Для меня это стало игрой - высматривать их и придумывать подробности их чудовищной жизни. Я смотрел и смотрел, и непременно хоть раз за день, но видел что-нибудь эдакое. Старушка, например. Вполне себе обычная старушка, в вязанной такой жилеточке, вы знаете - в ромбы. Фиолетовые и изумрудные ромбы, и руки чистые - но старушка сидела у магазина, натурально на земле сидела и разговаривала с кем-то, кого никто кроме неё не видел, но кто сидел по правую руку от неё. Старушка рассказывала что-то неуловимое, чем-то её очень задели. Перед старушкой стояла ополовиненная бутылка хлебного вина. По левую руку от старушки к перилам магазинной лестницы была привязана кучерявая серая собака. Собака заходилась лаем, но у того, с кем разговаривала старушка, был хороший слух, и ей не приходилось повышать голос.
И всё прочее в таком же духе.
В нашем городе на многое можно посмотреть с другой стороны, если уметь и хотеть. Я - хотел. Мне невыносимо скучно было в обычном летнем городе, мне хотелось выделиться, но как-то так, чтобы никто не знал и не высмеял. Поэтому я искал чудовищ.
Это совсем не сложно, просто нужно выработать навык. Например, зимой чудовищ меньше, а если уж и есть - они совсем страшные, и никакие это не чудовища, а просто несчастные люди. Да и я зимой не в лучшей форме - мне до работы ехать два часа с тремя пересадками, а от работы вообще рехнуться можно, как ехать. Так что зимой мне из чудовищ хватает транспорта: вы и представить себе не можете, как невообразимо это страшно и странно, когда в одну сторону ты едешь пусть и долго, но вполне себе едешь, а в обратную - уже наполовину идёшь. Кто их проектировал, эти остановки? Впрочем, я отвлёкся.
Если ехать ко мне домой из центра, можно обойтись двумя видами транспорта и пройти остановку или две, в зависимости от автобуса, а можно подъехать эту остановку, если удачно попадёшь или подождать. В тот вечер я подождал.
Автобус был почти пустой: моя остановка у него конечная. Вместе со мной зашли несколько пожилых женщин, которые хотели сделать круг и доехать до железнодорожной станции, да ещё какая-то измученная студентка. Я посмотрел на неё просто из приличия, но смотреть там особенно было не на что, так что дальше я смотрел в окно.
Автобус гудел, словно был не автобусом, а старым космическим кораблём. Из-за тонировки на стёклах всё за окном представало в тёплых тонах и казалось оттого лучше, чем было на самом деле. С улицы пахло остывающим бензином и каштанами. Уже загорались фонари.
Мною овладело томное беспокойство. Вечер делался неуловимо порочным, со всеми своими полутонами, звуками, запахами. Он сулил приключения, в то время как я знал, что из приключений на сегодня у меня только телевизор и отчёт. Я прилип носом к стеклу и, как это бывает, когда фантазируешь о чём-нибудь особенно приятном, кажется начал засыпать.
Понимаете, это был не совсем сон, никакой определённости, которая дала бы мне успокоение. Это когда ты, к примеру, думаешь о чём-нибудь вроде отчёта, или необходимости купить порошок, или о необходимости встретится с девушкой, а потом все мысли - и про порошок, и про девушку - слипаются в комок и приобретают невообразимые черты; а потом появляются какие-нибудь киношные монстры, или голос у тебя в голове начинает звать тебя по имени, или что-то такое же происходит - и вот только тогда ты понимаешь, что почти уснул.
Я хочу, чтобы вы поняли моё состояние, потому что это важно. Я и про студентку рассказал, и про женщин с сумками, потому - что это важно. Они были женщины, при том женщины ограниченные и усталые, так что по сторонам они не смотрели и не могли увидеть то, что видел я. А я смотрел, и я не спал, хотя мне очень, очень хотелось бы верить, что я спал и видел всё во сне.
Конечная моего автобуса находится на углу двух улиц. Улицы не пересекаются, но сталкиваются и заканчиваются. В месте столкновения образованна небольшая площадка, а с краешку от неё стоит станция технического обслуживания. Днём там снуют пузатые мужики с сигаретами, и небритые парни, тоже с сигаретами. Я ни разу не видел, чтобы там кто-нибудь работал.
На площадке собственно стоят перед отправкой на рейс автобусы, а ещё маршрутки и иногда просто машины. За техническим обслуживанием и стоянкой пролегает железная дорога, пересекающаяся совсем неподалёку с кольцевой. Через площадку от технического обслуживания, как бы внутри угла, стоят дома, а уж перед ними - остановка. На остановке только один фонарь, и он стоит чуть в стороне от скамейки, а над скамейкой недавно поставили козырёк.
