знают цену... личной материальной заинтересованности. Поэтому согласились выложить девяносто один миллион рублей.
   - Сумасшедшие деньги! Их накроет первая же проверка!
   - Вы за них переживаете? Это похвально. У вас доброе сердце, Артем Тарасович.
   - Не ерничайте, молодой человек, они никогда не заплатят вам столько, - в его голосе появились учительские нотки. Разговор явно тяготил его, но директор еще не нашел повода выпроводить непрошеных гостей. Вели они себя корректно, прицепиться не к чему, не наглеют, не курят, ничего не требуют. Не скажешь же им, предчувствие у меня нехорошее, не нравится мне ваша кампания, на смех поднимут, и правильно сделают.
   - Деньги уже на счету у нас лежат. Вот платежка из банка, можете убедиться, - и еще одна бумага легла на стол.
   Платежное извещение с отметкой банка о зачислении суммы, число сегодняшнее.
   - Но я никак понять не могу, какое это имеет отношение ко мне?
   - Самое непосредственное, Артем Тарасович. Вот мы и переходим к главному. Если мы в течение недели после получения оплаты не отправим металл заказчику, мы выплачиваем ему двадцать процентов в виде штрафов за несвоевременную поставку. Более восемнадцати миллионов хоть и деревянных, но сумма внушительная. Кто за нее ответит?
   - Это ваши проблемы.
   - У вас на складах накоплены десятки тысяч тонн металлопроката. Лежит он без движения, мертвым грузом, хотя вполне мог бы приносить доход.
   - У меня завод работает на полную мощность, эти десятки тысяч тонн не мертвый груз, как вы изволили выразиться, а производственный или по нашему, складской запас, максимум на три месяца хорошей работы. У меня заказов полный портфель. Я их из воздуха должен выполнять?
   Илья Ильич пропустил реплику директора мимо ушей.
   - Мы просчитали. Средняя стоимость вашего металла составляет по вашим документам около семисот рублей за тонну. Вы его брали по старым ценам. Чтобы не вводить вас в ненужные разборки с финансовыми органами, мы подготовили договор продажи металлопроката нашей фирме по цене восемьсот рублей за тонну.
   - Я ничего никому не буду продавать.
   - Ваша жена как-то обмолвилась, что мечтала иметь личную черную "волгу". В подарок от нас она ее получит. Ваша зарплата пятьсот рублей в месяц. С премиями и добавками полторы тысячи. А вы получите миллион. За одну подпись десятилетний доход. Вот он, уже у вас на столе, - поверх бумаг лег небольшой пакет. - В долларах, по официальному курсу. Можем в рублях, только скажите.
   - Прекратите этот цирк! Уходите! - директор встал, давая понять, что разговор окончен.
   - Мне оставить вам свой телефон? - не меняя вежливого тона, поинтересовался Илья Ильич.
   - Не надо! Я с вами не желаю иметь дел!
   - Но вы мне захотите позвонить.
   - Никогда! - крикнул директор и для убедительности притопнул ногой. Это неслыханно, как распоясалась молодежь. Дали волю, пооткрывали товариществ всяких, ничего не делают, только перепродают. Если не производить, что продавать станем? Воздух? Так они и сейчас его немало друг от дружки гоняют. Совсем житья не стало производственнику. Ничего не купишь напрямую. Заводы рядом стоят, раньше вагон через забор перегнали, бумажками с другом - директором обменялись, и работай себе, план выполняй. Сейчас у него все какая-то фирма на корню скупила за большие деньги, он обрадовался, подписал бумаги, руки потирает - во в каком я наваре! Сунулся сырье закупать, а там облом - другая фирма на корню скупила и теперь ему втридорога перепродает. Покрутился, повертелся, не останавливать же завод! И всю баснословную выручку, весь нереальный навар отдал за втридорогое сырье. Мечтал премию работникам выплатить, теперь на зарплату кое-как наскреб. Да еще на прибыль налог насчитали прогрессивный. Беспредел, везде беспредел. - Никогда я вам звонить не буду! И буду рад никогда не слышать о вашей фирме с очень неограниченной безответственностью.
   - Сегодня же вы мне позвоните, - ни один мускул не дрогнул на открытом лице.
   - Уходите!
   Илья Ильич кивнул партнерам, они послушно вышли из кабинета.
   - Я займу у вас одну минуту, последнюю. И уйду.
   - Что еще? - Артему Тарасовичу изменение соотношения сил вернуло прежнюю уверенность. Он сел в свое кресло, расслабился, демонстрируя превосходство и пренебрежение.
   - Позвоните домой, - попросил Илья Ильич.
   - Не лезьте не в свои дела, - как от назойливой мухи отмахнулся директор.
   - Позвоните домой, или я сейчас уйду, а вы, солидный человек, будете бежать за моей машиной и просить, чтобы я остановился и выслушал ваши предложения! - Глаза Ильи Ильича сузились, губы вытянулись в тонкую бесцветную полоску. В голосе было столько жесткости и гипнотизирующей силы, что Артем Тарасович невольно потянулся к телефону. Напряженно глядя в лицо незваного гостя, он с трудом набрал нужный номер.
   После первого же зуммера трубку сняли.
   - Артем, что у тебя? Они тебя не тронули? - закричала жена.
   - Нина! О чем ты говоришь? Кто меня должен тронуть?
   - Они такие страшные, расселись по всей квартире, говорят, если ты не подпишешь договор, они нас с Оленькой увезут куда-то, и там, и там, ты понимаешь? и Оленьку, и меня... - рыдания сотрясали трубку. - Подпиши, прошу тебя! Артем, миленький! Нашу Оленьку! Они не пожалеют... Я их боюсь...
   - Нина, слушай меня, Нина, ничего не бойся! Они не посмеют и пальцем вас тронуть. Я в милицию...
   - Слушай, дядя, - в трубке раздался нахальный бас, - ты не успеешь. Пока милиция доедет, я твою дочь так... ни один хирург не заштопает. А, отстань дура! - послышался хлесткий удар и звук падающего тела. - Во, твоя Нинка уже легла и ноги задрала! Морда подпорчена, а снизу она у тебя ничё, дядя! Мне начинать? Нет? Ладно, не дергайся, я еще не готов. Мне надо пять минут. Подпишешь договор, перезвони. Не подпишешь, пеняй на себя, дядя! Нас тут много, и все это дело любим! А последним на твоих баб сходит Чмо. Он сифилитик, и знает свое место. Привет, дядя!
  
   * * *
  
   Через неделю десять вагонов с металлопрокатом покинули железнодорожный тупик завода.
   Жена Артема Тарасовича, забыв минуты нервного напряжения, ездила на новой черной волге. В происшедшем она жалела только о том, что молодые люди не выполнили своего обещания относительно... вообщем, она бы не отказалась отработать, и за дочь, и за себя.
   Артем Тарасович втайне от жены купил двухкомнатную квартиру, обставил ее новой мебелью и поселил там молоденькую девушку, по возрасту на год старше его дочери. У девушки оказался волчий аппетит. К концу года склады завода стали такими же пустыми, как и у других не таких запасливых директоров, прошло резкое сокращение штата, завод попал в цейтнот. Илья Ильич потерял к нему всякий интерес. Артем Тарасович, привыкший жить широко, в одночасье понял - продавать больше нечего.
   И стал ждать у моря погоды.
   Один.
   Ждать ему осталось три года и три месяца.
   Захиревший завод с двенадцатью гектарами складов, железнодорожных тупиков, производственных помещений, собственной котельной, тремя пятиэтажными общежитиями, пионерским лагерем, загородной базой отдыха и двумя с половиной тысячами оставшихся не у дел работников за бесценок купит вор в законе, главарь крупной преступной группировки.
  
  
  
   ГЛАВА 10
  
   ВАЛЕНТИНОВ ДЕНЬ 1
  
   ВАЛЯ ПЛАТОШИНА
  
   Когда человек читает одну и ту же, пусть даже очень любимую им книгу, он утомляется.
   Когда человек слушает одну и ту же приглянувшуюся ему песню, недалек день, когда он ее возненавидит.
   Когда человек на завтрак, обед и ужин ест одну и ту же, пусть даже самую желанную, изысканную, мастерски приготовленную и сервированную пищу, он пресыщается.
   Когда супруги живут под одной крышей много лет и знают только друг друга, они зацикливаются на недостатках, перестают реально оценивать достоинства партнера.
  
   Стремление к переменам не есть признак испорченности нравов.
  
   * * *
  
   По вторникам Виктор Павлович работал.
   Он работал и в другие дни, но именно вторник был днем, максимально для него насыщенным не встречами, их было много во все дни недели, а насыщенным попадающей к нему информацией. Он давно уяснил для себя золотое правило: информация - самый дорогой товар современного человечества. Безделье породило приподъездный шпионаж, именуемый в народе информагентство ОБС. Жажда познания породила промышленный шпионаж. Виктор Павлович придумал гипнотический шпионаж. Но не брезговал и обычными, общедоступными источниками. Кто знает много, тот или умирает не своей смертью, или, если сумеет это "много" использовать во благо себе, становится богатым и неуязвимым. Виктор Павлович умеет реально оценивать ситуацию, выжимать из крупиц хорошие дивиденды. А уж из потоков сообщений сам бог велит ловить богатую добычу. Потому и удачлив. Потому и удается ему пока, тьфу-тьфу, постучал по дереву, миновать некоторые, сопутствующие людям его профиля деятельности, неприятности.
  
   * * *
  
   Валя Платошина только что закончила факультет журналистики УрГУ в Екатеринбурге.
   С ее мамой Виктор Павлович был дружен еще со времен хрущевской оттепели. Они встречались на протяжении всей жизни, встречались не часто, каждый из них считал, что можно было бы и почаще, но, что удивительно, не растеряли по отношению друг к другу того юношеского пыла, который кинул их в объятия почти тридцать лет назад. Умудренные жизненным опытом, они полагали, - сохранить свои отношения в первозданном виде им помогли два фактора: редкость встреч, не переходящая в пресыщенность, и бескорыстность. Ни он, ни она никогда, даже мысленно, не позволяли себе рассчитывать на что-то большее, чем то, чем они владеют. И все же они получали друг от друга много больше, чем просто физическая близость. Виктор Павлович, растворяясь в Тамаре, вновь переносился в свою юность. Все его слова, задор, дурачества лучше слов свидетельствовали об этом. Конечно, подувяли телеса, но не настолько, чтобы можно было стесняться. Он еще крепок. И она хороша. Сорок шесть для женщины - вторая молодость, особенно если и первая еще не кончилась.
   Она всего лишь обмолвилась о дочке. Но Виктор ловил каждое ее слово, он знал - Тамара не попросит, но так приятно делать подарки тому, кого, пусть не любишь, слово больно уж громкое и обязывающее, но допускаешь в свое сердце, в свои думы и тревоги.
   Валя пришла на чашечку кофе.
   Как переменчиво время! Мама походила на гимнасток шестидесятых, невысокая, плотная, но не полная, олицетворение вызывающей женственности. Дочка тоненькая, высокая, этакий не сформировавшийся двадцатитрехлетний подросток, очень подвижная и по современному раскованная.
   - Направление дали? - спросил Виктор Павлович, усаживая девушку за стол.
   - Это раньше, когда была руководящая и направляющая, были направления-милости и направления-ссылки. - Она сидела в кресле не с краешку, свободно расположилась в удобной позе, рука на подлокотнике, нога на ногу - уверенность в каждом малом движении. - Сейчас тебя или сразу купят, или диплом в зубы и мотай на все четыре. Свободна, называется.
   - Ты, значит, со всех четырех сторон?
   - Угадал. Освободила ректорат от всяких забот обо мне.
   - И какие мечты?
   - Хотелось бы в городскую, - Валя угощалась и говорила; без натуги, уверенно, словно то, о чем он ее спрашивал, она много раз через себя пропустила, отрепетировала до черной памяти и выдает заученно. - Солидный коллектив, имидж демократического издания, финансовая поддержка мэрии, перспективы личного роста.
   - Неплохо насобирала, - похвалил Виктор Павлович. - Вижу, солидно относишься к своему будущему.
   - Из нас романтику выбили новые правители. Они своими паскудными деяниями показали, какая волчья штука - сегодняшняя русская жизнь. Идет жесточайший естественный отбор, борьба не только за место под небом, но и за кусок хлеба, который тебе предстоит съесть. Его тебе больше никто не подаст, как милостыню. Сможешь взять - бери. Будешь ручки беречь, как бы не запачкаться, с голодухи помрешь.
   - Тебе это не грозит.
   - С голодухи помереть? Или ручки запачкать?
   - Думаю, и то и другое.
   - Я надеюсь, - рассмеялась, достала сигарету, выпустила облачко дыма. - Раскусил меня или пока только подбираешься?
   - Подбираюсь. - Встал, поставил на магнитофон кассету покойничка Freddie Mercury. - Ты по-прежнему любишь Queen?
   - Я по-прежнему люблю Фрэда.
   - Будем считать, что я угадал, - улыбнулся он и добавил уже по теме. - У тебя есть привязанность к определенному направлению или свободна, как выданный тебе диплом?
   Ответ ее был неординарен.
   - Меня влечет к хронике криминального плана.
   - Зачем тебе? Женское ли дело?
   С каждой новой фразой Валентина все больше удивляла Виктора Павловича. Как быстро меняются приоритеты в жизни. Гораздо быстрей, чем сама жизнь. Казалось, приехала вчерашняя студентка не из российского города имени великой царицы Екатерины, а из какого-нибудь западноевропейского Бурга, говорит на тамошнем языке, и, вроде понятно, но увязывается в сознании с трудом. И все же говорилось им легко, существовали невидимые нити, связывающие духовно. Валя спокойствием и уверенностью была много старше своих лет. Виктор Павлович никогда не страдал менторством, а различие в возрасте только добавляло им раскрепощенности.
   - Во время учебы стажировалась по криминалу. Понимаешь, дядя Витя, какой-то экстаз меня охватывает от этих тайн, загадок, переплетений судеб. Существует ли граница между низ-зя и зя? Я часто задумывалась, всегда ли оправданы преступление, совершенное личностью, и наказание, предусмотренное для него? Может ли быть преступление само по себе уже понесенным наказанием? Не есть ли наказание за преступление еще большим по значимости преступлением? Тысячи вопросов, они, при всей своей кажущейся абсурдности, не лишены логики. Я пыталась построить логические цепочки, разобраться. Когда берешь конкретное преступление, понятно, а преступность в целом разбивает все мои умозаключения. Так хочется найти ответ.
   - А ты не задавала себе вопроса - может его и нет, того ответа, который ты ищешь? Может ты пытаешься многомерное пространство по имени жизнь впихнуть в рамки плоской картинки?
   - Не знаю. У меня состояние неопределенности, словно я получила диплом условно, - не сдам этот главный зачет, не разберусь в себе, и лишат меня моей книжечки. Бог с ней, не в ней смысл, но вот вычеркнут из жизни, а это уже посерьезнее. С тобой так бывало?
   - По-моему и сейчас нечто подобное происходит, - признался он.
   - Я ненормальная. Я люблю смотреть на жертвы аварий, убийств, на искореженные тела и души. Вся в напряжении, обостряются чувства, мозг лихорадочно работает. Я как будто догадываюсь - кто и зачем совершил это преступление, в чем его первопричина. Если бы не надо было накапывать улик и доказательств, если бы мне разрешили... Я бы задерживала того, кого подозреваю, вкалывала ему сыворотку правды, и он бы сознавался. В Екатеринбурге я поспорила со следователем, при котором практиковалась, - вот на листке пишу имя убийцы. Я его вычислила сразу, при первом осмотре места происшествия. Запечатала в конверт и отдала ему. - В сейф убери, найдешь преступника, вскроешь конверт. Он тоже не верил в мою ненормальность. Я раз угадала, второй. И знаешь, что он сделал? Он отказался от такого стажера! Меня отослали на кафедру и не зачли спецпрактику!
   - Может тебе в милицию пойти?
   - Я думала. Назло им. Но вовремя опомнилась. Нет, не для меня. Я не смогу заниматься рутиной. Не тот склад ума и характера. Следователю - факты, журналисту - предположения. Следователю за собой следить приходится, о чистоплотности радеть. Я другая, я удовольствия люблю.
   - Рестораны, путешествия?
   - Нет, это пыль в глаза. Я люблю секс.
   - Ого! Смело.
   - Правдиво - раз, естественно - два, современно - три.
   - И какие у тебя привязанности?
   - Любые. Я всеядная женщина. Завожусь с полуоборота. Я нравлюсь любому типу мужчин, проверено. И кое что умею. Тебе, дядя Витя, будет легче продать меня...
   - Какие слова, Валя!
   - Наше поколение отличается от вашего в первую очередь правдивостью. Вас учили не говорить правды. Вы жили в обществе где будто бы не было богатых и бедных, коррумпированности властей и полного беззакония, лжи и насилия. И все это процветало в таких масштабах, что вас и ваше хваленое болото однажды от скопившегося в нем смрада взорвало. Мы другие. Наша правда горькая, но это правда. Наркотики, проституция, сифилис, СПИД... С чем боролись вы? С тем, чего не было. И его становилось все больше и больше. А мы боремся с тем, чего как грязи, и что нам в избытке досталось от вашего идеального строя.
   - Я не был идеалистом.
   - Потому я с тобой и разговариваю. Не с мамой, не с отцом. С тобой. Ты думаешь, я не знаю о ваших отношениях? Я давно уже не наивная девочка. Я мудрее и старше мамы. Она молодец, я ее очень люблю, люблю за одно то, что на протяжении многих лет она сохранила тебя, и этим сохранила семью и себя. У нас в доме идиллия. Отец ничего не понимает. Он принимает как должное. Ему хорошо, и ладно. А я, я знаю, кому и чем я обязана.
   - Ты преувеличиваешь, девочка.
   - Не будем играть словами. Ты знаешь, мама знает, я знаю. Каждый свое. Вернемся к нашим баранам. Мне нужно продаться, тебе хочется помочь и выгодней продать меня. Надо знать товар.
   - Вот мы и знакомимся.
   - Что плохого ты видишь в том, что мы немного потрепались и ты узнал меня и некоторые мои мысли?
   - Бог мой, как ты говоришь! Да ничего плохого в этом при всем старании увидеть невозможно.
   - Я раздеваю перед тобой душу. Она полуобнажена. Возьми ее, изучи и пристрой куда-нибудь. Я тебе доверяю. Увидишь, со мной еще меньше проблем, чем с моей мамой. Тебе не придется за меня краснеть.
   - Такая мысль меня уже посетила.
   - Вот и прекрасно. Сделай мне еще кофе. Я пока схожу кое-куда.
   Как ловко у нее все получилось. Виктор Павлович еще только подумал: -"А может..." Все остальное сделала Валя. Действительно, она понравится любому. При всем своем немалом опыте, он мог по пальцам пересчитать женщин, которые любили отдавать. Не отдаваться - на, делай со мной что хочешь, а именно отдавать - я буду делать тебе, все что ты хочешь. И он платил ей взаимностью, платил не утомляясь, без мыслей "ох, скорее бы она приплыла..." И одевались они без натяжки, без прятанья глаз и бормотания пустых слов.
   - Теперь я еще больше понимаю маму, - категорично заявила Валя. - Я и раньше искала ответ на этот вопрос - что в вас, мужчинах солидного возраста, есть особенного?
   - И нашла?
   - Сегодня могу с уверенностью сказать - да, нашла. В вас неиссякаемое количество ласки и внимания. В молодых нахрапистость и жестокость, граничащие с изнасилованием. Для них женщина - самка, дырка для сливания. Это тоже бывает приятно, - изможденное тело, растерзанная душа. Как ушат холодной воды в нашу изнеженную романтикой душу. Меня папа маленькую на руках кружил. Я заходилась от восторга, сердце останавливалось. С тобой было такое же чувство...
  
