Аннотация: Когда мир сошел с ума, а из-за горизонта выглядывает красное солнце, человек ищет свое место.
Психотерафобия
Мой психиатр покончил с собой сегодня утром. Он оставил записку, в которой обвинил во всем малышку Кити.
Глупая девчонка может свести с ума кого угодно. Ее речи подобны ласковому блюзу, но, в конце концов, от них начинает тошнить. Тогда она еще попортит тебе нервы, совсем чуть-чуть, а потом уйдет. И тогда снова я хозяин положения.
Я - рой. Семья. Они все в моей голове, все семь личностей. Кити не самая худшая из них.
Дождь толстыми струями стекал с прозрачных стен забегаловки. По лицам жующих людей, сквозь их жирные щеки и влажные губы. Они радовались, смеялись, будто нет ничего важнее и прекраснее этого куска во рту. Но я знал, что каждый человек - искаженное отражение своего закомплексованного мира.
Я видел, о чем они думали и чего боялись. А если не видел я, то видел кто-то из Семьи. Кроме Игоря - он слепой.
По крыше автобусной остановки барабанили капли. Они стекали на потрескавшийся асфальт, заполняя изъяны. Как гигиеническая помада исцеляет сухие губы. Только дождь пахнет не ванилью или клубникой, а кровью.
Кровью сегодня пахнет все. Мир потонул в багряных полутонах. Десять лет назад на небе впервые поднялось красное солнце. Тогда планету и накрыла волна синдромов, фобий, маний. Красное светило раздвинуло рамки нашего сознания, а в моем случае умножило. Или поделило.
Плащ с годами износился, но от мириад брызг все еще защищал. Мимо пронеслись полицейские машины, размазывая красный и синий цвета маячков. Краска не сцепилась с мокрым городом. Она стекла на асфальт и двухтонными ручьями рванула в канализационные сливы. В некоторых местах успела смешаться и оставила на воде редкие фиолетовые разводы.
Загорелись фонари, и мягкий желтый медленно проник в каждый черный закоулок, ломая границы теней. Вскоре дождь прекратился.
К остановке подъехал нужный мне автобус. Водитель разговаривал по телефону, и я видел его толстые артритные пальцы. С секунду подумал: стоит ли доверить ему мою жизнь. В конце концов, сейчас все болеют.
В салоне было душно. И почти пусто. Ко мне спиной сидела прелестная девушка. Такой она мне показалось. За грациозной осанкой и тонким чувством стиля, могло скрываться уродство если не тела, то души. Цвета ее одежды со скрупулезной тщательностью дополняли и подчеркивали друг друга. Охра и темно-бронзовый... Кто бы мог подумать...
Тяжелее всего при знакомствах вела себя Кити. Она не терпела других женщин в жизни Семьи. Маленькие девочки с возрастом начинают подходить ко всему с взрослой серьезностью. И ревностью. Это и погубило бедного Бишопа, теперь он редкий гость моего раздробленного сознания. А порой при попытке знакомства пасовал в первую очередь я. Никогда не отгадаешь, что на уме у той или иной девушки. Я мог читать только мужчин, среди них доля рационализма превышала все немыслимые пределы. Женщины - особое состояние Хаоса. Каждая из них пытается принести в мир порядок, но тянут они все в разные стороны.
В раздумьях я проехал несколько остановок. Маршрут пролегал через окраину Города и цвета здесь были соответствующие. Серость. Серость. Серость. Возле мусорного бака кружила стая собак, деля посиневшую курицу. Ее тушка пузырилась чернотой. Испорченная еда уже не принадлежит нашему миру. И в жадных желудках она рвет и мечет, взывая к Сатане.
Сиденье в автобусе малопригодно для живых людей. Твердый протертый пластик терзал задницу, и приходилось периодически вертеться, выискивая удобное положение. Черт бы побрал Городской транспорт! Неудивительно, что многие предпочитают подземку. Мне же комфортнее дороги.