Я так подробно описываю не просто так, а чтобы вы всё хорошенько поняли. Во-первых, если человек сидит на скамейке под козырьком, то вечером его не очень хорошо видно, потому что фонарь прямо на него не светит. Во-вторых, на конечной всегда пустынно, хотя кажется, что людей должно быть валом. И близость железной дороги придаёт какое-то ощущение заброшенности, словно ты на краю света. Из-за этого ощущения, а ещё из-за того, что многие садятся на автобус, чтобы проехать мимо конечной до железнодорожной станции, правила не соблюдаются. По правилам - я знаю это - на конечной всех должны выгонять из автобуса. Здесь так не делается: сиди, сколько тебе влезет, а если проспал свою остановку - твои проблемы.
Вы хорошо представили? Мне хотелось бы, чтобы вы хорошо представили. Вы всё равно мне не поверите, но мне хотелось бы, чтобы вы хотя бы понимали, о чём я толкую.
Я задремал, помните? Даже не задремал - но был бессилен и сам себя не контролировал. Автобус визжал протяжно, как будто бы разгоняясь, а потом визг обрывался щелчком и дальше мы ехали словно бы по инерции. Я слушал это вой, представлял себя в космическом корабле и отдавал приказы воображаемой команде. Автобус подъехал на конечную и остановился - обычно он стоял там минут семь-десять в это время суток. Мне нужно было выходить, но я сидел и смотрел в окно. Меня словно околдовали.
На остановке под козырьком сидела девочка. Она была не девушка, а именно что девочка. Вы знаете, лет четырнадцать, может пятнадцать, когда уже и грудки, и ляжки, и даже талия, но лица круглые и жирок всё-таки младенческий. Я смотрел на девочку и думал всякие благонадёжные и положенные в таком случае мысли, мол, где мои пятнадцать - и всё в том же духе. Я словно и забыл, что мне нужно выходить, и женщины в автобусе притихли, как куры в курятнике, и всё было сонно и чинно. Фонарь светил жёлтым. Водитель открыл передние двери, и звук - вой а потом стуканье - казался кощунственным. Сильнее запахло каштанами, но, почему-то, совершенно исчезла свежесть. Парило, словно перед грозой. Нет, даже не так - перед грозой воздух влажный, а тут просто дышать сделалось тяжело, жарко, словно я попал в раскалённую бетонную коробку. Я, однако, не обеспокоился - я старался раздышаться и бездумно смотрел на девочку.
Почему я решил, что ей было пятнадцать? Я не знаю, я её и не видел толком. Из-за того, как стоял фонарь, я совсем не видел её лица. Лучше всего были видны ноги. Ноги были одеты странно - в шорты поверх чёрных колготок. Я подумал, всё с той же вялостью, что днём девчонка должна была ужариться в таком. Может, она специально нарядилась к вечеру? Может, она живёт где-нибудь в этих домах, и сейчас вышла на встречу? Может, она ждёт кого-нибудь? Подругу, или парня. Я подумал, что это странно, что это я живу в этих домах, но ни разу не видел здесь девочку, которая бы так одевалась. Я бы заметил, я думаю. Что-то в ней было вульгарное. Колготки были модные, будто бы рваные. Бледное тело рвалось наружу из фальшивых дыр на колготках. Это не было красиво, совсем, но это было так порочно, что у меня дух перехватывало, стоило посмотреть на эти пухлые, изуродованные ноги.
Я подумал, что будь у меня дочь - я ни за что в жизни не позволил бы ей выйти в таком на улицу. Ноги были похожи даже не на ноги, а чёрт знает на что, рыбий хвост, или змеиный, если бы змея не успела вовремя скинуть шкуру, и та лопалась прямо на ней, обнажая свежую плоть. Это было тошнотворное зрелище. Я не мог отвести глаза, но понимал, что смотрю на что-то отвратительное.
Сейчас, вспоминая об этом, я думаю о Лолите. Вы понимаете. Эдакое дьявольское очарование. Похоть в чистом виде, похоть, которая притворяется, что не знает о своей сути.
Я не могу сказать, что испытал настоящую похоть, пока рассматривал девчонку. Ничего ясного, ничего, что требовало бы от меня какого-либо действия, но вязкое, мерзкое чувство. Словно меня с головой засасывало в липкое, густое болото.