  
   ГЛАВА 11
  
   ЛУКЬЯНОВ
  
   Двенадцать лет особого режима, из которых он отмотал только восемнадцать месяцев, никак не устраивали Луку. Он, в отличии от большинства осужденных в зоне, не считал, что сидит ни за что. По крайней мере тюльку не гнал, уши сотоварищам по зоне не втирал. Лука знал - за что, вернее за кого он гниет в этом краю бесконечной тайги и вонючих болот. Через год-другой начнут крошиться зубы, сохнуть и обсыпаться ногти, сырость въестся в легкие и в суставы. И не важно, какие курорты и санатории ты себе заработаешь удачливой житухой на воле, какие бабки сможешь и захочешь потратить на лекарства - не жилец.
   Получив первый срок, Лука дал себе слово: отматулит от звонка до звонка тихо, пусть все видят - осознал, исправляется. А он ждал. Не столько свободы, сколько часа возмездия. Жадно прислушивался к лагерному трепу, особенно когда речь шла о способах лишения человека здоровья или жизни, подгонял их под своих обидчиков - прокурора, судью, следователя. В них видел он главных своих врагов, они лишили его права просыпаться не потому, что выспался, а потому что по лагерю подъем, и пора начинать очередной черный день. Здесь понял он, что такое свобода - свобода пойти, куда захотел, встретиться с тем, кого видеть хочешь, съесть то, что душе угодно. И много еще разных вещей, которые там, на воле были для него неприметными и малозначимыми, а в зоне наполняли душу взрывающей до скрежета в зубах тоской. Он знал - никогда, хоть пять жизней ему суждено будет прожить, не простит он три вычеркнутых из жизни года. Словно именно в этих трех годах отмерено ему самое важное, и оно, не встретив его среди людей, пройдет мимо и никогда больше не найдет его, оставив доживать долгий век бесцельно и пусто.
   Прошел год, другой. Постепенно Андрей перегорел. И уже не так ненавистны стали прокурор, повесивший на него всего лишь трояк, занюханный судья в мятой заштопанной на рукаве рубашке, гнусяво утвердивший приговор, следователь, списавший на него, малолетку, им же нераскрытые кражи. Первый раз его осудила и посадила система, а не конкретные прокурор, судья, следователь. Воевать с системой - себе дороже. Лука понял это, злость прошла и дни потекли ровнее, и свет в конце замаячил. "Пусть живут," - разрешил он и стал дожидаться окончания срока.
   И на этот раз его осудила система. Но посадил конкретный человек, враг, и, пусть он прикрывается системой, пусть служит ей, у него есть еще одна жизнь, которая во сто крат вреднее жизни Луки и всех его сокамерников, вместе взятых. Первых своих обидчиков Лука амнистировал вчистую. Враг амнистии не подлежит. Враг подлежит уничтожению.
   Полтора года он вынашивал план побега, один, к черту подельников. Он всегда любил работать в одиночку, жизнь научила. Опасался дураков и наседок. Первые закладывают по своей природной глупости, вторые за двадцать серебренников. Но и то и другое для закладываемого чревато одинаковыми последствиями, - новым сроком.
   Болезнь докторши была не спасением, она всего лишь вписывалась в один из прорабатываемых им вариантов.
   Лука трясся в задрипанном уазике, зажатый с двух сторон Петренковым и Сванидзе. Для них он был без пяти минут трупом, зэком, жизнь которого ни для кого ничего не значит. Списанный материал. Есть он или нет, никого из них не колышет. И везут они его не из какого-то душевного сострадания к страждущему человеку, а исходя из полученного приказа. И радуются трагическому происшествию с ним, потому как только благодаря этому ЧП имеют они возможность немного развеяться, скрасить серость солдатских будней, вырваться в район и хоть час-другой побыть на вольняшке. Он для них, не живой и здоровый, а вот такой - окровавленный и умирающий, - обещание праздника меленькой себялюбивой душонке.
   Они для Луки - преграда на пути освобождения. "Пацаны, придушу, пикнуть не успеют, - размышлял он. - Как нехорошо прапор пошутил, можно сказать - сам накаркал. Но их четверо. А на что ты рассчитывал? Что тебя одного отправят? Может, еще и билет на самолет закажут? Принимай как есть. Скажи спасибо, что хоть наручники не нацепили. В этом их главный просчет. Недооценили. Луку всегда недооценивали. Он старался, из кожи вон лез, чтобы никто не узнавал его истинную цену. Сколько раз это спасало его. Поможет ли на сей раз? Вон как развеселились, пискуны! Завели горбоносого. Надулся, морду в сторону воротит. Давай, давай, мне твоя надутость на руку. Что там водила про грейдер вякнул? Пять километров? На грейдере опасно, там движение интенсивное, вояки частенько проезжают, грибники туда-сюда шастают. До грейдера нам доезжать рановато. Мы еще перекур с мордобоем не устраивали. Давай, Лука, пошел!"
   Лукьянов захватил зубами гимнастерку на плече правого конвоира. Попал кусок мышцы, зубы прошили мясо насквозь, на языке противный вкус крови. Конвоир взвыл от боли, замахнулся. Должен оттолкнуть Лукьянова. Нет, ударил, сволочь! Ох и лапа у него! Так. Я отлетел от удара, замахнул головой Петренкову по зубам. Этого прямиком в нокаут. Немного отдохнет, парнишка. Ткань гимнастерки забилась в горло, вызвала рвотный спазм - на прапора. Удачно попал. Все сделано. Теперь я в отруб. В остальном пусть сами разбираются.
   Лука захрипел, вытянулся в струну, даже слышно стало - кости затрещали, судорожно взмахнул рукой, поймал в локтевой изгиб шею стонущего Сванидзе и сполз с ним на пол автомобиля.
   - Тормози! - заорал Соловушкин. Он походил на школьника, наложившего в штаны и ждущего - сейчас его секрет раскроется.
   Прапор и водила выскочили из машины, распахнули задние дверцы. Петренко в отключке - изо рта и носа сочится кровь. Осужденный лежит на полу скрюченный и бездыханный, обнимает за шею конвоира. Сванидзе пару раз конвульсивно дернулся и затих.
   - Приплыли, мать твою... - выругался Соловушкин. - Не день сегодня, ад. Кончится он когда-нибудь? Чего рот раззявил! Посмотри, что с ними!
   Прапорщик сошел с дороги, пучком травы чистил мундир.
   Сванидзе не подавал признаков жизни.
   Лука ослабил захват, прислушался. Матюки прапора шагов с десяти. Чернов заходит с правой стороны, дергает Сванидзе за ногу. Давай, руку мою снимай с его шеи. Вот так, я тебе подмогну, твою шейку придавлю, рядышком и приляжете, чтобы не скучно было. А ты, друг ситный, в себя приходишь? Что, страшно стало? Ничего, малыш, я добрый. Жить будешь. Мне ваши жизни не нужны. Мне свобода нужна. Вы передо мной ничем не провинились. Так же как я срок мотаете, только он у вас короткий, двухгодичный.
   Удар локтем и Петренко опять ушел в несознанку. Лука снял с Петренко автомат. Засранцы, даже магазин не прицеплен. Зарядил, передернул, выпрыгнул на дорогу.
   Прапорщик принял довод в виде автоматного дула безоговорочно. Отстегнул ремень с кобурой, молча помог вытащить солдат из машины, старался, несмотря на возраст. Чернов живой, а Сванидзе... Лука проверил пульс. Прощупывается.
   - Тебе с часок помолчать надо, - сказал Лука. - Сделаешь или тебя рядом положить? Смотри, свяжу - гнус за ночь живьем заест, и тебя и дружков твоих.
   Соловушкин не любил насилия, даром что проработал всю сознательную жизнь в режимных зонах, закивал, обрадованный возможностью выбора:
   - Выполню, будь спокоен, слово офицера.
   - Какой из тебя офицер, - усмехнулся Лука, но прапору поверил. Собрал оружие, деньги, их было немного у водителя и у прапора.
   Уазик рванул в сторону грейдера.
  