Девушка с переднего сиденья сошла на остановке. Унесла с собой охру и темно-бронзовый. Я мог любоваться остатками цвета на сиденье, но перевел взгляд на улицу. Огни усеяли дороги, витрины редких магазинов. Вечер всегда наступал внезапно. Под красным солнцем время текло быстрее, и никто не мог определить насколько. Стрелки часов бежали в своем ритме. Даже биологические.
Автобус с визгом затормозил. Водитель открыл дверь и шумно выбрался наружу. Для меня все казалось слишком громким. Быть может, это не нравилось кому-то в Семье. Я чувствовал за них. Злоба, страсть, радость, возбуждение - они часто делились ощущениями. Я же постоянно пребывал в том состоянии, когда не чувствуешь грань между своим желанием и желанием чужим.
Через окно я наблюдал, как водитель расписался в журнале у будки охраны и через ворота вышел к внешней стоянке. Рядом с моим автобусом расположились в ряд сотни таких же: желтые, зеленые, с круглыми фарами и каждый со своей историей. Я любил автобусы, и я доехал до конечной.
Роальд ждал ночи. Какая-то извращенная часть моего разума хотела смерти. Я почувствовал это еще днем, когда ему не понравилась девушка в парке. Долго терпеть нельзя, иначе можно сойти с ума. Если мое состояние не крайность, не конечная станция, то я бы не хотел знать, что случиться, когда перестанет получаться контролировать Семью. Пока я не справлялся только с Роальдом.
Из будки охраны вышли двое. Один из них - Арнольд, нес мачете и пилу по металлу. Я не видел - на темной автобусной стоянке не было фонарей. Я знал. Арнольд, как и водитель автобуса, были у меня на мушке. Я не убил их в свое время, а теперь они выполняли мелкие поручения. Всего лишь стукачи для копа. Я вышел на улицу.
Мы вместе открыли багажный отсек автобуса, и второй охранник выволок на сырую землю подрагивающий полиэтиленовый мешок. Арни передал мне мачете. Кончиком лезвия я разрезал черный пластик. В щель просунулись посиневшие пальцы с грязными ногтями.
- Бомж?
- Как всегда, - Арни почесал затылок. - Дай крови вытечь, наш Ганнибал любит обескровленное.
Второй охранник сладко чмокнул влажными губами.
Я замахнулся. По земле расползлись оттенки красного.
***
Самое страшное при телефонных разговорах, это когда под рукой ручка и клочок бумаги. В такие моменты мной может руководить кто-то из Семьи и один Бог знает, что они нарисуют. Тогда рука становится частью чужого сознания.
Я разговаривал по телефону с начальником - Грэгори Дакором. Он обозначил цель и повесил трубку. Как всегда одновременно с телефоном моя рука отложила и ручку. 'Дворцы станут тюрьмами', - почерк принадлежал Бишопу - ученому биологу. Острые буквы почти не соединялись и плотно прижимались друг к другу. Бишоп редко посещал мое сознание, за любовь к науке и фанатичное стремление к самосовершенствованию Семья исключила его из нужных личностей. Так они мне объяснили, в подробности я не вдавался.
Через окно было видно, как туман липкой ватой склеил дома, фонарные столбы, людей. Последние походили на движущие куски сладкой ваты. За ними тянулись чистые полосы, пока туман медленно не возвращался на свое место. Где-то вдали звучал колокол. Рядом с домом росло старое дерево уже успевшее скинуть листву. На его кривой черной ветке сидел взъерошенный ворон. Словно душа дерева.
Я любил окраины: в них текла настоящая жизнь, без того коконообразного ощущения городской утробы. Когда кажется, что день состоит из забот и неурядиц, а люди вокруг лишь ходящие палки с чуждыми проблемами.
Темно-вишневое кресло-качалка едва заметно двинулось. По полу бесшумно пробежал Оливер, и если бы не половица, которая отошла от пола и качнула кресло, я бы ни за что его не увидел. Кот, мурлыча, уткнулся в ногу. Он мотор опустевшего дома.
