Аннотация: Исторический роман о русско-турецкой войне 1806-1812 годов.
"Рущук"
(военные хроники прошлого)
Часть первая
"Дунайские волны"
март 1811 года,
окрестности крепости Рущук
Стремителен и полноводен весенний Дунай - мощный поток, разрезающий плотную 'ткань' Европы, отделяющий Север от Юга. Граница веков, граница государств, граница цивилизаций. Водный рубеж и зримый предел столь многих тщеславных устремлений и гордых надежд. Кого только не видели его берега за многие сотни лет. Персы, греки, скифы, римляне, славяне, булгары, монголы, турки и многие сотни других племён, чьи имена история стёрла из памяти человечества с присущей ей небрежностью. Река истории, и река судьбы.
И в год 1811 от Рождества Христова, как и всегда ранее, в очередной бессчётный раз, нестерпимо холодное мартовское утро вслед за тусклым солнцем медленно всплывало над широким Дунаем, надвигаясь со стороны моря, проливая свет свой на землю вокруг.
Это студёное утро застало генерала Ланжерона на безымянном холме среди заброшенных прошлогодних позиций русской армии перед крепостью Рущук, зябко поёживающимся от порывов промозглого ветра с реки, от которых он старательно кутался в серый широкополый плащ.
Далеко, на самом пределе видимости, генерал в голландскую подзорную трубку пытался разглядеть слабое движение, выдававшее перемещения казацких дозоров. Занятие это было пустое, и местность генерал обозревал только для вида.
Рекогносцировка, которую нынче затеял Ланжерон, была нужна ему скорее для обозначения своей роли исполняющего обязанности командующего, а не для уточнения реальных мест грядущих баталий - он их и так достаточно изучил за последние годы. Генерал вообще не собирался предпринимать значимых действий до официального решения вопроса о своём назначении, в которое не особенно и верил. Зато вырвался из душного Бухареста, сбежав от своих подчинённых.
Но обретённое чувство свободы было зыбким и неустойчивым. В голове назойливо крутились мысли о необходимости принятия ответственных решений по возвращении, то есть в самом ближайшем будущем. Дальнейшее бездействие было попросту опасно, в том числе и для его собственной карьеры.
Прошлогодние успехи Молдавской армии под началом Каменского, включая и взятый после нелёгкой осады Рущук, уже начали забываться, а в наступавшей кампании нынешнего 1811 года армии, теперь уже значительно ослабленной из-за отзыва пяти дивизий на западную границу России, нужно было опять попытаться принудить турок заключить мир.
Но турки, науськиваемые французами, о мире пока не помышляли, в очередной раз собираясь с силами; лазутчики опять доносили о турецких приготовлениях к летней кампании.
Вся эта война, тянувшаяся уже пятый год, состояла из бесконечных, часто и бессмысленных, стычек и боев за хилую цепочку дунайских крепостей. Порой, набрав силу, война взрывалась жестоким делом, и тогда сотни телег, груженных грудами искалеченных, истекающих кровью тел, тянулись по пыльным валашским дорогам на Бухарест, а в столицу летел очередной курьер с донесением о небывалом количестве побитого неприятеля и взятых с бою знамён; свои разноцветные санджаки и байраки турки бестрепетно бросали десятками, убегая с поля боя при поражениях, которые давно уже стали для них обычным делом в войнах с Россией.
Дела на Кавказе шли внешне лучше, но тем же неспешным российским обрядом. Также не хватало войск, нарушилось снабжение, но русская армия, пусть и медленно, всё-таки значительно продвинулась вперёд. Турок выбили из Поти и Сухуми, очистив всё кавказское побережье Чёрного моря.
Молдавская же армия все эти годы топталась на месте. Как волны прибоя накатываются на берег, разбрасывая гальку, потом отступают назад и снова набрасываются на прибрежную отмель, сметая всё на своём пути, так и русские полки, одержав очередную победу, каждый раз возвращались назад, успокаиваясь до кампании следующего года.
Генералу было не по себе от свалившейся на него ответственности и необходимости изобрести какое-то действие, способное переломить или хотя бы прервать этот тягучий ход событий, запущенный предшественниками. Но не было достаточных сил, не хватало продовольствия и фуража, пороха и артиллерии. Впрочем, зачем просить солдат, которых нечем кормить, и пушки, из которых нечем стрелять. И тот озноб, который сейчас время от времени охватывал его, был не только следствием туманной утренней прохлады, навеваемой с реки.
Цель османов в кампании этого года вырисовывалась всё более отчётливо. Скорее всего, они попробуют вернуть Рущук, потерянный в прошлом году. Определить это было не так уж и сложно: где находится великий визирь, там и будет наступление турок.
Ахмет-бей, только что получивший этот пост, собирает войска в Шумле, что совсем неподалёку от Рущука, а его предшественник, престарелый Юсуф-паша "Коджа", неудачник последних лет, давно изученный и предсказуемый, отправился в отставку. Чего ждать от нового турецкого командующего, было не ясно.
Визирь, конечно, может атаковать Никополь или Силистирию! Хотя, Рущук самая сильная крепость, ближайшая от Бухареста, и иметь её на фланге было бы неразумно. Ахмет-бей, по начальным сведениям, весьма осторожный турок и если он соберётся идти на Бухарест, чего нельзя исключить, то оставлять Рущук в руках русских у себя в тылу он не станет.
Под Софией, правда, ещё копошится Измаил-бей, но это пустое. Сколько войск сумеют собрать турки здесь, под рукой великого визиря, такими и будут по масштабам и ожесточению баталии летней кампании.
И как не раскладывал Ланжерон замысловатый "пасьянс" грядущих событий, всё одно у него выходило, что в лучшем случае и в этот год русская армия останется на своих прежних позициях. Наступать было решительно нечем. Один только Измаил-бей мог собрать войск едва ли не больше, чем во всей Молдавской армии, разбросанной к тому же по крепостным гарнизонам и валашским городам почти на двести лье.
Всё было как в недавнем сне, в котором генерал изо всех сил, задыхаясь и превозмогая себя, бежал навстречу какой-то неясной цели, белеющей впереди буквально в двух шагах, но никак, несмотря на отчаянные усилия, не мог выбежать из тени. Проснувшись, Ланжерон чувствовал себя абсолютно без сил, как если бы он и вправду бегал всю ночь на одном месте.
На военных советах, проводимых с установленной регулярностью, русские откровенно "ловили мух", даже не пытаясь принять хоть какое-то участие в обсуждении дел, а прочие вываливали всю массу давно известных проблем, причем делали это буквально, выкладывая на стол ворохи бумаг, подтверждающих их слова. И те, и другие явно давали понять, что место командующего, так неожиданно для всех доставшееся французскому эмигранту-выскочке, Ланжерону не по зубам, а помогать ему они не намерены. Все в армии успокаивали себя тем, что Ланжерона не утвердят на место Каменского; генерал был не в фаворе при дворе.
Сам Ланжерон считал себя безукоризненным дворянином и достойным офицером. Он и был таковым на деле, даже в глазах его многочисленных сегодня недоброжелателей, но здесь, на задворках Европы, в войне с этими подлыми турками, он не ощущал столь необходимого ему куража. Это была не его война!
Мысленно он не раз возвращался к событиям, неодолимая воля которых привела его на русскую службу, невольно сожалея, что проявил себя таким уж истовым роялистом. Многие французские дворяне, наплевав на сословные условности, чудесным образом из офицеров-республиканцев стали сегодня маршалами империи, королями и герцогами. Завидовал ли он их карьере? Возможно. Хотя и на русской службе он добился немалых чинов, сделал неплохую карьеру, получил титул графа: но русского графа, а не французского!
