Аннотация: Подумал, что эта стренькая вещь более уместно будет смотреться здесь. Опубликован в украинком и российском сборниках "Право на пиво"
ЭТОТ СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД
--
Оболонь! Оболонь, дружище, ты где запропастился? - из вентиляционной решётки высунулась лохматая голова Михася. Борода воинственно вздыблена, сурово насупленные брови чайкой взлетают над переносицей, ноздри раздуты. Ух, какие мы грозные! Гневно зыркнул по сторонам, забормотал что-то маловразумительное и полез обратно в вентиляцию.
--
Да здесь я, здесь, - крикнул ему вслед. Если можно это назвать "криком". Скорее, "громким шёпотом". - Тише, Михась! Давай скоренько ко мне!
--
О! Что ж ты, тудыть твою растудыть, прохлаждаешься до сих пор в своей вотчине! - Михась неслышно спрыгнул на пол и тут же вторым прыжком очутился рядом со мной. - Наши уже почти все собрались, ждут, тык-скаать, председателя, а он всё от подопечных никак не оторвётся. Бросай всё к чер... эээ... к сарайникам вкупе с овинниками и полетели! Цигель, цигель, ай-лю-лю! Они тебя никогда не отпустят, их же тут миллион!
Ну, не миллион, конечно, а сто сорок душ будет. А если живность их домашнюю взять (тараканов и муравьёв не в счёт!), то и все две сотни наберётся. И за каждым проследи, да паутину в узоры заплети, да коляску с дитём малым покачай, да конфорку под чайником забытым выключи, да ссору утихомирь. И что взамен? Стакан молока и горбушка хлеба? И то лишь единицы помнят. Мне эти "кисломолочные продукты" и "хлебобулочные изделия" как-то побоку, внимание и почёт важнее. А всё равно не бросишь. Свои ведь. Родненькие.
Ой, разве я не представился? Извинения покорнейше прошу, уважаемые. Оболонь. Домовой.
* * * * * * * * * * * *
Да, домовой. А что тут такого? Между прочим, защитник. И совсем не пакостник. Ну, иногда, правда, проводим скопом (как это по-вашинскому) "сеансы групповой терапии". То есть, ежели совсем уж семья разваливаться начинает, и не помогают наши уговоры, тогда мы шумим. Ну, возмущаемся просто. Громко. Явно. И - помогает! А вы нас за это... как там... Поттер Гейтсами обзываете. И неправда. Никакие мы не Поттеры. Это у заграничных домовых такие клички. Может, вы "Портер" говорите, а мы не разбираем? Ежели "Портер", тогда ладно, тогда обзывайтесь. "Портер" мы любим. Здешний. Оболоньский. А за Гейтса ещё ответите! Тоже какой-то иностранец, а вы тут им обзываетесь. Некультурно. "Вы ещё не испытали счастья групповой терапии домовых? Тогда мы идём к вам!" Хе-хе.
Да уж. Повезло мне с домом. Привалило счастьицем. У других вотчина так вотчина - одноэтажные домишки, с подпольем и горищем. Одна-две семьи, всё чинно благородно. И компания в придачу - овинник тот же, сарайник. Ежели повезёт, то и вила перелётная захаживать в гости повадится. А здесь!.. Одно слово - новострой. Мой домишко уж больше трёх десятков лет как снесли, а на его месте построили эту вот... малютку... И вместо одной семьи я получил тридцать. Мои собратья по несчастью разбежались по окраинам - в Теремки, на Красный Хутор, в привычные им домики. А я остался на свою голову. Каждый год говорю себе: "Хватит! Надоело! Я не выдержу!" И каждый год откладываю срок ещё на год. Куда ж я от родненьких моих денусь?
Да ещё и Головой всех киевских домовых выбрали. "Ты, - говорят, - на Оболони живёшь, ты в пиве лучше всех разбираешься, значит - быть тебе пивочерпием". То есть на собраниях наших я пивом заведую. "Оболонью", конечно. Главный разливающий. Должность, скажу я вам, завидная. Главное - вкусная, хе-хе.
Вот и сейчас Михась, домовой с Подола, торопил меня на собрание. Новый Год у нас, вот как. Это у вас, у людей он Старым Новым зовётся, а у нас просто - Новый Год. Без Головы никак. А без пива тем более.