  
   ГЛАВА 12
  
   ПРОФЕССИОНАЛЫ
  
   Барс приехал в пригородный поселок Ключи с последним троллейбусом. Нужный ему дом стоял на берегу заводского пруда. Свет в окнах не горел, ворота заперты со двора. Барс по проулку добрался до воды, прошел скользкой береговой тропкой до калитки, перемахнул через забор. В соседском дворе лениво брехнула собака, признала, поднимать шум не захотела.
   Поднялся по высокому крыльцу, нащупал дверь. Так и есть, замок висит, Тоська на работе.
   Отогнул ножом два гвоздя, вынул стекло из рамы на веранде, нырнул в темноту. Теперь можно открыть створки, поставить стекло на место.
   Барс знал дом хорошо, ступал уверенно. На кухне поставил табурет, вывернул пробки. Света сегодня не будет. Кто ни зайдет в дом, окажется в большей темноте, чем на улице. Пока глаза привыкнут... Барс любил и в рядовых ситуациях создавать себе преимущества. Хорошая привычка, - и постоянный тренаж мозгов, и ощутимая фора. Приятно всегда опережать соперника, хоть на полшага, хоть на полмысли.
   - Как живешь, подруга? - пропел фальшиво. - Что у нас в холодильнике? Холод, или чуть побольше?
   Запас продуктов был минимальным - початая бутылка растительного масла, пачка импортного маргарина, пяток яиц, майонез и несколько банок варенья. В морозилке из мяса была одна плитка шоколада.
   Опытному Барсу холодильник рассказал больше десяти бабок-соседок. "На мели девонька". Он довольно потер руки, улыбнулся и без угрызений совести конфисковал шоколад.
   Сколько придется ждать, он не знал. Готовясь в дорогу, плотно поужинал, но сладкое было его слабостью.
   Агента Русалку опер Барсуков завербовал четыре года назад. Девятнадцатилетняя девчонка с дипломом техникума прибыла на завод. Приняли нормировщицей, дали комнатку в общежитии. Рядовая судьба рядовой деревенской лимитчицы Тоськи Русаковой. Молодость сама по себе смазлива, особенно если чуть подшпаклевать да приодеть. Насчет шпаклевки никаких проблем, а вот приодеться - на хорошие сапожки полугодовой зарплаты не хватит.
   Она попала в поле зрения Барса случайно. Опер разрабатывал группировку Монарха. Стрелки проходили в кафе "Лиман", где Тоська, она же Анастасия, решила подработать на сапоги.
   Ее снял сам Монарх, едва она переступила порог кафе. Публика притихла. Постоянные клиенты знали - чем все должно кончиться. Монарх любил новеньких, на них отступала его физическая слабость. Он был садистом, беспощадным и самоуверенным. Быть бы Тоське обожженной и разорванной, не вмешайся Барс. Монарха за сопротивление пристрелили на месте - пистолет его после первого же выстрела заклинило, об этом побеспокоились те, кто санкционировал ликвидацию. Арестовывать его было бесполезно - группировка богатая, вытаскивала своих с нар в два счета. И не просто вытаскивала, жестоко мстила посягнувшему на свободу ее членов.
   Зоной действия опера Барсукова был Железнодорожный район. Монарх верховодил в Западном и пригородах. И не пересечься бы им никогда, но вызвали Барсукова в Комитет, показали кое-какие материалы, наступили и им на хвост бандюги, и предложили поработать на благо - очистить от скверны город. Барс любил стрелять, еще больше он любил стрелять по живым целям. На войне в нем проснулась эта странная жажда. Обучить солдата стрельбе из автомата занятие не сложное, обучить стрельбе по живой цели - почти невозможно. Для этого надо в голове каждого рычажок предохранителя переключить в положение "огонь". Их комбат, не открывая америк, поротно вывозил солдат в медсанбат, показывал не картинки, показывал вживую то, что осталось от вчерашних мальчишек, побывавших в руках душманов. И никаких слов не надо, никаких приказов. Ночью сниться будут. Барс понял это сразу. Каждой клеточкой чувствовал, как пуля входит в мягкость тела, мечется в поисках того главного узелка, в котором бережно хранилась жизнь человеческая, и больше храниться не будет, потому что этот человек уже помечен смертью другого, невинного. Он не был машиной уничтожения, не стремился убивать вся и всех, жажду смерти требовалось разбудить. Есть человек, пусть даже он возможный враг - нет у Барса к нему никакой злости, пренебрежения, ненависти. Покажи этого же человека, скажи, еще лучше докажи - враг! убивает, калечит. И Барс готов. Эту его слабость на основной работе не знали. Она осталась там, за перевалами. А здесь он опер как опер, рыскает по городу, ковыряется в человеческом дерьме. Но серьезные ребята все про всех знают. Хоть и молчали до времени, ценный кадр их заинтересовал. На крючок его. В разработку. Пусть ждет своего часа.
   Дождался. Первая ликвидация несколько удивила - как просто все вспомнилось, как легко обошлось. Вместо служебного расследования, как это не раз бывало на его глазах с коллегами, благодарность и медаль. Официально ему никто не предлагал места в Комитете, все встречи проходили на конспиративной квартире с куратором Алексеем Львовичем. Но ежу понятно - он стал ИХ человеком. Квартира, которой дожидался много лет, как с неба упала - комар носа не подточит - участник войны, заслужил - получи. Почему же раньше этого участника в упор не замечали? Кругленькие неподотчетные суммы на разработку очередного приговоренного, и кусок хлеба в доме стал послаще. Но главное - появилась крыша, и какая! О которой он и в самых сладостных снах мечтать не смел. Она давала новое ощущение силы, находящееся на границе вседозволенности и безнаказанности, не показной, которой щеголяют бандиты, чтобы спрятать свой вездесущий страх, а настоящей, от которой душа поет и грудь разворачивается.
   Барс разлегся на диване, жевал шоколад. Можно спокойно поспать, к ручке двери он привязал ниткой алюминиевую кружку. Вернется Тоська, грохоту будет на весь дом. В том, что она вернется, опер не сомневался. Работа профессиональной проститутки имеет свой график. Дом куплен на подставное лицо им, Барсом. Анастасия здесь квартирует, по договору не должна сюда приводить клиентов. Он изредка захаживает к ней, - за информацией, подкинуть деньжат. Или как сегодня - привлечь к разработке. Девка она броская, все при ней, и в немалом количестве. Но Барс не спит с Тоськой. Не потому, что не мешает личное со служебным. Она не в его вкусе. В Барсе живут два человека - ликвидатор и рядовой опер. Первый любит худосочных безгрудых женщин с темпераментом бешеной газели, на таких он падок во время очередной охоты, когда нервное напряжение постоянно держит его во взведенном состоянии и избыток энергии требует интенсивного физического труда. В остальное время признает только немного располневших флегматичных женщин лет сорока с обязательно большой отвислой грудью. С отроческих лет, когда в жизнь любого мальчишки входят соответствующие возрастным потребностям фотографии, заметил у себя вкус, в корне отличающийся от вкусов своих сверстников. Стесняясь проявить себя, восторгался вместе со всеми разными миссами и фотомоделями, морщился на "старух" и "стиральных досок", а, оставшись наедине, часами любовался и "старухами" и "досками". Не понимал себя, считал ненормально развитым, и только в горах, где жизнь и смерть обитают рядом, разобрался. И перестал стыдится своей привязанности. Это у него от недостатка материнской любви. И от тех первых уроков, которые дала ему, десятилетнему, его тринадцатилетняя любвеобильная сестра.
   Русалка приехала под утро. Частник или клиент подвез ее до ворот и тут же укатил. Открыла дверь, щелкнула выключателем - свет не загорелся. Пнула кружку, зло и грязно выругалась. Последнее время ей крупно не везло. Хачик набрал молодежи, денег на наряды не жалеет, всех клиентов перетянул на себя, обнаглел, черножопик, ее припугнул - или под него иди, или исчезай из района. Легко сказать, под него, это ж всех его горбоносых бесплатно обслуживать, да с нормальных клиентов шестьдесят процентов отстегивать. А себе что? Синяки да болезни? Тут еще позарилась на сто баксов, ее увезли, держали неделю, вытворяли, что и в кошмарном сне не привидится, потом надоело им, выбросили за городом. Вместо денег трепаком наградили. Вот и села на мель. И опер с зимы носа не кажет. Хоть с голоду подыхай. Сегодня первый день на работу вышла, сняла вроде жирного, а он, сволочь, импотент. Челюсть еле ворочается. И заплатил, паскуда, курам на смех.
   Разделась, разбрасывая одежду по комнате, осталась в кружевных трусиках. В неярком свете начинающегося дня выглядела очень эффектно, даже сама себе нравилась. Барс откровенно любовался ей.
   - Хороша ты, Русалка, глаз не отвести!
   Замерла на мгновение, испугаться не успела. Русалкой ее звал только один человек. Завизжала победно и бросилась обнимать и целовать его.
   - Женька! Женечка! Где ж ты пропадал столько?! Я тебя разорву на кусочки, чучело мое исчезающее!
   - Кто ж тебя защищать будет?
   - Я сдамся добровольно. Я уже сдаюсь. Тебе, - колыхала перед его носом грудями, - неужели не хочешь?
   - Наше время еще не пришло, - свел на шутку Барс.
   - Значит, опять по делу, - поджала губки.
   - Ты хочешь, чтобы я просто так приходил?
   - Представь себе, хочу! - схватила его за волосы, прижалась носом к носу. - Я хочу, чтобы ты просто так пришел, не к Русалке, а ко мне, Тоське, и про мою жизнь у меня поспрашивал, а я бы тебе в плечо поплакалась, к груди прижалась, и просто так, без всяких там трахов полежала тихонечко рядом, и уснула бы, - на одном дыхании выпалила она, боялась, что если будет говорить, обдумывая слова, никогда этого не скажет. - Неужели у тебя такого не бывает? Или ты машина в образе человека?
   У Барса заныло в груди. Оказывается, и у других людей есть житейские слабости, а агент Русалка не только профессиональная проститутка, но и обыкновенный живой человек, баба, со своим непростым внутренним миром, полным тоски и одиночества. Вспомнился комбат с его простой философией - пойми человека, в душу ему загляни - он такой же, как ты, с теми же чувствами, желаниями, слабостями. Осуждая его ты осуждаешь себя, делаешь себя беднее, понимая его, ты поднимаешь себя, становишься ему ближе и дороже. А уж если совсем просто - влезь в душу, родным будешь.
   Женя убрал в карман приготовленную было фотографию, - никуда она не денется, эта работа, - схватил Анастасию в охапку, повалил рядом с собой, склонился, заглядывая в глаза.
   -Ты не поверишь, но сегодня я пришел именно за этим, - соврал и почувствовал необычную легкость, и впился в ее губы долгим поцелуем.
  
   * * *
  
   Диму и его друга по бизнесу Рифката задержали на посту ГАИ. Даже не задержали, просто забрали права и документы на машину и ушли в свою будку. Хочешь, уезжай, хочешь, сиди жди, пока менты балясы точить перестанут и до них, до презираемых ими водителей снизойдут. Ребята знают, уже научены горьким опытом - начнешь качать права, даже просто побеспокоишь зазря, тебе же дороже станет. Самая гниль здесь оседает, да в трезвяках, да в охране, да везде. Мент он и есть мент.
   И сидят тихо, музыку слушают да о делах денежных разговоры ведут. Металл нынче хорошо идет. Цветной. Устроили они на Горьковском поселке приемный пункт, сняли старенький домик вместе с хозяином, его же на работу взяли сторожем, кладовщиком и приемщиком в одном лице. Клиент медь там или бронзу сдаст, бумажку в контору привезет, отвалят ему налички сколь душе не жалко и пей на здоровье. Еще принесешь, еще примем. Наберется с хороший грузовик, звонок в область - высылай машину. Прилетят утром, заберут и денег втрое, а то и вчетверо супротив затраченного опять же налом, и почти полностью неучтенным, отстегнут.
   Работа не бей лежачего, бабки сами с неба падают. Всех трудов утром с восьми до десяти в халупе сидеть деньги отстегивать - самый приток товара идет после ночного промысла. А потом в конторе залетного добытчика встретить да приветить. Ну на эти заботы у них девочка нанята. И расплатится, и в конторе приберет, и тоску снимет.
   Вот и кумекают дельцы - пора вокруг меткомбината кольцо приемных пунктов замыкать. Чтобы бедные добытчики не тащились через весь город, задницей своей не рисковали - быстренько припер, быстренько сбагрил, и айда гуляй. Деньги они не расскажут, откуда пришли!
   К посту ГАИ подкатил драный москвичошка. Вышли майор и мужик в гражданском. Мент в будку зашел, с коллегами переговорить, гражданский к девятке Димы направился.
   - Пересядь, - бесцеремонно выпроводил на заднее сиденье Рифката.
   - Что надо? - спросил задиристым петушком, но голос задрожал, выдал подленький страх.
   - Сейчас поедем на Гору. Дорогу знаешь?
   При слове "гора" стало холодно в паху и страшно спине. Там находился Комитет. Давно еще его предупреждали - цветметом очень кагэбэшники интересуются, связи прослеживают, криминал выискивают. Все думал - ерунда! Кому он, пацан зеленый, нужен? Комитет - это враги народа, а он так, мелкий перекупщик, щипает себе на житуху да на веселую молодецкую жизнь. Вот влип! Только сегодня машину в область отправили, баксы еще горяченькие дома лежат. Да и своих накоплено уже. Хотел Мерседес новенький взять, уже фотки на загранпаспорт сдал. Облом. Только бы не арестовали, только бы перепрятать успеть!
   - Дорогу, говорю, знаешь? - переспросил комитетчик.
   - Знаю, - выдавил потухшим голосом.
   - Сейчас поедем, - сказал полусонно.
   Майор вышел от гаишников, махнул рукой. Комитетчик открыл дверь.
   - Держись за нашей машиной, - не приказал, посоветовал, зная гипнотическую силу своих слов, и пошел к москвичонку.
   - Пиз... нашему бизнесу? - спросил Рифкат.
   - Дурак, не бизнесу, нам пиз..., - выругался Дима. - Вся наличка дома. Говорил, давай хату левую купим, тайник оборудуем. Потом да потом! Вот тебе и потом, суп с котом. Сейчас санкцию на обыск в зубы, а откуда у тебя сто сорок тысяч долларов? По каким таким отчетам пропущены, налогами очищены? И расколют, и пойдем эту самую медь в ихних рудниках ковырять.
   - Надо Римке твоей позвонить, пусть к матери отнесет баксы, - посоветовал Рифкат.
   - Как позвонить? Откуда? Дадут они тебе, как же!
   - Они вперед уехали, ты на светофоре отстань, я выпрыгну, а ты дальше поедешь.
   - Меня потом за жопу, да? Спросят - куда подельника дел? Мы же вместе работаем, раз берут меня, и тебя вычислили.
   - А что делать остается? Только рисковать. Или я сейчас сбегу, а ты, мол, думал, только ты им нужен, я, мол, торопился домой. Ты, мол, просто подвозил знакомого по дороге. Он на меня и не глянул ни разу, не признает при встрече. Зато бабки спасем.
   Дима никак не уговаривался. Ему жалко было денег, погибающего бизнеса, жалко не купленного Мерседеса, но перевешивал страх. Одному идти в лапы комитетчиков ой как не хотелось. Враз сломается. И чего не было, наговорит на себя.
  
   * * *
  
   - Вот мелюзга, - сердился майор, слушая хриплые голоса переговаривающихся. - Дали шанс - используй. Что мне его за ручку из машины выталкивать? Какой-нибудь урка давно бы ноги сделал, а эти в штаны наложили, задницей к сиденью прилипли. Еще что ли от них оторваться?
   - Слышимость ухудшится, пропустим что-нибудь, - спокойно отсоветовал комитетчик. - Не суетись, пойдем по варианту номер два.
   - Два так два, - легко согласился майор и утих.
   На площадке возле конторы девятка Димы пристроилась рядом с москвичом. Ребята вышли, закрыли машину и, поникшие, молча двинулись в здание.
   У входной двери комитетчик остановил Рифката.
   - Ты куда? - спросил грубо.
   - С ним, - растерялся парень.
   - Адвокат?
   - Нет, товарищ.
   - Вали отсюда, товарищ!
   - Так я...
   - Глухой? Или по зубам давно не получал?
   Рифкат растерянно стоял у закрытой двери. Прошло минут пять, пока он не сообразил, что надо идти домой, что его отпустили, он просто на фиг не нужен был ментам. То, о чем они в машине договаривались, решается само собой. Надо срочно хватать машину и рвать к Римке, перепрятывать общие деньги.
   Жена Димки, услышав новость, забилась в истерике. Рифкат насилу успокоил ее.
   - Давай быстро бабки и все ценное, пока не приехали с обыском, - торопил он.
   Она вытряхивала из шкафов шубы, куртки, какие-то платья. Рифкат понял - сдвинулась баба.
   - Это ты сама унесешь, к подругам, к соседям, к мамке. Мне баксы давай и золото. Да шевелись ты, стерва! - дал ей по морде для резвости.
   Римка враз посерьезнела, вынула из серванта баксы, шкатулку с украшениями, сама закрыла дипломат на цифровой код и на ключ, всучила ему и вытолкала за дверь.
   Внизу, у почтовых ящиков Рифката ждали. Подножка, толчок в спину, дипломат покатился в угол, сам парень носом в бетонный пол.
   - Вы чего? - спросил и осекся. Под нос сунули красную корочку, посадили к стене.
   - Документы?
   - Нет с собой.
   - Что в дипломате? - спросили, доставая из планшета лист протокола.
   - В каком дипломате?
   - Что ты вертишься как жаба на игле? Это не твой дипломат?
   - Это не мой дипломат, - решил идти в отказку.
   - И не ты его из лифта вынес?
   - Я.
   - А говоришь - не твой!
   - Он в лифте стоял, я думаю - чей он? Может, забыл кто? Догоню, отдам.
   - А, так ты хороший мальчик?
   - Ага! А вы меня бьете, - шмыгнул расцарапанным носом.
   - Не бьем, а производим задержание. Так говоришь, в лифте был? Может, там бомба, а ты террорист? Кто подослал?
   - Нет, честное слово, это не мой дипломат! Я его первый раз в жизни вижу! Заберите себе!
   - Чего? Ты за кого нас принимаешь?
   - То есть, не себе, а в милицию заберите, вдруг хозяин отзовется. Да у меня и ключа нет, можете карманы проверить. И кода я не знаю!
   - Как фамилия?
   - Чья?
   - Твоя! Свидетелем вызовем.
   - Иванов.
   - Имя?
   - Ванька.
   - Где живешь?
   - Тут, - и назвал Димкину квартиру.
   - Ну валяй дальше, Ванька Иванов.
   Его оставили сидеть на холодном бетонном полу.
  
   * * *
  
   Димка уже час ждал на шатком киношном кресле возле окошечка дежурного. Он перебирал в воспаленном мозгу вопросы ментов и свои ответы. Все расскажет, пусть только за признание скостят ему срок. Или хотя бы пообещают. У них, небось, пятнадцать лет самое малое наказание. К моим добавить. Будет тридцать шесть. Ничего, жить можно. Если здоровье останется.
   Противно ныло в паху, болела голова. И хотелось плакать от грустных дум и от безысходности.
   Пришел комитетчик. Димка ждал его как отца родного, обрадовался, скорее бы ушла неопределенность.
   Его вывели к машине.
   - Оружие есть?
   - Какое оружие?
   - Огнестрельное!
   - Нет, откуда?
   - Не знаю, откуда. К нам сигнал поступил. Вишневая девятка, водитель Дмитрий, везет гранатомет.
   - Не я это! Смотрите, нет ничего! - он от волнения и радости никак не мог попасть ключом в замок багажника.
   - Да верим мы, верим, - похлопал комитетчик по плечу и вручил документы. - Можешь домой ехать, только блокнот мой отдай, я у тебя в машине оставил.
   - Конечно, заберите, мне он зачем? Так я вам больше не нужен?
   - Правильно говоришь, больше ты нам не нужен, - рассмеялся комитетчик. - Смотри, от волнения в столб не врежься!
  
   * * *
  
   - Как они нас кинули, - сокрушались друзья, сидя полчаса спустя в Димкиной квартире.
   - И пожаловаться некуда. Братва с ними не связывается, к ментам идти - себе дороже.
   - С нуля начинать будем?
   - Ну не совсем. У меня в конторе немного осталось. Машину в заклад пущу. Через пару месяцев встанем на ноги. Но первое - фатеру левую купим. Под тайник. И, чтобы ни одна живая душа про нее не знала!
  
