Аннотация: По городу ходят лемминги. Только один человек может видеть их: Илья - простой, беззлобный парень. Только один... Или нет? На леммингов уже точат зубы!
Пролог
И вот, все стадо... бросилось с крутизны в море и погибло в воде.
За массивным столом, среди бумаг и книг сидел пожилой грузный мужчина. Он то листал несколько газет одновременно, то принимался что-то записывать в большую тетрадь. Иногда он сердито фыркал, но тут же снова начинал мурлыкать себе под нос. Временами он подскакивал с плюшевого кресла, чтобы описать несколько кругов по комнате, заставленной в основном книжными стеллажами. Наконец, изрезав одну из газет ножницами, мужчина вынул из неё фрагмент какой-то колонки. Эту бумажку он осторожно приколол к широкой пробковой доске, занимавшей единственный в комнате свободный участок стены над узким комодом. Откинул голову, любуясь своим творением, словно художник.
Доска пестрела, как полотно абстракциониста: помимо газетных вырезок, встречались там страницы книг, немало кусочков рекламных проспектов и флаеров, и даже некие графики. От высоких шляпок разноцветных кнопок - кажется, цвета тоже подбирались по какой-то системе - тянулись нити, связывающие всё это разнообразие между собой.
Снова мрачно засопев - картина, похоже, не радовала - обитатель комнаты направился к одному из стеллажей. Достал ещё одну тетрадь. На обложке значилось: "Лемминги, сезонная активность, 2005". Погрузился в страницы. Его размышления прервал дверной звонок.
На пороге стоял и робко улыбался щуплый молодой человек в хорошо сидящей, хоть и несколько потёртой джинсовой куртке.
- Здравствуйте, профессор! - тряхнул он русой головой.
- Заходи, Илья, заходи. - Профессор взмахнул рукой, приглашая гостя в квартиру. Тот принялся скованными неловкими движениями стаскивать кроссовки. - Сейчас заварим нам с тобой чаю. Наконец-то оставили в покое со звонками и статьями, провалиться бы им! Так что за сегодня я неплохо продвинулся.
Спустя некоторое время две чашки чая дымились на комоде, служившем заодно и кофейным столиком: два плюшевых зелёных кресла стояли по обе стороны от него. Пар ловил бледный отсвет облачного дня. Парень с тревожным любопытством разглядывал новые места на схеме.
- Как у вас всё складно получается... Неужели все эти вещи связаны с... ну, с нашим делом? Это слишком уж много.
- Да! - Профессор поднял палец. - Да, очень даже связаны! - Он подскочил с кресла и метнулся в противоположный угол комнаты. Там на ещё одном столе светился горбатый экран компьютера. Перед глазами двоих замелькали новые схемы и графики.
Наконец профессор оторвался от экрана и увлёк молодого человека обратно к остывающему чаю и мягкому креслу.
- Ну, а как твои дела?
Тот словно стряхнул оцепенение - и вдруг рассыпался солнечными зайчиками:
- Мои дела хорошо. Вот, почти уже прочитал всё, что вы давали. Честно говоря, тяжело идёт. Вы не в обиде? Я правда рад, что вы мне советуете. Можно мы потом это обсудим? Я вас не отвлеку? Ой, здорово! А по поводу работы... Вчера сразу пару поймал, среднего возраста. Трудно так, когда они друг от друга перенимают... Ещё и стесняются друг друга! Но, кажется, всё будет хорошо. Если не моими усилиями, то... Ну, вы понимаете, чьими.
- Да уж не первый день знакомы, Илья. Всё я понимаю, ты бы вот лучше сам не стеснялся так. Тебе деньги-то нужны?
- Да у меня от съёмщиков ещё осталось...
- Бери, бери. Всякий труд должен быть оплачен.
- Спасибо вам большое...
- Да ну что ты!
Когда молодой человек, кивая и всё так же робко улыбаясь, распрощался с ним на пороге, профессор вернулся к столу. Там он поставил в одну из тетрадных таблиц цифру "два", а затем вновь погрузился в ворох газет. Он пролистывал одну за одной, и вдруг медленно встал, сжав бумагу обеими руками. Так он застыл надолго.
- Как же я ему скажу? - пробормотал он наконец. - Как ему сказать?
Глава 1. День
В окне кафетерия промелькнул лемминг.
Илья так подался вслед за ним, что опрокинул стоявший на подоконнике цветочный горшок. Чуть не полез в окно, забыв, что сидит на втором этаже. Оставляя позади едва тронутую тарелку картошки, Илья рванул к выходу. Подумать только! Почти весь обшерстился, так и топает кожистыми лапками!
Он нагнал лемминга как раз к тому моменту, когда тот садился к себе в машину. Ага, початую бутылку держит! Похоже, мохнатая натура звала его разбиться о первый же придорожный столб. Привычным усилием Илья подавил страх...
- Ну что ты, отец, за руль пьяным?
Лемминг поднял маленькие тёмные глазёнки.
- Знакомы? - раздражённо спросил он.