Я не заметил, когда исчезла девчонка: вот я смотрел на неё, и ничего не происходило, а вот автобус уже едет, и я отчётливо помню, как он тронулся, и как начали разговаривать женщины за моей спиной, что-то о поступлении детей. Но я совершенно не могу вспомнить, куда делась девчонка.
Я выскочил на следующей остановке, закурил и пошёл домой. Мне было страшновато, но я списал всё на усталость. Да и район у нас не самый благополучный, есть чего опасаться поздним вечером, особенно когда теплеет. У шпаны начинает гулять кровь, всякое случается. Я снова подумал о девчонке и о её невозможных колготках. Я думал о ней с неудовольствием - нарвётся ведь, дура, - но и с каким-то мстительным чувством. Мне хотелось, чтобы она нарвалась. Мне хотелось, чтобы она понесла наказание - я и сам хорошо не понимал, за что.
Откуда-то из-за домов заорали дурным голосом, а потом засмеялись. Я вздрогнул было, но понял, что это молодёжь балуется.
Я не видел её почти неделю. Всю неделю шли дожди, не просто дожди - ливни. Дни начинались с жары. К полудню небо делалось серым и тяжёлым, а потом начинался дождь, с громом и градом. У нас как раз ремонтировали дороги, асфальта кое-где не было вовсе. Так что всю неделю я подъезжал, вместо того, чтобы пройти остановку - и я ни разу не видел девчонку.
Не то чтобы я её высматривал, да и к тому же - я ведь даже не знал, как она выглядит. Я бы не узнал её, если бы встретил на улице, нормально одетую.
Из-за дождя все вокруг меня сделались бранчливые, скучные, начальница тупила и требовала чего-то непомерного, девушка норовила закатить скандал. Наверное, она так намекала, что хочет за меня замуж - так, во всяком случае, говорила моя сестра. Сестра смеялась, мне было злобно и тоскливо. Я не то чтобы не понимал, чем всё это закончится, но привести в свой выстраданный дом постороннего совершенно человека, который и сказать-то толком не может, чего от меня хочет - это было отвратительно. Я понимал, что когда дождь закончится - я примирюсь с реальностью, но дождь не прекращался. Уныние моё крепло. В пятницу я ходил по квартире, представлял, как она рассказала всем подругам, какие занавески повесит на моей кухне - и я понимал, что ненавижу её.
Мне стоило невероятных усилий не позвонить и не сказать об этом.
Помню, в эту дождливую неделю я много смотрел телевизора. Я покупал себе бутылку пива, садился на диван, открывал пиво, включал телевизор и смотрел, обычно, какую-нибудь ерунду, вроде канала о животных. Там был такой эпизод: одна змея заглатывала вторую. Голос за кадром сладострастно комментировал, но я не слушал.
Та змея, которая покрупнее, проглотила сперва голову мелкой, причём сначала мелкая было ещё жива и дёргалась. Можно было видеть, как она шевелится внутри крупной - оператор позаботился об этом. Потом крупная змея начала заглатывать остальное. Она редко дёргала горлом, и по всему её телу шла медленная такая, плавная волна. Это выглядело ужасно непристойно. Я вспомнил то вязкое чувство, которое испытал, пока смотрел на девочку. Вот оно.
Через неделю я снова увидел её.
Во дворе моего дома стоит беседка. В беседке обычно сидят бомжи или подростки - первые в холодное время года, а вторые в тёплое. Я всегда стараюсь обходить беседку кругом. Бомжи мне просто не нравятся, а подростки в беседке обычно пьют. Там внутри всё загажено, исписано всякими подобающими надписями, пол заплёван. Вокруг беседки валяются бычки, пластиковые стаканчики, а иногда и презервативы. Наши дворовые мамаши иногда возмущаются для виду, но это тем более смешно, что ещё пару лет назад они и сами сидели в беседке.
Я не сидел, я переехал в этот район уже взрослым, работающим человеком.
Дожди закончились, снова началась жара. Жара была сухая и неподвижная, как в пустыне, и вечером не становилось легче. Мне был так душно, что я боялся не дойти до дома. Я делал шаг за шагом, но, казалось, не сдвигался с места. В затылке давило. Чем ближе я подходил к дому, тем хуже мне становилось. Я добрёл до подъезда и сел на лавочку отдышаться. Обычно меня обеспокоило бы, что скажут соседки - язык у них, что помело, и они наверняка решили бы, что я пьяный. Но сейчас мне было слишком плохо.
Вообще-то, я солгал. Нет, мне не было плохо - мне было тяжело. Я не мог подняться, да, но ни страха, ни отчаянья, приличных в такой ситуации, не испытывал. Я сидел на лавочке и смотрел перед собою, в передо мною была беседка: вот и получилось, что я смотрел на девочку.