  
   ГЛАВА 13
  
   ВАЛЕНТИНОВ ДЕНЬ 2
  
   ПАРТИЯ В ПРЕФЕРАНС
  
   Игорь Юрьевич Валентинов. Надо же было догадаться назвать Игорем ребенка при таком отчестве! И-горь-юрь-е-вич. Никакого слуха! Ну да бог с ним, со слухом. Не детей крестить, дела делать.
   Игорь Юрьевич, тогда просто Игорь, работал в отделе со страшным названием ОБХСС. Социалистическая собственность, за которую он боролся, допрашивая Виктора Павловича, никак не просматривалась. Ансамбль подрабатывал на днях рождения, вечерах отдыха предприятий и свадьбах в свое свободное от основной работы время, на своих личных инструментах, пользовался услугами транспорта заказчика, частника или такси. Да, зарабатывал, да, платили хорошо, но и ансамбль не какой-нибудь "Три аккорда" или "Земля и люди", лучшие музыканты, слухачи, любую мелодию на гора выдают. И дело-то можно было не заводить, но куда деть многочисленные жалобы трудящихся на нетрудовые доходы отдельных граждан?
   - Почему нетрудовые? - кипятился Виктор Павлович. - Вы один день с нами от и до проведите! Или жалобщика к нам на экскурсию снарядите.
   - Да я вас понимаю! - оправдывался лейтенант. - Но что мне с этими заявлениями делать?
   - Ответить честно. Это так просто! Мы с предприятиями работаем по договору. С нас, между прочим, подоходный налог берут, и за бездетность тоже!
   - А с частника? С его денег вы тоже подоходный налог платите?
   Удар был нанесен ниже пояса.
   - Он за нас заплатил. С него уже вычли все налоги. И нам прикажете драть? Не получается, совесть не позволяет. Вы наши расценки знаете. Человеческие расценки, не рваческие. Хотя могли бы... На нас конкуренты обижаются, им, видите ли, цену сбиваем. Да никому мы не сбиваем. Работаем как приучены, как умеем, и все тут.
   Дело так и не завели. Позвонили сверху, пожурили, что на мелочь размениваемся, а настоящие расхитители в это время государство грабят.
   Игорь Юрьевич выбился в начальники ОБХСС, а вскоре и всего райотдела. Заматерел, две звезды на погонах с двумя просветами. Связями и достатком оброс внушительно. С Виктором Павловичем они сошлись на короткую ногу случайно. Так считал Игорь. И так разрешил считать Виктор.
   В бассейн он пришел с двумя девочками, кандидатками в солистки ансамбля. "Случайно" там оказался Игорь. Познакомились, после бассейна посидели в кабинете директора за бутылочкой, опять как бы случайно свободной оказалась сауна - у группы спортсменов заболел тренер. И инициатором, получается, был Игорь. Он первым попросил - познакомь нас. Он позвал в кабинет директора, тот ключи принес и стол накрыл. В сауне конечно же купались и парились голышом. Игорю очень понравилось. Их встречи повторялись с определенным постоянством. Было два объединяющих начала: - преферанс и девочки. Партнеров для первого подбирал Игорь среди людей своего круга, у него были свои шкурные интересы, Виктор Павлович, по его понятиям, от шкурных интересов был далек. Для второго начала - Виктор копался в своих обширных закромах.
   Сегодня в тринадцать организуется партия. Время выбирают дневное. Не надо спешить, поглядывать на стрелки. Четыре часа на партию самый оптимальный вариант - и разговор сладится, и немного выпить можно, и удовлетворение от игры - за такое время хорошая карта по кругу не один раз пройдет, знай не зевай. Все деловые, занятые, вечером у каждого встречи или банкеты, театры или презентации. Время сейчас такое - и не желаешь, надо на людях бывать, себя, крепость своей семьи показать, где-то что-то открыть, кого-то представить, слово замолвить, о себе напомнить.
   Ввалились три мужика шумно, заняли все пространство прихожей. Тут же у вешалки Игорь взялся знакомить, но Виктор Павлович перебил его:
   - На правах хозяина позвольте предложить свое видение данного ритуала, более, так сказать, овеществленное и одухотворенное.
   - А ну колись, что замыслил?
   - Ничего сверхнеобычного. Просто прошу к столу. Все готово и ждет.
   Игорь наполнил бокалы, поднял свой.
   - Это Виктор Павлович, радушный хозяин и большой специалист по сладенькому. Рекомендую. Вкус у него, скажу вам, замечательный. Параллельно он еще преподает музыку одаренным детям, - не столько для характеристики хозяина, сколько ради собственной похвальбы добавил Игорь, - моя Анжела у него занимается. А в качестве хобби, он психолог, лечит головы нашим женам от всякой бабской дури! Кстати, Адамыч, мотай на ус. У тебя, я знаю, есть кое-какие проблемы. Виктор вмиг поможет.
   - Ну-ну, ты преувеличиваешь мои скромные возможности.
   - Ничего, пусть знают - не они одни такие колоритные фигуранты. И мы не лыком шиты.
   Выпили за хозяина дома.
   - Владимир Адамович, самый крупный домовладелец и фабрикант в городе, - представил Игорь худосочного брюнета с тонкими бесцветными губами и запавшими глазками. - Он как кощей сидит на сундуках с золотом. Я ему говорю - Володя, тебя скоро грохнут, ты вызывающе богат и жаден. А он не верит. Если, говорит, у тебя есть такая информация, требую, чтобы ты меня защитил.
   - Да, требую! - голос у домовладельца был тонкий, более похож на девичий.
   - Я же не Бог! Ты воруешь бессчетно, обманываешь народ, и после этого требуешь защиты! Это наглость!
   - Так выставлять меня перед незнакомыми людьми - это хамство.
   - И притом большое, - согласился Игорь. - Но ты не бери в голову, у нас здесь запросто. Имей в виду, Виктор, в преферанс он играет паршиво, но денег у него не считано. Можно спокойно раздевать, не обеднеет. Я его учу - в эту игру чем больше продуешь, тем лучше научишься.
   - Истинная правда, можете ему верить.
   - Пусть импотенты и гомики играют в теннис, - не унимался Игорь, - для настоящих мужчин есть две игры: в преферанс и в туза.
   - Во что? - пискнул домовладелец.
   Мужчины громко рассмеялись.
   - Ни во что, а куда, поручик! - поправил Игорь.
   Выпили за Владимира Адамовича.
   - Этот Дон, он же Жуан самый большой бабник города. Без преувеличения половина хорошеньких и не только женщин перед ним уже раздевалась и ноги раздвигала, а второй половине предстоит! - так представил Игорь цыганского типа мужчину. Вытянутое лицо в обрамлении иссиня-черной бороды, острый проникновенный взгляд. - Главный гинеколог горбольницы, Олег Иванович. Прошу любить и жаловать. Хотя любить его не за что - похабник и пьяница. Но мизера играет - класс!
   - Посмотрим, посмотрим, - Виктор Павлович, потирая руки, пригласил гостей к игральному столу.
   Карты они принесли с собой. Целую коробку. Это тоже входило в традицию - покупать карты перед игрой в любом киоске или магазинчике, для укрепления доверия.
   Рядом с большим круглым столом, за который уселась компания, стояли два приставных столика - вино, коньяк, вода, закуски и фрукты. Никому не надо вставать за угощением, и на рабочем столе не задержится ничего лишнего.
   - Начнем, господа, - банковать взялся Игорь. - Заводим часы на семнадцать ноль-ноль. Правила все знаете, висты джентльменские, ставка: вист - копейка.
   - Почему копейка? Мы не студенты, - обиделся Владимир Адамович.
   - Копейка в нашей игре сегодня будет равняться маленькому американскому доллару, - подсказал Виктор Павлович, - я пас.
   - Двое нас.
   - Поехали, распасы...
  
   * * *
  
   - Ты меня обвиняешь в воровстве, хотя по большому счету я ничего не ворую! - уткнувшись носом в карты, объяснялся Владимир Адамович.
   - Как же не воруешь? - Игорь намеренно злил домовладельца. - Откуда у тебя столько магазинов, позволь спросить, а парикмахерских, а два кафе? Знаю, знаю! Не на тебя оформлены! Но эту тюльку ты можешь им гнать, не мне.
   - Раньше партийные боссы жили хорошо не потому, что они много получали, - решил поддержать Владимира Адамовича Виктор.
   - Почему же, по-твоему? Взятки брали?
   - А вот и не угадал! - как ребенок обрадовался Адам. - Потому что задешево все покупали. Задешево!
   - Ты достать не можешь, переплачиваешь втридорога, а ему домой принесут, по этикеточной цене, да еще не одну вещь, парочку. Одну для себя, одну для покрытия расходов, ну и на обмывку останется.
   - Хочешь сказать - они эту технологию переняли? - кивнул головой на Адама Игорь.
   - Как способные ученики, - похвалил Виктор Павлович.
   Адаму льстило, что незнакомый человек поддерживает его, дует в одну с ним дуду. Он расслабился, разохотился в откровениях.
   - Выставляю я на продажу пять магазинов, два из них мои, номинально, я их пока не оплатил, только в права собственности по документам вступил, ну, понимаешь, не я лично. Через, скажем, трудовой коллектив, у которого право покупки по балансовой, то есть смешной стоимости, а денег и на это нет. Продаю магазины на аукционе, это раз в двадцать - тридцать дороже. Я ж под себя выбираю что получше! Денежки с аукциона на счет поступили, я налоги, заметь, налоги заплатил и на остаток уже пять магазинов купил.
   - Да на кафешку осталось, да на преферанс с нами, - подсказал Игорь.
   - Точно.
   - И ты мне открыто об этом говоришь? Я ж тебя заарестую, вредитель ты недорезанный!
   - Ха! Напугал! Аж поджилки затряслись. Покажи мне - с какого краю здесь криминал? Молчишь? Да ты всех своих ищеек по следу моему пустишь, будут они дневать и ночевать рядом со мной, не найдешь под меня статьи! Ее еще не придумали! Когда придумают, тогда продавать нечего будет. Мы ребята дружные, по всей России-матушке одновременно действуем. Нам наш отец родной Чубайс план спустил, очередность установил, чтобы, значит, мы ничего не упустили, все по порядку и вовремя поделили. Сначала крупные предприятия государственного значения, потом областного, далее местного подчинения, и в последнюю очередь мелочевку - магазины, службы быта, общепиты всякие. План этот как предупреждение - кто не успел, я не отвечаю. Он нам как бы подсказывает - законы могут выйти, дальше, мол, я не удержу такую вольность. Разберутся, что к чему и за голову хватятся. А чего за нее хвататься, когда поезд уже к следующей станции подходит!
   - Действительно, Игорь Юрьевич, наказывать его не за что. Люди со всей ответственностью выполняют руководящие указания сверху, поступающие с личного одобрения всенародно избранного.
   - С немалой пользой для себя, - съехидничал Игорь.
   - Прости, дорогой, а для кого я должен делать? Для партии? Для народа? Партия обосралась, нет ее. Народ обленился, не только работать отвык, и думать не умеет. Только глупому нынче не заработать. Посмотри, у нас пацаны миллионами ворочают, школьники-восьмиклассники на ваучерах капитал сколотили - наскупали у стариков да пьяниц подешевке, в акции пристроили и продали. Так для кого я должен стараться?
   - Не знаю, для кого, но должен делать честно!
   - О какой честности может идти речь? О честности чего, служении чему? Давай разберемся. Коммунистическая идеология воспитывала поколения людей в узкокорыстных интересах партийной мафии. Она олицетворяла собой государство. Она, прикрываясь интересами народа, сделала этот народ практически рабами, гордо именуемыми - советский, а я бы сказал: бесполый, бесправный человек. Но вот не стало партии, не стало Союза, не стало того идеала, которому служили, и по вашим же словам служили честно. Ты сейчас призываешь меня служить верой и правдой наверное так же, как призываешь своих милиционеров?
   - Ну да!
   - А кому, позволь спросить? Той идеологии? Той пресловутой борьбе за правду и справедливость, борьбе с расхитителями социалистической собственности, а на самом деле чаще всего людьми неординарными, инициативными, и уж не в коей мере не расхитителями, а умножителями этой самой социалистической собственности? Служить тому, что уже давно перестало олицетворять государственность, оплот справедливой, да хотя бы не заляпанной с ног до головы власти? Кого сейчас защищает милиция? Я не беру в расчет уголовную преступность - уличное хулиганство, грабежи, убийства. Нет, я о предпринимательстве, экономике.
   - Мы всегда защищаем закон.
   - Ах, закон! Мило, очень мило. А какой, позвольте спросить закон? Что, не знаешь как ответить? Ладно, не мучай голову. Я тебе скажу. Вы пытаетесь защищать тот закон, который был написан не в интересах человека, не в интересах его становления как личности, его обогащения, процветания и через него процветания государства. Нет! Ваши законы поставили телегу впереди лошади. Государство сильно гражданами его населяющими: умно - учеными, сильно - армией, богато природными ресурсами и людьми, умеющими и желающими эти ресурсы превратить в богатство. Умно, сильно, богато. Вот идеал государства. А ваш идеал? Свобода, равенство, братство. Как может быть свободен человек, когда любую книгу, любой спектакль, любой фильм проверяла и перепроверяла цензура? Когда ни они к нам, ни мы к ним не могли в гости ездить. Одни по политическим мотивам. А те, у которых никаких мотивов нет, без штанов ходят. Равенство? Ты подполковник, у тебя в райотделе полторы сотни подчиненных. Ты с ними, вернее они с тобой никогда не будут равны! Никогда умный и предприимчивый не был и не будет равен с лодырем и дураком. Кулак потому и был кулаком, что он не был равен бедняку и даже середняку. А братство народов СССР? Оно же на силе оружия держалось, на непротивопоставлении одной нации другой, на статье конституции, за которую сажали одних только русских! Свобода, равенство и братство - миф. Вы защищаете миф. Новых законов нового государства у нас еще практически нет.
   - Вот вы и пользуетесь смутным временем.
   - Знаешь, встречаются три человека. Один говорит: "Сосед у меня вторую машину купил". Другой говорит: "Вот сволочь, народ грабит!" А третий говорит: "Молодец, умная голова".
   - На что намекаешь?
   - Богатство добывается разными путями. Один грабит на большой дороге или бабок у магазинов. Другой обманывает как Мавроди и им подобные, третий убивает. Я к таким не отношусь. Но есть богатство от ума. Ну лежит оно, ну ничье, ну не хватает у других ума поднять. Почему же я, у которого хватает ума, не должен поднимать? На Руси, как и во всем мире ценилась древность рода. Чем род старинней, тем больше почета и чинов ему. Думаете, это просто так было? Поколениями воспитывали не просто знания, воспитывали долг, честь, совесть, накапливали традиции. У сегодняшних богатеев нет традиций. Да и откуда им взяться? Так дайте им взрастить их! Я бы сейчас единым указом легализовал все богатство всех богатых. Хоть ты трижды уголовник, хоть кто. Для пользы страны. Почему на Западе в почете богатеи? Они больше платят налогов. Чем лучше у коммерсанта идут дела, тем больше от его ума достается всем через умную систему распределения. Я свои богатства, нажитые не преступным путем, - но-но, дай досказать, не перебивай. Я не говорю законным-незаконным, я говорю: не преступным путем, стараюсь прятать. Боюсь, отберут завистливые людишки, меня пустят по миру, и все, что я нажил, тоже пустят по миру. И все богатые по той же причине прячут. А итог? Кому от этого лучше? Мне? Не скажу. Может и лучше. С теневых доходов налоги не надо платить. Государству? Мало того, что оно налогов не собирает с нас, эти огромные состояния в один миг оживили бы экономику. Речь идет не о подачках в десяток миллиардов долларов, за которые министры и президенты Западу задницу лижут. У наших богатых триллионы долларов! Мы Америку обанкротить можем в один день! Собери все доллары в России и предъяви их штатам для погашения. И нет хваленой Америки, сдохла. Народу лучше? Давай посмотрим. На следующей неделе у нас торги. Завод продаем. Почти не работающий, банкрот он. Рабочие зарплату получают меньше, чем пенсия у последнего пенсионера. Подали заявку на торги. Трудовой коллектив желает выкупить. На хрена? - спрашиваю я их. - Не хотим, чтобы народное добро попало в чужие капиталистические руки. Лучше в нищете, но сами хозяева." Эти сами-хоззява станки продают, автотранспортный цех уже полностью проели, за тепловозы принялись. В полцены все уходит. Зарплату надо чем-то платить? Через пару лет останутся одни стены, как в Чечне. Другая заявка. Инвестиционная кампания с половинным западным капиталом. Денег отваливают за лот выше крыши. Но я знаю - они завод развивать не будут. Им выгодно его сейчас быстренько развалить, чтобы мы собрать не смогли. У них в Германии аналогичный без дела стоит. Они предлагают свою продукцию из Германии возить нашим потребителям по цене на двадцать процентов дешевле нашей доморощенной. Не сказка ли? Немец торгует в убыток! Нет, не сказка, далеко идущая цель. Сейчас они нам свою продукцию не больно-то дают задешево, так, крохи, только обещают, что когда купят завод, дадут много. И дураку ясна их цель. Даем дешево, пока есть конкурент, пока нам есть где, на чем и кому такое же сделать. А не будет этого завода? Они цену взвинтят. И не только прежний ущерб покроют, но и в крупном наваре окажутся. И есть третья заявка. Я знаю - криминальные структуры стоят за этими людьми. Но они имеют средства, чтобы оживить этот завод, дать этим людям работу и возможность не умереть с голоду. А теперь скажи, как я должен поступить по справедливости? Кому отдать предпочтение? По коммунистически - коллективу. По выгоде мэрии и городской казны - инвестиционной кампании, а по велению души - уголовникам? Встань на мое место. Раздели?
   - Тяжелая у тебя работа, Адамыч. Я бы так сказал - поставь на твое место сейчас другого, и совсем хана ему. Если будет честным, сразу прикончат. Если будет жадным, тем белее прикончат. Если будет не жадным и не честным, уберут - зачем дурак нужен?
   - Ну наконец-то ты понял.
   - Не просто понял, а и защищать тебя, богатея лучше буду. Жизнь твоя мне на благо. Вот как.
   - Ты не серчай, я же в общих чертах объяснял. Зачем все под себя подстраиваешь? Ты недалеко от меня ушел. Я притчу про трех встречных не зря рассказывал. Когда я узнаю, что кто-то богаче стал, получилась какая-то сделка, я его не осуждаю, говорю - молодец. И сам себя мобилизую - смог же человек, а я почему не могу? Ты вот по-иному рассуждаешь. Ругаешь меня.
   - Ты же свой парень, понимаешь - шучу я.
   - В любой шутке есть доля внутреннего состояния человека. Когда он не может в открытую сказать, маскирует под шутку. Знавал я одну важную даму, подрабатывающую проституцией. Она для себя определила: я не продажная девка, я позволяю мужчинам любить себя за деньги. Она позволяет! Не мужик платит ей и использует как смазливую безотказную дырку! А она позволяет. Вбила себе в голову такое определение и живет спокойно, и ни совесть, ни укоры знакомых на нее не действуют. Мало того, она своим упрямством многих убедила - она позволяет! Еще глупым бабам теорию какую-то про мужей и любовников рассказывает. Ну и плодит последователей.
   - Здесь ты перегнул, - сморщился Игорь.
   - Да не о тебе я! Что за привычка любое слово на себя примерять? Я о действе говорю. Любое действо можно подать с двух сторон - выпятить плохое, или показать хорошее. Ты меня сразу представил как вора. У людей мнение сложилось - ага, вор, ату его! Я показал как я ворую. Вы судите по-другому: ага, не вор а ловкий малый, пользующийся служебным положением. Но тоже плохой. Я дальше показываю - если я не буду пользоваться служебным положением, буду во-первых дураком, во-вторых вреда от меня будет огромная куча и еще немного сверху. И посетит вас новая мысль, а ведь он нормально работает, и я бы, наверное, так работал.
   - За себя могу сказать - я бы точно так работал.
  