Ну, кто тогда знал, что всё так обернётся. Когда-то в рядах австрийских войск в делах при Мобеже и Шарлеруа, он видел перед собой не армию, а толпу простолюдинов, пусть и французов, взбунтовавшихся против своего короля, но прошли годы, и уже при Аустерлице пришлось сломя голову удирать от армии Великой Империи. Впечатление от того грозного натиска французских полков, натиска совершенно неодолимой силы, как заноза сидело в памяти.
Да, никакие Бурбоны не смогли бы поднять величие Франции на ту высоту, которую за столь короткий срок завоевал ей этот корсиканский дворянчик; если вообще на том островке есть дворяне.
Там, в Европе, была его война! Война, в которой Великая армия под знаменами Империи, блистая золотом орлов, победоносно входила в Рим, Вену и Берлин, объединяя континент под сенью поперечного революционного триколора, но не было в её рядах Александра Луи Андре де Ланжерона. Душа и разум рвались в разные стороны. Душа звала под знамена соотечественников, разум жёстко напоминал о полной невозможности этого.
- Ваше превосходительство, - прервал фантазии генерала казачий полковник, с совершенно непроизносимой для француза фамилией, Иловайский, - мои казачки доложили о появлении турецких разъездов.
- Как далеко их авангард? - старательно выговаривая русские слова, спросил генерал.
- Так что, пожалуй, верст сорок будет, - сообщил полковник.
"Сорок этих варварских вёрст, это сколько же лье", - переводя в удобное ему измерение дистанцию до противника, чертыхнулся про себя Ланжерон.
Перевёл и понял, что турки замаячили практически в одном форсированном переходе от крепости.
- Значит, скоро они могут быть здесь. Отдайте необходимые распоряжения для обороны, господин Сабанеев, - обратился он к начальнику штаба.
- Осмелюсь напомнить, Александр Фёдорович, - не без ехидства заметил генерал Сабанеев, - что все необходимые распоряжения на сей счёт, уже отданы третьего дня. Возможно, Вы хотели объявить гарнизону о появлении неприятеля?
Маленький круглый Сабанеев ничего не ответил, но выразительно пожал плечами, давая понять, что в последнее время он так всегда и поступает. Склонившись над картой, которую с помощью дежурного адъютанта расстелил на импровизированном столе - снятая с петель, дверь сарая в винограднике по соседству, - и прижал по углам от ветра мощными голышами, Сабанеев отметил для себя рубеж, на который вышел турецкий авангард.
Эту удивительную способность русских, мгновенно обустроить из подручных средств любое место в лесу, в поле и где угодно, Ланжерон отметил ещё в первые годы службы в русской армии. Причём, не было никакой разницы между русским солдатом и генералом в этом природном свойстве, хоть зачастую русский генерал и говорил по-французски лучше, чем на родном языке!
- Ваше превосходительство, - опять встрял казачий полковник, и Ланжерон поморщился одновременно и от его фамильярности, и от самого присутствия, - вроде как турки не больно торопятся. Мои докладывают, что, кажись, лагерь они строить собрались. Инженеры у них французы, что-то размечают на холме. Позиции должно.
- Что это у вас, полковник, весь доклад какой-то не ясный?! - вскипел Ланжерон; упоминание французских инженеров всё-таки вывело его из себя. - Извольте докладывать определённо!
- Виноват, ваше превосходительство, - полковник улыбнулся, чем еще больше расстроил Ланжерона, - это я так, вроде для связки слов, говорю, а оно так, как я доложил, на самом деле и есть. Не сумлевайтесь!
- Полковник хотел сказать, что турки в сорока верстах от крепости, как обычно, строят ретраншемент и оборудуют позиции своей артиллерии, - уточнил Сабанеев по-французски. - Беда небольшая. Думаю, что ещё не один такой лагерь они устроят, пока к Рущуку подойдут. Прямо-таки римляне, а не турки! Да, кстати, Василий Дмитриевич, прикажите своим казакам уточнить число их пушек!
- Слушаюсь, сделаем в лучшем виде, - ответствовал полковник и добавил, уже для обоих генералов, - Не сумлевайтесь!
Даже не взглянув на Ланжерона, и не попросив разрешения удалиться, он быстро побежал к ожидавшему его казаку, державшему под уздцы великолепного скакуна жгучей вороной масти. Ланжерон взглядом знатока оценил силу и дикую стать этого зверя, которого следовало считать конём, но назвать так не поворачивался язык.
Иловайский, подбежав, ласково потрепал коня по холке и легко вскочил в седло, в котором явно чувствовал себя намного увереннее, чем на ногах, да так принял с места, что сразу оставил, поспешающего за ним ординарца, в редеющем облаке пыли за спиной.
- Дикий казак! - невольно вырвалось у Ланжерона.
Сабанеев ничего не ответил, лукаво улыбаясь уголками глаз, не ясно чему.
------
март 1811 года, Бухарест
штаб Молдавской армии
Турки рыли землю. Упорно и основательно, с многовековой сноровкой азиатского крестьянина, привычного к мотыге и лопате, как будто наметили возвести в степи небольшой город. Рыть приходилось им самим, так как согнать достаточное количество болгар из этих опустошённых годами войны окрестностей оказалось невозможно: болгар там давно уже не было.
Дозоры турецкой конницы изредка шныряли в окрестностях Рущука, но без особого желания лихих сшибок с пытавшимися перехватывать их казацкими разъездами. Иногда, правда, деваться было некуда и тогда завязывались короткие, но бешеные стычки, выглядевшие издалека как беспорядочное метание всадников из стороны в сторону.
Вспышки, облачка дыма и яркие лучики мелькающих клинков вызывали неподдельный интерес у пехотинцев, становившихся свидетелями таких боёв. Впечатление несерьёзности происходящего моментально рассеивалось, когда на линию возвращались участники схваток, пропитанные пороховой гарью, на взмыленных конях, зачастую привозя своих товарищей, залитых кровью, с жуткими сабельными ранами, от вида которых у пехотных новобранцев белели лица, и выступал холодный пот.
Армия, собираемая в окрестностях Шумлы Ахмет-беем, была, в сравнении с наличными силами защитников, просто огромной. Тысяч сорок, а может и пятьдесят! Как их всех подсчитать? И всё время прибывали новые отряды, в основном кавалерия.
Захваченные казаками пленные турки несли всякую чушь, вроде: "нас как звёзд на небе", и сами не имели ясного представления о размере собственной армии. Привычного в Европе разделения на батальоны, полки и дивизии у них не было, а отдельные отряды пехоты и конницы были очень разными по численности. Только янычарские орты были примерно одинаковы: что-то около двух русских батальонов. И янычарский корпус был уже в Разграде в полном составе.
По докладам казаков, только конницы набралось уже не меньше ста сотен. Нужно было что-то срочно решать с подкреплениями, но все наличные войска были наперечёт, а Измаил-бей, тоже собравший за зиму немалые силы, одним своим появлением не позволял отвлечь полки, прикрывающие Бухарест с направления от Софии и Видина.
Все эти реалии, на этот раз крайне рьяно, обсуждались уже третий час на очередном военном совете Молдавской армии, который Ланжерон собрал после своей поездки в Рущук.
Слово держал Сабанеев, взявший на себя роль и квартирмейстера, и дежурного генерала, а заодно и переводчика: французы не понимали по-немецки, немцы по-французски, а те и другие не знали русского языка; русским же генералам и офицерам переводчики не требовались. Спокойным и размеренным тоном, как и в обычные дни, он описывал положение, приводя доводы в пользу обороны на занятых позициях, что и самому Ланжерону казалось вполне разумным.
- Силы неприятеля, выступившие против нас, не позволяют искать удачи в полевой баталии, - уверенно заявил Сабанеев, чем вызвал бурю негодования, в первую очередь кавалерийских начальников, которым совершенно не улыбалось сидеть в осадах, рискуя лишиться лошадей в случае перекрытия турками путей подвоза. - Господа, я прошу Вас прислушаться к голосу разума! Разбить турок нам нечем, зарядов к орудиям самое малое число, картечи на один хороший бой, порох ещё не подвезли - все, что есть, роздано в полки. Нужно ждать подвоза в обороне. Надо ждать, господа!
