• Перевод Юрия Князева
• Мой второй вариант перевода (свободный)

      Стихотворение Кольриджа привлекло меня, прежде всего, первым своим четверостишием. Юрий Князев образно назвал его формулой любви, и я согласен с такой оценкой.

All thoughts, all passions, all delights,
Whatever stirs this mortal frame,
All are but ministers of Love,
And feed his sacred flame.

      Это переводится так:

Все мысли, все страсти, все наслаждения,
Всё, что ограничивается этой смертной оболочкой,
Всё это лишь служит Любви,
И является пищей ее священного пламени.

      Мысль замечательная и возвышенная. Трудно не согласиться с таким эстетическим посылом: всё, что у нас есть, служит любви. Или — должно служить любви. Или — то, что мы делаем, следует делать с любовью. Или — то, что мы делаем, следует делать ради любви.

      Да, посыл замечательный.

      Но Кольридж не останавливается на этом. Он идёт дальше и высказывает мысль о том, что не только всё, что у нас есть, — служит любви.

      Всё, что у нас есть, — является пищей священного огня любви.

      Всё, что у нас есть, питает священный огонь любви.

      Другими словами, мы — являемся пищей священного огня любви.

      И это — грандиозно.

      И одновременно, это — ужасающая мысль.

      Потому что огонь — это стихия.

      Пищу, ему предоставленную, огонь поглощает, практически мгновенно, и безжалостно.

      Если лес становится пищей пламени, то — конец лесу.

      Огонь не остановить. Если предоставить огню пищу, огонь окрепнет, превратится в монстра и тогда - берегись! Потому что будет выжжено всё живое.

      Выходит, что сравнение любви с огнём — не такое безоблачное и невинное, каким представляется на первый взгляд.

      Ах, как красиво: мы питаем священное пламя любви!

      Да, красиво, но если вдуматься, здесь говорится о страшном.

      И не отмахнешься ('что вы! это же он в переносном смысле! это же он образно говорит! это же хотел сказать о силе чувства и только! он же не взаправду говорит о пожарах! это же он не о настоящем огне говорит, а о таком, в котором сгореть нельзя!').

      Сказано ясно: всё, что у нас есть, является пищей огня любви.

      Со всеми следствиями этого утверждения.

      Раз мы пища, мы будем поглощены огнём. Мгновенно и безжалостно. Так, как поглощает свою пищу настоящий огонь. Не замечая того, что он что-то поглотил, а разгораясь сильнее.

      Знаете, что случилось с Семелой, матерью Диониса и возлюбленной Зевса, когда она захотела узнать своего любимого в его огненном виде? Она сгорела. И могущественный Зевс ничего не мог с этим поделать.

      Потому что огонь — это огонь. Это стихия. И он поглощает свою пищу.

      И если мы, по утверждению Кольриджа, являемся пищей огня любви, то мы сгорим в нём, сгорим без остатка.

      Каково?

      Но на самом деле и выбора-то у нас нет. Почти нет.

      Дело в том, что мы всё равно — сгорим.

      Сгорим в огне смерти.

      Смерть всех поглощает.

      И если мы не хотим сгореть в огне смерти, мы должны сгореть в огне любви.

      Такова — идея Кольриджа (если обдумать её всесторонне) .

      Ведь если вспомнить легенду о Зевсе и Семеле, то что произошло? Семеле сгорела в огне. Но из огня родился её сын!

      Другими словами, Семела погибла, но погибла не полностью. Осталась часть ее (если считать сына Диониса частью своей матери).

      Так, что огонь Любви — это, конечно, огонь. И, как огонь, он поглощает пищу, ему предоставленную, но, при этом, возникает что-то, огню неподвластное, неуничтожимое. Сын Дионис.

      Этим огонь Любви отличается от огня Смерти. В огне смерти всё уничтожается безвозвратно, а из огня любви может возникнуть что-то, огню неподвластное.

      Итак, у человека есть выбор: либо сгореть в огне любви, либо сберечь себя от огня любви и стать пищей огня смерти.

      Да, таков наш выбор.

      И стихотворение Кольриджа адресовано тем, кто сделал свой выбор — в пользу огня любви, кто признают любовь своей единственной владычицей, кто смиренно служит ей, кто, как Геркулес, добровольно вошёл в костёр, и наблюдает пламя, разгорающегося вокруг себя, стал пищей огня любви.

Все мысли наши, все нейроны,
Все клетки наших бренных тел, —
Служители её короны,
Огня Любви надел.

      В заключении не могу не сказать о замечательной ассоциации между пищей огня любви Кольриджа и пищей земли, которая упоминается в первом сонете Шекспира, нашего великого классика.

      У Шекспира говорится так:

Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee

      То есть,

Пожалей мир! А иначе этот обжора,
Как данника мира, переварит в могиле и тебя.

      Эти слова (об обжоре, о пище земли, о сравнении живота и могилы) поразили меня полтора десятилетия назад. Ещё помню то безжалостное впечатление, которое они произвели на меня. И потому узнаю тех, кто мог впечатлиться этими словами, подобно мне.

      Пища земли и пища смерти, — это, по сути, одно и то же.

      И замечательно, что Шекспир намекает на то, что можно избежать чрева земли (немного и нужно для этого, пожалеть мир всего лишь).

      И Кольридж высказывает похожую мысль, что можно стать пищей огня, что приведёт к тому, что перестанешь быть пищей смерти.

      Конечно, может, дело обстоит и так, что в разбираемом стихотворении Кольридж выражает свои оригинальные и индивидуальные мысли, но они очень и очень созвучны великим мыслям Шекспира, и я ни в коей мере не хочу упрекать Кольридж в повторении. Напротив, я радуюсь прекрасной общности поэтов, которые были разделены во времени, но так единодушны во мнениях.