Аннотация: мой первый в жизни рассказ. так что, если что - критику приму нормально.:)
Вечером, 28 мая 1990 года на Казанском вокзале царило ленивое спокойствие. Несмотря на то, что время суток подходило к вечернему, температура по-прежнему не желала опускаться до такого уровня, чтобы люди могли ощутить приятный вечерний холодок, которого ждали весь день. Сказать, что днем было жарко - ничего не сказать. Казалось, что в эти неспокойные времена, даже погода решила выйти из привычного всем режима и теперь была нестабильна и рывками скакала от жары до холода, и наоборот. Даже цыгане, обычно зорко выглядывающие зазевавшихся и расслабленных пассажиров, сегодня махнули на все рукой, и лениво прислонившись к стенам в теньке, едва раскрывая рот, обменивались друг с другом коротенькими репликами. Впринципе, от жары страдали не только люди: птицы не утруждали себя чисткой перьев и комары не жжужали над ухом. Впрочем, последнее несколько радовало.
По перрону, местами треснувшему, неспешно шел мужчина лет сорока, высматривая свой поезд. Мужчина был высок, немного суховат, с темной от загара кожей, острыми, но неожиданно приятными чертами лица. Он был одет в военную форму и чеканил шаг, уверенно выбрасывая ногу вперед. Его звали Петр Васильевич Величко. Петр Васильевич обмахивался какой-то тетрадью и тяжело отдуваясь пробивался через толпы разомлевших от жары людей. Наконец, поезд был найден на пути номер два, и даже был отыскан вагон, хотя с этим вышла небольшое недоразумение: Петр Васильевич увидел два вагона с табличкой номер 4, и замер в некотором недоумении.
- извините, - обратился он к проводнице, сошедшей с поезда с мусорной корзиной, - я вот не могу понять ...
- вагон номер 4? - понимающе подхватила проводница. Видимо, случаи обращения по этому поводу уже были.
- да.
- да вам в этот вагон, в центре, - махнула проводница рукой, едва не выронив корзину. Петр Васильевич быстро, скорее даже, машинально, подхватил рукой низ корзины.
- а что с вагоном в конце? Он ведь тоже 4, - слегка поднял брови он и улыбнулся.
- да его прицепом везли с Горького. Скоро отцепят.
- непорядок. А если люди перепутают?
- сейчас везде непорядок, уважаемый, - кивнула проводница, и направилась к огромному мусорному баку, поудобнее перехватив корзину.
- и не поспоришь ... - как бы сам себе сказал Петр Васильевич и направился к своему вагону.
Погрузка в поезд продолжалась довольно долго. Сначала проводники вышли с некоторым опозданием, затем еще усатый проводник четвертого вагона так долго всматривался в паспорт, что набежавшая откуда -то очередь возмущенно зашелестела: несмотря на желание громко возмущаться подобным обслуживанием, сил ни у кого не было.
- ну сколько можно ...
- в самом деле ...
- что он там высматривает?
- во всем этом виноват Запад, - шумно пропыхтела в затылок Петру Васильевичу полная тетка с необъятными чемоданами.
Петр Васильевич хотел было спросить у нее в чем связь между проверкой паспорта и Западом, но не успел: проводник все-таки решил, что не видит ничего подозрительного и, вернув паспорт рявкнул что-то, чего Петр Васильевич не разобрал. Видимо, его пригласили внутрь. Вежливо поблагодарив проводника, Петр Васильевич спрятал документ в нагрудный карман и аккуратно застегнул карман на пуговицу.
Найдя свое купе, и кое-как разместив свой скромный чемодан рядом со своим местом, Петр Васильевич сел на нижнюю полку и принялся изучать вид открывшийся из окна. Нельзя было назвать его приятным: треснувший местами перрон, облупившаяся краска, хлопьями отделяющаяся от стен, люди, у которых было такое лицо, словно к каждой скуле у них было прикреплено что-то тяжелое, сквозь призму серой грязи окна... все это не вызывало ничего теплого в душе. Но, конечно, все не так плохо. Если, верить народной поговорке, то в каждой бочке есть ложка дегтя, следовательно, опираясь на второй закон Ньютона, можно утверждать, что и сейчас есть что -то хорошее, условно принятое называть "медом". Что во всем этого хорошего, Петр Васильевич не успел придумать, потому что тут в дверь купе вежливо постучали.
- войдите, - устало ответил Петр Васильевич.
В дверь протиснулась маленькая голова в обрамлении редких волос льняного цвета.
- я, вот, Ваш сосед, так сказать, - робко улыбнулась протиснутая голова, и тут же неизвестно зачем добавил, - извините, пожалуйста.
- проходите, пожалуйста, - приглашающее махнул рукой Петр Васильевич.
Видимо, сосед по купе, что -то хотел сказать, так как открыл рот, но сзади его что-то резко толкнуло, заставив соседа ввалиться в купе. Оказалось, этим "что-то" оказались те самые необъятные чемоданы, чья хозяйка шумно дышала комментариями в затылок Петру Васильевичу.