  
   ГЛАВА 14
  
   ЭТО ПОБЕГ
  
   Водитель Чернов не подал машину к зданию администрации.
   Малютов связался с диспетчером гаража.
   - Нет, не вернулся, - услышал в ответ, - да вы не волнуйтесь, Семен Григорьевич, лесовоз Карнаухова недавно прибыл, он с дороги слетел.
   - Час от часу не легче! Кто слетел? Чернов?
   - Нет, Карнаухов!
   - На кой мне Карнаухов, когда я про Чернова спрашиваю?
   - Так вы ж мне объяснить не даете, товарищ майор. Я только начинаю говорить, а вы сбиваете.
   - Все у нас такие нежные стали, - сплюнул начальник, - только по головке их гладь. Ладно, давай про своего Карнаухова, который слетел.
   - Его лесовоз передним колесом с бонки съехал, все движение перекрыл. Ваши там были, помогали вытаскивать.
   - Уазиком лесовоз?
   - Прапорщик Соловушкин руководил, вытаскивали другие лесовозы. Сейчас ваш Чернов на полпути в больницу должен быть.
   Малютов вспомнил, что днем не раз собирался позвонить в райбольницу, но так и не собрался. Как специально. Сейчас там никого, кроме дежурного врача. И Катерина не звонила. Нехорошо получилось. А, ладно, утром свяжусь, сразу про все и узнаю.
  
   * * *
  
   Лука выкроил паузу, привел себя в порядок, смыл с головы толстую корку кошачьей крови - мурка хорошо ему помогла. Сейчас лежит там, под бревнами, и знать не знает, что своей жизнью дорогу Луке на волю открыла. Оторвал приклеенный лоскут кожи - имитацию раны на голове. Оголилась небольшая ранка - это уже своя кровь, для достоверности, заклеил ее клеем из аптечки. В аптечке оказались упаковка эфедрина - ему не скоро выпадет время отдохнуть, таблетки помогут выдержать двое-трое напряженных суток, и пара одноразовых шприцев. Им Лука особенно обрадовался - многое в его побеге упрощается.
   Часы мелодично пропели. "Двадцать один часа". Китайская говорящая дребедень, снял у прапора на прощание. На безрыбье, как говорится.
   Остановка заняла у Луки не более десяти минут. Жалко, конечно, времени, как-никак лишних десяток километров потерял, но уж больно приметный он был с перевязанной головой и в крови. Армейский плащ на плечах, короткая стрижка - чем не военнослужащий? Поглядел в зеркало, сам себе подмигнул. Порядок! Пора исчезать.
   Разогнал уазик до восьмидесяти километров. Дорога не позволяла держать большую скорость.
   - У меня от двух до трех часов в запасе, - прикидывал Лука. - Пока хватятся, пока организуют погоню. Что они наперед сделают? Оповестят ментов, ГАИ, вокзалы. Будет полночь, или около того. Сил больших им в это время не задействовать. Пост ГАИ на всю округу только на въезде в райцентр. Его я раньше проскочу. Вокзал. Там и без тревоги с моей рожей появляться опасно, у нас зона не курортная, лагерная, линейная служба на нашего брата как бык на красную тряпку натренирована. Где меня ждать будут? А везде! А где не будут ждать? Личное дело наизусть выучат. По нему вывод напрашивается - я должен через тайгу пойти. Оружия достаточно, с голоду не помру, тайги я не боюсь. По тайге две дороги, Илимск и Энск. От семи до десяти дней пути. Там меня и встречать будут. Через семь дней. Но я - Лука. Я ли вас не сделаю?
   Из автомобильного атласа вырвал карту региона, изучал ее, прикидывал что-то.
   Из-за поворота густо высыпали огни. Перед райцентром мост через речушку. За мостом будка гаишников. Есть в ней кто или нет, свет не горит, не видно. Да это и не важно. Машина не броская, держится Лука спокойно. Поднимет мент жезл, чтобы остановить, скажем, его машину. Лука улыбнется во всю ширину рожи, рукой помашет приветливо, мол, привет, служивый, я тебя узнал. Пока тот соображает, кто с ним поздоровался, поезд ушел. Психологическая шутка не раз помогала Луке на воле. Но сегодня не пригодится. Влево перед мостом уходит дорога к воде, там брод, мужичок машину моет. Нашел время, лопух. Вроде, один. То что надо. Давай к нему, Лука.
   Поставил уазик правой стороной к мосту, перекрыл обзор возможному свидетелю. Вышел неспешно, один автомат на плече под плащом, другой в руке. Поправил пилотку. Мужичок смотрит с интересом, но продолжает мыть свою ласточку, окуная в резиновое ведро кусок поролона. Река журчит на камнях, поет свою извечную песню Такой родной говорок, от него трепетно заходится сердце. Искупаться бы сейчас, пробежать по мелководью, разбрасывая тысячи хрустальных брызг. Но и этой радости ему не дано. Беглец он, на всю оставшуюся жизнь беглец. И любому, кто попадется на его пути, ничего, кроме огорчений он принести не может.
   Лука вздохнул, сказал водителю:
   - Привет, давай, друг, прокатимся на твоей ласточке, - автоматом пригласил его за руль.
   - Ты чего, - наконец понял водитель многообещающий жест и растерялся. Ноги подкосились, он сел в воду.
   - У меня за плечами пятнадцать лет, побег и четыре трупа, - сквозь зубы процедил Лука. - Хочешь пятым быть? - спросил равнодушно.
   - Ключи в машине, - выдавил мужик.
   - За руль! Кому сказал? Больше не повторяю!
   Окраинами выехали к заправке, от нее на большак. Лука расспрашивал - какая дорога куда ведет. Приказал сворачивать на Илимск. Километров через десять остановил машину.
   - Топай домой, - приказал мужику.
   - Как топай?
   - Ногами!
   - А машину?
   - Машина твоя будет стоять на привокзальной площади на платной стоянке. Утром поедешь на автобусе, заберешь и домой вернешься. Если в ментовку надумаешь заявить, смотри, увижу погоню, первым делом машину угроблю, мордой в столб и собирай потом.
   Мужику подобная перспектива не больно приглянулась, жалко терять нажитое горбом, ценность его жизни в глазах семьи явно была меньше ценности драного жигуленка.
   - Давай я с тобой поеду, - попросил плачуще, - дорогу хорошо знаю, момент долетим. А в городе я в машине переночую, утром домой вернусь. Дома скажу - подшабашил, у меня заначка небольшая есть, жена не рассердится. Ни одна живая душа знать не будет. И тебе спокойней - рядом с тобой я точно к ментам не заявлюсь.
   - Ты меня за лоха держишь? - усмехнулся Лука. - Я и так спокоен. Ты кто?
   - Санька я, Данилов.
   - Верно, Санька Данилов. Ты подельник мой, специально меня ждал у моста, чтобы в город отвезти.
   - Да ты чего, мужик! Я тебя первый раз вижу!
   - Это ты следователю петь будешь. Он соловьиные трели любит слушать. Скажи, какой идиот в одиннадцать часов ночи машину моет?
   - Я по грибы...
   - А хоть по ягоды! Так что срок вместе мотать нам. Усек свой интерес?
   - Круто завернул, - согласился новоиспеченный подельник.
   - Я карты сдаю, ты в мою игру играешь, - Лука был доволен, ловко охмурил, да и мужик попался понятливый. - Держи, это ключи от уазика. Машина в тайге самая лучшая. Можешь его охотникам продать. Или на запчасти пустить. Он числится утопленным в болоте. Его и искать не будут. А тебе лично, за амортизацию машины, дарю автомат.
   - На кой он мне?
   - Ну не скажи! Автомат он и в Африке автомат. Плата царская, не вздумай ломаться, я от чистой души предлагаю. Прижмут где, не дрейфь, вали на меня - мол угрожал, дулом в морду тыкал. - Лука выщелкал на дорогу патроны из магазина, бросил его рядом. Сел за руль, отъехал метров двадцать, положил на обочину автомат. - Бывай, друг. Не печалься, я водитель первого класса. Машину как женщину люблю и чувствую. Не глупи и будешь счастлив.
   По водителю не больно чувствовалось его счастье.
   Жигуль быстро растворился в ночи.
   Лукьянов уже знал, до большого села Слюды восемнадцать километров. Магазин стоял обособленно, в окружении складов, котельной и школьного забора. Сигнальные лампочки помаргивали на дорогу, глазницы окон расчертили жалюзи.
   Лука не раз брал такие магазинчики еще в старые, застойно-коммунистические времена, когда и охрана была получше, и случайные свидетели посмелее. Изменилось в них только то, что раньше они были совхозными или коопторговскими, и за их сохранность спрашивали с органов, а сегодня обрели конкретного хозяина, и сохранность за частную собственность в реальной жизни лежала на этом самом частнике.
   Кусачками перехватил от столба нулевой провод, вскрыл щиток над дверью. Справиться с замками еще проще. Он знал, что ему надо в магазине, собирал вещи в большую дорожную сумку без спешки. Брюки, пара рубашек, спортивный костюм "адидас" из страны иероглифов, носки, белье, косметически-парфюмерная мелочь, шоколад, пара бутылок с водой, какое-то вино в красивой бутылке, простенькие туфли и кроссовки, в аптечном киоске нашел вазелин и стекловидное тело.
   Особо не прятался, наследил повсюду, для верности тут же и переоделся, оставил ментам тюремную робу. Это тоже входило в его планы. Во вторую сумку набрал походный инвентарь - то, что необходимо для долгой дороги в тайге, соль и консервы.
   Лука не просто грабил магазин, добывая себе необходимые на данный момент вещи. Он совершал обдуманное действие, в котором каждый шаг с той или иной степенью вероятности был просчитан долгими днями заключения. Цель спектакля - навести на ложный след, поставить преследователей в тупик. Лука знал - чаще всего попадаются в первые часы или сутки после побега, когда не знают куда и как сунуться. Страна большая, но в нее еще надо удрать. Самое простое - залечь где-то на дно, переждать месяц-другой, пока охотничий пыл у преследователей не перегорит, а внимание не перекроется новыми делами и заботами, и образ твой незабываемый затмится десятками других тебе подобных. Это теория, которая не учитывает фактора неволи. Стоит ли бежать, чтобы снова запираться? Вот и бросаются сломя голову в центр России, надеясь, что расстояние в геометрической прогрессии уменьшает шансы преследователей и увеличивает шансы беглецов. Два раза ему удавалось уходить из зоны, десятки раз он уходил от зоны, не потому, что слыл счастливчиком. Лука - лукавый. Он до умопомрачения просчитывал ситуации, представлял своих врагов умнее и сильнее себя, не пренебрегал мелочами. Случайная фраза, оброненная для наседки в камере, расспросы водителя жигулей, дорожка следов в сторону тайги, и, наконец, место расположения ограбленного магазина и перечень похищенного, все работало на версию - объявиться он должен в Илимске. И даже если кто-то не поверит в его уловки, тупоголовость системы, загруженность работников и отсутствие материального интереса добавляют шансов на чашу весов Луки.
   От магазина дорожку следов провел на школьный двор, рассыпал упаковку сухого топлива, вернулся к машине, обрабатывая следы табаком.
   До Илимска трасса укатанная, даже по ночной дороге часа четыре добираться. Для преследователей он направляется именно туда. Лука поставил первую сумку рядом с собой, вторую забросил на заднее сиденье - еще один подарок водителю. Развернулся и поехал в Энск.
  