Цикорий в кружке остыл, но я его все-таки выпил. После каждого убийства необходимо угодить Семье. Кто-то просит лишь стакан цикория, кому-то подавай запах типографской краски. За каждою слабость приходится платить.
Я отошел от окна и сел на диван. Грэгори обозначил цель, и с ней следовало справиться до наступления вечера. Из-за красного солнца вечер мог наступить еще минуту назад. Из-за тумана не разглядеть неба, а часов в доме никогда не было.
Никогда еще я не выходил в Город с пистолетом. Даже значок полицейского не мог заставить взять в руки огнестрельное оружие. Оно приводило Игоря в неописуемое бешенство. Он признавал только острое и режущее. Впрочем, его слабую волю легко ломало небольшое давление.
Накинув пальто и повязав шарф, я вышел из дома. Город потонул в молочном и сливочном. Там, где шли люди с плохой аурой, туман окрашивался в красный - страсть, гнев, синий - угнетенность, фиолетовый - депрессия. Я знал, что у них на уме. Кроме женщин. Возле многих из них танцевала буря цветов, точно кто-то смешал радугу.
Единственная проблема окраин - отсутствие транспорта. Автобус приходится ждать часами.
Грэгори не знает о моей кровавой прихоти, о ночной чистке. Первое время я сам себя боялся, но Роальду приходиться давать поблажки - он единственная личность, на которую не может повлиять никто из Семьи.
Мой начальник знал обо всех болезнях своих сотрудников. Из моих удалось выявить только часть. Про видение цветов и существование Роальда он не знал. Когда я проходил медосмотр Семья подменяла Роальда Бишопом. Это всегда выручало. Общество не терпело наличие опасных больных, угрожающих его безопасности и спокойствию. Бишом философски относился к участи подменного работника: без моей головы он не сможет плодить теории о совершенствовании мира.
Большой пригород составляли одно- и двухэтажные домики с аккуратно постриженным газоном и ужасными заборами. Кто-то, как мои соседи, изголялись и украшали его модными бутафорскими статуями. Таких людей я избегал: они стремились к искусству через его жалкое подобие.
По дороге на велосипедах проехали мальчишки-почтальоны. Звонкая трель их гудков разносилась по спящему пригороду, острыми иглами пронзая муть тумана. Ватное настроение.
Автобус пришел через минут двадцать, все это время я думал о тех мальчишках. Все они невинные ангелочки, как с картин великих художников. Красное солнце принесло болезни, одно из которых стерилизация.
Водитель сменился. Все правильно, Андрею полагалось два дня отдыха. В автобусе ехали молодые люди. Все они громко разговаривали, смеялись, я же любил в машинах тишину. Одно из преимуществ значка копа - тебя всегда воспринимают всерьез, даже если только делают вид. Но сегодня я не спешил пользоваться положением. Молодые люди оказались студентами второкурсниками архитектурного колледжа. Вместо пар они поехали в кино. Один из них страдал филофобией и больше всего боялся встретить симпатичную девушку. Боязнь влюбиться одна из самых тяжелопереносимых фобий взросления. Хотя бы по этой причине миру никогда не избавится от самоубийств.
Вскоре мы въехали в город. От студентов я узнал, что мир узок для амбиций нового человека, что Дарвин лох, а культ Голливуда исчерпал былой блеск. Теперь любили арт-хаус. Ну а кто сможет так хорошо сыграть влюбленного клерка аутиста, кроме как сам клерк аутист.
Я незаметно вытащил из кобуры пистолет и проверил обойму. Пули имели нейтральный цвет, без обозначения. Мы сами даем таким вещам характер и настроение. В зависимости от того, размажет ли эта пуля голову убийцы или невинной жертвы.
Я сошел на остановке рядом со зданием городского суда. По дороге к площади попалось несколько новых передвижных диагностических центров.
В первом попавшем газетном киоске я купил свежий выпуск 'Красного Полудня' и уткнулся носом в только напечатанные строки. Плата за ночное убийство совершена.