- я Ваша соседка, - грубовато, но с улыбкой сказала она Петру Васильевичу, и повернувшись к щупленькому мужичонке, который уже успел принять вертикальное положение, грозным голосом милиционера, сделала замечание по поводу загораживания прохода.
Мужичонка начал многократно извиняться, и даже слегка кланяться и просить прощения. Когда извинения были принесены раз в пятидесятый, женщина смягчилась и улыбнулась ему.
До отправления поезда оставалось минут десять. Поезд дал уже первый гудок, призывающий пассажиров поторопиться с выяснением своего поезда и вагона, а проводников с проверкой документов. Петр Васильевич устало взглянул на вечернее небо. Шел девятый час, и небо из голубовато-красных оттенков окрашивалось в равномерный темно-синий. Кажется, природа решила сжалиться над страдающими от жары земными обитателями. Безоблачное небо начало затягиваться едва заметными облаками, приносившими с собой прохладу. С каждой минутой, казалось, они становились все темнее и темнее, пока не достигли темного, почти черного окраса. Петр Васильевич прищурился, разглядывая облака. Нет, ему не не нравились облака, или погода в целом, просто, в этих облаках ему почему-то виделось нынешнее состояние страны. Вот так же и было: сначала чистое небо, а затем набежавшие тучки, которые начали темнеть, чернеть и раздуваться до размера огромных туч. Петру Васильевичу было непонятно - зачем эти тучи набежали? Что, плохо жилось при чистом голубом небе? Ему, как человеку, родившемуся и выросшего в СССР, было непонятно, зачем все это? Зачем все эти реформы? Рыночная экономика и товары из зарубежных стран того стоят? С одной стороны он понимал, что с развитием общества нужны перемены, но разве такие? Куда ни пойдешь, везде чувствовалось настроение разочарования, витавшего в воздухе. Вроде бы, шли за лучшей долей, а получилось как всегда.
Петр Васильевич так глубоко задумался, что не заметил отправления поезда. Очнулся он от своих дум, когда тетка-соседка вежливо его позвала. В нос ударил запах свежих овощей.
- вот, откушайте, сделайте милость, - подвинула она к нему вилку и небольшую мисочку, в которой были разделены на две половины резаные кубиками огурцы и помидоры с зеленью.
Петр Васильевич немного растерялся: отказываться было невежливо, а есть что-то совершенно не хотелось.
- вы попробуйте, попробуйте, - сказал молодой человек, откуда-то появившийся в купе. Он развалившись сидел на нижней полке с краю от того щуплого мужичонка и держа в одной руке огурец, шумно его грыз, - вкусно очень. Сразу видно, что с грядки.
- вот-вот, - поддакнула тетка, подталкивая слегка миску к Петру Васильевичу.
Петр Васильевич поблагодарил ее и, взяв вилку в руку, ткнул в первый попавшийся кубик помидора, искоса поглядывая на молодого человека. Чем-то он его заинтересовал. Сперва, он вызывал несколько отталкивающее чувство: мятая рубашка с разводами пота, лихо сбитая вправо кепка, живые, жадно впитывающие информацию как губка, глаза, и всю эту картину довершал неприлично громкий звук чавканья. Но затем, молодой человек начал вызывать симпатию: в глазах был виден интеллект, лицо было спокойно и серьезно - таких редко можно встретить, тем более, в его-то годы. На вид ему нельзя было дать больше двадцати двух - двадцати трех.
- Горбунков, Николай Николаевич, - протянул Петру Васильевичу свободную от огурца молодой человек руку, увидев, что Петр Васильевич внимательно задержал на нем взгляд.
- Величко, Петр Васильевич, - пожал ему руку Петр Васильевич.
- хорошая фамилия, - неожиданно приятно улыбнулся Горбунков, - казацкая.
- да ... - рассеянно улыбнулся Петр Васильевич, продолжая ковырять огурцы вилкой, - казацкая.
- а я Новиков, Василий Афанасьевич, - робко вставил щуплый мужичонка, так же робко закусывая огурцом. Он с удовольствием доел огурец, и задумчиво причмокнув губами, полез в свои сумки. Тут же на столе появились: сыр, яйца, колбаса и бутылка водки. Особенно оживился Горбунков при виде последнего.
- Самарская, Тамара Львовна, - тоже охотно представилась полная тетка.
- вот и познакомились, - улыбнулся Горбунков, с разрешения потянувшись к бутылке с водкой, но рука остановилась в воздухе, - стаканов для целебной жидкости нет.
Петр Васильевич активнее начал тыкать вилкой в овощи на своей тарелке, тем самым показывая, что "целебная" жидкость его не интересует. Он пил очень редко, и пить за знакомство с соседями по купе не собирался.
За окном раздались громкие звуки: тяжелые капли дождя бились о пыльное стекло, и ручейками бежали вниз. За окном вихрем мелькали одинокие километровые столбы, серыми пятнами расплываясь на фоне быстро сменяющихся деревьев, которые для человеческого глаза превращались в сплошную зеленую полосу. Редкий звук шлепанцев за дверью, сменился постоянным, и в коридоре постоянно слышались разговоры и хлопанье дверей. В дверь купе, в котором ехал Петр Васильевич вежливо постучали и открыли. В купе вошла молоденькая проводница и бодрым голосом предложила чай.
