Тяжело вздыхая, медленные молочно-белые облака двигались в небольшом квадранте окна на запад. Резкая яркость полуденного солнца больно била по глазам, настойчиво приглашая задёрнуть тяжёлые пыльные занавески, пахнущие искусственным теплом зимы. Поздняя весна насмехалась над людьми, играя в осень и не желая быть собой.
Разрозненное тиканье часов собралось в кучу и превратило квартирную тишину в мессу Храма времени. Из-за стены пробивалось неразбираемое на слова бормотание радиоприёмника. Слова были в мыслях.
"Я не люблю смотреть на небо. Оно кажется бездушным и надменным. Разве может в этой холодной глубине жить что-то, наделённое теплом и любовью? Ледяной пронизывающий ветер там, в вышине, может остудить самое горячее сердце. И разве Бог, смотрящий на людей оттуда, может их любить? Неужели его сердце так же равнодушно и прозрачно, как жестокое небо над головой?"
Карандаш не выдержал тяжести волос и выскользнул из пучка, рассыпав косу по ребру спинки кровати, прислонившись к которой, поджав ноги, сидела смотрящая через оконное стекло на небо девушка. От красных воспалённых глаз по щекам пролегли грязные дорожки высохших слёз.
* * *
В сопровождении хрипа динамиков, утопивших в себе название остановки, двери жёлтого ветерана общественного транспорта распахнулись, позволив двум встречным потокам: выходящих и входящих - самостоятельно друг с другом разбираться. Вынесенная на улицу одним из них девушка задумчиво изучала узор тротуарной плитки, не обращая внимания на пихания и недовольные крики людей, спешащих сесть в автобус за её спиной, вслушиваясь в бормотание "ракушек" плеера в ушах.
"Мы все так спешим постоянно. Спешим даже тогда, когда этого совсем не требуется. Спешим и не разговариваем. Ни друг с другом, ни сами с собой.
Люди хранят свои мысли при себе, не делятся ими ни с кем, и от этого чувствуют себя одинокими и ненужными. Потому что ждут, что с ними заговорит кто-то однажды, и в ожидании этого сами молчат".
Начинающийся хулиганистый дождик прыснул вслед уходящему дальше по маршруту автобусу и вприпрыжку помчался догонять девушку, из рюкзака которой, закреплённого на спине, торчала чёрная пластмассовая с металлическим обручем рукоять зонтика.
* * *
Надрывный какофоничный гомон огромной площади, объединившей два вокзала, три торговых центра, кинотеатр, плеяду бутиков и рынок, грубо прорывался сквозь кордоны сознания и сбивал с толку. Щедрая россыпь эмоций на лицах спешащих людей завораживала, заставляя остановиться в сердце сумбурного движения, где невозможно найти кого-либо, но легко - себя потерять.
Бронзовый блин-циферблат на фасаде автовокзала пытался ослепить бурлящую площадь бликами солнечного света, отражающимися от начищенных стрелок и смиренно застывших цифр.
"Время движется. Всегда. Независимо от нас. В этом беспрерывном движении заключена его власть. Часы стоят, люди останавливаются, машины замирают, ветер стихает, а время всё равно идёт. Оно замедляется в те моменты, когда не успеваешь ничего сделать, давая ложную надежду на успех, и ускоряется чересчур, когда ещё есть возможность что-нибудь предпринять, обжигая пониманием бессилия. Правдивым кажется предположение, что остановленным временем можно управлять. Но как глупо меряться силами с тем, чьи законы существования невозможно понять!"
- Ай, красавица, позолоти ручку! Всю правду рассказать могу! И о том, что было, и о том, что случиться должно! - грязная рука цыганки, пахнущей свиным салом и паклей, вцепилась в рукав куртки девушки, созерцавшей часы над входом в здание автовокзала. Разочарованный взгляд опустился на чёрное, слащаво улыбающееся лицо.
- Я всё вижу! Боль твою вижу! Много слёз прольёшь ещё, если меня не послушаешь! Не скупись, хорошая! Я всё расскажу!