Люди шли рваным потоком. Попадались и бездомные. Некоторые совсем чахлые, осунувшиеся, ковыляли от одного мусорного бака к другому. Я убивал для Роальда только конченых ублюдков, не брезговавших преступить через мораль и закон. А выбирал бездомных только из-за их ненужности, без родственников и предъявления они не существуют.
Грэгори никогда не говорил про цель больше, чем следовало знать. Только информация о местонахождении и совершенное преступление. Начальник давал мне моральное право совершить убийство, рычажок, который запустит сигнал с мозга и пошлет его к пальцу на спусковом курке.
Общество нетерпимо только к опасным больным. Угроза определяется на суде, но чтобы человек попал на суд, следует совершить преступление. Моя организация предотвращает будущее злодеяние, казнью его виновника. Когда разум больного замутняется настолько, что им овладевает безумие и тяга к разрушению - его устраняют. Как хирург, удаляющий палец, чтобы гангрена не потянула за собой всю руку.
Возле фонтана на скамейке сидели влюбленные в облаке розового и оранжевого цвета. Их помыслы чисты и понятны, но в отсутствии процесса зачатия все бессмысленно. Человечество, как вид, стремится к нулю.
Я прошел между внешними колонами театра на площадь. Серость утра рассеялась, и на Землю опустились мягкие лучи нормального солнца. Форменные деревья остались позади, и я вышел к трем статуям в центре площади. Три безликих ангела. Рядом на скамейках сидели молодые родители с детьми. Вокруг статуй было тихо. Если не считать голубей да ворон. Болезни не затронули птиц, и они стремительно увеличивали популяцию, грозясь заселить весь Город вплоть до Южного Побережья.
Возле статуй стояла обозначенная цель и что-то усердно искала в кармане. Девушке лет двадцать - двадцать три. Задумчивое лицо, усеянное веснушками. Роальду не нравились веснушки. Девушка достала сигареты и зашла за статуи. Вскоре в воздух прыснул маслянисто-ржавый цвет.
Я подошел ближе. Обогнул одного из ангелов.
- Есть сигаретка?
Она безмолвно протянула пачку с опрокинутой крышкой. Я взял две.
- Слышал такую штуку: куришь - кури свои?
- Хорошо так рассуждать, когда в кармане пачка, - ответил я.
- Верно.
Она кивнула. Выдохнув колечко, протянула через него руку. И засмеялась, как ребенок с новой игрушкой.
У нее были тонкие некрасивые губы. Слишком плотоядные. Я прикинул кто она, как живет. Как всегда с женщинами приходилось импровизировать. Ни грамма постоянства, ни полутона намека.
- Почему ты хочешь убивать?
Девушка напряглась и бросила взгляд по сторонам.
- Ты чего?
- Почему ты хочешь его убить? Кто он? Жених? Отец?
- Ты - псих. Опасен для общества.
Она решительно затушила сигарету о подиум статуи и повернулась спиной. Я схватил ее за локоть и дернул на себя.
- Отстать, козел!
- Кто он!? Я не вижу ни красного, ни желтого, только темно-зеленый...
- Шизик!
Я показал ей значок копа.
Девушка оттолкнула меня и оперлась спиной к статуе. Хищные губы сомкнулись в ровные полосы. Она закурила.
- Отчим.
Поэтому темно-зеленый. Отвращение. Я прочитал ее.
- Он тебя...?
- Два раза в день. Ему казалось, что мне нравится просыпаться с членом во рту. Не его вина, от солнца многие сбрендили.
Она выдохнула мне в лицо маслянисто-ржавую струю.
- Ненавижу сигареты, - я разогнал дым ладонью.
- Зачем же стрельнул? Да еще две. Я думала все копы курят.
Я вытащил из кобуры пистолет с заранее надетым глушителем. Приложил к ее болезненному лбу и выстрелил. Черная зыбкая пуля прошла наискосок через переносицу и застряла в шейных позвонках. Девушка сползла на землю. Темная кровь оставила след на статуе, заполняя мелкие трещинки, но не как дождь: сглаживая изъяны, а скорее подчеркивая грубость работы. Влажные выступы заблестели на солнце.
