Чудно приезжать в город детства и спешить туда, где начиналась полная жизнь в большой семье, если считать родителей, сестер и бабушек с дедушками со стороны отца и матери - всех вместе. А потом жизнь меняет вектор, который истончается потерями и многие, невозможно как многие из близких и друзей оказываются погребенными на старом городском кладбище. И уже не понимаешь, как ты оказываешься на аллее могил и ходишь от памятника к памятнику, словно листая некую книгу из мраморных плит и надгробий. Чтобы встряхнуться, поднимаешь глаза и видишь сквозь деревья купола церкви. И только под ее сводами отходишь от калейдоскопа фамилий и выбитых в камне или вытравленных на металле фамилий и дат жизни.
Я всегда ставлю свечки за жизнь и смерть. Начала за здравие.
- Вы не скажете, где здесь ставят за упокой?
Я посмотрела на подошедшего ко мне человека. Это был мужчина с проседью и морщинами, которые выдают банальную информацию о возрасте в полвека. Но не знать, что где находится, непростительно для такого возраста. Однако не станешь же читать мораль. Я показала на скорбный угол церкви, где молятся за умерших.
- Спасибо, - услышала чуть позже, когда выходила на центральную аллею.
Мужчина сказал это на расстоянии, но постарался быстро приблизиться, чтобы, наверное, услышать мое: "Не за что".
- Вы, вероятно, улыбнулись моему незнанию порядков в церкви, - мужчина уже шагал рядом, поскрипывая обувью по гравию.
- Здесь, под куполами, не осуждают за незнание, - постаралась тактично ответить на прямо поставленный вопрос. Но уже через мгновение удивилась. - Да вы никак хотите меня проводить?
- А вы не откажетесь?
- Да нет, шагайте до известного мне поворота, а потом расстанемся.
Но не расстались, потому что кое-что в его откровенном рассказе меня зацепило: он ставил свечку за упокой некой Марии, умершей в 1989 году.
- Она мне почти никто, но так уж получилось, что сыграла в моей судьбе большую роль, - начал свою исповедь мой неожиданный попутчик.
Не знаю, как мы оказались далеко от кладбища, вошли в небольшое кафе и сели. Я раздумчиво разглядывала Павла. Он, не поднимая глаз, говорил и говорил...
"Я до этого жил в другом городе, Полыньи, часов пять езды отсюда- рассказывал он. - Работал в городском отделе культуры. Однажды утром нам сообщили, что умерла наша курьер тетя Маша. Я пришел на работу рано, вот и определяет мне шеф поездку сюда, в Чахомовск, чтобы привести тело, дочку женщины и кое-какие вещи. Здесь у курьера были родные.
Тете Маше, оказывается по прочитанным мною документам, было не много лет, 37, но выглядела она намного старше из-за бедной одежды и обветренности лица. Ей давали деньги на транспорт, а она старалась все пешком. Ей и премии, и различные доплаты начальство старалось выдавать чаще, чем другим. Но обычная простуда стала причиной смерти...
Одним словом снарядили грузовую крытую машину, куда сначала к правому борту положили гроб, а сверху набросали скудный скарб. Но так получилось, что вещей оказалось много и мне предлагалось примоститься у кабины на левой стороне кузова. Там были коврики, половички,мягкие вещи и одежда. А девочку, Леночку, лет семи, усадили к водителю.
Да, перед самым отправлением мне в попутчицы напросилась Вера, инспектор общего отдела. И ей не отказали, а даже поощрили, потому что она работала с документами и должна была по ведомости передать деньги родным, начисленные посмертно, и еще собранную коллективом сумму на похороны. Я бы все сам сделал, но начальник Вадим Дмитриевич, посчитал, что женщине - документы, а мне - разгрузка вещей. Не знаю, о чем думал шеф, отправляя нас вместе, но могу предположить, что ему надо было просто решить вопрос передачи мертвого сотрудника в другие руки...
Мне было тогда 28 лет, но из-за характера и подвижности давали около 20. Я подозревал, что меня считали легкомысленным, ведь в ином случае в глаза не называют Красавчиком. Ну а Вера была образцом верности и добропорядочности, хотя младше меня лет на пять.
Мы взобрались в кузов, водитель закрыл за нами дверцу, поехали. Сидеть было неудобно и после первой же колдобины повалились на вещи, да так и остались лежать. Был ранний март и даже в верхней одежде чувствовался холод. Постарались чем-то еще накрыться и прижались друг к другу.