   * * *
  
   Капитан Горевой ложился спать рано, он был из племени жаворонков. К вечеру его деятельная натура угасала, глаза туманились, мозги переставали остро реагировать на происходящее. Апатия и равнодушие охватывали его. По этой причине он чуть не развелся с женой. Но Татьяна быстро разобралась в муже - ночью рядом с ним хоть из пушки стреляй, только мычит или ногой дрыгает, зато утром один троих стоит. Если по делам службы приходилось засиживаться допоздна, ни кофе, ни крепкий чай не прогоняли сонливость, он мучился в полудреме, не высыпался, утром одолевала головная боль и весь день протекал опять в такой же полудреме.
   Начальник все-таки уехал на охоту, перепоручив Горевому проследить, как и во сколько доберется до райбольницы прапорщик Соловушкин. Поручить-то поручил, а попробуй проследи. В район и днем дозвониться проблема, а ночью вообще тоска. Трубку никто не снимет, будут рядом сидеть, книгу читать или спирт глушить, а ты хоть умри над телефоном.
   Около двенадцати Виктору Трофимовичу наконец-то повезло.
   - Алё, - какой-то старческий голос, сестра или санитарка, - Это больница.
   - Мамаша! - закричал Горевой, - из тюрьмы звонят!
   - Нет, милок, это больница.
   - Да понял я, что больница! Я из тюрьмы звоню! К вам раненого от нас должны привезти.
   - Не знаю ничего, милок, утром звони.
   Горевому хотелось послать ее подальше, но ведь бросит трубку, и опять не дозвониться.
   - Раненый, понимаешь ты, раненый!
   - Как не понять? Я не глухая. У нас все ранетые, здоровые дома поди.
   - Позови доктора, - попросил он.
   - А и нету его. На обходе.
   - Какой обход? Ты очумела, старая? В окно посмотри! Все больные давно спят!
   - Вот и ты, милок, спать иди. Мне неколи с тобой балякать.
   Или бабка тупее валенка, или прикрывает врача, но только Горевой понял одно - до больницы Соловушкин не добрался.
   Совет бабки оказался к месту - сон сморил капитана.
   Проснулся он от сигнала тревоги. Часы показывали двадцать минут четвертого. Надрывался телефон, но и без него капитан уже знал, что случилось - Лукьянов все-таки бежал. Все нестыковки с несчастным случаем пролетели перед его взором. Предчувствие, томившее весь день, реализовалось сигналом тревоги. Каждой клеточкой своего обмякшего тела он прочувствовал навалившееся на всех работников учреждения ЯВ несчастье.
   - Это побег!
  
  
   ГЛАВА 15
  
   АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО
  
   Или совет парализованного Гуся сыграл определяющую роль, или охотника на уголовных авторитетов накрыли или отозвали, или Кость был кандидатурой, в равной мере устраивающей и наших и ваших, но на Лёвине отстрел паханов в Лучанске неожиданно прекратился. Кость сам не верил в чудо, как не верил ни в какие случайности или в карточное везение, продолжал жить по-прежнему с оглядкой. Но не трогали его, даже не покушались ни разу.
   Злые языки, не найдя сколь-нибудь разумного объяснения этому феномену, попытались было пустить утку, что Кость сам устроил страшное мочилово, захотел стать главным городским паханом. Но происки завистников утонули в болоте неверия. Все, кто хоть мало-мальски знал реальное соотношение сил и веса в воровской среде, ухмылялись таким абсурдным домыслам и пустые слова дальше по цепочке не передавали. А пустобрехам еще и по бокам перепало. Остались кое-где совсем уж пакостные зайцы-трепачи, на которых внимания меньше чем на дворовых шавок обращают.
   Уголовный мир праздновал возвращение к нормальной жизни. Появился и у него хозяин. Под его отеческое крыло собирались остатки былой уголовной империи. Кость был действительно большим авторитетом, не навязанным, а честно прошедшим по длинной воровской дороге. Никто не мог сказать, что хоть где-то он хоть на чуток ссучился, подставил или предал своих. Нет, воровская биография его была чиста.
   Он хотел выглядеть в глазах окружающих этаким эталоном справедливости, хранителем воровских законов и порядочности. И потому, что сам эти понятия уважал, и помнил советы Гуся. Это ему удавалось без труда. Кость уяснил, справедливость и правого поддерживать легче, не надо юлить, идти на сделки с совестью. Рассудил честно - и правый и неправый одинаково не держат на тебя обиды. Вот когда ты поддерживаешь неправого, ты, во-первых, авторитет теряешь, во-вторых, в обиженном правом врага или недруга приобретаешь, а в-третьих возвышенный неправый становится льстецом, шестеркой, готовой в любой момент не столько угодить, сколько укусить хозяина, подарившего радость мерзкого торжества неправоты.
   Кость был умен. Этим даром не обладало большинство бывших лучанских паханов. Нет, они сами себя считали очень даже умными, а авторитет свой непререкаемым. Свое слово, сказанное зачастую сгоряча, каким бы оно порой абсурдным не было, они держали. Делали это в ущерб братве, в ущерб делу, но не в ущерб дутому авторитету, потому как достался им в наследие с воровским законом такой анахронизм, как дубовая прямолинейность - сказанное на людях слово. Гибкость, компромисс и изворотливость были категориями, приписываемыми слабому, но никак не умному. Кость считал наоборот. Но делать наоборот не спешил. Не от трусости, а, опять же от ума. Прежде чем повернуть воз на свою тропу, надо силы заиметь, окружить себя деньгами, властью, а, следовательно и понимающими и принимающими его политику людьми, которые, реализуя силу, помогут приумножить и эти деньги и эту власть.
   Свое царствование он мог разбить на три этапа. Первый - прием дел, работа с оглядкой, лишь бы выжить. Второй - закрепление на своих позициях, набирание силы - собирание воровской рати. И третий этап - завоевание города. Не боевыми действиями, завоевание силой капитала. Если против уголовника Костя можно применить силу закона, силу усмиряющей пули, то против финансового туза Константина Лёвина применять любые ущемляющие его действа нежелательно. Потому как слишком много важного чиновничьего люда вокруг его огромного состояния кормится, и слишком много интересов других богатеньких граждан города на нем замкнуто. В их интересах видеть Костя не просто живым, а и процветающим.
   Власть - хитрая штука. Когда ее нет, то вроде бы ее и не надо. Но вот появилась она, появилось очень много по сравнению с днем вчерашним. Кажется, живи и наслаждайся, тихо-смирно правь всласть. Но коварна власть. Ей надо расти. Не может она существовать в состоянии покоя, не приемлет постоянства. Портит практически каждого, к кому приходит, а тех, кого не может поломать, выкидывает в безвластные времена, или, как бы смирившись, ждет случая проучить, отомстить.
   Кость попался в сети, расставленные властью. Не противился, не паниковал. Принял как должное и стал медленно и уверенно укреплять ее.
   Завязывая город в один узел, он, по совету Студента, создавал негласное акционерное общество. Они подружились, насколько могли подружиться один из крупнейших мафиозных лидеров города и недоучившийся студент Славик. К тому же инвалид, все устремления которого сводились к тщеславному воплощению своих идей в жизнь, да к мелким материально-исполнимым радостям, как то: компьютер последней модели, сопутствующее оборудование, разные сканеры, принтеры, модемы, новейшее программное обеспечение и прочая. И изредка снимающая стресс недорогая услужливая дама.
   Часто запирались они в его похожей на компьютерный класс какого-нибудь лицея квартирке и подолгу беседовали на равных, даже не на равных, больше говорил и доказывал Студент, Кость внимательно слушал и кивал, как послушный ученик.
   - Они в администрациях, прокуратурах, в налоговых и "шестерках" своих сидят и потеют. Не от работы потеют, от черной зависти. Как же может нормальный, все еще по извращенной психологии советский человек спокойно наблюдать, как его знакомые, или незнакомые, но по их понятиям более тупые и ленивые, чем он сам, людишки жиреют со страшной скоростью, а им, умным, честным и при государственных должностях этого не дано? "Я ж этого долбанного бизнесмена знаю, двоечник из двоечников, - ворчат они, - а у того, соседка Марья Филипповна говорила, отец - алкаш конченый, какие они бизнесмены? Воры! Рэкетиры! Спекулянты!" - Студент говорил эмоционально, впору на сцене играть. Да в жизни порой больше артистизма, чем в любом театре. - Чиновники эти с их ненужностью, завистливой натурой и врожденной леностью, потенциально твои золотые клиенты. Они потенциально взяточники все до единого. Не веришь? Давай, проверяй. Приди к любому в кабинет тет а тет, положи на стол тысячу баксов, развернись и уходи. Возьмет и даже не спросит, за что. А догадается спросить, ответишь, для нашей будущей дружбы. И он удовлетворится твоим ответом! Ты думаешь, я это выдумал от тоски в своем инвалидском мире? Нет. Я это проверял десятки раз на практике. Когда нужно кого-то купить, а не знают как это сделать, ко мне бегут. Я знаю, кто каких баксов стоит. А если не знаю, посчитать могу. По делам его. По степени паршивости каждого. И взятку, не любую, а ту, которую я назову, он возьмет без уговариваний. Только не надо у него сначала работу просить, а потом платить. Делай наоборот. Вот тебе за то, что ты хороший человек. Мне от тебя ничего не надо. Ни сейчас, ни потом. Это когда деньги отрабатывать приходится, еще могут поломаться, сопоставить получаемые суммы и затраты труда. Они же невозможные лодыри. Чем человек ленивее, чем меньше кочка, тем выше свое пустое время ценит. Труженик копейке рад, лодырь и тупица сразу о миллионе мечтает. Когда просто так дают, может быть когда-то в далеком будущем придется отрабатывать, а вернее всего и не придется, тут ни один не устоит.
   - Ты на всех уровнях проверял свою систему?
   - Прокурор города брал, не тысячу, ему по чину пять положили. Жаль, слетел быстро, так прикормлен был, сауны с девочками хватало для решения любых проблем. Остались от него только классные порнофильмы. Здоров был по женскому делу. Или телу... Начальнику милиции тоже пять. Мэр у нас жадный, хватает любую копейку. Тот сам вроде как и не берет, с этим вопросом вы не по адресу пришли! Вам надо в такой-то кабинет. А там его жена сидит. Она служит у него правой - берущей рукой. Им больше тысячи не платили. И этому рад, по коридору навстречу бежит, улыбка с лица не сходит.
   - А еще кто?
   - Мне легче назвать, кого еще не прикармливали. Тебя кто-то определенный интересует? Скажи, и я отвечу.
   - Понял, Славик.
   Костю Студент нравится. Не поучает, ум свой вперед себя не толкает. И болезнью не комплексует. Нашел для себя свой мир, где чувствует себя как рыба в воде, и плавает в нем. И счастлив. Уверенностью, достоинством, независимостью.
   - Идея моя такова. Можно единым махом всех чиновников нашего города на иглу наркотической долларовой зависимости посадить так крепко, что они с нее не слезут. Пока нужны тебе, будешь за ниточки дергать - для тебя они ручными станут.
   - Я еще не настолько богат. У меня нет лишних миллионов баксов, - Кость мог в этом признаться только Студенту. Хотя какое, к черту, признание? Тот лучше самого Костя знает, что у него за душой, что в кармане, а что в голове прячется.
   - Ха-ха-ха, - Студент мелко засмеялся. - Неужели ты думаешь, что я предлагаю приручать их за твои деньги?
   - Опять что-то придумал? - заинтересованно подтянулся Кость.
   - Какая моя жизнь? Сижу по целым дням в одиночестве, клавишами играю. Делать мне больше нечего, вот и придумываю всякую всячину.
   - Ну, колись, куда на сей раз тебя занесло.
   - Мы с тобой купили станкостроительный завод и молочный комбинат. Так? - начал Студент мозговую атаку издалека.
   - Было дело.
   - А сколько собственных средств ты на эту покупку потратил?
   - Ты как прокурор меня пытаешь.
   - Все таки, сколько?
   - Да нисколько!
   - Тебе доверчивые граждане охотно принесли чубайсовы ваучеры, ты их милостливо принял с отсрочкой платежа на год, сдал в комитет по управлению имуществом, получил взамен акции предприятия, заметь - собрал контрольный пакет, как я и предлагал. Продал молочный комбинат, рассчитался за ваучеры, а навару получил: немного денег, на красивую жизнь как раз лет на надцать хватит, да станкостроительный завод впридачу бесплатно.
   - Я друзей в обиде не оставил, - Кость пока не понял, куда клонит Славик, но счел долгом напомнить, что расплатился за идею щедро.
   - Да не об этом я. Опять ты, вместо того чтобы думать наперед, сердишься. Есть одна авантюра. На восемь месяцев рассчитана. Начать, собрать, удрать.
   - Удирать мне нельзя.
   - Это я условно выход из программы так называю, - разъяснил Студент и без подготовки перескочил на другую тему. - Как ты относишься к пирамидам?
   - На картинках видел, - растерянно ответил Кость.
   - Я предлагаю построить одну.
   - У нас в городе?
   - В славном городе Лучанске.
   - То предлагаешь купить всех чиновников, ручными сделать, то пирамиды строить.
   - Это лошади одной упряжки.
   - Не томи, знаешь же, у меня от непонятки головные боли начнутся, плохой слушатель буду.
   - Мы собирали ваучеры. Мы собираем акции. Пока не тратим на это своих денег, даем бумажку с красивой печатью, да рекламу гоним. Недавно стали собирать деньги. Под малые проценты. Не мы одни, еще есть собиратели, как грибов их после дождя. Но одно дело собирать и транжирить, как все, заметь, все они делают. И несут им, надо сказать, немногие. Только совершенные дураки. Более-менее нормальный человек, зная их авантюрность, не даст ни копейки. Мы легко можем выйти на такой виток, когда все средства потекут нам и только нам. У нас очереди занимать с ночи будут, чтобы свои кровные отдать. Ты для приема средств чиновников отдельный приемный пункт в мэрии откроешь. И для этого тебе надо всего лишь...
   - Что?
   - Пустить пыль в глаза.
   - Кому?
   - Всем! Вот расчеты по заводу металлоконструкций. Ты собираешь у населения деньги, покупаешь завод за четыре миллиона баксов, продаешь за семьдесят миллионов. Продаешь в течение года. Какой прирост капитала? Можешь купить и на свои, кровные. И весь навар себе. Но казну на мель посадишь. И ни с кем не поделишься. А теперь представь, как мыслит, скажем, прокурор, или начальник финансового управления города. Ему, по должности, в таких акциях как торги, участвовать нельзя. Но в твое акционерное общество открытого типа вступать никто не возбраняет. Акции-то у тебя на предъявителя! Он внес энную сумму денег, купил у тебя несколько бумажек. Ты средства на покупку завода направил, преумножил их велико, и ему за год десятикратно обернул. Лепота?
   - Чего?
   - Клево, по-вашему.
   - Какая же это пыль в глаза?
   - Миф о рачительном вкладывании средств в экономику поползет по городу. Мы его немного раздуем, оплатим пару публикаций в газетах. Можно и про завод этот, только после аукциона, когда он твоим станет. Под горячую сурдинку цены на наши акции взвинтим в десять раз и скупку их устроим через подставные фирмы. Ажиотаж начнется, скажу я тебе! На коленях просить будут еще этих бумажек напечатать, якобы обеспеченных реальной недвижимостью, во много крат превышающей продажную стоимость бумажки. Все выборцы на твоей бирже играть будут.
   - Но это еще не пыль?
   - Еще не пыль. Стоимость акций будет расти так стремительно, скупать их будут наши подставные фирмы так активно, что в реалиях максимум один процент будет назад возвращаться. Главное - миф об их абсолютной ликвидности. Сидит чиновник или обыватель на пакете акций, капитал свой каждый день пересчитывает, твердо зная - в любой момент отнесет их тебе и кровные, велико приумноженные назад получит. Но если отнесет тебе, назавтра многих сотен тысяч или миллионов рубликов недосчитается. Его будут пугать - мол, не верь, обманут.
   - Кто пугать будет? Любому пасть заткнем!
   - Ты пугать будешь.
   - Я?
   - Ты! Даже платить будешь деньги за то, чтобы пугали так, как я распишу. Но пугания эти только подхлестнут - ага, не хотят, чтобы мы богатели! Какой же обман, когда я одну акцию отнес и тут же деньги свои получил! Дурак, проверить решил, акции за неделю на шестнадцать процентов подорожали. Это сколько же я за месяц потеряю? Народ любит свои гроши считать. Все будут молить бога дать твоей фирме процветания. А кто при власти, все силы приложит, чтобы тебя ни одна проверка, ни одна ревизия не тронула. Себе дороже будет, потому как все они твои акционеры, вместе с тобой в одной авантюре участвуют, от одной коровы молоко сосут.
   - И пролетят!
   - Естественно. И кинутся искать виноватого. А ты вроде как и ни при чем. Ты и сам, якобы, пролетишь. Ведь владельцем АО ты будешь только номинально, как крупный акционер. Еще жалеть тебя будут, сочувствовать! На их рубль пролета ты сто потеряешь - это по их расчетам и по нами пущенным слухам. Кому надо, тот будет знать, где собака зарыта. Для остальных - найдем козла отпущения. Какого-нибудь выскочку. Вон, хотя бы Сергея Щукина. Ты сам мечтал проучить этого бестию. Пусть руководит. Всего ему знать не положено, а шапка у фирмы солидная - инвестиции в народное хозяйство. Для дурака серьезная приманка. А деньги, что собрать успеем, надежно спрячем. Как? Я и про это расписал.
   Информации для Костя Студент приготовил выше крыши. Лёвин засел за компьютер, неделю изучал выкладки и расчеты, чуть ли не через каждые пять минут звонил Славику. Наконец, понял его задумку настолько, будто сам ее разрабатывал.
   Через неделю первая финансово-инвестиционная кампания Костя была зарегистрирована в администрации, еще через месяц получили лицензию в областном финансовом управлении. Первые пакеты акций за десять процентов номинальной стоимости реализовали, а правильней будет сказать, подарили тем, кто дал зеленую дорогу новоиспеченной фирме и кто должен будет оберегать ее от ненасытного административного рэкета.
  