- Да чего ждать-то, пока турок лагерь свой укрепит так, что его оттуда не достать будет, или пока рак на горе свиснет? - горячился шеф Белорусского гусарского полка генерал Ланской. - В поле выходить надо, как Суворов завещал! На генеральную баталию пороха хватит. Погоним турок, только пятки у них засверкают. На одного моего гусара, почитай три спаги нужно, да и казаки по два на брата возьмут, не охнут! Раскатаем конницу, а без неё пехота сама побежит!
- Энто ты чего на гусара по три, а на казака по два спага положил, считать разучился? - обиженно забасил на всю комнату Греков 8-й. - Казак двух гусаров стоит!
- Господа, господа, тише, необходимо выработать диспозицию на случай атаки турок на крепость! - успокаивал всех Сабанеев. - Решать надо, господа! Не забывайте, турки вот-вот переведут войска в укрепленный лагерь и открытую баталию не примут, а на штурм сил у нас нет.
- И то верно. Будут вести правильную осаду, а мне их с реданов не сбить, - поддержал Сабанеева начальник артиллерии генерал-майор Резвой. Очень ему не хотелось сниматься с насиженных позиций и тащить пушки за десятки верст к турецкому лагерю под атаками анатолийской конницы. - Потом, кто знает, может они вовсе даже и не на Рущук, а на тот же Никополь полезут. Выбор у них богатый.
- Сегодня, конечно, в поле против визиря выходить неуместно. Силы подсобрать требуется, - рассудительно прикидывал вслух, говоря как бы с самим собой, генерал Эссен. - Не попросить ли нам, вернуть в армию хотя бы вот 9-ю дивизию генерала Суворова. Она недалеко стоит, в Яссах. Тогда можно было бы подумать и об полевой баталии.
- Верно, Пётр Кириллович, - поддержал Эссена, молчавший до этого граф де Сен-При, и вопросительно посмотрел на своего начальствующего соотечественника.
Но Ланжерон никак не отреагировал на это предложение, впрочем, как и на все предыдущие, которые он сопровождал лишь движением головы, безразлично и обезличено переводя взгляд на очередного начальника, пожелавшего высказать своё мнение. Только когда русские начинали горячо спорить между собой, в глазах Ланжерона возникало некоторое беспокойство пополам с любопытством, и он невольно подавался вперёд в своём кресле.
К исходу третьего часа все уже устали от бесполезно бросаемых в пространство замечаний и предложений, непременно опровергаемых Сабанеевым, и начали поглядывать на Ланжерона, желая узнать, наконец-таки, и мнение старшего начальника. Споры затихли сами собой.
Ланжерон оглядел присутствующих, как будто увидел их впервые, и подвел итог затянувшемуся совету:
- Как исполняющий обязанности командующего Молдавской армией, полагаю удерживать крепости на Дунае всеми силами, и сколько будет угодно Господу и государю императору, сохраняя вверенную мне армию, не подвергая её напрасному риску в полевой баталии, и не полагаясь на изменчивое военное счастье. Господа, прошу отбыть к своим полкам. С нами бог!
На том и разошлись.
-----
март 1811 года, Бухарест
кантонир-квартиры Белорусского гусарского полка
Офицерское собрание - так пышно именовался небольшой особнячок на окраине Бухареста, который занимали офицеры Белорусского гусарского полка, расквартированного в этой части города. Арендованный у какого-то местного купчика, этот особнячок был весьма уютным и довольно вместительным, чем-то он напоминал российскую барскую усадьбу средней руки.
Всю прошедшую зиму, изнывая от вынужденного безделья, гусары устраивали в этом доме регулярные дружеские пирушки, привлекавшие пристальное внимание гарнизонного начальства. Обычно, всё заканчивалось вполне мирно, но случалось всякое.
Начальство буквально трясло от самой угрозы возможного скандала и очередной дуэли, но запретить это собрание было невозможно. Пусть уж лучше в своей "избе" сор, чем выносить его на улицы Бухареста, где местные и так уже давно с опаской поглядывают на лихих корнетов и поручиков, сожалея, что современные нравы не позволяют запереть своих кукон в самом дальнем флигельке и под надежным надзором.
Командир "белорусов", недавно произведённый в должность и чин, не только не препятствовал своим подчинённым, но и сам с удовольствием участвовал в гусарских забавах. Хотя, в основном, это было собранием офицеров кавалерии, но и прочие не чурались заглядывать "на огонёк".
Полковой буфет довольно скоро не выдержал такого натиска, и степенному Трофиму Игнатьевичу, ведавшему поставками для полка, пришлось кооперироваться сначала с ольвиопольцами, а потом с уланскими, драгунскими и казацкими буфетчиками, что окончательно утвердило первенство "белорусов", чем они, кстати, весьма гордились.
День ещё только начал уступать свои права вечеру, когда народу обычно прибывало, поэтому пока в общей зале было тихо и офицеров можно было насчитать не больше десятка.
В небольшом закутке, поближе к буфету, сидело несколько человек; раздавались негромкие возгласы, свидетельствующие об игре в фараон по маленькой. Серьёзных банков ещё не составилось, поэтому действия этой компании напоминали учения перед боем, который непременно будет дан нынче вечером.
На диванах, уставленных вдоль стены большого зала, дремали местные цыгане, которые с самого Рождества жили в собрании, став в нём привычным и обязательным атрибутом, вроде мебели. В первый же день своего пребывания в этом зале они достигли состояния пьяной эйфории, оставшись в нём и по сию пору, уже вне всякой зависимости от количества выпитого.
Только скрипач, которого все звали Сашка, а как по-цыгански, то Бог весть, тихонечко выводил смычком грустные мотивы. Несчастный Сашка страдал бессонницей и изжогой от постоянного угощения вином и шампанским в непомерных количествах. В ожидании начала очередного вечера и возможных ночных гулянок в городе, на которые их периодически вытаскивали гусары, он пытался импровизировать на своей видавшей виды скрипке трогательную жалобу на нелёгкую цыганскую долю; музыка выходила довольно занимательная.
В самой буфетной комнате в углу за столиком расположился в удобной позиции (хорошо просматривалась входная дверь в общий зал) офицер. Его большое и добродушное лицо уже вполне соответствовало красному цвету доломана белорусских гусар. Хотя, если присмотреться внимательнее, выходило, что офицер в основном ел, а не прикладывался к большому стакану, стоявшему рядом с ним на столе и бывшему скорее наполовину полным, чем наполовину пустым.
- Трофим, друг любезный, вели подать мне ещё телятинки, что-то уж больно порции у тебя малы, - посетовал офицер, сокрушённо качая головой, глядя в, пустую уже, тарелку. - Уж не хочешь ли ты, аки господь, одним телятей весь наш полк накормить?
- Побойтесь бога, господин майор, - притворно возмутился полковой буфетчик, весьма довольный такой лестной оценкой труда повара, которого он подбирал самолично. - Как же можно вам себя с другими равнять! Вы у нас, моё вам почтение, известный едок. Намедни, корнет Прибегин, с неким поручиком уланским, такое вот блюдо одно на двоих брали, да и то не доели вовсе. Коли мне порцион под вас отмеривать, то другим господам офицерам убытки терпеть надобно будет.
- Потому и кавалерия наша мельчает, что едоки все со времён матушки-императрицы в армии перевелись! Одни колбасники, да лягушатники! Теперь вот английская мода грядёт! Овсянку жрать будем, что конь мой! А кто в Европе толк в еде разумеет, спросить тебя, а? - вдруг возмутился офицер и, горячась, стукнул кулаком по столу. Стол взвизгнул жалобно, но устоял.