--
Оболонь, ну полетели! - Ага, значит, ведунья на помеле привезла. Удачно. А то, ежели вот так вот вдвоём до урочища Чорторый самим добираться, то пока уговоришь ворон на остров Муромец Михася отвезти, весь голос сорвёшь. Не тащить же его на своём горбу. Ещё все перья попортит. А вороны ещё и на праздник напросятся. А они крикливые - "гарадския", что с них возьмёшь? - Заждались тебя уже все! Шубин с Востока по подземным штрекам уже добрался. У него бочонок своего пива, говорит, у него лучше! Представляешь - у него - и лучше! Это же оскорбление нашей "Оболони"! И Монах с Запада на тучке прилетел. Угадай, что у него с собой?
--
Пиво?
--
Приз в студию! Угадай, что он говорит?
--
Что его пиво лучше? - я, наверное, проявлял чудеса магической догадки, раз Михась вновь всплеснул руками.
--
Два приза в студию! И огурчик! Даже северные соседи пожаловали!
Я присвистнул. Давно уже со стольного града на далёком Севере не заезжали гости. Видать, прознали, что пиво наше вкуснее и живее их испорченного баночного суррогата, вот и примчались на своём Змие. Да, Новый Год будет что надо. Вот только...
--
Михась, подожди. Не могу я сейчас.
--
А что такое?
--
Да прислушайся ты, Нафаня (самое страшное нашенское ругательство).
--
Хм... кошка. У неё ожирение и она думает, чтобы ещё...
--
Не то! - перебил я его. - В другой комнате.
--
Ребёнок. Маленький. Мальчик. Один. Один? А почему он один?
--
В том-то и дело, Михась! Родители уложили его спать как обычно, а сами пошли в гости. Они и придут-то через два часа, вот только они уверены, что дитятко их спит. И не волнуются. Я попытался до них дошептаться, да сам понимаешь, как нынче трудно с этим.
--
Понимаю. Так не спит он почему?
--
Тарахтелка эта зазвенела. Родители забыли выключить, она возьми и зазвони. А я тогда далеко был, не смог ушки ребетёнку прикрыть.
--
Ах, незадача. Так не усыпил почему? Или квалихвикацию растерял?
--
Ой, Михась, не спрашивай. Он видит нас.
--
Та иди ты!
--
Вот чтоб мне ни в жисть "Оболони" больше не попить! (Страшная клятва, честно-честно)
--
Выходит, не один Пахомыч. Ой, плохо-то как. (Пахомыч - старенький пьянчужка, живущий в подвале. Мы частенько приходим к нему погостить. Пивком угостим, в шахматы сыграем. Он нас почему-то "зелёными" обзывает и "чертятами". Пытался и другим про нас рассказывать, но, конечно, люди ему не верят. На его день рождения мы устроили кошачий концерт с хором, песнями и плясками. Да, веселиться мы умеем, хе-хе). Представляешь, если они ВСЕ!..
--
Типун тебе на язык!
Михась испуганно закрыл рот, да поздно. Правильно, нечего говорить глупости. Вот хай теперь с полчаса походит с прыщиком на языке.
--
Овово, ню Овово!... - шепелявил Михась. Я коротко махнул рукой.
--
Ой, спасибо. Извини, виноват. Так что же это получается, дорогие домовые, это ж теперь от людей совсем житья не будет!
--
Не, я проверил. Только Славка видит. А меня он испужался. Ведь истинное видит!
--
Ой, лишенько совсем! - Михась схватился за голову. - Это ж получается, что тебя он... клюв, лапы... хвост!
--
Отож, - и мы вдвоём схватились за головы. Это для собственного удобства мы бегаем по стенам и лазим по вентиляционным решёткам эдакими маленькими юркими бородатыми старичками. Почти все из нашей братии совсем не людское обличье имеют. Кто - кошка здоровущая, кто - мертвяк с головой подмышкой, а кто и маленькое пушистое облачко. Про себя я вообще молчу. И тут меня осенило. - Постой. Михась, ты же такой и есть!
--
Какой "такой"? - но видно, догадался уже: глазки забегали, ручки зашебуршились, борода дыбом начала подыматься.
--
Миха-а-ась, - я выудил из-за пазухи тот самый Бочонок. - Ну, выручи, Михась. Первому тебе налью до краёв. До Нового ведь три часа осталось!