Я вытащил из ее кармана зажигалку и прикурил.
- Роальд после убийства обожает курить, не я.
К нам уже бежали люди, кто-то на ходу звонил по телефону, кто-то снимал на камеру. Я двинулся в их сторону.
Грэгори не знает о моей власти над красками, но если узнает, то попробует использовать. Я смешивался с людьми. Они огибали меня, как будто я капля растворителя, отталкивающая цветные кляксы.
***
Я проснулся от нарастающей боли в виске, словно кто-то вкручивал туда саморез. Так о себе заявлял только Игорь.
- Ну что?
'Никогда больше так не делай. Пожалуйста'.
- Ты про оружие?
'У меня весь день настроение ни к черту!'
- Грэгори приказал использовать пистолет.
'Для Роальда ты делаешь, как он хочет'.
- Роальд псих.
'И я. И ты. Кроме Пришвина'.
- Он рядом?
'Я всегда рядом', - в голове возник четкий образ седого старика в кресле возле камина. Его ноги утопают в шкуре медведя, а со стены за всем наблюдает голова девушки с веснушками. С ее вывалившегося розового языка капает кровь. Старик Пришвин охраняет Трофейный Зал.
'Пришвин не псих, - сказал Игорь, - он врач'.
- Ближе к делу. Что ты от меня хотел в два часа ночи? Поплакаться о жестокости и аморальности моего поступка?
'Да, ты воспользовался пистолетом. У нас есть прекрасное мачете'.
- Иди к черту. Все! К черту!
Я в темноте выдвинул ящик тумбочки и нащупал хрустящий блистер. Выдавил две таблетки рофинола и закинул в рот. Снотворное легко смешало личности до одной, той, которая ужасно хочет спать.
***
Утро выдалось морозным. Черное дерево под окнами схватилось инеем, а воротники прохожих были все до одного подняты. Снег уравнивал цвета, и даже черный мог прикинуться безобидным белым. Вот только снег никак не хотел идти.
Оливер мурчал на коленях под аккомпанемент гитарного соло Тони МакАльпина. Я пил свой ритуальный цикорий и читал газету.
Кот оперся передними лапами мне о грудь и лизнул шею. За ритуалами и традициями Семьи я совсем позабыл о главном: кормежке Оливера. Единственное, что отличало его от моих 'родственничков' - желание отрабатывать еду. Всякий раз он будил меня ровно в восемь утра, это-то и служило причиной отсутствия в доме часов. Кот неплохо справлялся с ролью будильника, и быстрое течение времени его нисколько не путало.
Я кинул ему пару куриных ножек и включил телевизор. Появилась Кити.
'Поиграй со мной!'
- Давай я буду считать до миллиарда, а ты за это время спрячешься? Потом начну искать.
После паузы:
'Не смешно!'
- Очень даже.
'Я все расскажу деду! Что ты не уделяешь мне время'.
- Да хоть маме.
'Она в отпуске. Кстати, мой брат хочет гулять. Говорит, что может и без тебя'.
- Ты сама прекрасно знаешь, что Игорь - слепой, и далеко он не уйдет.
'Папа, у тебя отвратительное чувство юмора. Конечно же ты знаешь, что я имею в виду Роальда'.
Я почесал пришедшему Оливеру за ухом. Он разместился рядом со мной на диване. Сытый и умиротворенный закрыл глаза и засопел.
- Я только вчера пришел с задания, и мне нужен отдых. Если мой воспаленный мозг считает, что у него есть воображаемая дочь, то пускай он заставит ее замолчать и поиграть с воображаемым дедом!
'Бу!'
В левом ухе зазвенело - это Кити ушла, громко хлопнув дверью.