Естественно, знакомы они не были. Но Илью это не смутило. Он уже, что называется, поймал волну - серебристо звенящую волну уверенности.
- Да, да... работали вместе, пару лет назад. Я у вас ещё... ну что ты, не помнишь, что ли? А может, и не помнишь, я смотрю - на тебе лица нет, куда уж тут помнить, так что, случилось чего у тебя? - сочувственно тараторил Илья, не давая зверьку опомниться.
- Работали, говоришь. Ну так вот, нет у меня больше работы. Под сокращение... меня! - мохнатая лапа потрясла бутылкой. - Меня!
- Ох, дядька, да как же так, - жалобно простонал Илья, - как же так, тебя - и под сокращения. Нет, давай вот мы тут сейчас присядем... вот так вот на скамеечку, ага, и ты мне всё расскажешь.
Жалость была наигранной лишь отчасти.
Через минут пятнадцать эмоционального разговора Илья заметил, что собеседник трезвеет и начинает всё больше походить на человека. Но и очертания зверька не пропадали: привычно вспомнился грызун в колесе, не умеющий слезть. Проблема цеплялась за проблему, и всё это кружило беднягу до тошноты. Мутило его, конечно, уже не только от неприятностей, но и от самого себя. "Меня!" - повторял он, рассказывая о долгой борьбе с мелким интриганством сотрудников, а Илья догадывался, что самооценка человека под мехом ранена, и в его случае именно уязвленная гордость оборачивается потаённой ненавистью к себе. Она-то и прорастает шерстью, коготками и зубками. Вдобавок, остаётся непривычная для него неуверенность в завтрашнем дне.
- Но ты ведь без средств к существованию не останешься, верно? В крайнем случае, можно машину продать...
- Моя ласточка... - насупился.
- Но это ведь не так уж страшно. Главное - ты, отец, не пропадёшь. Ты такой, что нигде не пропадёшь, верно? Вооот...
Дать установку на позитивное отношение к себе: сделано. Ну а дальше-то что?
И тут Илья нащупал у себя в кармане бумажку. Ну конечно, он же вчера оторвал, не задумываясь о цели, объявление о поиске разнорабочих со щита на доме. Почувствовал, что так надо - вот и оторвал.
- Да чтобы я? Доски таскать? Да я мог бы руководителем отдела быть, если бы не эти все... Подсидели...
- Это только на время, на самый-самый крайний случай, - принялся успокаивать его Илья. - И потом, а что тут такого? Работа ничем не хуже прочих, да и оставит кучу времени, чтоб рассылать резюме. Трудиться никогда не стыдно. Ты же тоже с чего-то начинал, с низов-то, а? А теперь, значит, самое время начать сначала. За руль только не садись пьяным никогда, и всё получится. - Он впихнул бумажку во вполне уже человеческую ладонь, одновременно отбирая бутылку и отправляя в урну около скамейки. - Ну, Бог в помощь! - и после этих значительным тоном отчеканенных слов Илья зашагал обратно к кафе, оставляя за спиной обычного мужчину в помятом деловом костюме, задумчиво и удивлённо глядящего ему вслед.
"Пусть у тебя всё будет хорошо", - переживал Илья на ходу, и словно колокольчик затрепетал то ли у него в душе, то ли где-то рядом, касаясь щеки серебристой ясностью.
Тарелку с его едой, конечно же, давно убрали со стола. Придётся купить себе самую простую булочку...а впрочем, нет, после такой-то работы можно и что-нибудь повкуснее...
Он уже взял жирную лепёшку-пиццу, предвкушая неторопливый перекус, как вдруг понял: не здесь он должен сейчас быть, а где-то снаружи.
Последние полгода у него так бывало. Да, большую часть времени Илья, как и раньше, просто блуждал по городу, пока не встречал лемминга. Но теперь ему изредка приходило в голову, что хорошо бы повернуть на давно исхоженную вдоль-поперёк улицу, или погрузиться в незаметный переулок, или без надобности забежать в магазин. Понимание было ненавязчивым, как звон серебристого колокольчика. Но Илья за эти месяцы научился к нему прислушиваться.
На ходу давясь пиццей, он снова поспешил навстречу городу. Куда идти? Места ничего не значат, когда преследуешь неизвестную цель - лишь бы к дороге лежало сердце. Неужели сегодня попадётся и второй? Кажется, их становится больше.
Оживлённая улица. Пешеходный переход. Огни светофора сменяют друг друга. Красный, зелёный... Красный. Люди остановились у кромки, но вот из толпы вынырнул совсем маленький лемминг, чтобы невидяще ступить на шоссе.
- Осторожнее, приятель, - шепнул подоспевший Илья и за рюкзачок затащил зверька обратно. Тот смущённо взглянул снизу вверх. По-мышиному заострённая грустная мордашка, стеклянные тёмные глаза, в остальном - обычный школьник. С такими просто.