- Верно говорите, Владимир Арсеньевич, сам замечаю - мельчает гусар, - подтвердил полковой буфетчик. - После Аустерлица, будь он неладен! Эхе-хе, таких молодцев тогда побило! Мельчает народ.
- Мелкие тоже надобны! Но пусть в егеря определяются, а не в кавалерию!
- А как же Денис Васильевич? - улыбнулся Трофим Игнатьевич, напомнив об известном в русской армии гусаре.
- Давыдов всё больше адъютантом служит, ему в атаки не ходить! - отрезал, не совсем справедливо, майор. - Кульнев, вот кто гусар настоящий! Всем таким должно быть!
- Тогда в кирасирах некому служить будет, - рассмеялся Трофим Игнатьевич. - Вот и жаркое ваше, господин майор, подоспело, извольте! Пойду, посмотрю как дела на кухне, а то пока за разговором вона сколь гостей уже, да и новые прибывают!
Майор осмотрелся по сторонам - действительно, офицеров в зале заметно прибавилось - и быстро ухватил за фалду, попытавшегося улизнуть буфетчика, тот покорно застыл на месте, знал по опыту, что вырываться себе дороже, только фрак порвёшь: хватка у майора была железная.
- Оставишь анисовой три, хотя нет, лучше четыре полуштофа для меня! Смотри, не прогуляй!
- Да оставлю, оставлю, Владимир Арсеньевич, отпустите меня, право слово, перед людьми неудобно! А что так кажный хватать зачнёт, на вас глядя? Фраков не напасёшься! - взмолился Трофим Игнатьевич.
- Иди, кто тебя держит, - усмехнулся майор, исподволь уже выпустивший фалду буфетчика. - До погребка своего дойдёшь, так сразу и вспомни, о чём мы с тобой договорились!
- Я то вспомню, но не худо было бы и вам, господин Орлов, вспомнить о расчётах за прошлые разы. Сколь уже можно в долг гулять? - попытался усовестить майора буфетчик, благоразумно отступив несколько шагов в сторону.
- Брось, братец, когда я с тобой не расплачивался? - досадливо поморщился гусар. - Получу жалование, сразу всё отдам! Ну, или не всё, ежели к тому времени там чего сверх набежит. Знаешь ведь, что Ридигер 2-ой меня третьего дня кругом обставил! Эх, вот, поставь я тогда всё на пе, а туз бы лег налево, то сегодня бы этот плут, а не я, у тебя в долг брал. Да, братец, не судьба!
Пока майор вздыхал, вспоминая перипетии недавней своей неудачи, буфетчик тихонько сбежал по своим скучным буфетным делам, твёрдо зная, что ежели этого гусара не убьют ранее, то он свой долг погасит непременно, иного за тем не водилось. Да и про долг-то Трофим Игнатьевич напомнил в отместку за едва-едва не пострадавший новенький фрак из самого Парижу.
Собрание быстро наполнялось офицерами разных полков, постепенно разделявшихся на устойчивые группы по интересам и совпадению планов на сегодняшний вечер. Майор внимательно следил за дверью, явно поджидая кого-то, и нетерпеливо вздыхал, когда в очередной раз в дверях объявлялся не тот визитёр.
Наконец двери, распахнувшись в очередной раз, впустили, судя по радостной улыбке на лице гусара, нужного ему гостя - гвардейских статей уланского ротмистра, который с порога ехидным тоном поинтересовался, обращаясь сразу ко всем собравшимся:
- Что слышно, господа, какие новости? Совет наш всё ещё советуется? Будем воевать, или как?
Офицеры зашумели, высказываясь, весьма неодобрительно, по поводу заданных вопросов, раскланиваясь с вошедшим, пока он проходил через зал к столу, за которым его поджидал гусарский майор.
- Добрый день, господин Орлов! Позволите? - улыбаясь, спросил уланский офицер разрешения присесть к столу.
- Вы, как всегда, опаздываете, Вершинин, - заявил майор. - Это касается и обсуждения деяний начальства нашего, косточки которого давно растёрты в пыль и развеяны по ветру. И, поверьте старому рубаке, отставка была самым милостивым решением, предложенным самыми добрыми из всех. Ну, здравствуй, Саша, - он крепко пожал руку ротмистру и довольно чувствительно хлопнул того по плечу: медведь, он и есть медведь, что с него взять!
А надо сказать, что Орлов был мужчиной огромного роста, косая сажень в плечах, в атаку брал с собой "пудовый" неуставной палаш, получив на то особое разрешение начальства. Пику, положенную уланам, он не любил. "С пикой вашей, какой гонор? Смех один! Да и ломается, зараза, в самый неподходящий момент! А с палашиком моим я сам себе голова, а не сдюжил, то и винить некого, сам дурак. Да-с!" - частенько говаривал он Вершинину, доказывая, что друг Саша выбрал себе не верное поприще. "Ты ж не лях, право слово", - обычно заканчивал он свои поучения.
Под Фридландом, когда счастливо начатое сражение вдруг обратилось в настоящий разгром, Кульнев с Орловым, собрав вокруг себя остатки разбитых эскадронов, повели всех в конный прорыв сквозь ряды французской пехоты. Работая своим "палашиком", как мясник топором, дважды раненый: в плечо и в грудь, Орлов практически в одиночку прорубил строй пехотного батальона французских егерей, которым фатально не повезло в тот день оказаться на его пути и попасть под горячую руку.
Те, кто видел Орлова в той рукопашной свалке, говорили, что теперь очень точно понимают фразу из русских былин про Илью Муромца: "Махнёт направо - там улочка, отмахнётся - переулочек!" Порой, на лихих дружеских пирушках, майор любил потешить своих приятелей: разрывал прочные кожаные ремни конской упряжи, скатывал в трубочку серебряные тарелки и, на "бис", ломал по две подковы, сложенные вместе.
- Ну, душа моя, пропустим по рюмочке анисовой, да соорудим банчишко? - спросил Орлов.
- Отчего ж только по рюмочке? Тебе разве в караул сегодня? - удивился Вершинин, потирая плечо. - Да, и есть ли анисовая в буфете? Местный-то "компот" уже и видеть не могу! Хуже кваса нашего! Скиснешь, да сгинешь от него.
- Да, это я так, к слову пришлось! - успокоил его майор. - Коли предлагаю, то разведку-то уже провёл! Но поспешать всё же надо, товарищи наши тоже не дремлют, как видишь, - повёл глазами по сторонам Орлов. - Первая такая кампания у меня, чтоб с водкой перебои! С порохом, да с амуницией - это бывало, с провиантом случалось, но чтоб с водкой, да в безделье, такое в первый раз!
- Скоро всё образуется, - успокоил его ротмистр. - Слышал от штабных, Кутузова к нам сватают, вместо лягушатника нашего!
- Ах, душа моя! Вот порадовал, так порадовал! Слов нет! - обрадовался Орлов. Перекрестился, а затем трижды сплюнул через левое плечо, да ещё постучал по дереву. - Не в водке ж дело-то, а в безделье форменном. Михаил Илларионович он такой: и в дело отправит и интендантам спуску не даст! Ещё Александр Васильевич, вечная ему память, говаривал, что Кутузова и де Рибас не обманет. А у этого Ланжерона жену из-под носа уведут, он и не заметит!
- Да, чуть не забыл, встретил по дороге сюда Кирилла Незнанского, он опять отправился на свидание со своей восточной красавицей! Просил, если его уход из караула откроется, подтвердить, что с нами был. Всё же не так сурово с ним обойдутся, как ежели узнают, что он почитай к туркам в тыл хаживает, - вопросительно взглянул на майора Вершинин.