Домовой засопел, надулся как старый мудрый крыс. Он то бросал взгляды на Бочонок, то на дверь комнаты, за которой один в темноте плакал от страха и одиночества малыш Славка. А когда плачут дети, нам, домовым, больно. И когда вы, люди, ссоритесь, нам очень плохо. Больно не только мне, "реестровому" домовому, сросшимся с этим жилищем всем собою - больно всем нашим, кто в это время поблизости. Слова ваши колют, только не в кожу, а в душу. Вам хорошо, вы забываете быстро. А нам-то как, тем, кто заживляет раны от слов на душах израненных? Ведь это мы вас лечим. Своей добротой и словом верным. А ещё молока с хлебом поставить в угол забываете... неблагодарные!
--
Ну ладно, попробую, - Михась облизнулся в предвкушении праздника (а пиво ведь до самого праздника пить нельзя ни в коем разе - традиция-с!) и, заломив картуз, пошёл прям по стене к детской. Я тихонько прокрался следом. Но выглядывать из стены не решился - а вдруг заметит меня Славка? Навострив уши, я прижался к самой стене. Вначале был слышен только плач, потом он мигом оборвался, остались только всхлипы. Да ещё бормотание подольского домового.
--
Ну что ж ты, мужик, разревелся? Или ты не мужик совсем?
"Дурень! - прошептал я ему. - Этому мужику только полтора года, он толком разговаривать ещё не умеет!"
"Сам дурень! - прошептал в ответ мне Михась. - Самый что ни на есть мужик! Ему грустно просто. Он же выспался, ему играться хочется!"
--
А вот вырастешь, Славка, сядешь на коня да как поскачешь в степи вольные, да как догонишь ветер! Вот цепляйся за меня... вот... держись покрепче... Н-но!
И погуркотело! По полу, по стене, по потолку. Сопение и "ржание" Михася разбавлялись прям таки восторженными "Ух!" и "Гук!" Славки. И смехом. Радостным, весёлым смехом, который благодатной патокой разливался по душе. Вот запомните, люди - сорные слова нам делают больно, а смех - нас от вас лечит.
Что они там делают?
Я осторожненько выглянул из стены. Михась, посадив себе на закорки малыша, вовсю наяривал по комнате. Пробежался по полу, тут же, не останавливаясь - по стене, оттуда - по потолку. Славка вцепился в бороду домового и аж повизгивал от восторга. Куда там папкины подбрасывания до потолка, когда тут по самому потолку бегаешь - и никто не падает! В слабом свете ночника выглядело всё это более чем смешно, особенно, если посмотреть на лицо Михася. Интересно, он со своими тоже так играет? А то чувствуется опыт, ой, чувствуется.
"Михась, а у тебя здорово получается лошадкой быть", - смеялся шёпотом я.
"Ой, Оболонь, молчи! Расскажешь кому - обижусь сильно. Ты лучше придумывай, что бы ещё такого сделать, а то чую - надолго меня не хватит. Славка только разошёлся! А до Нового уже меньше трёх часов".
"Михась, мы все тебе благодарны будем. Ты пока придумай чтой-нить, а я с нашими пообщаюсь".
"Да шоб мне сала с чесноком больше не нюхать!" (Тоже о-о-очень страшная клятва, правда-правда)
И я, вылетев прямо к ведунье на помеле, которая привезла Михася, крикнул ей:
--
Дара, бери в помощники ветер и лети к нашему урочищу. Зов кликни "все враз", они поймут! И быстрее, Дара!
--
Ой, Голова, моргнуть не успеешь! - ведьмочка, взвизгнув, сделала крутой вираж и умчалась к Днепру.
Моргнул я, правда, раза три. И тут же заметил их - сюда летела кавалькада ведьмочек, и у каждой на помеле сидело по двое-трое домовых. А кто-то добирался своим ходом. Вон Змий с северными гостями, вон на тучке целая делегация цыганских домовых с песнями и бубнами, вон и Шубин примостился - дым от его сигареты как из трубы паровоза. И вилы тут, и русалки весело чешуйчатыми ножками болтают, и одинокий Упырь клыки ведьмочкам строит. Ой, ну праздник же будет! Давно такого наплыва гостей не было.
--
Агов, Голова. Здрав буди, Оболонь! Многие лета! Спокойного дома! - каждый вновь подлетевший кричал приветствия. Я отвечал всем, здоровался. Гляди ж ты, почти все прибыли. И печерские здесь, и днепровские, и с Подола, и с Троещины. Да что говорить, прибыли даже с Пущей Водицы и Лесного.
Я как мог быстро объяснил ситуацию. Домовые, русалки, чугайстыри, ведуньи тут же включились в обсуждение.