Когда зажёгся зелёный, Илья пошёл рядом с мышонком, делая вид, что ему по пути. Словно между делом, он говорил:
- Что бы ни случилось, не забывай себя беречь. Иначе каким ты встретишь будущее, где всё наладилось? Запомни: что бы ни случилось... Вот молодец, вижу, что соображаешь, - мордочка разгладилась, проступили обычные человеческие черты.
Простые слова утешения, но их сопровождали неожиданность и доброжелательная уверенность. Самым сложным было начать. Подойти к незнакомому человеку, зная, что он может оттолкнуть тебя, или, куда хуже - бросить опасливый, брезгливый взгляд. Илья делал первый шаг, и нужные слова приходили как будто сами.
Захваченные врасплох, лемминги на удивление охотно шли на контакт. Пусть не все, пусть не сразу. Но это было куда лучше, чем раньше - полгода назад. Чудо какое-то.
Быть может, зверьков подмывало довериться и выговориться хоть кому-нибудь. Их причины казались иногда дикими: "Я никогда не поступлю", "Даже хорошего платья, и то нет", "Было бы чему радоваться" - но Илья никогда не смеялся над ними, даже мысленно. Знал, что это - поверхность, шкурка, а за ней стоит длинный и тёмный путь, на котором человек превращается в беспомощного загнанного зверька.
Теперь, когда уверенная звонкость поселилась в его голосе, встречи с этими мрачными существами уже не причиняли Илье такую боль. Заслышав его слова, лемминги будто шли на звон колокольчика.
Вот почему охота на леммингов оставалась его единственной работой.
Расставшись с мальчишкой, Илья пошёл наугад по оживлённой улице. Рабочий день продолжался, темнеть ещё не начало, а ему уже стало невмоготу. Двое! Назойливо закопошилась тревога. Не показался ли он тому мужику ненормальным проповедником или сектантом? А мальчишка - не вспомнит ли со страхом о случайной встрече? Илья ускорил шаг. На ходу он распрямил ворот куртки, а копну русых волос огладил, чтобы смотреться поприличней. Но от волнений, накопленных за день, это не помогло.
На ближайшем перекрёстке он свернул во дворы.
Отыскав тихое местечко, Илья поднял голову и впустил в глаза небо. Оно влилось в него во всей своей лучезарной необъятности, сам воздух из прозрачного обернулся серебристо-звонким.
Последние полгода он часто так делал, когда одолевали дурные мысли.
Тогда он без усилий вспоминал, как радоваться, и благодарил без слов: за то, что способен ощущать всей кожей ароматы воздуха, тепло солнца и хлёсткую свежесть ливня. Потёртые временем здания источали память о трудах и покое, а затем какая-нибудь птичка, пролетая над развешенным во дворе бельём, сообщала ему своим щебетом: мол, всё идёт своим чередом, и всякая малая птаха получит пищу.
Но рано или поздно в этой бодрой действительности появлялось тёмное пятно: ушки, и лапки, и топ-топ-топ к обрыву - новый лемминг попадался Илье, мир вокруг снова казался тесным.
Неудачные дни случались тоже. От Ильи отмахивались, кричали на него, угрожали, и тогда он благодарил, что легко отделался. Иногда заболевал под дождём или снегопадом - но всё равно благодарил, как за отгул на службе. Любые трудности не шли ни в какое сравнение с его прошлой жизнью.
Да и что могло быть лучше, чем воплощать свой особый дар, имея при этом средства к существованию?
Обеспечивал он себя арендой, да профессор помогал. Жил Илья в старой квартирке покойной бабушки, где вырос и где по-настоящему ценил среди сентиментально накопленного барахла лишь одно сокровище.
Дом встретил его привычным запахом старости и дерева. Илья шагнул было в сторону кухни и ужина, и тут осознал, что перестарался. После десятков кварталов ноги не несли. Он потащился в сторону дивана, но тут уже запротестовал желудок. Ну, обычная история!
В конце концов он уселся на кухонной табуретке, вытянул свинцом налитые ступни и принялся грызть позавчерашнюю буханку, не в силах не то что приготовить - разогреть нормальную еду.
Кое-как поужинав, он угнездился на своём полосатом диванчике. Оставшись единственным обитателем просторной однушки, Илья всё равно занимал только половину.
Комнату перегораживали платяной шкаф и книжный стеллаж. Получался закуток возле окна со спальным местом и письменным столом. Даже в худшие времена в этом уголке бывало хорошо и спокойно. Илья сам его таким сделал.
Он потянулся к столу, вытащил из стопки листов два пустых бланка и принялся с фломастером в руке превращать сегодняшние две встречи в заполненные графы. Нелёгкая и дурацкая, на взгляд Ильи, задача - делать из полноты чужого несчастья набор галочек и циферок, да что поделать - обязательная часть работы. Хорошо хоть, в шаблоне предусмотрено место для заметок.
...Да, за этот месяц леммингов определённо стало чуть больше.
Закончив, Илья вспомнил, что ему остаются ещё книги.