- Подтвердим, какие сомнения, но зря он так-то, а что если в плен угодит. Турки, смотри, как забегали. Ясно же, что этим летом нам с ними добром не разойтись. Молод ещё Кирюша, потому и любовь такая безоглядная. Ему сколько годков? Осьмнадцать? - спросил Орлов.
- Девятнадцать... будет... в июне. Это я точно знаю. Его батюшка наш сосед по курскому имению. С малолетства его помню, а тут в армии увидел, не узнал. Так вымахал, - улыбнулся Вершинин. - А любовь у них действительно сумасшедшая. Романов поди начитался французских, вся зараза в Россию из Европы ползёт.
- Ты что это, как старый дед бухтишь? - удивился Орлов. - Забыл, какими сами были в его-то годы. Я тоже "фейерверки" устраивал, ого-го! Закачаешься! Кровь молодая, горячая! Сейчас поостыл, понятно! Война за войной, друг мой, не до любви.
Обоим офицерам было немногим за тридцать, но оба уже почти десять лет как не слезали с сёдел, позабыв о спокойной мирной жизни и накрутив по военным дорогам Европы не одну сотню вёрст.
- Ну, про твои фейерверки все знают! Но там совсем другое, такой любви у меня не было, - отвёл обвинение приятеля Вершинин. - У Кирилла, с его любовью, просто какое-то помутнение рассудка. Ты видел её? Совсем ещё девочка. Если я правильно помню, Кирилл говорил, что она младше его на два года.
- Прямо Ромео и Джульетта! Но для турчанки это уже старая дева, ха-ха! - захохотал своим громовым басом Орлов.
- Вот только вместо Мотековых и Капулетьевых, - переиначил на русский манер известные фамилии Вершинин, - Россия и Турция. И не в кровной ссоре, а в вековой войне. Угораздило же его!
- Любовь, что тут поделаешь! - заключил Орлов. - Злая штука. Хотя, по слухам, она красавица необыкновенная, самому-то её видеть не довелось, и дочь самого визиря, нет?
- Я расспрашивал Кирилла, но он молчит, да сопит, обиженно так, как ребёнок. Чего сопеть, раз уже слухи пошли, - пожал плечами Вершинин. - Но только, вроде, не визиря, а видинского беглер-бея Мулла-паши. Но красавица необыкновенная, это точно. Василий Дмитриевич сказывал, сам-то я её тоже не видел. Побьём турок в этом году, перекрестим его мадмуазель в нашу веру, да и за свадебку, чего уж там. Невеста дама знатная, да и жених наш, почитай, едва ли не Рюрикович.
- Я, на его месте, давно бы её увёз. Кликнул охотников, хоть вот нас, я бы не отказал, да и увёз! А так, чего это за роман такой. Охи-вздохи, да поцелуи сквозь платочек. А что, караул-то он не достоял? Это, брат, он напрасно!
- Так ему, чтобы к утру у своей пассии быть, затемно выезжать надобно, а с полудня назад. Завтра к вечеру, Бог даст, будет обратно, если лошадей не загонит. Такая вот любовь, - покачал головой Вершинин. - Василий Дмитриевич сказывал, что турецких войск в тех местах пока нет. Не хотят Измаил-бей и Мулла-паша на свои имения войну накликивать. Знают, что мы понапрасну местечек не разоряем. Мы же солдаты, а не орда татарская.
- А вот и сам твой Василий Дмитриевич пожаловали! Лёгок на помине! - обрадовано произнёс Орлов, указывая на входящего Иловайского. - Господин полковник! Пожалуйте к нам!
Иловайский тоже обрадовано улыбнулся, махнул рукой, и направился, было, к приятелям, но попал в плотное окружение других офицеров. Все принялись наперебой расспрашивать его о новостях с турецкой стороны.
Последние две недели полковник не вылезал из разведки, доходя со своими казаками до Разграда, от которого турецкая армия и выдвигалась сейчас неспешным порядком в полевой лагерь под Шумлой.
Удовлетворив, насколько возможно, интересы любопытствующих, и подтвердив им, что горячего дела не избежать, Иловайский, наконец-таки, добрался до Орлова с Вершининым.
- Здоровы ли будете, други мои! - обнимая поочерёдно приятелей, поинтересовался полковник, но, попав в крепкие объятия Орлова, сам же и заключил, - Вижу, что здоровы, и даже веселы, как я посмотрю. Что-то прознали, пока я по турецким тылам гостевал?
- К нам на армию назначен Кутузов! Наверное, если считать дни на эстафету, приказ уже прибыл. Скоро и сам пожалует! - сообщил приятелю добрую весть Вершинин.
- Славно, славно! Спасибо Саша, за хорошую новость! Теперь дело закрутится как должно, а то видел тут нашего Ланжерона на рекогносцировке... не мычит, не телится. Форсу много, а толку мало! Я ему казака недалёкого изобразил, чтобы не приставал. Получилось вроде. Правда, Сабанеев, он же меня давно знает, не поверил. Но не сказал ничего. Видать, тоже не жалует нашего лягушатника! Ну, братцы, отпразднуем такое-то событие! Я же почитай дней десять постился! Зарок себе дал - в деле, ни-ни! Так-то вот! - отметил Иловайский.
- У турок хорошо погуляли-то? Как погляжу, радостный ты больно? - ревниво спросил Орлов, у которого давно уже руки чесались по хорошей драке. - А то мы уже измучились, обозников изображать, да искать такие места в Бухаресте, где нас ещё не знают!
- Отменно погуляли! Да-с! Турки не могут быть в обиде, что обошли кого-то из них своим вниманием, - рассмеялся Василий Дмитриевич. - Однако доложу я Вам, господа, ненамного их убавились после наших визитов. Вам, и всем тут присутствующим, за глаза довольно будет. Много их, как мух в осень, устанете отмахиваться!
- Нам не привыкать! - явно обрадовался такой перспективе Орлов. - А то мы с господином майором уже боялись, что ты их всех успокоил, а нам и дальше киснуть в молодом вине, да пыль бухарестскую глотать! Но сегодня, учитывая обстоятельства, мы раздобыли, специально для тебя заметь, пару полуштофов отменной анисовой. Не откажите в любезности, господин полковник, разделить с нами скромный ужин!
Орлов, как "хозяин" и завсегдатай, махнул рукой буфетчику, и на стол без лишних уточнений подали блюда с телятиной, колбасами и сыром, добавился и полуштоф обещанной анисовой: пока что один, но по задорно блестевшим глазам майора было видно, что это только для начала.
- Особых разносолов не имеется, - в шутку извинился Орлов, - но нам, армейцам, не привыкать!
- Господь с Вами, Владимир, - рассмеялся Иловайский, - что за церемонии, право слово. Да, и когда это казак от чарки дружеской отказ давал? Не было такого!
- Странное дело, господа, - заметил вдруг Вершинин, - рядом Дунай, море недалеко, а рыбы хорошей в Бухаресте вовсе нет!
- А мои хлопцы, когда в рейде были, наловили в реке рыбы всякой, да такую уху справили, любо-дорого! - Иловайский, выражая своё восхищение, томно прикрыл глаза и покачал головой.
Выпили анисовой для аппетиту и принялись сочно закусывать. Тарелки быстро пустели. То ли анисовая к месту пришлась, то ли все успели особенно проголодаться в этот вечер, но телятину с огурцами пришлось еще пару раз повторить; полуштоф тоже почему-то опустел! Но Орлов восполнил и эту потерю.
- А где же ваш молодой товарищ, поручик пехотный, ... Кирилл, как бишь его, ... Незнамский, что ли? - вспомнил вдруг Иловайский.
- Незнанский, - поправил полковника Вершинин, - У него, как и прежде, любовь-с! Отбыл навестить свою мадмуазель на прощание. Дело закрутится, не до того будет.