***
У набережной летали бабочки. Утро прошло без обязательного для этих мест тумана. Ни фотона солнечного света не прошло мимо, и природа радовалась вместе со всеми. До появления красного солнца осталось два дня. И вновь новая волна обострений и срывов, и вновь работа. Приближение смерти.
В мою сторону шел больной. Это видно по шатающейся походке, по сутулости, а еще по цвету. Синий, темно-зеленый, серый, - они перемешивались в безумный танец гниения и смрада.
Я облокотился руками о парапет, и пробежался взглядом по реке. Зеленая - так ее называли, забегала за ближайшие здания. Она виляла и тянулась вокруг Города, приближаясь к центру. С высоты гипнотизируя птиц и пилотов инопланетных кораблей. Если, конечно, последние существуют. Воды реки пахли черным, а выглядели невинным бежевым. В этом главная для меня загадка, словно внутри глубин пряталась тайна. Видимый цвет расслаблял и дарил покой, но чутье навязчиво рисовало картины разложения.
- Закурить не найдется?
Больной поднял на меня желтые глаза с красными прожилками. Сальные волосы блестели под солнцем. Словно их окунули в нефть. Цвет капал с кончиков слипшихся волос и испарялся в воздухе.
Жизни осталось не долго плескаться в потресканном сосуде. Он почти сгнил.
- Это тебя убивает.
Он поначалу задумался, силясь понять смысл моих слов, которые уже почти не пробивались через окружившую его предсмертную пелену. Но через секунду его лицо исказилось, а на виске вздулись тонкие синие вены.
- И это я люблю, больше чем свою мать! Ты хочешь указать мне, как жить!? Ты...
В уголке его губ блеснула ртутная капелька слюны.
- Каждые пять секунд от потребления табака в мире умирает один человек, - сказал я.- Раз.
- Гнида, - прошипел он сквозь зубы. - Посмотри на свою выхолощенную морду. Если нам достались разные болезни, то не думай, что для тебя смерть будет чем-то особенным!
- Два.
- Вот она, на кончиках пальцев!
Он вытянул перед собой руку и потряс кулаком.
- Три.
- Иди к черту!
Мужчина сплюнул под ноги и заковылял дальше. Я продолжил считать про себя. Верна ли статистика.
'Четыре'
Он пристал к девушке, прося ее номер телефона. В десяти метрах я все еще чувствовал его черный. У каждого он свой: эта либо смерть, либо ее тень. Но черный всегда не один и тот же, он маскируется под приветливый зеленый или под веселый желтый. Но я видел глубже. Сегодня этот больной человек убил другого. И теперь его переполняет чернота, которая просит выхода.
Девушка ушла, и больной остался стоять посреди тротуара, покачиваясь от ветра.
'Пять'
Я достал пистолет и выстрелил ему в голову. Статистика не врала. Каждые пять секунд. Тело обмякло и кучей тряпья опало на холодный пыльный асфальт.
Огромная тень накрыла землю - вмиг похолодало. По небу летел дирижабль. Как кит сквозь морскую лазурь. Безоблачная погода способствовала такому сравнению.
Всегда нравились дирижабли.
Я еще долго стоял с поднятой головой, смотря ему вслед. Раздался женский визг. Труп заметили.
- В этот раз с остановки меня подобрал Андрей и опять привез на конечную, где ждала в багажнике автобуса новая жертва для Роальда. И так изо дня в день, пока вы меня не выдернули.
Рассказав историю, я взял со стола стакан с водой. Прохладная влага обволокла сухое горло. Лампа за спиной распространяла по комнате мягкий желтый свет, и в стакане отражались стоявшие позади меня камеры наблюдения.
- И долго вы пробыли в том мире?
Психотерапевт занес карандаш над блокнотом. Он не смотрел мне в глаза. Они никогда не смотрели.
- Не знаю. Время текло по иному. Казалось, что годы.
- Ммм... прошла два дня с нашей последней встречи. Все это время вы пробыли в камере под круглосуточным наблюдением.
- Я же говорю - время там течет совершенно по-другому.