И вот что мы придумали.
* * * * * * * * * * * * *
--
А вот смотри какие бульбашки красивые, - Михась сотворял из воздуха разноцветные мыльные пузыри. Славка хлопал в ладоши, смеялся и лопал эти шарики. С каждым "хлоп"ом по комнате растекался запах то клубники, то ромашки, то липы. Малыш и не думал утомляться. Конечно, столько интересного, такой дедушка маленький, бородатый и совсем не страшный, такие чудеса показывает. А вот сам домовой уже притомился.
И тут! Послышались звуки бубнов и гармошек - и из стены кружась в танце, с притопом и приплясом вышли цыгане. Маленькие домовые-цыгане. "Ай-нэ-нэ-нэ, ай-нэ-нэ!" И маленький, со Славку, мишка, и гитары, и разноцветные юбки. Малыш думал было испугаться, но через мгновение он уже хлопал в ладошки и подпрыгивал на своём седалище. Это было так интересно и необычно! Сегодня был вечер чудес, вечер сказок. Хороших сказок. Цыгане закружились вокруг него хороводом. Потом откуда ни возьмись к нему прискакали пушистые мягкие кролики, дали себя пощекотать за длинными ушами, сами защекотали его невидимыми усами. Красивые тётечки с длинными чёрными волосами (ведуньи) закружили вокруг него смерчик из разноцветных листьев. Листья, кружась, мягко целовали малыша в ушки, в носик, в щёчки. Он ловил их, разноцветных, но они уворачивались, играли с ним в догонялки.
А потом маленькое облачко подхватило его и, окружив самим собой, запросто пронесло сквозь стену. И совсем не холодно на улице оказалось, и совсем не страшно, когда под ногами такая высота. Облачко поднесло его к большой-большой птице. Нет, зверю. Нет, птице... птицезверю, вот. Поднесло и посадило на мягкие пушистые перья прямо за головой. Птицезверь взмахнул крыльями - и они полетели к звёздам.
--
Оце! - сказал Славка, когда они проткнули пушистые облака, и в глаза им ударил свет далёкого-далёкого Солнца, заходящего за горизонт.
--
Ух! - сказал малыш, когда тётеньки на мётлах прилетели с ним в пещеру, и старенький дяденька, улыбаясь, показывал ему искрящиеся потолки и стены.
--
Ого! - крикнул он, когда девушки с зелёными волосами, взяв его за руки, водили по воде.
--
Орос! - сказал он, показывая на Дедушку Мороза и его оленью упряжку, спешащую домой на Северный полюс.
--
Ау! - зевал он, когда все они подлетали к его родному дому.
--
Фу-у-у-ух! - вздохнули мы все, когда, убаюканный колыбельной в сотню глоток, исполняемую тихо и акапельно, Славка чмокнул губами и закрыл глаза. Наполненный под завязку впечатлениями, малыш спал счастливым детским сном.
Чего только не сделаешь ради детей, правда, мамы?
Чего только не сделаешь ради того, чтобы побыстрее попить пива, правда, мужики?
* * * * * * * * * * * * *
--
С Новым Годом! - кричали мы, когда над далёкой Лысой горой, где праздновали ведьмы, магические салюты взмыли в воздух.
--
С Новым Годом! - и домовые чокались пивом с вилами, чугайстыри уже целовали русалок, Упырь рассказывал страшные истории домовятам, а феи пели песни овинникам и сарайникам.
Я, Оболонь, домовой и грифон в одном лице, Голова, щедро разливал пиво в подставляемые кружки. И не было ему конца в бездонной бочке. Шубин, северяне и Монах тоже открыли свои бочки, так что пир стоял горой. Вот в чём наша особенность - мы пьём без меры, не пьянеем и каждая новая кружка как первая. Хорошо!
Первую кружку, конечно, я налил Михасю. И мы первые с ним чокнулись пенным напитком.
А вот чьё пиво лучше оказалось - этого я вам не скажу. На вкус и цвет, как говорится...
И вот уже...
Впрочем, это совсем другая история.
Может быть, когда-нибудь я вам её и расскажу. Но не сейчас. Праздник ведь! Я полетел.
Да, и ещё одно. Люди, имейте совесть, не ссорьтесь в доме, где домовой живёт. Это больно.
Лучше поставьте в уголку пива "Оболонь".
Или просто - стакан молока с кусочком чёрного хлеба.