- Турчанку эту? - спросил Иловайский, - Вот же, как знал тогда, что не к добру! Маркову с рук сдал, а получилось, что Кириллу вашему. Подождал бы он завершения кампании! Эх, молодо-зелено! Пересудов не оберёшься!
- Ну, да, турчанка, что ж с того, коли это любовь? - возразил Вершинин.
- Что она турчанка, в том беды и, правда, никакой нет, - ответил Иловайский, пренебрежительно махнув рукой. - У нас на Дону, турчанок этих, почитай, в каждом казацком роду замешано. Никто не жаловался. Ежели бы не война, то и пусть себе, дело молодое! Просто, говорю же, надо было Вам его убедить, до конца лета повременить. Вот я к чему клоню-то!
- Его убедишь, пожалуй! - заметил Орлов, наполняя стаканы. - Думаешь, не пробовали? А только всё без пользы! Теперь уж, как Бог даст!
В этот момент неожиданно для всех в собрании объявился штабной адъютант, молодой князь Глинский и, подняв руку, попросил минуту внимания:
- Господа офицеры! - обратился он к присутствующим, сразу умолкнувшим и вопросительно глядевшим него. - Мне поручено сообщить Вам, что сегодня получен приказ государя о назначении главнокомандующим нашей армией, - Глинский, сделав подобающую паузу, торжественно завершил, - его превосходительство, генерала от инфантерии, Голенищева-Кутузова Михайлу Илларионовича! Ура, господа!
Последние слова потонули в гуле одобрительных возгласов и дружном троекратном ура присутствующих. Глинский с большим трудом сумел, ещё раз, привлечь внимание ликующих офицеров:
- Просьба, всем отбыть к своим частям, быть в должной готовности к смотру войск новым главнокомандующим! Хотя, какой он нам новый?! - вдруг неожиданно завершил свой спич молодой офицер.
Все дружно захохотали! Смеялись так, как смеются счастливые люди, надежды которых на достойное будущее сбылись так полно и вдруг. Все они отлично понимали, что назначение Кутузова означает для них тяжёлые месяцы походов, больших боёв и бессчётных стычек с неприятелем, кровь и смерть друзей, а, возможно, что и собственную их гибель, но та великая цена, которую непременно придётся оплатить, была им теперь не в тягость. Эта была суровая необходимость на войне! Долг и честь офицеров русской армии!
Кутузов получил назначение, чтобы добиться решительной победы, а значит и мира с турками, что было ясно всем, поэтому и любые жертвы становились не напрасными. Одно дело, пасть на поле брани во имя победы, и совсем другое - смерть от шальной пули при штурме очередной крепости, которую потом, возможно, снова придётся оставить неприятелю. Люди устали от этой нелепой и затянувшейся войны.
-------
1 апреля 1811 года, Бухарест
северо-восточная окраина города
Вкруг жаркого костерка, томящегося яркими переливами углей, грелось до десятка егерей, выставленных в пикет на дальней окраине Бухареста, для порядка. Составив в пирамиду ружья, занимались кто чем. Кто-то делами мелкими, нужными, но не тягостными, кто-то просто дремал, зажмурясь на огонь, прочие болтали не о чём, чтобы скоротать тягучее в карауле время.
- Дядя, а чо в этих краях таки звезды яркие? Нет, ты глянь каки! Аж, глазам больно, как горят! - приставал к седому ветерану, съевшему едва не все свои зубы в бесконечных стычках и делах, молоденький солдатик - рекрут этого года.
- Не, куды ж! Я ить токо чего, а меня уж и забрили! И сразу сюды, даже толком понять не успел, куды попал!
- Эта опосля Браилова, многих тады побило. Вот и гонят сикурс со всей Расеи. Пять годков султана бьём, а все без толку, не сдается подлец, ни в какую, - заметил пожилой унтер.
- Плохо видать бьёте, дядя! Вот он и хорохорится! В подвздох надоть было! - заметил здоровенный парень, тоже из новых, зло и сильно вгоняя в песок, уже и так блестевший яснее некуда, багинет.
- Вот ты, ерой, и надаёшь ему, кудыть надо! Для того тебя осударь емпиратор и прислал! То-то, намедни, фильегерь скакал, да все выспрашивал, управимся мы тута без тебя, али нет! - широко оскалился степенный унтер и тут же сам первым загоготал своей шутке.
Следом довольно заржали остальные. Детина сплюнул, хотел озлиться, но махнул рукой и тоже захохотал вдогон. Потом затихли, каждый задумался о своём.
- Дааа! - протянул ветеран. - Одних начальников ужо скоко сменилось. Прозоровский, Михельсон, Каменский, теперь вот ентот Лонжон! В дышло ему ворон!
- Лонжон энтот, он чо, немчин, чо ли? А дядя? - широко округлил глаза солдатик.
- Не, хранцуз, кота ему в картуз! - поддержал разговор унтер и выкатил из костерка, подцепив прутиком, уголек на раскурку. - А табачок тут хорош, да и винцо! Девки, опять же, добрые! Чего не послужить Отечеству? Турок, он супротивник нам привычный, не Напольён, чай!
- Да, тот посурьёзней будет! Под Шенграбном, ить как прижал, еле вывернулись с Пётрой Ивановичем! Хорошо Михайла Ларивоныч сикурс прислал, а то б хрена мы тут с тобой сейчас винцо попивали! Храни его Господь, отца родного! - перекрестился старый воин.
- Вот его бы нам в армию нашу Молдавскую! Враз бы покончили с визирём! Ну-ка, тихо! - прервал неспешную беседу унтер. - Скачет, кажись, ктой-то! Точно скачут, и близко уже!
Егеря подхватились, разбирая ружья из пирамиды, занимая пикет. В ещё не слишком сгустившихся сумерках разглядели приближавшуюся коляску, с конвоем из полусотни казачков.
Начальство солдат чует издалека! Ясно генерал, никак не меньше!
Унтер вышел вперед, оценивая опытным взглядом ситуацию, поднял руку, но не слишком. Скакавший легкой рысью чуть впереди, заросший по самые глаза кудрявой бородой, высокий хорунжий в ладной синей казачьей форме осадил коня.
- Куды прёшь, деревня! Не видишь! - грозно рыкнул он.
- Не шуми казаче, мы службу знаем, - достойно произнес унтер. - Начальство приказало пикет выставить, мы и стоим!
К этому моменту коляска поравнялась с ними, и ехавший в ней начальник махнул рукой, приказывая остановиться. Унтер подскочил к подножке и звонкой пружиной вытянулся во фрунт.
- Ваше Высокопревосходительство! - взрывающимся от счастья голосом, завел было он ...
- Ладно, Степаныч, будет тебе голосить, - оборвал причитание унтера на самой высокой ноте насмешливый, но приятный баритон. - Оглушил совсем. Поди, уже всех курей у здешних ратуев потаскал, что так орешь?
- Господь с вами, Ваше Высокопревосходительство! Разе ж мы мрадеры каки!
- А то я тебя разбойника не знаю, - уверенно произнес генерал. - Ты вот скажи, побьём визиря?
- Побьём, Ваше Высокопревосходительство! Как пить дать! С вами, хоть бы и султана взгреем, а то!
- Вот и я думаю, что побьём! Готовьтесь, хватит уже баклуши бить, да курей таскать! А, и ты тут, старый вояка, - увидев, стоявшего на правом фланге строя, седого ветерана, явно обрадовался генерал. - А я смотрю, ты иль не ты! Не пойму, знобит тебя что ли, что дрожишь?
- Так точно, я, Ваше Высокопревосходительство! Дождались, слава Богу! А знобит малость, так то по прохладе ночной, больно свежо этой весной.
- Свежо говоришь, а на летнюю форму уже с марта перешли, - задумчиво проговорил генерал, - надо это дело поправлять. А что ж ты Степаныч, без офицера в карауле? Али захворал начальник ваш?