Профессор выдавал их целыми стопками. Иногда казалось - не глядя. Справочники, бульварное чтиво, желтоватые подшивки самиздата... Стопки получались тяжёлыми по весу и читались не менее тяжело. Илья складывал их на стол, чтоб они глаза мозолили, но всё равно начинал копаться в них только тогда, когда пора было отдавать их обратно.
Он покосился на книжную полку над кроватью, где пылилось несколько затёртых букинистических томиков фентези, вздохнул и взял из профессорской стопки что-то наугад.
На корешке значилось: "Цветы зла. Сборник рассказов".
"Итак, зло самовыразилось, - сообщало введение. - Литература зла сделала свое дело. Онтологический рынок зла затоваривается, бокал до краев наполнился черной жидкостью. Что дальше?"
Определённо одна из тех книг, которые профессор обозначал на большой настенной карте-нитянке у себя в кабинете. Зачем только люди пишут подобное? Нет, это лучше пропустить мимо, а не через себя.
"Достаточно, чтобы ты имел об этом представление, - говорил профессор о своих подборках. - Вокруг многое происходит, знаешь ли, но не так заметно, как события на улицах."
Получил. Спасибо. Дальше.
Дальше в стопке был "Системный анализ для инженеров". Невзрачная обложка.
"Современный мир предстаёт перед нами сложной системой, всё в которой взаимосвязано. Опыт учит, что непродуманные решения даже в малой, доступной для нашего восприятия части мира могут привести к непредсказуемым, катастрофическим результатам в гораздо большем масштабе."
Здесь текст был сложен и совсем не живописен, но этим-то позволял отвлечься, не оставляя места эху переживаний: о сегодняшнем дне, о переполненной чаше зла, о пустой и тихой комнате, куда уже никто не войдёт с шарканьем и ворчаньем.
"Как бы ни устанавливались границы системы, нельзя игнорировать её взаимодействие со средой. К открытым системам относятся социальные..."
Кажется, профессор всё ещё не оставлял надежд, что Илья однажды продолжит обучение.
Лучше бы одни учебники и давал. Зачем только Титарев собирает сюжеты и материалы о зле? Неужели ему не противно? Мир ведь в целом добр. Люди привносят в него много дурного, это правда. Поступки, образы, изменения. Но ведь они сами это всё придумывают и воплощают. Зло - его ведь люди производят, разве нет? Иногда активно, иногда лишь соглашаясь с ним - неважно, оно в любом случае сделано руками людей. А вот благо...
Его куда больше, ведь оно-то не только внутри, но и приходит извне - это Илья знал точно. Если бы его попросили описать, как проявляет себя это внешнее, он сказал бы: "серебряный звон".
Ради этого неведомого он перед сном выкраивал ещё один кусочек вечера. То же делал по утрам. Так день обрамлялся ритмом.
Дверца стеллажа - полоса тёмного стекла в желтоватой оправе. Изнутри проступал загадочный от вечерней комнатной полутьмы лес книг. Его собственное лицо, еле видимое светлым пятном: узкая полоска носа, такая же узкая - рта, глубокие впадины глаз под вечно приподнятыми то ли в удивлении, то ли в напряжении бровями. Стоило вглядеться - и отражение пропало, чтобы из темноты проступили три лика сидящих ангелов.
Уткнувшись в стеллаж, как в объятья, Илья говорил что-то неслышное: те слова, что до него проносили и передавали друг другу поколения монахов и святителей. Слова, вмещающие невместимое.
Эту икону, своё главное сокровище, он заполучил на барахолке, когда бродил среди рядов, потерянный и грустный, привычно выискивая сам не зная что - подобным образом поступал Илья с детства, то заглядывая под обложки выброшенных журналов, то щупая палочкой недра крашеных покрышек во дворе. В тот самый день искомое вдруг вспыхнуло перед ним чистым смыслом, след которого он с детства же и помнил.
Чувство безмятежности и правильности, давно утраченной миром.
С того дня у Ильи появилась личная реликвия. Уже через месяц он крестился, и с этого момента всё пошло по-новому.
Словно его мир наконец встал на своё место.
Неким шестым чувством он стал понимать, как говорить с леммингами. Каким умственным движением преодолевать в себе боязливость и застенчивость, а каким - открывать сердце.
Боясь потерять обретённое, Илья быстро впитал основы религии, даже если не вполне их понимал. Молитвенное правило? Ладно. Внимать своим мыслям? Запросто. Он и так этим был вынужден заниматься большую часть жизни. Отслеживал в себе изменения, а то вдруг проберётся в душу отчаяние и укоренится там? Тогда он перестанет быть собой, а со временем тоже превратится в зверька.
Сейчас было куда проще: знай себе не осуждай людей, не завидуй, не унывай. Делов-то! Теперь ему было слишком хорошо на своём месте, чтобы зариться на чужое...
Он уже засыпал, когда в коридоре задребезжал телефон. Из трубки послышался приглушённый голос профессора:
- Илья, вечер добрый. Ты меня извини, конечно, за такой поздний звонок... Не мог бы ты завтра подойти? Хотя нет, давай-ка лучше послезавтра. Да, послезавтра в самый раз.