- Ну, хорошо. В прошлый раз вы рассказывали о мире без неба, а до того о мире, населенным людьми-ящерами...
- Вараны.
- Что?
- Я говорил о людях-варанах.
Пожилой мужчина часто закивал, смотря в блокнот.
- Вы так же не верите, - сказал я, - никто из вас не верит. Я жил в каждом мире и каждый мир все еще живет во мне. Понимаете, Вселенная это не только, то, что есть, было или будет. Для вас прошло два дня, для меня пару лет.
- Боюсь, вы никогда не выздоровеете, - произнес он. - Прошло восемь лет, и все наши методы ни к чему не привели.
- Потому что я не болен.
Хотелось поменять позу, но наручники мешали двинуть руками.
- Единственное, что удалось найти общее - в каждом мире вы не любите психотерапевтов. В последнем, с красным солнцем, их не любила Кити, но она часть вас. Все это настраивает на определенные мысли: отторжение попыток анализа вашего поведения это и есть вы.
- Интересный вывод.
Почему-то он мне показался седым стариком, ноги которого укрыты медвежьей шкурой. Видение появилось и резко пропало.
- Говорите, что хотите. Но ваше присутствие в каждом из миров объясняется психотерофобией, как вы ее назвали. Без нее вы не существуете. Набор характеристик для каждого вашего героя всегда отличается. Психотипы для них вы черпаете из окружающих: последний - точная копия человека, с которым вы играете по вечерам в шахматы.
- Хотите сказать, что в разных мирах я существую в виде нелюбви к психиатрам? Остальное не я?
- Да.
В уютной комнатке с одним большим окном, сейчас прикрытой занавеской, играла тихая классическая музыка.
- А почему?
- Хороший вопрос. Подумаем над ним на следующем сеансе.
Психотерапевт посмотрел на часы. Первый раз за все время он отложил блокнот и взглянул мне в глаза.
- В каждом мире у вас есть сверхспособности. Вы бежите от реальности, от ее обыденности. У вас комплексы. Вы ищете себя в других.
- Вы не верите в существование иных миров?
- В вашем случае они реальны только в вашей голове.
- Но все же?
- Эгоистично предполагать, что люди единственная разумная раса. Есть и другие. Но единственное ваше путешествие - двухчасовая прогулка на свежем воздухе. Остальное время вы существуете в стенах больницы. Логично, что придумываете небылицы для ухода от реальности. Вам скучно. Когда скучно мне - я смотрю фильмы. Ваши фильмы транслируются непосредственно в мозг.
- У нас односторонний разговор.
- Я вас слушаю.
- Но не слышите. Реальность зависит от восприятия.
- Хотите сказать, что вам комфортно жить в выдуманном мире?
- Если он выдуманный. Но даже в этом случае... да. Лучшее на что способен мой мозг.
- Завтра вас переведут в другую больницу.
- Не имеет значения, стоит мне закрыть глаза, как я свободен.
- Что на этот раз? Мир говорящих рыб? Разумные карандаши?
Я пропустил слова мимо ушей. Мы провели за разговором почти всю ночь. За окном уже светало.
- Мы с вами встречаемся восемь лет, и все время занавески задернуты. Последняя просьба - покажите рассвет. Я бы сам, но... наручники.
Психотерапевт нехотя встал с кресла и подошел к окну. Через секунду комнату напомнило красное свечение.
- Люблю это время дня, - вяло произнес я. - Весь мир замирает в ожидании чуда.
Сон навалился быстро и неотвратимо. Глаза закрылись сами по себе.
***
Я проснулся в своей холодной квартире. В ногах мурчал Оливер. С кухни ему вторил холодильник. Тепло от кота передавалось через одеяло.
Пускай мое настоящее тело где-то в стенах далекой больницы, но это не имеет значения пока это не важно. Я знаю, чего хочу. Дозволено все.
'Мы тебя заждались, папа', - прозвучало в голове.
Я спрыгнул с кровати на пол и направился на кухню заваривать цикорий.