  
   ГЛАВА 16
  
   ДЕТСКИЕ ИГРЫ 2
  
   за четыре года до описываемых событий
  
   На границе старого и нового города, в обширной парковой зоне расположился спортивный комплекс машиностроителей: легкоатлетический манеж, спортивный павильон и плавательный бассейн, - стандартный набор стандартных сооружений, милостиво разрешенный к возведению сверху. Демократическая тяга к зарабатыванию денег проникла и в это святая святых место. Доступное прежде любому равноправному гражданину общества, построенное на им недополученные средства, призванное укреплять здоровье и моральный дух для пользы страны, стало не общим, а получастным. Самые удобные часы, самые лучшие залы, самые престижные секции стали платными. А сауна по цене посещения и перечню подаваемых "блюд" сравнялась с рестораном средней руки.
   Кирилл Басков работал тренером по гимнастике. Опыта ему было не занимать. Сам с пяти лет тренировался, выбился в мастера, в семнадцать помогал тренировать своему наставнику, и вот уже год работает один. Тренера "купили" на три сезона финны. Вернется ли он, остается гадать - с его школой так просто не отпустят. Там не наши дураки, считать наперед умеют - или им своего тренера десятилетия растить, не зная наперед, выйдет ли толк, или взять готовенького, да не любого, абы как, а именитого, да за бесценок, потому как из сэсэсэра.
   Кирилл старается подражать своему учителю, надеется тоже добиться признания и уехать хоть в какую-нибудь Бургундию или Голландию. Согласен и на Северный полюс, лишь бы обеспечить себя нормальным жильем и человеческим существованием. Тут, чтобы выжить, приходится о-хо-хо как крутиться. Ладно хоть семьей не поспешил обзавестись, как их кормить? Того, что ему выплачивают, на аренду квартиры едва хватит. Мечты о загранке не дают ему уйти из тренеров, вон пацаны - гимнасты, пристроились в крупную фирму, владеющую казино. Уже приоделись по моде, по жигулехе купили. Его зовут, - скрипит зубами, но не идет. Чтобы хоть на пиво да нормальную обутку подзаработать, он, любитель культуризма, арендовал зал атлетики и помогает новому поколению, удачливо накачивающему деньги, накачивать и мышцы.
   Для сокращения временных затрат, часть тренировок по гимнастике Кирилл проводит в зале атлетики, благо, места хватает на всех, да и девочкам его далеко ходить не надо, всего-то на один этаж спуститься.
   Идея неузнанной давно носилась в воздухе. Ее требовалось только обозначить и претворить в жизнь.
   Юные грациозные девочки не могли не приглянуться богатым дядям.
   Когда в карман за единоразовое посредничество упала сумма, превышающая велико его месячный заработок, Кирилл не стал строить из себя оскорбленной невинности, гнать волну возмущения. Понимающе кивнул, обсудил с клиентами план развития событий, одним словом согласился закрыть глаза, и, естественно уши, предоставив пятнадцатилетней Инночке самой решать свои проблемы с двумя не в меру разохотившимися дядями.
   В дальнем углу зала ширмой отгорожены раздевалка и массажные столы. Один из дядей ловко делал массаж своему товарищу. Ненавязчиво предложил Инне подлечить растянутую мышцу паха. Девочка согласилась. Тренер пожал плечами и ушел. А потом...
   Получила для начала несколько успокаивающих оплеух, гору укорачивающих язык обещаний, а после удовлетворения скромных желаний дядей от каждого по стодолларовой бумажке. Сколько это на советские рубли, она примерно представляла, - с арифметикой у нее было все в порядке. Слезы мгновенно высохли, обида, потесненная познаниями в математике, отступила на задний план. Она призналась себе, что дяди были не грубы с ней, даже скорее ласковы. Она еще во время массажа капитально завелась, по телу перекатывалась волнами мелкая дрожь. Так что случившееся было логическим завершением желаемого. Ах, оплеухи? Так она же кричать порывалась, дуреха! А получила несказанное удовольствие! И гору денег. Да она таких не только в руках не держала, и в самых смелых снах не мечтала! Предложи ей еще вчера кто отдаться за сумму вдесятеро меньшую, она бы не задумываясь согласилась. Двести баксов! Ей даже захотелось еще раз испытать в себе эту протыкающую силу, ощутить в руке трепет живого горячего тела. Не за деньги, за удовольствие. С мальчишками в спортлагере это больше было похоже на игру - повозились, подергались торопливо и неумело, а зачем и ради чего, понять не успела.
   Сладкие мысли завели ее. Она спрятала доллары в носок, самое надежное место хранения, выглянула из-за ширмы - зал был по-прежнему пуст, запустила руку в плавки и, как это делали все девочки в секции, сноровисто довела себя до изнеможения.
   Тренер наблюдал за Инной уже больше часа.
   Идея быстрого обогащения наконец обрела реальные очертания.
  
   * * *
  
   До дома шли вместе. Они часто ходили с тренировок пешком, и в этом не было ничего необычного. Разговоры о предстоящих соревнованиях, о не получающемся пока элементе произвольной программы, о девочках, влюбляющихся безоглядно в мальчиков. И ни словом, ни намеком о происшедшем.
   Возле подъезда Кирилл полушутливо приобнял Инну, коснулся губами ее уха и шепнул:
   - Если тебе захочется еще, только скажи...
   И быстро ушел.
   Инна захотела еще.
   Сначала Кирилла, потом того, кто заплатит.
   После тренировки они парились в сауне и плавали в маленьком бассейне. Инна считала, что они с Кириллом играют во взрослую игру - в мужа и жену. Ей нравилась ее новая роль, нравились минуты нежности, которые иногда удавались им. Еще больше нравилось учиться.
   - А вот так мужчинам нравится? - бесконечно спрашивала она. - А вот так?
   Та, другая жизнь, где она принадлежала чужим мужчинам, воспринималась как обыденная иногда неприятная, но чаще сладостная работа. Взрослые ходят на свою, она - на свою. Итог один: им платят за то, что они умеют, ей платят за то, что она умеет. Или имеет. В ней, с пяти лет отданной в спортивный зал на ломку, твердо сидело понятие "надо". Практически каждый день ее ломали, гнули, растягивали, она прыгала и ударялась, плакала от боли и от обид, подчинялась чужим командам и безропотно выполняла указания тренера. Часто не задумываясь, по привычке - тренер знает, что говорит. И даже мысли не возникало подвергать его слова анализу, а тем более сомнению. Он для нее был отцом и матерью, больше чем отец и мать вместе взятые, он был всем.
   - Давай мы с тобой заключим договор о деловом партнерстве, - предложил Кирилл.
   - Ты будешь продавать меня и охранять? - спокойно, будто речь шла о выставлении спортсменки на соревнование, спросила Инна.
   - Не только.
   - А, понятно, еще деньги делить!
   - Я немного старше тебя, - мягко объяснял Кирилл, - и думаю не только о сегодняшнем дне, но и о твоем будущем.
   - Ты у нас глава семьи. Я буду слушаться тебя и не буду спорить. Мама говорит, в доме должен быть кто-то один главным, иначе дом развалится по частям и его всем вместе не собрать.
   - У тебя умная мама, - похвалил он.
   - И папа, - она все-таки оставалась большим ребенком. - Он во всем соглашается с мамой, принимает ее верховенство. А я буду соглашаться с тобой.
   - Когда тебе исполнится восемнадцать лет, у тебя будет своя машина. Какую бы ты хотела? Иностранную?
   - Нет, я люблю жигули. Как у тебя.
   - Восьмерка. Хорошая машина, но она не моя. Отец не может ездить, у него после операции глаза совсем не видят. Он мне доверенность оформил. Зачем машине стоять без дела, ржаветь? А я на ней быстрее на новую заработаю.
   - Я на своей сама буду ездить, я уже пробовала, у меня получится. Выучусь на права. Есть же специальные курсы?
   - Есть, есть.
   - Только я хочу белую!
   - Купим тебе белую.
   - Я буду копить деньги. У меня уже есть шестьсот долларов, - совсем по-взрослому рассуждала она.
   - Может, сначала купим тебе квартиру?
   - Ой, она же дорогущая! Это сколько копить надо? Наверное, всю жизнь?
   - Квартира не просто жилье, это хорошее вложение денег. Машина старится и дешевеет. Она ломается, требует ухода и ремонта, ее могут ударить, угнать, сжечь. Квартира только дорожает. И возможностей заработать прибавится.
   - Здорово! Какой ты умный! Конечно сначала купим квартиру!
   - Но тогда действительно денег надо больше, - Кирилл прижал девочку к груди, погладил по головке.
   Она заглянула ему в глаза.
   - Ты не бойся, мне не тяжело. Это проще тренировок. Как разминка, или один раз на брусьях прокрутить. Не жалей меня. Я буду работать больше, только скажи. Так хочу иметь свою квартирку, свой маленький уголок!
   Кириллу тяжело было видеть ее чистые глаза. Он отвел взгляд, но разговор, к которому долго готовился, не прервал.
   - Есть одна идея. Если удастся ее раскрутить...
   - Я хочу работать с тобой. Одну меня обманут, - по своему истолковала его слова Инна, - ты не бросай меня, пожалуйста, не продавай навсегда.
   - Если бы мы смогли привлечь к твоей работе еще несколько девочек.
   - Боишься, что я не справлюсь?
   - Нет, ты у меня молодец, справишься.
   - Тогда зачем? Или мы с тобой все деньги себе заберем, или придется с кем-то делиться?
   - Глупенькая ты у меня. Мужик с тобой побыл разок-другой, ему новенького захотелось. Вот мы клиента и потеряли. А тут выбор! С тобой, с другой, с третьей, потом опять с тобой... И он надолго наш. И друзей приведет. А те еще и еще.
   - Прямо конвейер получается!
   - И, представляешь, если у нас будет пять девочек! За неделю они принесут нам дополнительно к твоим еще пятьсот долларов! А если их будет десять?
   - А если сто! - завизжала Инна.
   - На сто мне клиентов не найти. А вот пять или десять можно будет загрузить. Я договорился, мы сауну возьмем на обслуживание.
   - Эту?
   - Да. Сюда купцы ходят ух какие жирные! Золотое дно! Они в карты за вечер по тысяче долларов проигрывают, и даже не краснеют от обиды. Телок иногда с собой приводят, но они рядом с вами - старухи. Вы бы здесь куколками смотрелись. Как бы только девочек уговорить?
   - А как ты меня уговорил?
   - Ты особенная, самая умная, самая лучшая. Я тебя люблю. Знаешь, сколько я к тебе приглядывался? И в лагере, и здесь. Ты видела у меня в тренерской шкаф?
   - Где кубки и грамоты?
   - Если открыть левую дверцу и убрать чеканку, всю вашу раздевалку видно.
   - Ты за нами подглядываешь?! Бессовестный! Так нечестно! Мы же...
   - Я люблю смотреть, когда ты это делаешь. У тебя такое мечтательное выражение лица. Вся светишься, лучишься. Ну не сердись, бука, ты же больше не стесняешься меня?
   - Ты подглядывал за всеми, а выбрал меня одну? - глаза ее радостно горели.
   - Ты самостоятельная. Другие могут расплакаться родителям, а те в милицию заявят. Или проболтаются подругам. И весь наш бизнес пропадет, так и не успев встать на ноги. Нельзя идти наугад.
   - Я могу потихоньку переговорить с девочками.
   - Не всякая подойдет.
   - А какие нравятся мужчинам?
   - Приятное личико, чистая кожа. Не ленивые.
   - А грудь, а попка?
   - В молоденьких девочках это не обязательно. Только намечающиеся формы более притягательны, чем пышный бюст и широкие бедра. Ты думаешь двадцатилетней красавице, в которую вы мечтаете вырасти, кто-нибудь заплатит больше двадцати или пятидесяти долларов? Никогда, хоть ты мисс Америка или Европа. А тебе и по сто и по двести отстегивают. Потому что такую как ты редкий мужик в жизни пробовал. Чем младше, тем притягательней. Вон, прочитай в первой книге про Штирлица. В царское время в бордель старше восемнадцати не брали.
   - Я знаю, как уговорить девчонок. Они обалдеют от моего белья и цепочки! У нас не будет проблем с товаром! Был бы клиент с деньгами.
  