- Да, я с радостью, но... что-то случилось?
- Да так, разговор один есть, - замялся голос. - Доброй ночи, встретимся и обсудим.
Положив трубку, Илья задумался. В голосе профессора ему почудились нотки растерянности. Такое бывало нечасто. Титарев всегда казался неуязвимым, как резиновый мячик, лишь подпрыгивающий от ударов.
Удивительный человек, конечно. Статус позволял ему преподавать в лучших университетах, но профессор не погнушался провинциальным техникумом, где открыли, следуя моде, отделение экономики. "Помоги тупому учиться" - так называли подобные заведения. "Тупые!" - восклицали преподаватели. Титарев же, впервые встав у доски, обратился к студентам на "вы".
Дважды в неделю он быстрой походкой входил в кабинет, чтобы первым делом рассказать занятную историю или анекдот:
- Три эконометрика пошли охотиться и наткнулись на оленя. Первый эконометрик выстрелил, но промахнулся на метр влево. Второй выстрелил, но промахнулся на метр вправо. Третий радостно закричал: попали, попали!
Слегка взъерошенный, держа большие пальцы в карманах пиджака, он ждал, пока все нахихикаются. Потом начинал занятие:
- Ну-с, кто объяснит, в чём шутка? Мы проходили в прошлый раз, вспоминайте-ка! Славно, хорошо, а определение дадите?
Постепенно мелкие хулиганы увлекались процессом, и сонные бесцветные троечники расцветали улыбками, когда им неожиданно для себя удавалось разгрызть задание. Понемногу все они обнаруживали, что способны на большее, чем раньше, и оттого ощущали себя личностями с большим будущим. Поэтому преподавателя матэкономики с прыгучей фамилией "Титарев" любили все.
Сам Илья, принадлежа к бесцветным троечникам, радовался другому.
Он впервые видел такой неиссякаемый источник жизнелюбия. До сих пор его мир был наполнен либо непримечательными людьми, либо не людьми вовсе, а леммингами. Удивительно, что Илья вообще ухитрялся учиться: все его силы уходили на бесцельные переживания о незаметных зверьках, за которыми он лишь наблюдал, но никак не мог помочь.
Последней каплей было то, как одна неплохая, милая девчонка отрастила длинные такие коготки... На парах она лишь раздирала себе ими пальцы и шею, поглядывая на одного из студентов. С каждым днём она становилась всё более сгорбленной и негибкой, всё больше покрывалась пятнистой шёрсткой, и видел это один лишь Илья. Он знал, что чем дальше заходит дело, тем труднее леммингу измениться вспять. Он знал, что и на этот раз, как и много раз до того, будет лишь наблюдать - и, хочет он или нет, но увидит всё превращение.
А затем - то, что неизбежно происходит со зверьками после.
Наверное, Илья в конце концов превратился бы в лемминга сам, если бы в один прекрасный день Титарев не подозвал его к себе после занятий и не спросил:
- Что с вами делается в последнее время, молодой человек? Вы мне казались довольно жизнестойкой личностью, но сейчас буквально разваливаетесь на глазах.
Никому другому Илья не решился бы раскрыть свою странную тайну. Но сейчас он был потерян, а этот полузнакомый взрослый излучал спокойную энергичность.
Запинаясь и захлёбываясь слезами, Илья стал выкладывать всё.
О том, что видит леммингов - людей, отказавшихся от жизни. Смерть в потасовке, из-за несчастного случая, от скоротечных болезней или вредных привычек. Они пьют или выкуривают по пачке в день. Они отказываются от лекарств или пренебрегают болью и усталостью. Бывает, их сбивает машина на дороге, потому что они не успевают увернуться: стоят и смотрят на неё, пока их шерстистое тельце не полетит от удара о лобовое стекло...
Со стороны казалось - небрежность, случайность, чужая вина. Просто стиль жизни... Да какой жизни, если их это убивало! Стиль умирания, вот что это такое! Илья был единственным, кто знал тайну: всё дело в том, что люди превращаются в зверьков, ведомых инстинктом гибели.
- Что это с ними, болезнь или проклятье какое-то? - всхлипывал он. - Я же им говорю... Живите, говорю, почему вам настолько не хочется? А они отмахиваются, пальцем крутят у виска... Как об стенку! Сами же идут, идут, а впереди... Почему они не видят? Дальше у них только пропасть!
Профессор слушал на удивление внимательно и серьёзно. Затем он начал говорить сам:
- Знаете, не стану я расточать пустые утешительные слова. Проблема существует. Мне встречалось немало самых разных людей, и я полагаю, что в определённой степени знаком с тем, о чём вы говорите. Есть люди, которых течение в них жизни словно бы раздражает. Жизнь кажется им мучительной, и чем больше они терзают себя этой мыслью, тем невыносимее она становится для них. Тогда они начинают вытеснять болью боль, становясь такими, как та собака, что лижет пилу и пьянеет от собственной крови. Отказаться же от этого им словно бы страшнее всего на свете. Почему так? Не знаю, но этот вопрос меня весьма занимает.