Я не сразу понял, что это она - я даже не сразу понял, что вижу кого-то, настолько органично она смотрелась в грязной, опороченной беседке.
Фонарей на детской площадке нет вовсе, только перед подъездами, поэтому я снова не мог её хорошо рассмотреть, но ноги в колготках были всё те же. Сегодня, правда, на ней была юбочка, такая же дикая, как давешние шорты. Девочка сидела на перилах беседки, лицом ко мне. Я мог видеть только колени, выпирающие из дыр в колготках, складку на животе - она горбилась - нависающие груди и, неясно, лицо. То есть, я только и мог видеть, что лицо есть - никаких подробностей.
В другой раз меня бы наверное насмешила эта мысль - вот уж да! Открытие! У девочки есть лицо! Но этим вечером для меня действительно отрадно было увидеть, что у неё есть хоть что-нибудь, кроме этих чудовищных ног. Так я мог заставить себя думать о ней, как об обычной девочке, а не расчленённом манекене.
Волосы у неё, вроде бы, были длинные.
Я смотрел на неё, и жара всё сгущалась, и словно бы сделалось темнее, но я отнёс это на счёт своего плачевного состояния. Я знал, что вероятно, умру сейчас. Я знал это совершенно точно, и если это меня и огорчало - то только в плане собственной беспомощности. Я знал, что ничего не смогу сделать.
Девочка не смотрела на меня, хотя её лицо и было обращено ко мне. Я знал это, но я так же знал, что рано или поздно она заметит меня, и тогда - что тогда, я не додумал, потому что произошло что-то страшное.
Я не могу толком объяснить, что произошло - вот что самое ужасное в моей истории. Не то, что мне не поверят - с этим я бы справился. Я обязательно нашёл бы человека, который поверил бы. У меня хорошие друзья, я бы объяснил, я рассказал бы так, что они услышали бы. У них нет оснований мне не верить, я никогда не лгал им, разве что по мелочи.
Я не знаю, как об этом рассказать. Я не знаю толком, что произошло, и что меня в произошедшем напугало - но если бы вы были там со мной, если бы вы только могли испытать тот же ужас!
Я сидел и умирал на лавочке. Я ждал, что девочка посмотрит на меня. Было тихо. Потом из арки вышел человек. Я не видел его, только силуэт. Он разговаривал по телефону. Молодой парень - я слышал голос. Кто-то из завсегдателей беседки. Он был пьян. Он ругался с кем-то по телефону, а потом сказал громко:
- Сука, - и, наверное, закончил разговор, потому что больше я его не слышал. Он остановился у подъезда, может закурить, а может помочиться.
Как только он появился, я перестал смотреть на девочку, я видел её только краем глаза.
И краем глаза я увидел, как она вдруг перелилась через край беседки, как ртуть, как змея. Я не мог повернуть голову, я не мог рассмотреть точно - но я могу поклясться, что именно это я и видел. Я видел, как её колени перевалились через край, как скользнули следом бескостные голени, а потом я перестал её видеть.
Я знаю, как это звучит. Я знаю, что не мог такого видеть. Я знаю, что я ладе не смотрел на неё прямо - я сам об этом говорю.
Я не видел больше и парня с телефоном. Он зашёл в тень дома. Я мог уйти, оцепенение покинуло меня, но мне было страшно. Меня буквально трясло от страха. Я боялся. Мне казалось, что как только я выйду из круга фонарного света - что-то нападёт на меня. Я не знаю, сколько я просидел так.
Потом из темноты зашипели. Я слышал это. Я слышал шипение. Может, это был шёпот - только больно уж похож на шипение. Я поднялся со скамейки и убежал домой.
Я так и не видел, как парень вышел из тени.
Собственно, вот и вся история. Прошла ещё неделя - вы удивитесь, если я скажу, что снова шли дожди? В глупости и отчаянии, я даже узнал у вездесущих соседок, не пропадал ли у нас во дворе молодой парень. Нет, не пропадал. Но вы же понимаете, что он мог и не жить здесь? Вот и я понимаю.
С девушкой мы расстались. Она, конечно, расстроилась, я принял это равнодушно. Почему? Ну, сами посудите.
В первый раз я видел девочку на остановке. Второй - у самого своего дома. Я видел её, я видел её по-настоящему. Вы можете мне не верить - но я видел её, и я знаю, что она знает об этом.
Неделя дождей почти закончилась, вот о чём я толкую. Я думаю, что я ещё увижу её - я знаю, что увижу её.