- Никак нет! Так что, осмелюсь доложить, их благородие поручик Незнанский отбыли в город!
- Отбыли, значит! Небось, с гусарами белорусскими в картишки перекинуться? А?
- Не могу знать, Ваше Выс... при... ход... ство!
- Ты не можешь, а я и сам знаю! Коли этот полк здесь, то где ж ещё господам офицерам быть? Пожалуй, и мы поедем. Трогай!
- Кто это был, а, дядя! - бросились выпытывать молодые солдаты, удивленно вглядываясь в сияющие лица ветеранов.
- Как кто? Дык, я ж говорю, Кутузов это! Услышал Бог мои молитвы! - слезно прошамкал ветеран.
- Будет теперь потеха! - уверенно подтвердил унтер. - В этом году войне конец!
- А он чо, кривой, кажись? И старенький, на дедушку мово похожий, - вопрошал настойчиво малой.
- Сам ты кривой! - в сердцах рявкнул унтер. - Он одним глазом дальше тебя, дубина, окрест всё видит! И под землю, вглубь!
- Да ну! Не уж-то, под землю? - неуверенно вопросил солдатик.
Все засмеялись.
- А вот и зря смеётися, есть таки, бабка сказывала!
Все захохотали, пуще прежнего. Малой обижено надулся.
- Глаз он давно потерял, от пули турецкой, - подтвердил ветеран. - В Крыму ещё, а я у него в батальоне служил. Он уже тогда был орёл! Эх, славно! Ужо думал сгинем под Лонжом энтим! - старик поцеловал нательный крест и истово перекрестился. - Подумаешь, кривой! Не беда! Мне мадьяры сказывали, был у чехов атаман Шишка, тот вообче слепой был, а немцев люто бил!
- А про каких-таких курей он спрашивал, а? - вдруг вспомнил здоровяк, поворачиваясь к унтеру.
- Не твоево ума дело, смирно будь! - рявкнул унтер.
- Да, была одна история, давно уже ..., - начал было ветеран. Но, увидев, как взметнулся унтер, быстро закончил, - всё, молчу!
- Сам расскажу, если надоть, - сказал унтер, но, оглядев притихших в ожидании егерей, добавил, - Опосля!
-----
февраль 1811 года
Санкт-Петербург
Военный министр Михаил Богданович Барклай-де-Толли и генерал от инфантерии виленский губернатор Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов последнее время встречались редко.
Михаил Богданович был поглощён заботами о своём новом министерском портфеле. С упорством и педантичностью, свойственными ему, разгребал "завалы" проблем, любезно накопленных всеми предшественниками, пытаясь упорядочить работу огромного ведомства.
Кутузов же, напротив, быстро обжился на старом для себя месте. И хотя его второе за карьеру назначение генерал-губернатором в Вильно оценивалось при дворе как "мягкая опала", он сам место службы иначе как "Ma bonne Vilna" не называл. По сравнению с Киевом, где он губернаторствовал до этого, Вильна имела массу привлекательных отличий: не хлопотливое, удачно расположенное и спокойное, до поры, место, где можно было неспешно привести в порядок, как местные дела, так и собственные мысли.
Наведываясь в столицу по личным и служебным надобностям, Кутузов всегда находил время нанести визит новому министру; им было, что сказать друг другу. Но последняя встреча отличалась от всех прочих. "Доброй Вильне" предстояло проститься со своим губернатором.
Беседовали долго. Оба не любили поспешных решений и резких импровизаций.
Кутузов, комфортно устроившись в уютном кресле, опершись на руку, глядел больше не на собеседника, а на яркое пламя в огромном камине. Эта печка, устроенная в кабинете военного министра, невольно напоминала о шотландских корнях Барклая, хотя сам он на далёкой родине предков никогда не бывал.
Михаил Богданович сидел рядом, в точно таком же кресле, не пытаясь заглянуть в лицо собеседника, адресуя свои слова в пылающий жар каминной топки, а блики неровного пламени плясали свой хаотический танец на его высоком челе. Иногда, правда, Барклай вставал и прохаживался по ковру за спиной Кутузова, разминая левую ногу, затекавшую от долгого сидения; давала о себе знать старая рана.
Удивительно, но в кабинете военного министра не было портрета государя, приличествующего его статусу. "В этом месте не происходит ничего, что могло бы привлечь внимание его величества, - ответил как-то на вопрос Кутузова Барклай. - Ничего, доступного его пониманию. В зале заседаний и в приёмной портреты висят, и этого довольно, я полагаю".
Формальную часть, которую вежливый и корректный Михаил Богданович не пропускал никогда, свернули быстро и плавно перешли на обсуждение дел в соседней Швеции, очередную войну с которой успешно завершала русская армия.
Реваншистские рецидивы, после проигранной почти сто лет назад Северной войны, случались с тех пор у шведов с заданной регулярностью, каждый раз заканчиваясь обидным для них поражением и потерей очередного куска балтийских владений. На этот раз под угрозой окончательного отторжения оказалась Финляндия. Медленно, но уверенно, Швеция выбывала из активной политики, навсегда превращаясь в провинциальные задворки Европы.
- Наполеон, разумеется, приложил руку к делам шведским сколько мог, но официально не обозначал свою заинтересованность никак, - прояснял Кутузову северные расклады Барклай. - Формально он не связан даже с неожиданным возвышением Бернадота, хотя всем понятно, что новый статус одного из его маршалов, не мог бы возникнуть сам по себе.
- Наполеон, как настоящий полководец, пытается охватить Россию с флангов, - подтвердил Кутузов. - С одного боку шведы с Бернадотом, а с другой, что бы он там не говорил, про свою дружбу с покойным султаном, а не с Турцией, он турок подначивает. Но такой номер, как мне почему-то кажется, у него не пройдёт. Бернадот - хитрая бестия! Помяните моё слово, он корону Швеции, которая почитай у него в руках, на милость своего бывшего императора не сменяет нипочём. Он и глазом не моргнёт, если надо будет выступить супротив Наполеона.
- Да, я давно заметил, что решительность, которая честно служит Наполеону в сражениях, оборачивается против него в большой политике, - кивнул Барклай. - Ставка на Бернадота битая у него. Кстати, знаете, какая пикантная татуировка имеется у будущего основателя новой шведской династии?
- Знаю! Ох, знаю! - рассмеялся Кутузов. - "Смерть тиранам". Вот уж анекдотец славный приключился! Король-республиканец! Ох, грехи наши тяжкие, вот Вам и новые времена, сударь мой! Да-с!
Михаил Богданович отметил про себя, что Кутузов зря время в Вильне не теряет, будучи в курсе всех последних новостей и даже самых незначительных фактов. "Это хорошо, - подумал Барклай. - Меньше пустых прелюдий требуется". Он опять встал с кресла, размять ногу и поправить прогоревшее поленце, отлетевшее в сторону с самого верха аккуратно сложенной стопки дров в камине.
- Коль скоро, Вы мне анекдот про царя шведского напомнили, то я Вам другой поведаю, - обрадовался Кутузов. - Сказывал мне покойный Заборовский, что тому уже лет двадцать сватался на нашу службу один поручик артиллеристский, француз. В Ливорно дело было. Да, в чине они как будто бы не сошлись. Корсиканец наш, а это был он, как Вы понимаете, очень разозлился и заявил Ивану Андреевичу, что, мол, ещё услышите обо мне! Да-с, удивительные дела порой случаются в этом мире. Был бы сейчас в нашей армии генерал Бонапарт. Может, и в приятелях бы мы с ним ходили?
- Вот и услышали, - вздохнул Барклай. - Век бы не слышать. Однако, наш смертельный друг, теряя союзника в лице Швеции, кажется, этого толком и не замечает. По-моему, он с вершины своего величия уже не видит ничего вокруг и никого, кроме себя. А ведь мог бы, будь порасторопней, силы наши на севере отвлечь значительно.