Тогда Илья, набравшись смелости, спросил, не видит ли случайно леммингов сам профессор? Он ответил не сразу, и так, что Илья в то время не понял. Что-то вроде:
- Каким бы ни был человек передо мной, я всегда стараюсь видеть в нём только человека.
С этого дня они с профессором беседовали регулярно. Титарев дал Илье множество советов, первым из которых было: не пытаться в лоб разъяснять леммингу его положение.
- Бесполезно, друг мой, так их только раззадоришь. Такие люди как бы скрываются сами от себя. Их мортидо, словно преступник, ужасно боится разоблачения. Один мудрец сказал: "главная уловка диавола - сделать вид, что его не существует", из чего следует...
- Мортидо?
- Прошу прощения, отвлёкся. Об этом понятии ты можешь прочесть в... Куда же запропастился томик Фрейда? Кажется, опять не вернули.
- А, я понял, Евгений Витальевич! Лемминг не может осознать разницу между собой и человеком, это может сделать только человек.
- Весьма точно подмечено, юноша.
Угол в кабинете кафедры, где размещался стол Титарева, на время стал для Ильи вторым домом. Сюда он приходил после занятий, садился на краешек ободранного стула - и спрашивал, спрашивал... Профессор предложил эксперимента ради выяснить причину страданий девушки и постараться переключить её внимание на что-то другое.
- Ведь в конечном итоге разве не то, чему мы уделяем больше всего внимания, определяет наш моральный облик? - рассуждал Титарев.
- А ведь правда, может сработать. Знаете, вот когда вместо кого-нибудь знакомого, даже кого хорошо знал...Ох, ну в общем, когда появляется свежий лемминг, едва опушенный, то разница как раз во внимании. Он зацикливается как бы, всё внимание будто на одну сторону перекошено.
- Не в сторону ли той незримой пропасти, которая загадочным образом всегда манит лемминга к себе?
В конце концов Илья собрался с духом и подошёл к той самой девчонке. Перед осознанием того, что его бездействие позволит ей остаться на пути превращения в безумную зверушку, условности и смущение теряли вес.
За пару недель девушка привыкла к его участию. Илья осторожно направлял и приглушал её жалобы о неполноценности, иногда даже спорил - и это помогло ей укрепиться и пересмотреть свой взгляд на себя.
Впервые Илья наблюдал постепенное обратное преобразование: бессмысленная морда грызуна таяла, уступая место милому улыбчивому лицу. Впоследствии он узнал, что лемминги нередко считают себя ничтожествами, явно или скрыто - но каждый верил, упиваясь, будто именно его ничтожность уникальна.
Связь с профессором не оборвалась и после того, как Илья выпустился, тем более, что на последнем году обучения он как раз полностью осиротел. Других-то друзей у него не было, а выживать становилось всё сложнее.
- Неужели вновь? - удивлялся профессор, открывая Илье дверь. - Ты ведь даже не заканчиваешь стажировку. Это который раз уже?
- Последний, надеюсь, - неловко отшучивался Илья, отводя взгляд. А через несколько недель приходил снова:
- У вас нет каких-нибудь знакомых, кому нужен работник?
Дело в том, что всё душевное равновесие Ильи шло насмарку, стоило ему заметить в рабочее время лемминга. Не имея возможности вмешаться, он безостановочно изводил себя тем, что его особый талант пропадает зря.
- Всё, - сказал Титарев в один прекрасный день, видя его мучения, - раз ты специализируешься на леммингах, то сделаем из этого тебе профессию. Станешь у меня неофициальным младшим научным сотрудником. Задача твоя будет: заниматься полевыми исследованиями, а именно - сбором статистики по объектам класса лемминг. Будешь расспрашивать их, узнавать подробности, вести отчёты. Приплачивать тебе за это буду сам. Если хочешь, можешь пытаться запустить обратное превращение.
Каково, а?
Поначалу дело не шло на лад. На один успех приходилось несколько неудач, вдобавок, Илью одолевали сомнения. Не навредит ли он вместо помощи? Ещё и незнакомым людям... Нет ли в самом его даре чего-то опасного?
Наконец, он мог быть просто безумцем, одержимым навязчивой идеей - вот только отказаться от этой идеи он был не в состоянии. Стоило Илье заметить зверька - откуда-то из глубины накатывали воспоминания, которые никак не удавалось похоронить. Как он мог прекратить бороться с тем, что видел! Разве его самого не поглотила бы тогда мутная волна безысходности?
Вот в такой отчаянный момент, как будто в ответ на невысказанную мольбу о помощи, он и нашёл своё первое светлое чудо на блошином рынке. Загнанному в угол открылся путь наверх.
Так Илья стал тем, кем являлся и сегодня. Кажется, впервые всё в его жизни пошло именно так, как надо - вернее, это он занял в ней самое подобающее место. И каждый день он уделял несколько минут, чтобы робко и неумело порадоваться этому: "слава!".