"Да что она знает? Разве понимает она, что это такое - боль? Разве знает какими словами можно описать то чувство, когда отчаянье и безысходность в клочья рвут душу, тлеющими окурками прожигают в печали ямки для слёз? Что может она рассказать мне о холодном страхе пустоты, вплетающемся в мысли следом за багровыми пятнами крови? Разве знает она, как кричит сердце, когда в нём занозами застревают обломки рассыпающихся светлых воспоминаний?"
Цыганка оставила безуспешные попытки расшевелить неудавшуюся жертву своего мастерства, безучастно смотрящую на серый, затоптанный бесчисленными ногами, асфальт, и неспешно блуждала в толпе, навязчиво предлагая любому возможность узнать своё будущее.
Неожиданно громкий скрип колёс тормозящего автомобиля встрепенул девушку, которая бросилась бежать по многолюдному проспекту, исчезающему в бесконечном нагромождении бетонных многоэтажек.
* * *
"Пробивающийся сквозь веки свет - это больно. Ускользающее через пальцы время - тоже больно. Падающая в пепел звезда - больно. Продирающийся сквозь воздух огонь - больно. Визжащие всхлипывания урагана - больно. Мигающая электрическим светом темнота подъезда - больно...
Больно - прикасаться подушечками пальцев к скулам своего лица. Больно - вдыхать запах чужой жизни. Больно - слушать монотонное жужжание городского утра. Больно - чувствовать на губах обжигающий вкус солёного цемента слёз...
Больно - признаваться себе в зелёном цвете чужих глаз. Больно - смотреть в опустевшее зеркало мечты. Больно - притворяться собой, чтобы быть кем-то другим...
Больно - осознавать, что в живом теле гниёт умершая душа. Больно - идти по тонкому лезвию судьбы. Больно - проигрывать бесам чужие мысли. Больно - искать в выпавшей росе следы забвения. Больно - бежать босиком за закатом по острым камням. Больно - не верить в уход того, кто никогда не вернётся..."
Поток ливневой воды, мчащийся по дороге, подхватил выпавший из ослабевших рук зелёный кленовый лист, и унёс его вместе с мусором, собранным на улицах многолюдного, многоквартирного, многоэтажного города, чей неумолкающий гул запутался в кронах клёнов, в молчаливой тени которых в нестройных рядах дремали кресты.
Девушка прислонилась мокрой головой к тёплому граниту небольшого надгробия и, закрыв глаза, прошептал: "Больно - жить... без тебя..."
* * *
Призывный свист закипевшего чайника затерялся в уютном шёпоте вечерней поры, проникшем в комнату через распахнутое окно. Взбудораженные ветром исписанные листы бумаги кружились в воздухе, неохотно опускаясь на пол, где, поджав ноги, спиною к окну, сидела девушка, сжимающая в руках огарок восковой церковной свечи с нацарапанным печатными буквами словом "навеки".
"Если жизнь похожа на спираль, её витки не должны находиться в одной плоскости. Потому что кажущееся движение вперёд-вверх иногда оказывается стремительным падением вниз, которое замечаешь, лишь оказавшись у грани, за которой ничего не видится. Потом понимаешь, насколько ужасна глубина этого падения и совершенно невозможным представляется обратный путь.
Тогда-то и остаётся единственным выходом та самая грань, возможно отделяющая нисходящую часть витка от восходящей. И чтобы подняться, нужно пройти через неё, а чтобы пройти - нужно умереть. Умереть в своих мечтах и воспоминаниях, умереть в грузе своих привычек и знаний, умереть в своих воплощённых и несбывшихся надеждах...
Умереть в себе ради зыбкой возможности возрождения... только стоит ли оно этого?
А если эта нескончаемая вереница дней-пыток всего лишь сон, от которого я никак не могу проснуться? Тогда смерть - действительно залог пробуждения".
Где-то на краю жизни чайник захлебнулся своим свистом, а городской ветер вышвырнул бумагу через окно в распахнутые крылья весеннего вечера, сизым голубем примостившегося на подоконнике.