- мне, пожалуйста, - попросил Петр Васильевич, - только не крепкий.
- и три стакана, пожалуйста, - добавил Горбунков.
- сейчас принесу, - она быстро вышла из купе.
- кстати, Петр Васильевич, - обратилась к нему Тамара Львовна, - вы до Екатеринбурга едете, или вы на промежуточном пункте выходите?
- до Екатеринбурга.
- а вы? - обратилась она к другим соседям по купе.
- мне в Горький, - снял кепку Николай и шмякнул ее рядом с собой, - к тетке еду. Надо помогать на жизнь зарабатывать.
Новиков либо не ответил, либо никто не услышал его ответа, потянулся за новым огурцом. Тамара Львовна по-хозяйски резала колбасу, сыр и хлеб большими ломтями, рассчитав на каждого ехавшего в купе не меньше трех бутербродов.
- а что с такой досадой говоришь? Не хочешь помогать? Нынче времена непростые, - скосила она глаз на Горбункова.
Все присутствующие посмотрели на Горбункова. Молодой человек пожал плечами, и взглянув в окно начал рассказывать:
- я сам не московский. Учился я тут в авиационно - техническом институте. А тут вся эта неразбериха началась: погромы, митинги. Одни говорят "новое идет!" Все у нас теперь правильно будет - "цивилизованно", так что ли говорят ...? Другие говорят, что страна рушится. И не поймешь, что правильно, что нет. Но если правильно, тогда что ж полки магазинов пустеют на глазах?! Представьте, захожу в магазин купить мяса, а на месте мясных продуктов лежат запчасти от "жигули"! что же это такое, товарищи? - Горбунков дернул плечами, - в столице хоть как-то можно достать чего-то. А в других городах, да подальше от столицы? Вот тетка и писала об этом. А она у меня единственная родственница. Сама страдает острым ревматизмом, - куда уж ей работать? - как заломит поясницу - и не разогнется. Не могу я ее бросить - поэтому и еду. Что будет завтра - не знаю. Это меня и беспокоит и волнует. Живешь только "на сегодня". А что завтра придумают - неизвестно.
Молодой человек, заметив, что разговорился, нахмурился и ловко схватил со стола ближайший бутерброд с сыром и жадно в него впился зубами. Петр Васильевич посмотрел на него с жалостью: у него у самого был племянник, который хотел бросить училище ради того, чтобы помочь родителям, которые жили далеко. Как раз к ним и направлялся Петр Васильевич. Сам он был не женат, поэтому предпочел половину своих сбережений отдать на помощь брату, с трудом уговорив племянника не бросать учебу.
- Запад во всем виноват, - снова злобно буркнула Тамара Львовна, - все навязывают нам свое. Все навязывают! Мы жили нормально. Ну, было и плохое. Но мы же привыкли? Привыкли. Почему все начало меняться?! Нет, товарищи, поймите, я не против перемен! Честное слово! Но я против перемен, которые тянут страну за собой на дно! Вот, держите бутерброд, Василий Афанасьевич.
- покорнейше прошу прощения, - втянув голову в плечи, пролепетал Новиков, принимая бутерброд, толщиной в три пальца. Видимо, Тамара Львовна со всей обиды рубанула по батону.
- не за что, - кивнула Тамара Львовна, продолжая, - правильно говорит Николай Николаевич, неизвестно что завтра будет - и это самое страшное. И словно тучи над головой сгущаются. И все темнеют и темнеют. Наполняются водой перед грозой. А потом бац! - и черт знает что! Не-е-ет, товарищи, мне такое положение дел не нравится!
Тамара Львовна остервенело захрумкала огурцом, тяжело дыша, уставилась в окно. Новиков тоже что-то совсем притих и как хамелеон, словно слился с интерьером купе, Горбунков остекленевшими глазами уставился перед собой, рассеянно мня свою кепку в руках. Петр Васильевич как-то вздохнул и печально посмотрел в окно. Тамара Львовна права - сейчас тучи. А что, если следом пойдет ливень с названием "черт знает что"?
Всеобщее молчание прервала проводница, осторожно открывшая дверь купе. Она осторожно несла стакан с горячим чаем, и еще три стакана были за ушки подвешены у нее на пальцах.
- вот, пожалуйста.
Петр Васильевич протянул ей деньги за чай, и несколькими глотками осушил стакан. Горячая жидкость обожгла горло. Он поставил свой стакан на стол, рядом со стаканами своих спутников и взяв бутылку со стола, ловко открыл ее. Молча, он немного плеснул всем в стаканы прозрачную жидкость и, поставив ее на стол, молча взял свой стакан. Остальные сделали также. Даже Новиков перестал сливаться с интерьером и тоже потянулся за своим стаканом. Вот так и ехали дальше: молча, каждый погруженный в свои мысли.