Глава 2. Особенный
- Мо-ло-ко! - загудели за окном. - Мо-ло-ко!
Солнце пробивалось через неплотно задёрнутую штору, превратив её вылинявший тон в цвет песочного печенья. Луч вырисовал на стене трепещущий узор.
- Тво-рог!
Это означало, что весна окончательно вступила в права. Зимой фермеры, называемые по старинке колхозниками, не приезжали. Илья любил просыпаться под этот звук, когда был маленьким. Он воображал, что его будит полковая труба, словно рождённого для подвигов рыцаря. Одна из немногих вещей, что прошла через его жизнь и осталась неизменной.
Зато в последние годы к ней прибавились далёкий зуд дрели и исковерканная плохим радиоприёмником попса. Что ж, зато этот шум означал, что все вокруг проснулись и берутся за работу. А значит, пора и ему. Разлёживаться нечего, не то вскоре явится неприятно едкое чувство, будто он зря ест свой хлеб.
Впихнув в себя кое-как полкастрюльки липкой овсянки, которую не спасало даже несколько ложек сахара, Илья привёл себя в порядок у зеркала в полутёмном коридоре, накинул куртку и вышел. Как обычно, он понятия не имел, куда именно забредёт сегодня. Пока он собирался, солнце затуманилось, а спустя полчаса погода начала портиться. Для него самого это мало что значило. Но вот людей на улице станет меньше, если пойдёт дождь... а вот он уже и накрапывает. Куда бы сегодня податься, где же посреди рабочего дня есть скопления народу?
Илья завернул на рынок стройматериалов. Просторное, всегда оживлённое место, где на самом деле торговали почти всем. Хозяйственная дребедень, стихийные столики, бабушки с зеленью у ворот, ящики фруктов из багажника - жители окрестных домов приходили сюда по любой нужде. Продавцы то и дело перекидывались парой фраз, в чьей-нибудь палатке собирались выпить чаю, а вот и старичок с тележкой закусок подкатил. Из лавки фурнитуры доносились звуки русского рока: там приторговывали музыкой. Раскладка пиратских дисков, закрытая от мороси плёнкой, ютилась у порога. "И ваши слёзы в тишине, святая боль о прошлом дне - всё отражается во мне, в сердце моём", - пела колонка. "Будто про меня написано," - довольно отметил Илья.
Ему нравилось проходить через это место. Ненадолго растворяться в толпе, ощутив себя её частью. Здесь, кстати, он ещё ни разу не встречал леммингов. Илья был уверен: это оттого, что все тут заняты делом, да ещё сердечными беседами за стаканчиком горячего напитка. Рынок казался ему уютным местом, полным дружелюбных и услужливых людей. То, что торговцев может больше заботить прибыль, чем посиделки, а чай пьют лишь ради согрева, ему в мысли не приходило.
Илья давно размышлял о том, что все проблемы леммингов пропадут, лишь только они перестанут слишком задумываться о себе, о самооценке, и загрузят голову более важными заботами. Более реальными и значимыми вещами. Той же работой, например.
Он думал об этом и в тот момент, когда вынырнул из базарного шума через проход между ларьками - и увидел лемминга.
Зверёк сидел на скамейке небольшой аллеи и, кажется, не делал ничего опасного. Глазки его, похожие на пластиковые бусины, немигающе смотрели в одну точку. Зато уши и усики тревожно подрагивали, чуткие ко всему происходящему, напряжённые до самых кончиков шерсти.
Только по дамской сумке, которую обеими лапками прижимало к животу существо, Илья понял, что перед ним девушка или женщина. Ибо чем больше человек превращался в лемминга, тем однообразнее становился. Людей Илья различал прекрасно, подмечая мелочи. Леммингов - нет. Если в его предыдущем подопечном хотя бы по манерам, походке, отдельным очертаниям угадывался мужчина средних лет, то сейчас перед ним сидело нечто, лишённое признаков человека.
Он неуверенно шагнул вперёд. Остановился. Чуткие усики вздрогнули, но взгляд грызуна оставался немигающим. Можно продолжать, понял Илья. Осторожно, словно охотник, он подобрался к скамейке. Присел на край.
- О чём же ты думаешь? - вырвалось у него с болью. Искренность. Она позволяла ему добиться того, чего не дали бы никакие приёмы из книг об эффективном общении. Но на этот раз лемминг не реагировал.
- Всё очень плохо, да? - он старался унять дрожь в голосе и говорить как можно мягче. - Не чувствуешь ни тепла, ни радости... Ни любви...
- Любви нет, - буркнул зверь.
- Или ты её не чувствуешь, - настойчиво повторил Илья.
- Любви нет! - упрямо сказал лемминг. Его затрясло то ли смешком, то ли всхлипыванием. - Близкие люди, тепло? Всё это сказки. Может, у кого-то и есть, но не у меня!
- Почему? - нужно, чтоб она продолжала. Пусть говорит, что угодно, но не замолкает, не уходит мысленно прочь.