  
   ?к?б? 17
  
   ВАЛЕНТИНОВ ДЕНЬ 3
  
   ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ
  
   В семнадцать прозвенел будильник. Партия преферанса закончилась. Олег с Володей уткнулись в лист пули подводить баланс, делить игроков на честно выигравших и бездарно проигравших. Игорь Юрьевич и Виктор Павлович прошли на кухню. Их интересы сходились в несколько иной плоскости.
   - Я понимаю, вопрос мой несколько некорректен, но, пойми правильно, это не любопытство мента, это желание протянуть руку.
   - Мог бы не тянуть кота за хвост. Мы достаточно хорошо знаем друг друга и могли бы говорить без обиняков. Ты хочешь спросить, как я зарабатываю на жизнь?
   - Я хотел спросить - хватает ли тебе на жизнь?
   - Не юли. Ты часто бываешь у меня, видишь, как я живу. Мужик опытный, смекнул - ага, расход одного порядка, доход другого? Ведь так?
   - Это не зависть и не желание уколоть.
   - Давай, я поделюсь с тобой своими секретами, а то, боюсь, пробежит между нами черная кошка, больше потеряем на недоверии.
   - Нет-нет, не хочешь, не говори.
   - Опять врешь. Ты хочешь, чтобы я говорил. Иначе не будет продолжения у нашего разговора, а оно одинаково нужно и мне, и тебе.
   - Я ловлю себя на мысли, что ты говоришь и за себя и за меня. Наперед знаешь, что мне надо сказать и подводишь к этому слову.
   - Есть у меня один товарищ старинный. Из кругов творческой интеллигенции. Его еще твой предшественник, тогда капитан ОБХСС, пытал - не работаете нигде, тунеядствуете, пьете только коньяк, одеваетесь хорошо, девочки вокруг вас дорогие. Откуда? А он отвечает: "Ты читал книгу нашего секретаря по идеологии? Как? Не читал? А Первого? И его не читал? Аполитично! Не знаешь, что он пишет? А он и не пишет. Он диктует всякий маразм на пленку, его секретарша плюется, когда перепечатывает на машинке. А я из этого говна конфетку леплю. И он мне втихаря, чтобы даже такая свинья, как ты, не узнала, платит. Гонорар, какой и Юлиану не снился. Ты вот меня пытаешь, а сам не знаешь, в какое дерьмо вляпался. Ты тайну большую узнал, почти государственную, потому как эта зараза писательства всю систему от Генерального и до самого низа насквозь пропитала. Партийными делами разве что в ад войдешь. А всем им хочется в историю войти, имя свое на обложке книги увидеть. Так вот, парень, не удержишь тайну вместе с языком в своей заднице, конец и тебе и твоей карьере."
   - Удержал?
   - На днях читаю в газете - полковника присвоили, в области соседней большим чином стал. За нашим первым тянется как нитка за иголкой. Не проболтался. И беседа та на пользу пошла - писателем сделался. Книга за книгой выходит. С товарищем моим крепко дружит, от нищеты, от любопытных оберегает. Но это предыстория. Сказал я ее тебе не без умысла. Моя работа сродни его. Я могу ее тебе раскрыть, но тяжко сей груз в себе носить. Он наружу просится, а выпустить нежелательно, себе навредишь. Я не гипнотизер, не экстрасенс, не психотерапевт. Не люблю этих громких слов. Я - близкий друг, как бы домашний доктор, но лечу я не бренное тело, лечу уставшую душу. В меня как в колодец сливают свои проблемы, исповедуются и совета просят. Умею выслушать и к верному решению подвести. Не навязать, - подвести. Слышал, небось? Богатые тоже плачут. Я не о мыльной опере. Я о жизни. Только наивные полагают, что у жен богатых людей никаких проблем. У них этого добра неизмеримо больше, и они чаще плачут. А тому, кто их слезы осушит, да тайну исповеди и на пытках не выдаст, щедро платят. Но я не шарлатан. То, что я делаю, делаешь и ты. И ты кому-то служишь утешением. Делаешь это, не задумываясь о причинно-следственной стороне. Я задумываюсь. Для меня самого этот труд - потребность души, научное исследование, ну и кусок хлеба. Я тебе по секрету скажу, я книгу пишу, как Зигмунд Фрейд, о философии мужского и женского. Без фамилий, без имен, без конкретики. Кажется, получается неплохо. Анонимно несколько статей опубликовал, резонанс есть.
   - Так ты над своими пациентками эксперименты ставишь?
   - У тебя неверное представление обо мне. Если бы я заставлял их делать мною задуманное, это могло условно именоваться опытами. Я же, в отличии от академического ученого, сторонний наблюдатель. Смотрю и осмысливаю. И прогнозирую. В девяноста случаях из ста попадаю в яблочко. В оставшихся десяти бываю близок к действительному положению дел. Еще немного, и прогноз мой будет совпадать в девяноста девяти случаях. Лучшего результата не пожелает для себя ни один ученый. Ты спрашивал у меня, почему я легко схожусь с людьми? Вот тебе и ответ. Я слушать умею, и прощать. Можно не замечать ошибки и просчеты других. От этого человеку легче не становится. Я пытаюсь понять и объяснить тот или иной поступок, неизбежность его. Ты мне помощь предложил? А я хотел у тебя ее сам попросить. Вот и ты меня опередил. Помнишь, о чем мы с тобой в перерыв говорили?
   - Ты мне обещал нечто неземное, - напомнил Игорь.
   - Настолько неземное, что я за тебя боюсь.
   - Ты интригуешь меня.
   - Нет, хочу предупредить. Знаешь, как много вокруг всякой дури - скандалы, разводы...
   - Она кликуша?
   - Боже упаси! Она ангел небесный!
   - Куда же ты клонишь?
   - За тебя боюсь, - повторил Виктор. - Когда мужик нашего возраста встречает такую... такое чудо, не мудрено голову потерять. Я прошу тебя, отнесись к ней спокойней. Ну если хочешь, считай, что она всегда твоя и только твоя. У нее нет никаких заморочек в голове. Не посели их там и ты. Не надо подарков, не надо денег, она не примет.
   - Ты запретил?
   - Кто я такой, чтобы запрещать?
   - Тогда почему такие условия?
   - Плата для нее оскорбительна.
   - А что не оскорбительно?
   - Для достойной женщины превыше всего восторг.
   - Я должен ею восторгаться?
   - Ни в коем случае. Но...Ты не можешь идти на первое свидание с ней и заранее готовить подарок за восторг.
   - Вот ты о чем.
   - Вот я о чем.
   - Тогда позволь мне усомниться! Она что же, настолько бескорыстна, что полезет ко мне в постель ради моего удовольствия и сомнительного будущего восторга?
   - У нее есть цель.
   - Вот теперь я совсем ничего не понимаю. Ей ничего не надо, и в то же время у нее есть цель, которую она решает постельным образом. Давай, раскалывайся, друг.
   - Девочка мечтает работать в газете.
   - О, боже! Куда ты меня толкаешь! Писаки, расследования... У нее как с правописанием?
   - Нормально. С отличием факультет журналистики УрГУ.
   - Не хило. С руками возьмут.
   - Но в газете работать она желает на криминале. Специализироваться по твоему ведомству. Такое у нее амплуа. Редактор твой кореш.
   - Это твоя просьба?
   - Не помогай ей, прошу тебя.
   - Ты меня сегодня час от часу озадачиваешь.
   - Не помогай ей, если ты сам этого страстно не захочешь, вот о чем я хочу тебя попросить. Если у тебя хоть на йоту возникнет пренебрежение, натянутость, или нежелание - не помогай ей.
   - Я понял! Ты мне сегодня подогнал такое, что без подготовки не осилить. Мельчаем?
   - Оставим выводы на утро.
  
   * * *
  
   В двадцать один Валя Платошина выпроводит Игоря Валентинова. Так они с ней договорились. Виктор Павлович знал - раньше он от такой сладкой женщины и под пистолетом не уйдет.
   В восемнадцать у него начинался урок. Дочка Игоря Юрьевича Анжела мечтала о карьере эстрадной певицы. У девочки был некоторый талант - хорошая пластика, неплохие пропорции тела, обещающие со временем достойную фигуру, второе сопрано. Пять дней в неделю она занималась телом - аэробика, танцы, атлетика. По вторникам ставили голос. Пела она каждый день, папа арендовал студию. Но урок был один в неделю.
   Виктор Павлович любил свое дело. Он из ансамбля ушел только из-за возраста, негоже на пятом десятке по сцене прыгать пацаном. Занятие с молодежью - продолжение себя.
   Сорок минут пролетают незаметно. Больше не нужно. Алмаз точится упорным трудом день за днем, грань за гранью.
   - У девочки есть сдвиги? - томно спрашивает мама Ирма Васильевна, когда они остаются одни.
   - Смотря что вы подразумеваете под словом сдвиги. - Виктор Павлович знает, как вести себя с мамой, она работает экономистом. - Нам нужны сиюминутные прибавки в полпроцента или в пять процентов? Увы, я не сторонник плановой экономики. У меня конкретная задача - научить девочку понимать музыку изнутри, она рождается в сердце и прорывается через творческое страдание, со слезами, стонами, обмороками, если хотите.
   - О, Господи!
   - Кому нужен ремесленник? Вам? Мне не нужен. В этом мире так много подделок. Дайте мне вырастить настоящее. Девочка в начале пути, в ней закладывается будущее.
   - Я так переживаю за нее. Это все, что у меня осталось в жизни.
   - Мы опять настроены пессимистично? И отчего на сей раз?
   - Вы же знаете, как мне одиноко.
   - Игорь Юрьевич...
   - Ах, что Игорь Юрьевич? У него от проблем голова кругом. Мир сошел с ума. Разборки, убийства, хождение по острию. Нельзя не принимать мер, - спрашивают сверху, и нельзя принимать меры, - спросят снизу. Там карьера, тут жизнь. Это его дела, но касаются они меня! Я нервничаю, я ночами не могу уснуть. Посмотрите, на кого похожа. Я так нуждаюсь в словах утешения, в поддержке. Вы иногда бываете внимательны ко мне. Но почему так редко? Аутотренинг меня заряжает. Вы противный. Опять сидите в уголке и дразните меня. Ну идите ко мне. Я же жду вас!
   Он не отреагировал на призыв, только подтянулся в кресле и посерьезнел лицом.
   - Ложись удобней. Расслабься, - голос Виктора Павловича сменил тембр, звучал издалека, с паузами после коротких предложений - команд, подавлял волю. - Руки вдоль тела. Ладонями вверх. Закрой глаза. Плавно. Веки сами опускаются, налитые тяжестью. Они такие тяжелые... своим весом клонят голову... Ниже. Ниже. Твое тело размягчается... собирается в шарик ртути. Ты ощущаешь себя из жидкого воска... Ты есть... ты колышешься... и тебя нет... ты растворяешься. Дыхание неглубокое, спокойное. Это другой мир. Это другая жизнь. Полоска голубого неба появляется на горизонте. Она приближается, притягивает твой взор. И вот все небо светлеет, - голос мягчеет, ласкает. - В твои ладони входит небесная энергия, разливается по телу живительной влагой. Ты не только ощущаешь ее, ты видишь эти потоки лазурной магмы, видишь, как она течет по тебе, омывает каждую клеточку твоего организма, и уносит, уносит твои заботы, страдания, одиночество. Ты видишь входящий поток небесной лазури, и ты видишь выходящий из тебя поток. Видишь?
   - Вижу, - шепчет одними губами.
   - Какого он цвета?
   - Не знаю...
   - Смотри внимательно. Он сочится из каждой твоей поры, тончайшими нитями собирается в толстый грязно-коричневый жгут.
   - Грязно-коричневый...
   - Поток лазури нарастает, тебя качает на его волнах, он очищает. И уже не грязно - коричневый!
   - Уже коричневый...
   - Бежевый!
   - Бежевый...
   - Розово - голубой!
   - Розово-голубой... лазурный...
   - Тело твое очистилось от скверны. Оно становится воздушным. Просится в полет наслаждения. Ты жаждешь наслаждения!
   - Да... я жажду наслаждения.
   - Ты ждешь оргазма!
   - Жду... хочу...
   - Ты не сможешь получить его.
   - Я хочу... хочу...
   - На душе твоей камень. Раскройся, я должен увидеть его, я должен убрать его, иначе он раздавит тебя, всю без остатка. Что тяготит душу?
   - Анжела...
   - Не там ищешь, не там!
   - Отчет я не закончила...
   - Не там! Ищи!
   - Игорь получил задание...
   Он дал ей выговориться, зацепился за нужное слово и вновь задал вопрос.
   - Очищай душу, исповедуйся мне!
   Она изменилась. Лицо ее сбросило маску капризности, стало одухотворенным, светящимся. Мудрость женщины и жадность женщины боролись в ней, не зная, которая победит. Он терпеливо ждал, еще бы! Столько его трудов потрачено ради одного ее откровения, которое, если оно состоится, изменит всю ее дальнейшую жизнь, все ее представления о себе и своем месте в людском сообществе.
   "...- Что-то pасстpоилось в слаженном оpкестpе наших отношений.
   Пытаюсь угадать - ан нет, не угадывается.
   Или ищу не там, или и нет ничего, а мне пpосто блазнится по глупости моей.
   Мнительной стала с годами?
   Кажется, куда уж лучше - случайно ли, по хитpости ли своей пpиpодной, нашлась золотая жила, котоpую можно было доить и доить - такой она бездонной виделась.
   И доила, напеpед не загадывая, далеко не заглядывая.
   Смекнула, что ему надобно - не вообще, а от меня. Все они одним миpом мазаны, все в одну сеть попадаются.
   Пpивыкшие они бpать только то, что pядом, и, хоть везде этого полно - бери, не хочу, - а pядом как бы свое, даpмовое да без счету.
   Без счету ли?
   Это им, пpостачкам, так кажется. А мы знаем свое дело, стpогий учет ведем получше иной налоговой полиции.
   Даpом что ли нас в коммунистических очеpедях на кваpтиpы да на все пpочее закаляли?
   Надобно?
   Попpоси, поунижайся, спинку изогни, голосок поокоpоти, pучку позолоти. А уж я подумаю, поpешаю. Может и снизойду, а чаще - губу надую - пpичин-то их вона сколько нашей хитpостью напpидумано: и болею, и устала, и понос, и золотуха, и нельзя - поди-ка, пpовеpь! да и пpосто "нет!" Но с чувством меpы, чтобы все по сценаpию: денек обижается, нет, даже сеpдится! следующий - кpепится, боpются в нем злость и естество. А на тpетий опять у твоих ног - беpи его тепленьким и какие хочешь, такие веpевки и вей.
   Ты извиняешься?
   Что-то не так ты извиняешься.
   Раньше лучше это делал.
   Всегда так?
   Не споpь, мне виднее.
   А если и всегда так, что из того? Я хочу новых извинений. Зубами-то не скpипи, не скрипи. Можем и еще день-дpугой подождать, за нами не заржавеет. Глядишь, созpеешь.
   Текли месяцы и годы.
   Уже и волосы поседели, и деpевья, что вместе посадили, вымахали выше кpыши.
   Болячек пpибавилось, pезвости и в теле, да, видать, и в голове поубавилось.
   Холодным душем пpишло откpытие - не сpаботало!
   Что же ты?
   На, возьми!
   Как это не хочешь?
   Не может этого быть!
   Не должно этого быть!
   Я лучше тебя знаю. Беpи!
   Попpоси хоpошенько и беpи.
   Это же хоpошая штука, нужная, полезная.
   Ты всегда мечтал о такой. У многих, кто хотел бы иметь ее - нет, а у тебя есть! Ну же, согни головушку в пpосительном поклончике и оно твое!
   Ты не заболел ли?
   Не пpосит...
   Еще не соскучился?
   Да нет, не похоже.
   Тогда бы злость была, раздражительность. А у него в каждом глазу спокойствие и увеpенность.
   Словно он из плена да на свободу выpвался.
   Словно он нашел себя, цену свою узнал и успокоился.
   Нет у него никакой цены!
   Не себя он нашел, это не по его уму!
   Себе он нашел!
   Да, точно! Как это я сpазу не догадалась?
   В дpугом месте нашел!
   Ах, такой-сякой, стаpый-дуpной!
   Да я ж pади него!
   Да я всю жизнь ему одному, и вот она - благодаpность!
   Все они такие, никому веpить нельзя!
   Стоп.
   Чего это я?
   Дpов наломать завсегда успею. Гонят в двеpь - в окно лезь... Блажь на него нашла, гоpдость у стаpого дуpня пpобудилась? Ничего, ты гоpдый, а мы и не таких обламывали. Попадешься на кpючок еще не один pазок!
   Возьми.
   Пpосто так возьми.
   Мне ничего взамен не надо. Что я - тоpговка какая? Что мы - на базаpе? Или не одна семья?
   Поезд ушел?
   Какой поезд?
   Никуда я не собиpаюсь уезжать, и тебе не надо. Разве что вместе на нашу пеpвую станцию.
   Не поедешь?
   Туда нет доpоги?
   Есть - мы ее пpоложим!
   Какие дpугие ценности?
   Что пеpегоpело?
   Да ты пpосто испоpченный человек, у тебя неноpмальная психика. Это у вас вся семья такая до седьмого колена! Знала бы, с кем связываюсь, никогда бы...
   Пеpегоpели пpобки.
   Пластинка остановилась.
   Чинить?.."
  
   Ирма придает в себя через час, будет долго и мучительно вспоминать - был ли оргазм на самом деле или ей это опять приснилось. Ответа, как всегда не найдет. И забудется тревожным сном.
  
   * * *
  
   В двадцать один час Виктор Павлович покинул квартиру Валентиновой, поехал в Новозаводский район. На шестнадцатом последнем этаже у него была однокомнатная меблированная квартирка. Многодетная соседка Лиза, потерявшая работу при демократах, заканчивала уборку. Виктор Павлович держал ее за горничную. Она выдавала ключи по его звонку, прибиралась, наполняла холодильник. От него же питалась, забирая с разрешения хозяина невостребованные продукты. Она была честна, чистоплотна и молчалива. Знала свое место и боялась потерять работу, а с ней и кусок хлеба. Человеческие качества, которым еще предстояло взраститься в новой формации.
   Лиза открыла хозяину, поклонилась почтительно, пропустила его в квартиру и молча вышла на лестничную площадку. Один раз, еще давно, он показал, как ей нужно себя вести в его присутствии, она поняла, и ни разу не допустила оплошности.
   Виктор Павлович заменил кассеты в магнитофонах на чистые, бегло просмотрел видеозапись - молодец, девочка. Заставить подполковника в первую встречу целовать тебе ноги, это высший класс! Собрал кассеты в портфель, сделал один звонок и уехал.
   Сегодня ему еще предстояло прослушать и проанализировать много информации: разговоры за преферансом, словесный понос Ирмы, вздохи Игоря и Вали, отсеять шелуху и спланировать следующие шаги.
  
  
   КОНЕЦ I КНИГИ
  

август - сентябрь 1996

Магнитогорск - Ташказган

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   12
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"