Вера была замужем всего полтора года. Она была цветущей красавицей, на которую все заглядывались, в том числе и я. И вот, когда мы оказались в таком странном уединении, а лица были не далее нескольких сантиметров друг от друга, то начались сначала робкие, а затем более смелые прикосновения и поцелуи. Дошло до того, что мы расстегнули пуговицы, открыли замки и оказались обнаженными. Сами понимаете, что в такой обстановке не возможно оставаться целомудренными. Да и, наверное, в душе мы и предполагали яркую, романтичную сцену любви.
Ах, молодость, молодость! Уже почти на подъезде к Полыньи мы опомнились. По крайней мере, я отвечаю за свои мысли: что же натворил рядом с покойником? Вроде бы за хорошее гуманное дело взялся. Но и в глазах Веры прочитал вину...
Когда нас открывал водитель, казалось, он видел, что с нами произошло. Но мы соскочили из машины, увидели перед собой скорбные лица родных, в основном трех женщин, мальчика и девушку лет 17, взялись за разгрузку.
Прошло 20 лет. Но я все помню, как мы возвращались той, же машиной и нас обоих уместили в кабину, и мы ехали бок о бок, переживая смесь чувств. Да была вина перед Марией. Но еще и какое-то торжество живой, молодой плоти. Не обращая внимания на водителя мы обменивались короткими фразами о произошедшем.
- Девочке будет лучше в этой семье...
- А что скажет муж, узнав, что ты поехала?
- А что муж, у него по горло своих дел... А твоя жена?
- Я ей позвонил...
- Она не знала, что я еду?
- Не знала. Ты же позже... А жаль Марию. Без мужа, одна тянулась...
- Наверное, лучше быть одной и не зависеть ни от кого.
- Мы все зависимы. От обстоятельств, людей, самих себя...
- Это философия... Ты не жалеешь?
- Да как-то не к месту все...
- Надо разграничивать...
- Границы здесь, - показал я на голову...
- А нарушители границы, здесь, - Вера показала на сердце, точнее, на левую грудь, которую недавно гладил своей рукой.
Она поняла мой взгляд и, когда проезжали мимо ее дома, попросила остановить. Выходя, она потянула и меня за руку. Я выскочил, шофер был рад быстрее умчаться.
- Витьки моего нет...
Так мы провели вместе ночь, вернее, ее часть, потому что в два я пошел домой".
- Да, странный по своей мерзости рассказ, - сказала я, когда Павел остановился перевести дух. - Пошлый...
- Что же вы не ушли сразу? - спросил меня Павел.
- Да вот, не ушла. Той девушкой лет семнадцати, племянницей Марии, была я.
- Господи, Жанна! Я помню ваше имя, но не узнал. Как нехорошо получилось!
- Очень даже! - во мне взорвалась бомба. - Наблудили рядом с только что упокоившейся женщиной. А ведь каково ей было!
- Мы сейчас понимаем, что умершие все видят...
А я не унималась:
- Небось, Веру сделали своей любовницей!
- Нет, она с мужем вскоре уехала...
- Ах, с мужем удрали от вас! А вы думали о своей жене? Бедная, несчастная женщина!
Я не знаю, что из меня поперло. Ведь гад сидел передо мной, беспринципный, похотливый гад!
- Мы с ней разошлись. Не любили мы друг друга. Но это не главное. Раз уж так случилось, а это судьба, простите вы меня за вашу тетю. Христом Богом прошу!
- Прощать?
- Я ведь измаялся за эти годы...
Мы с Павлом уже покинули кафе, и шли по улице, не замечая, что говорим громко и на нас обращают внимания, принимая за спорящих близких людей.
- Мне все равно, чем вы там измаялись, - сказала я. - Вот моя гостиница. До свидания!
- Но ведь без прощения Марии, а оно может быть дано через вас, не будет мне покоя.
- Ах, какой вы высоконравственный!
- Я человек, страдающий бессонницей. Я не могу спать, потому что, закрывая глаза, вижу Марию с укором в ее глазах... Я давно живу и сплю при свете...
- Зачем мне эти подробности! Идите к черту!
Я повернулась к двери гостиницы, быстро представила номер, в котором в одиночестве тоже буду маяться без сна. И сегодня этот живчик виноват...
Скажите, кто знает женщин?
Мне стало его жалко, рука как-то предательски шевельнулась, ладонь в перчатке позвала легким сжатием.
В номер к нам принесли ужин. Павел попросил хорошего крымского вина. Мы еще много говорили, спорили о нравственном и вечном...
Утром проснулись, удивляясь крепкому сну и нашему решению жить вместе.
Где же такого кающегося грешника найдешь, как не в родном городе?