- А кто, по-твоему, должен быть самым близким человеком?
"Друзья," - стал перебирать мысленно Илья. "А, ну конечно, возлюб..."
- Мама, - веско произнесла девушка-лемминг.
У Ильи что-то ёкнуло внутри. "Нет, только не сейчас!" Он задышал, стараясь выровнять пульс. А она продолжала:
- Все эти ласковые и заботливые матери бывают только в книжках. В жизни дети только мешают взрослым. А я даже не ребёнок! И всё равно продолжаю сидеть у неё на шее. Не умею ни работать, ни друзей находить, ни по дому помочь своими кривыми руками! - она повертела лапами. - И так всю жизнь. Позорище. Я - позор для матери. Она каждый день это говорит, и она права. Любовь! Да за что меня любить!
- Жестоко... - ошеломлённо проговорил Илья. - Любят ведь не за что-то, это просто... Близость, что ли. Когда радуешься человеку лишь оттого, что он есть. Вот я тебя не знаю, но рад, что встретил, - попытался он перевести разговор.
Лемминг дёрнул ушами и резко стиснул сумку. Илья продолжал:
- Потому что вижу людей хорошими, даже если они выглядят, как... В общем, грустно выглядят. И вообще, если тебя никто не любит, полюби себя ты. Позволь себе радоваться, а? - На руку Ильи с дерева упала капля. Он вытянул ладонь вперёд, повертел. - Смотри, как играет. Это красиво. Всё вокруг такое красивое и живое, - баюкал он девушку-лемминга, украдкой наблюдая, как её глаза становятся чуть прозрачнее и человечнее, - и оно для тебя, нужно только открыться этому и ощутить...
- Не для меня, - резанул ответ. Лемминг отшатнулся и обхватил себя лапками, словно кутаясь в мохнатую шкуру покрепче, чтоб не распахнулась. - Для кого угодно, но не для меня. Я уже давно ничего не чувствую, живу, как за стеклом. Позволить себе радоваться? Хотелось бы, но я такого права не имею!
- Но почему? Разве ты в чём-то так сильно виновна?
- В том, что родилась, наверное, - хрипло пробормотала зверушка и соскочила со скамейки. Бросила последний взгляд на дождевую капельку и, сгорбившись, торопливо засеменила прочь.
Илья не посмел бежать за ней.
Всё и так понятно. Провал. Уродливое фиаско. Лемминг упрямо спешит навстречу гибели, а он ничего не может сделать...
"I, I live among the creatures of the night, I haven"t got the will to try and fight," - распалялся в радиоприёмнике женский голос под равнодушный бой ударных. Илья снова пересекал рынок, на этот раз - полностью погружённый в мольбу.
"Пусть она снова станет собой, пожалуйста, пусть она превратится в человека, ну хоть немножечко!"
Но что должно произойти, чтобы такое поганое положение исправилось? Её прошлое не отменишь. В её настоящем, похоже, слишком многое пришлось бы перекроить. Вот бы она сегодня вернулась домой и нашла там тепло и заботу, а не упрёки! Но это... слишком невероятно. А сколько времени у неё осталось - неделя, день? Неаккуратный водитель или её собственная неловкость, что это будет?
Илья припомнил те восхитительные крохотные чудеса, что случались с ним или с изловленными леммингами, вроде недавнего, с объявлением. Как этого мало! Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы спасти её... Кто знает, возможно ли это, пусть даже чудом. Сегодня он оказался бесполезен, совершенно бесполезен, но хотя бы не вреден... Наверное.
Как хорошо, что он не ляпнул ей что-то вроде "загрузись работой"!
"Не ради меня, но ради неё, пожалуйста..."
Достаточно ли этого?
Ему остаётся только верить - и продолжать отлавливать тех, кому он ещё может помочь. А значит, нельзя унывать.
Так он добрёл до какого-то дворика и, ощутив головокружение, присел на ободранную скамеечку у подъезда. Она приютилась среди едва зазеленевшего кустарника, словно небольшой островок покоя. Здесь, вдыхая сочный влажный воздух, Илья почувствовал себя чуть лучше. Так он сидел - просто дышал и возвращал себя в действительность - как вдруг ощутил пристальный взгляд. Илья осторожно скосил глаза. К нему кто-то приближался.
Выглядел человек недружелюбно. Руки он сунул в карманы камуфляжных штанов - не военных, а перешитых на изящный лад. Берцы тоже были какими-то декоративными: слишком тонкая подошва, слишком много заклёпок. Из-под куртки-косухи выглядывала надорванная тельняшка. Казалось, он всеми силами пытается походить на солдата удачи.
- Кто ты такой? - спросил незнакомец и усмехнулся, заметив изумление на лице Ильи. - Несложный вопрос, но те, к кому он направлен, прекрасно понимают, что с ними заговорили неспроста...
- Почему же ты со мной заговорил? - спросил Илья, безуспешно стараясь заставить севший от волнения голос звучать уверенно.