- Мог бы, да не смог, - ответил Кутузов. - На поле брани ему равных нет, но к играм большим не готов он ещё. Государства - не полки! И ждать, пока он обучится, нам нельзя. Тем более он и сам разогнался так, что уже не остановить. Видит Бог, мы его не подталкиваем!
Михаил Богданович прошёл к столу, отыскал в стопке бумаг нужное письмо и протянул его Кутузову.
- Посмотрите, Михаил Илларионович, что доносит Чернышёв из Парижа, эту копию его отчёта о беседе с Талейраном мне на днях граф Румянцев переслал.
Кутузов принял бумагу и, склонив голову, здоровым глазом быстро прочитал убористый текст донесения посла.
- Талейрану мало быть министром своего императора, он и нам советы давать решил, - усмехнулся Кутузов. - Но он прав, с турками нам следует мириться и как можно быстрее. Иначе говоря, любезный Михаил Богданович, события развиваются именно так, как мы и предполагали ранее. Большой войны с Наполеоном нужно ждать к следующему году, и России её не избегнуть. Корсиканец наш не признаёт никаких иных отношений с государствами Европы, кроме как подчинённых, по отношению к созданной им Французской Империи. К великому сожалению, именно России предстоит на своей территории, чего раньше так долго удавалось избежать, дать ему решительный отпор. Но, видно так уж Богу угодно, а России не привыкать, встречать неприятеля на своих полях!
- Да, Михаил Илларионович, фабианская стратегия, которую, смею напомнить, Вы вполне одобряете, должна обеспечить нам пышные похороны Империи французов на обширных русских просторах. Однако, некоторые разногласия по поводу дальнейшей судьбы наполеоновской Франции в её естественных границах, присутствуют, к сожалению. Англичане настаивают на восстановлении династии Бурбонов, что соответствует и чаяниям Государя. Я пытаюсь, в меру своих возможностей, внушить Александру, что России нужна сильная Франция, потенциальная соперница Англии на западе Европы, но пока не могу обрести в Государе надёжного союзника. Влияние Англии очень сильно при дворе.
- Это совершенно невозможно, Михаил Богданович! Восстановление Бурбонов будет означать, что Франция станет марионеткой Англии и противных нам сил. Россия должна решительно поддержать австрийскую линию. Австрийцев мы всегда сможем поставить на место, пригрозив оставить с турками с глазу на глаз. Вам следует предпринять дополнительные усилия в этом вопросе! Мне, обращаться к Государю, сейчас невозможно! Моя опала должна выглядеть совершенно убедительно для всех. И для англичан даже убедительнее, чем для французов!
- Всё это так, Михаил Илларионович, меня Вам уговаривать не нужно. Но вот, что касается Вашей опалы, то есть насущная необходимость вернуть Вас на службу прямо сейчас. Это общее мнение государственного совета, и всех прочих, известных вам, лиц, - развёл руками Барклай, показывая, что он тут, якобы, не при чём. - Нужно вывести из войны Турцию. Если прав в своих оценках Чернышов, то 1811 год последний, когда мы должны решить этот вопрос. Вас рекомендовано назначить командующим Молдавской армией.
- Неужели нет никакой возможности обойтись без этого. К примеру, чем плох Пётр Иванович? Я бы мог выдать ему точные инструкции по ходу кампании этого года? Не кажется ли Вам, что слишком разные ставки в этих двух партиях? Турки и Наполеон?
- Багратион отменный генерал. Он первый в авангарде и последний в арьергарде, но этого мало, и у него был шанс, который он, в силу своей горячности, упустил уже. Вы же отлично понимаете, что недостаточно нанести туркам ещё несколько поражений, мало ли было побед в прошедшие годы. Цель-то другая - надо завершать войну. Завершить её до войны с Наполеоном, который рассчитывает использовать турок на южном фланге как своих союзников. И чтобы отбить туркам охоту соединиться с корсиканцем, надо разгромить их полно и ошеломляюще. Кто, как не Вы, лучший стратег России, способны преподнести им такой сюрприз.
- Так-то оно так, да как бы не вспугнуть главную дичь? Нельзя допустить, чтобы он ещё несколько лет висел над нашей западной границей как грозовая туча. Упустим момент, хуже будет для всех.
- Да, риск велик, разумеется, но оставлять недобитых турок - это ещё хуже. Как воинская сила турки нам не страшны, конечно, но и сил отвлекут довольно, и оставлять такую линию снабжения французской армии фуражом и провиантом в грядущей войне никак нельзя.
- Тоже правильно. Вот же, как говаривала матушка-императрица, вздумалось нашей блистательной Порте и неблистательным советникам её объявить России войну так не вовремя. Но для полного разгрома, который вынудит турок заключить с Россией скорый мир, мне потребуется провести, в миниатюре, разумеется, кампанию, сходную с нашим главным планом. Как бы не разглядел Наполеон в этом деле свою западню?
- Наши друзья в Европе сделают всё возможное, чтобы не разглядел. А Вы, после дела, выйдете опять в отставку, убедительную причину найдём позже. Но сегодня иного генерала на должность командующего Молдавской армией у нас нет. Театр войны и противника Вы знаете лучше, чем кто-либо, с положением дел тоже знакомы, а моральный дух армии с Вашим назначением поднимется на должную высоту. Хотя бы в этом, господин Ланжерон нам, пусть и невольно, но очень помог. Суметь, за столь короткий срок, так настроить против себя всю армию до последнего солдата - это тоже нужно уметь. Основное же, Михаил Илларионович, то, что армия русская примет любое Ваше решение. Скрепя сердце, но примет. И не только примет, но и исполнит в точности. Багратион не справится, в первую очередь с самим собой, когда надо будет дать приказ на оставление позиций. Вам это известно не хуже меня. Вам тоже не просто будет, но здесь в столице Вы можете рассчитывать на любую мою поддержку.
- Да, случаи дали мне познания той земли и неприятеля, а ради пользы Отечества приму любую хулу и опалу! Михаил Богданович, если мне потребуется взять с собой в армию некоторых генералов и офицеров; они могут быть необходимы там в нужное время?
- Просите кого угодно! Кроме того, начальник моей особой канцелярии господин Закревский получил указание содействовать Вам по всем вопросам. Там, в Валахии, в Вашем распоряжении будет несколько интересных возможностей. Неофициальную переписку мы будем вести также по его каналам. Я бы хотел иметь сведения о фактическом положении дел несколько раньше, чем их будут узнавать при дворе.
- Помощь Арсения Андреевича будет мне очень кстати. Благодарю Вас за такую предусмотрительность, Михаил Богданович.
- Канцлер Румянцев обещает полное содействие по линии своего ведомства. Что-то ещё?
- Дипломатическая служба хотя и изрядно плутовата, но, ей богу, не так мудрёна, как военная. Однако, без участия графа Николая Петровича мне своей службы никак не справить. Ещё, подполковника Толя прошу утвердить на должность генерала-квартирмейстера армии, не считаясь с чином, а остальных я назову Вам на этой неделе. Когда Государь утвердит моё назначение?
- Думаю, что все формальности мы уладим в течение недели. В следующий вторник ожидайте вызова ко двору! А сейчас давайте-ка ещё раз обсудим все возможные варианты и нюансы, какие нам следует иметь в виду в дальнейшем. Во-первых, в связи с долгой болезнью Каменского и нерасторопностью графа Ланжерона, молдавская армия, мягко говоря, находится сейчас не в лучшем состоянии. Намного хуже, чем при Прозоровском, когда Вам доводилось бывать в ней. Во-вторых, ...
Разговор продолжался ещё около часа, после чего Кутузов, не любивший столь долгие и педантичные обсуждения одного и того же вопроса, попросил позволения откланяться: