В тот день было вёдро. Сильный ветер сбивал спелую вишню с веток, и ягоды, которые не успела собрать Вика, усыпали траву. Полчища скворцов налетели на сад. Они суетливо расхаживали под деревьями, подбирали плоды и заглатывали, широко разевая маленькие клювы. Дружно, как по команде, прятались от одной им ведомой опасности.
Из окна Вика наблюдала, как сосед гоняет птиц, размахивая руками и окрикивая. Но как только мужчина покидал наблюдательный пост, бандюги захватывали территорию снова. Они скрывались в зелёных кронах, чтобы через минуту смелой стайкой подняться в небо. Короче, к вечеру, когда Вика без сил, отяжелевшая, вернулась домой, они склевали всю вишню.
В загс она пошла в темных очках. Развод. Произнося мысленно это ужасное слово, Вика ощущала, как её тело парализовывало. Была в нем бесповоротность и отчаяние. Но она намеренно заставляла себя до исступления повторять его, чтобы привыкнуть. На это число у неё заодно было назначено собеседование. Во второй половине дня. В первой - развод, во второй - встреча с потенциальным работодателем.
Сначала, когда звонившая женщина назвала девятнадцатое августа, Вика хотела отказаться, но быстро передумала. "Это будет даже забавно, - рассудила она, - не придется волноваться из-за первого интервью, так как у неё рандеву в загсе. И не получится долго переживать, потому что надо будет спешить на встречу с нанимателем". Её приглашали на вакансию кассира.
Вика надела белую блузку со скромным вырезом, купленную когда-то для школьных экзаменов, светлую узкую юбку, тонкие чулки и бежевые туфли на каблуках. Убрала волосы в хвост. Чуть подкрасила глаза и губы, дабы не быть бледной поганкой. Взяла широкий серый шарф.
Ветер дул свежий. Березы спускали жёлтые пряди среди зелёной еще массы. Тополя начали расставаться с листвой, она летала под ногами, перемешанная с пылью и отзвуками близкой осени. Вика шла и думала, что от лета она устала, как никогда. Оно тянулась холодной змеей через судьбу, угрожая оставить в памяти вечную ненависть к голубому небу, загорелым девушкам и смеющимся парням в шортах.
Дни бежали, и Вика теряла уверенность. Ей никак не удавалось найти работу, она не понимала почему. И её очень беспокоила предстоящая встреча с Ярославом. Как она посмотрит на него, а он на неё? Что они скажут друг другу? Сможет ли она дышать в его присутствии? Говорить? Сможет ли не расплакаться? Как это - развод? Должна ли она выглядеть потерянной? Или, наоборот? Что он делал все это время? Как жил в квартире и входил в подъезд, где не было её? Так же спокойно работал? Говорил по телефону? Спал? Приводил в дом женщин? Приглашал их в рестораны? Целовал?
Стоп!
В поезде Вика открыла папку с бумагой и стала быстро рисовать, создавая элементы ограды любимого особняка. Иногда отвлекалась и смотрела, задумавшись, в окно. Тревога быстро наполняла сердце, и она переключалась на рисунок. Здесь выводила сказочный цветок, там завиток в стиле Врубеля. К концу поездки она имела несколько набросков: ограда, подсвечник и дверная ручка. Когда поезд прибыл на вокзал, встала и за толпой прошла к выходу. Сегодня не прыгнешь с платформы: юбка должна иметь приличный вид.
Вика настраивалась, уговаривала себя быть смелой. "Ты умеешь держать себя, ты сегодня элегантна и бесконечно привлекательна, - повторяла она как заклинание, - ты будешь беспечной и улыбчивой. Уверенной. Тебе нечего бояться и нечего терять".
Но от мысли о том, что она снова взглянет в рыжие глаза, увидит жесткое красивое лицо, ей становилось не по себе. Из подсознания выплыли строчки, которые когда-то давно читал ей отец. "Ягуар - это сумеречный хищник. Он охотится после захода солнца и перед рассветом. При атаке эта кошка старается сильнейшим ударом травмировать жертву в момент падения".
Вика выругалась. Только этого не хватало - сравнивать повадки ягуара с действиями мужа.
При виде Ярослава она сжалась. Вместе с Зуевым он стоял у большого окна, сквозь которое в серое государственное здание проникал свет - Вика сразу увидела их. Он медленно обернулся, и янтарные глаза окатили её холодной волной ненависти. Руки Вики непроизвольно дернулись, а горло сковал железный обруч. Она ощущала, как он сжимается внутри шеи, не давая ей глотать.
Ярослав был в оливковом костюме, белоснежной рубашке, небесного цвета галстуке. Он был божественен, мимолетного взгляда, брошенного на него, хватило, чтобы начать задыхаться. Даже искаженное гримасой злобы, лицо было таким красивым и родным, что она продолжала смотреть на него, не в силах бороться с охватившими её ощущениями. Она ненавидела и себя и его за чувства, которые он ей внушал, но ничего не могла поделать.
Если она позволит себе хоть раз показать их, он уничтожит её. Он уже растоптал её. Что у неё осталось? Только гордость, прямая спина, да высоко поднятый подбородок. Чем похвастаться нищему? Сохранением собственного достоинства. Стоит ей дать слабину, и он сотрет её в порошок. Главное - высоко держать голову. У неё ледяное сердце. Он не сделает ей больше больно.
Она уверенно стояла, укрепляя (ну, по крайней мере, стараясь укрепить) свой дух не только против внешних зол, но и против предательских чувств, которые бушевали в ней. На её стороне - прирожденная сила воли, острый ум и опыт. Ей уже приходилось бороться со злом. Не она ли отличалась твердостью и наблюдательностью? Любовь, которую подарили ей родители, не останется ли навсегда с ней, что бы ни случилось? Частью её, ей самой? Довольствие, которым окружал её дед, и которое было с ней до недавнего времени, не помешало ведь ей вовремя понять, как ненадежны люди. Размышления над судьбой разве не привели её к трезвому взгляду на жизнь и не выковали характер? Не научили на все смотреть свысока и надменно?
Вика повторяла себе это снова и снова, но она сама не понимала, как умудрилась сохранить внешнее спокойствие и сдержанность, пока служащая загса что-то говорила. Слова отдавались в ушах, будто она слышала их через огромную алюминиевую трубу. Колени Вики тряслись, она всё больше теряла присутствие духа, но нашла в себе силы стоять рядом с человеком, который использовал её и бросил. Осторожно взглянула сквозь стёкла очков в потемневшие глаза и постаралась выдавить беспечную улыбку.
Последний месяц она видела в зеркале отражение красных глаз (именно поэтому сегодня была в очках) и опущенные уголки рта. Попытки приподнять их не создавали радость на лице, а превращали губы в замкнутую неприветливую линию. Смотреть на это было невыносимо. Вот и сейчас она хотела, но все-таки не сумела улыбнуться. Напряглась, ожидая, что Ярослав скажет колкость. Он молчал, глядя с холодной усмешкой.
Вика сама себе показалась неповоротливой куклой. Она старалась не смотреть на него, но и не отворачиваться. Кроме всего прочего, она вынуждена была оставить его фамилию. У неё не было денег на замену документов. Она за это себя ненавидела, но что она могла сделать, если в сумочке лежала тысяча рублей: ровно на четыре поездки на собеседования? Как она будет добираться на работу, если её все-таки куда-нибудь возьмут? Об этом Вика старалась не думать. "Ничего, - успокаивала она себя, - будет зарплата, будут деньги на еду, транспорт, отопление. Она сможет инициировать перемену имени: рано или поздно снова станет Беловой".
Смесь противоречивых эмоций промелькнула на лице Ярослава, когда он услышал, что она остается Выгорской: потрясение, жалость и нечто вроде удовлетворения тем неоспоримым фактом, что она жестоко наказана за преступления своей семьи. Ярослав, похоже, злорадствовал: фамилия будет его клеймом на ней.
Вика вдруг залилась краской, отчетливо вспомнив его ладони, почти смыкавшиеся на талии, когда он насаживал её на себя. Он заставлял её смеяться, стонать от наслаждения, сжимал в объятиях так крепко, словно не собирался отпускать. И всего хуже, он так вскружил ей голову, что она влюбилась. Он принудил её полюбить себя. Более безжалостные люди ей не встречались. Теперь, оглядываясь назад, она ясно видела: всё, что делал Ярослав, служило одной цели. При мысли о том, как хладнокровно он разбил её ауди, целовал, сделал предложение, сыграл свадьбу, Вика заскрипела зубами. Из всех эгоистичных и наглых людей, из всех мужчин, которые ей в жизни сделали больно, он был самым отвратительным. Как он, должно быть, забавлялся, соблазняя её! Вику пробил озноб, она плотнее закуталась в палантин, и бросила мимолетный взгляд на его руки. Красивые и крепкие, они спокойно спускались вдоль тела.
День развода, как никакой день до этого, не показал ей с такой ясностью все, что с ними произошло. Ненависть Ярослава к ней, презрение его к каждому дню, ко всякой мелочи, которая была ей дорога. Она осознала, что они люди разных миров, для неё нет никакого места в его будущем, так же как и в прошлом. Она даже догадалась о его страдании и боли. Напомнила себе, что его можно пожалеть. Да, Вика поняла то, что следовало понять давно.
Как только копия свидетельства о расторжении брака и паспорт со штампом были в руках, она выскочила на улицу со смесью страха и стыда. Пусть это выглядело глупо, но тревоги последних часов забрали у неё последние силы. Не оглядываясь, Вика быстро пошла по улице, оставляя в прошлом безумный брак.
Собеседование, пройденное в тот день, Вика почти не помнила. Кажется, его провела менеджер по персоналу с пышным бюстом. В любом случае, оно оказалось неудачным.
Месяц после развода был полон отчаяния и ужаса. Четыре недели она безрезультатно тыкалась по предполагаемым работодателям. Выгорский лишил её московской прописки, поэтому её не взяли даже в "Макдоналдс". Ей нужна была неофициальная работа, а это оказалось не таким-то простым делом. "Станешь лапти плесть, как нечего есть" - крутилось в голове. Неустроенность серой тоской окутывала существование. Беспокойство за будущее, отвращение к настоящему, сожаление о прошлом - все смешалось в жидкую кашу. Вика не понимала, каким будет грядущий день и что ждало её за поворотом дороги.
На смену летним снам, когда она проваливалась в темную бесчувственную бездну, пришли сны осенние, яркие и не очень, добрые и злые, короткие и длинные. В них она с отчаянием искала работу, думала о деньгах, порой с сожалением покупала что-то или раздумывала о том, что будет есть на ужин. Ей снилось, как она несла хлеб домой, роняла его в грязь и отчаянно решала: поднять или нет? Виделось, как покупала серёжки, а потом спрашивала себя, зачем это сделала? Были и другие концовки у ночных видений: жестокие руки сжимали её плечи и трясли. Сил вырваться не было. Не хватало духа крикнуть, чтобы её оставили в покое. Только жалкий шепот: "Пожалуйста. Больно. Не надо". Она просыпалась с этими безвольными словами на губах. Одно и то же. Из раза в раз. Она знала, чьи руки трясут её, знала, что не должна бояться. Но боялась.
Ночью боялась снов, днем - неустроенности. От постоянного страха не могла рисовать, есть, говорить, читать - ничего не могла, только безвольно сидела у окна или ходила из комнаты в комнату. "Разведёнка", - отвратительное слово само то и дело всплывало в уме. Мысли о будущем не давали покоя, изводили, истончали последние силы.
Жара сменилась прохладой. Дождь наконец-то напитал влагой иссохшую в камень землю. По небу величаво ходили серо-белые облака. Изредка сквозь них проглядывало голубое небо. Воздух веял свежестью, а порой и холодом, особенно по утрам. С каждым днём в зелёном ковре травы появлялось всё больше бурых, коричневых, темных красок. Птицы уже не надрывались от счастья и восторга. Редко какая пичужка свистела в бурьяне. Чирикала и тот час испуганно замолкала, словно думала: "Ой, что это я"? Одни кузнечики да сверчки продолжали пиликать на своих невидимых глазу скрипочках. Начинали с утра легкими репетициями, а к вечеру расходились концертами мировых масштабов. Листва шуршала печально, словно знала, что скоро ей лежать на земле. Надвигалась осень, ночи стали совсем холодными и, хотела Вика того или нет, ей надо было думать об отоплении.
В её хижине было две печи: одна - полноценная русская с лежанкой - в первой комнате и другая - маленькая голландка - во второй. В субботу утром, когда (она точно знала) ни один работодатель не позвонил бы ей, Вика проснулась полная рвения заняться, наконец-то, хоть одной их них - большой. Накануне приготовила всё необходимое: дрова, поджиг. Вика смутно припоминала, как бабушка топила. Сначала гусиным крылом выгребала золу, потом клала поленья, поливала соляркой, закрывала специальной дверкой.
Бабушка в печке на огромной плоской сковороде пекла блинчики, которые назвала "блинцами", варила в чугунке щи, ставила хлеб и пышки. На каникулах, когда Вика гостила в деревне, она обожала просыпаться рано и наблюдать. Затемно старушка успевала затопить печь, тесто замесить. Вика шлепала босиком в чулан, садилась в одной майке и трусиках на лавку-скамейку и следила за ловкими движениям. Бабуля наливала тесто тонюсеньким слоем, доставала ухват, цепляла сковороду, раз - и блинчик в жерле. Еще мгновение - он вынимался готовый: ложился рядом с Викой на расстеленном кухонном полотенце - рушнике.
Бабушка делала всё быстро, так ловко и скоро, что Вика не успевала доесть один, как рядом оказывался ещё десяток. У бабушки от жара лицо становилось румяным - она не садилась. Улыбалась Вике, приговаривала: "Ешь, ешь!" Блинчики доставала хрустящие. Вика ждала с дырками, и бабушка делала специально для неё: кружевные, поджаристые. Маленькая Вика старательно заглядывала в огнедышащую пасть, но жар пылал сильный - не было сил смотреть. Ей казалось, что кроме дров и огня внутри печи еще что-то есть. Но разглядеть было невозможно. Сытая и довольная она долго сидела, поджав колени, и смотрела на безукоризненные отточенные движения, на оранжевое с крапинками пламя, на туманное утро.
Сегодня Вика в первую очередь очистила внутренность печи от старья. Чего там только не валялось: тряпки какие-то, старые газеты, чугунная посуда, подставки. Все выгребла, подмела стареньким веником, забравшись внутрь чуть ли не целиком. Положила дрова, оставшиеся в сарае с незапамятных времен. Они были настолько древними и трухлявыми, что вряд ли подошли бы для зимы. В приделке их нашлось немало, но что-то Вике подсказывало, что даже для теплой зимы этого недостаточно. Солярки у неё не было - остатков она не смогла обнаружить. Поэтому купила специальную жидкость, которую обычно использовали для мангалов. Для себя с огорчением отметила - слишком дорогая, надо придумать, чем заменить. Поджечь дрова не составило труда - сухие, как бумага, они разгорелись легко. Но дым не желал уходить в трубу, тянулся в чулан, вынуждая Вику кашлять и закрывать глаза. Или она что-то делала не так, или дымоход был засорен.
Отчаяние надавило на плечи. Неужели все забилась за столько лет, и теперь придется чистить? Как? Сможет ли она это сделать это сама? Или надо будет нанимать кого-то? Сколько это стоит? Есть ли вообще сейчас люди, которые подобным занимаются?
Вика настежь открыла все двери и вышла на улицу. В доме и задохнуться недолго. Надо ждать, пока прогорят дрова, а потом лезть на крышу - посмотреть хотя бы в дымоход. Как туда подняться? Она задрала голову.
Интересно, а голландка не засорилась? Может быть, она сможет прожить зиму, топя только её? Залитый ярким солнечным светом двор внезапно потускнел, и деревья поплыли перед её затуманившимся взором. Вика уронила голову на руки, стараясь сдержать всхлипы. Плакать бесполезно теперь. От слез может быть толк, когда рядом мужчина, от которого можно чего-то добиться. Она сидела, сжавшись в комочек, крепко зажмурив глаза, стараясь собраться с мыслями.
Услышала редкий на её улице звук мотора и мгновенно подумала про бывшего мужа. Как всегда, сердце заколотилось, прежде чем она успела мысленно сказать себе: "Не будь дурой". Мотоцикл остановился у калитки. Кто это? Вика настороженно смотрела на высокого молодого человека. Он снял шлем.
Выгорский Дмитрий собственной персоной! Его зачем нелегкая принесла? Она почувствовала, как мышцы окаменели. Заняла оборонительную позицию и вызывающе вздернула подбородок. Лицо гостя, наоборот, озарилось весёлой улыбкой:
- Привет!
Она не собиралась быть дружелюбной, даже не поднялась.
- Что тебе надо?
- Ты отлично выглядишь, - его, похоже, не смутил холодный тон. Дима, продолжая радоваться, прошел в ограду, сел рядом на порог крыльца, бесцеремонно подвинув её своим задом, - решила поменять расу?
Ох, она же, небось, вся в золе! На мгновение Вика потеряла самообладание: руки потянулись поправить косынку и вытереть лицо. Но тут же она опомнилась. Да, плевать ей на него!
- Зачем приехал? - процедила она сквозь зубы.
- Тебе тут явно помощь нужна, - он кивнул на дом.
- С чего ты взял? - если ей и нужна поддержка, то не от Выгорских.
- Думаю, из меня выйдет лучший трубочист, чем из тебя.
Вика осмотрела его с головы до ног: дорогие ботинки, модные джинсы, мягкая, бархатной кожи, куртка. Идеально чистые пальцы, прическа под шлемом даже не примялась. Ни пылинки. Она заскрипела зубами от злости. Безумно хотелось ругаться и гнать его метлой.
- Езжай отсюда, тебе здесь не рады, - Вика старалась говорить спокойным убедительным тоном. Он опустил голову и молчал. Вике захотелось скрыться. Сколько они будут её мучить? Ходить вокруг, выслеживать. Ей уже достаточно больно. У нее уже очень много проблем. У неё уже нечего забрать. Где предел жестокости?
- Зачем ты приехал?
- Не знаю, - Дима не поднял головы.
- Он тебя послал? - она изнемогала от усталости.
- Нет.
- Тогда что?
- Не знаю. Просто подумал, что помощь нужна. Хотел посмотреть как ты.
- Посмотрел?
- Да.
- Ну и как?
Он взглянул с доброй усмешкой:
- Кошмар.
- Рада развеселить, - ощетинилась Вика, - обращайся, - она поднялась.
- Вик, - Дима глубоко вздохнул, - давай я хоть чем-нибудь помогу?
- Спасибо, - уже помогли.
- Что-то не похоже, - он кивнул на дым, продолжающий выплывать из дверного проема, - решила покончить с жизнью посредством самосожжения?
Она зло усмехнулась.
- Ни за что. Буду жить вечно. Когда твой брат станет дряхлым стариком, стану ходить к нему и выть под окном, как собака.
Короткий смешок вырвался из груди незваного гостя:
- Зачем ждать старости?
- Чтобы страх одним видом нагонять.
- Да ты и сейчас ничего.
Вике было не смешно. Безумно хотелось от него избавиться. Она наклонила голову:
- Хочешь помочь?
- Да.
- Полезай на крышу. Труба засорилась. Надо как-нибудь прочистить.
Его лицо вытянулось от недоверия:
- Что, так сразу?
- А что? Кишка тонка? - Наконец-то он уйдет.
- Да нет, - Дима глянул на трубу и снял куртку. Вика со злорадством посмотрела на его розовую футболку:
- Трубочист, говоришь?
- Очень смешно, - он выглядел сконфужено, - у тебя лестница хоть есть?
- Нет, - жестко сказала она, - ты разве не можешь так справиться?
- Ты вообще уверена, что это дымоход?
- Абсолютно.
- Ты заслонку открыла?
- Какую именно? - спросила она неуверенно и быстро добавила: - я всё открыла.
- Могу я пройти в дом?
Вика развела руками:
- Пожалуйста!
Дима, пригнувшись, вошёл в дверь. По комнатам расплывался сизый дым. Гость достал платок - прижал к носу и двинулся вглубь дома. Какие мы нежные! Осмотрел печку со всех сторон. Усмехнулся. Подошел сбоку и потянул на себя металлическое кольцо, вытащив какое-то приспособление наподобие металлической разделочной доски. Отнял платок от лица:
- Это заслонка. Она закрывает дымоход, чтобы тепло не выходило, а дождь и снег не проникали внутрь. Когда собираешься затопить - ее надо открывать - через неё дым уходит в трубу. Когда все дрова прогорели - закрываешь. Поняла?
Неужели всё так просто решалось? Только она, дуреха, этого не знала. В детстве невнимательна была. Какая жалость, что именно Выгорский обнаружил ее несостоятельность. И глуп молвит слово в лад. Но ничего. Самое главное, что труба не засорилась, и она могла попробовать снова затопить печь. Не нужно искать человека, который должен уметь чистить дымоходы. Чувства Вики сменяли одно другое.
- Спасибо, - просто сказала она, - поняла. Ты действительно помог.
На его лице появилась искренняя радость.
- Не за что. Ты первый раз это делаешь?
- Да. А что?
- Давай я тебе помогу, а пока будет топиться - ты меня чайком угостишь.
- Ууу, - Вика всё ещё сомневалась. Все-таки он явился из вражеского стана. - Хорошо, - взвесив "за" и "против", согласилась она.
Он взял газету, валявшуюся на полу, поджог с одной стороны и пояснил:
- Сейчас я проверю тягу, - он принялся водить рядом с печью, потом залез внутрь, прямо в своей чистейшей футболке. Пламя на газете тонко шевелилось и наклонялось то в одну, то в другую сторону. Вылез. - Все нормально, можно пробовать, - Дима аккуратно сложил дрова в печь, зажег. Они подождали, пока огонь не разгорелся, потом он поставил дверцу печи, закрывая жерло, повернулся.
- Если на внутренних стенках или в дымоходах много сажи, они нагреваются слабо и на топку приходится затрачивать гораздо больше топлива и времени, - объяснил он, - поэтому почистить неплохо бы. Но в этом я, к сожалению, не специалист.
- Жаль, - Вика грустно кивнула. - Я тоже. Ничего, ты все равно хорошо помог. Не знаю, зачем ты приехал, но это было очень кстати, - Вика постаралась, чтобы улыбка получилась искренней и благодарной.
Они устроились с чашками за стареньким столом, и Дима, в своей обычной манере балагура рассказывал, что провел часть своего детства в деревне у деда, где с пацанами они лазили по заброшенным избам, фермам, отжившим колхозам, ловили раков, пугали девчат. Вспоминал, как жил в летних лагерях, ходил в походы, был закусан комарами до изнеможения, как случайно спалил палатку. Дима болтал, а Вика молча слушала и, перехватив ком в горле, думала, что, оказывается, у Ярослава был дедушка. Наверное, он тоже проводил детство на вольных сельских просторах. Как много еще она о нем не знала и не узнает никогда. Может быть, у них большая семья, дяди, тети, сестры? Может быть, он не финансовый консультант?
Она вдруг поняла, что Дима уже не разговаривает, а рассматривает её жилище. На его бородатом лице было написано удивление и плохо скрываемое сожаление. Зрелище её нищего полуразрушенного гнезда, видимо, было не таким красивым, как воспоминания его детства. Вика украдкой следила за ним, пока преисполненные жалости глаза неожиданно не наткнулись на неё. Вика возмущенно вспыхнула. Её гордость и без того была уничтожена, чтобы терпеть ещё и сочувствие. Она поднялась, Дима следом за ней.
Спустя две минуты он посмотрел ещё раз печку, дал указание ни в коем случае не закрывать задвижку, пока все угли не догорят, и укатил, пугая улицу ревом мотора. Что ж, зачем бы он ни появился тут, он пришел на подмогу в самый нужный момент. Вика захлопнула калитку и пошла к дому. Может быть сегодня, когда дом будет протоплен, удастся согреться?
В конце августа вернулась Ольга. Она приехала в эйфории нового любовного приключения под именем Денис. С некоторым смущением рассказывала Вике о чувствах, раздирающих внутренности на сотни бриллиантовых осколков, светящихся в солнце взаимности.
- Его родители сняли дачу в бабушкиной деревне. Уж не знаю, зачем им это - там такая глушь. Все девчонки бегали за ним. Еще бы: мускулистый, красивый. Он такой приветливый - ни капли не зажатый. Улыбался всем, запросто знакомился - не то что местные парни. Не знаю даже, почему я ему приглянулась, - в смущении говорила Оля.
Вика улыбнулась.
- Очень даже понятно, почему приглянулась. Таких красавиц как ты - поискать.
- Спасибо, но там у нас тоже моделей полно. У Маринки, помнишь, такая с короткой стрижкой, у нее фигура - закачаешься. Грудь стоячая и ноги от ушей. Короче, не важно. Денис выбрал меня. Я сначала не поняла. То воды заходил спрашивал, то просто посидит поболтает. А потом как закружилось. Ой, Вик, нам даже поссорится не из-за чего, - счастливые голубые глаза мечтательно обратились к небу. - Он учится в экономико-статистическом, поступил в этом году. Мама, конечно, возмутилась. Мол, моложе тебя. Ей бабушка всё рассказала. Знаешь, ведь, как в деревне. Жених, жених! Все сразу всё знают.
Вика слушала с грустью, любовь её не интересовала больше как понятие и как сущность. Она была рада за подругу, но собственные заботы лежали на сердце неподъемной гранитной плитой. Она еле могла улыбнуться и Ольга, конечно, все понимала. Она расспросила про развод, про планы, про институт. Никак не могла понять, почему Вика не хотела судиться хотя бы за квартиру родителей, уж не говоря про всю собственность. Вика и сама с трудом это понимала, просто чувствовала, что не могла этого сделать.
- Я боюсь суда, боюсь битвы, боюсь, - повторяла она Ольге, - не страшно проиграть. Страшно, что в этом сражении останусь калекой. Понимаешь, можно побороться за деньги, за квартиру, ведь мне и вправду негде жить. Здесь вряд ли можно существовать зимой, - безжизненно, почти неслышно говорила она, - наверное, было бы правильно вступить в схватку, пойти в суд, доказывать, что он обокрал меня. Но не деньги меня сейчас интересуют. Я и так калека: вместо сердца - застывший камень, пусть эти слова не покажутся тебе высокопарными - я действительно это чувствую. Вместо родителей - сплошная боль. Я не хочу воевать. Не хочу. Всегда мне приходилось отстаивать себя. Когда мама и папа умерли - я крепилась, боролась с дедом, его попытками изменить меня под себя, его не стало - боролась с людьми, пытавшимися растащить меня на кусочки. Боролась с чувствами к зеленоглазому альфонсу, когда он ушел и не оглянулся. С Выгорским я не хочу бороться, - комок в горле мешал говорить, - даже если правда на моей стороне, я не в силах потратить несколько лет жизни на войну. Я просто хочу идти дальше. Не оглядываясь, не вспоминая. Я не верю, что в жизни будет что-то светлое. Я чувствую себя старухой. Покалеченной старухой. Всё, на что у меня есть силы - это просто тащить ноги. Иметь связь - даже если это только судебное разбирательство - сейчас для меня слишком тяжело. Я еле жива, чтобы дышать. Пойми.
Ольга была из тех, кто понимал. Она больше не задавала вопросов, только внимательно слушала, если Вика делилась наболевшим. Она переночевала две ночи, вырывая Вику из задумчивости и тоски. Не шутила наиграно, не пыталась развлечь веселыми баснями. Просто была подругой. Была рядом. Оставалась спокойной в настоящем и уверенной в будущем. Она сунула Вике деньги, как та не отказывалась. Велела сделать новый паспорт и быть сильной.
В среду Денис приехал за ней. Парень показался Вике простым, улыбчивым, серьезным. Он носил драные шорты, симпатичную клетчатую рубаху, ездил на старенькой тайоте и слушал рок. Втроем они сгоняли в загс, чтобы Вика подала документы на возвращение девичьей фамилии. Потом ребята любезно подвезли её до института. Она собиралась оформить академический отпуск, потому что в этом году не могла заплатить за учебу. А что будет дальше - неизвестно. "Как говорится, поживем - увидим", - грустно утешала Вика себя.
Выходя из дверей учебного корпуса, она подумала о родителях: если б они были живы, она бы сейчас оставалась студенткой. Ярослав, наверное, имел бы дело не с ней, а с её папой. Она совсем не похожа на своих ровесниц: все готовились к следующему курсу, только она жила, как прокаженная. Внутри неё не было будущего, только воспоминания о мёртвом прошлом. Она вернулась домой в сумерках.
Каково же было Викино удивление, когда она увидела у калитки мотоцикл. Дима Выгорский собственной персоной сидел на пороге. Он, якобы заглянул на несколько минут, проезжая мимо, да вот забеспокоился, ничего ли с ней ни случилось?
В следующий выходной он приехал и, сыпля весёлыми шутками, почистил дымоход. Как не старалась Вика понять причины его визитов, отвадить своим злобным поведением, через некоторое время - смирилась. Дима приносил вместе с зефиром легкость и беззаботность. Конечно, она не доверяла ему, всегда была настороже, но невыносимый звук мотора, доносящийся с улицы, неизменно обещал смех, глупый флирт и помощь. Вскоре она перестала искать мотивы его поступков, просто привычно ставила допотопный чайник на плиту и спешила к двери.
Наконец, во второй половине сентября, она нашла работу! Устроилась секретарем в организацию, которая занималась продажей полиграфического оборудования. Денег обещали немного, но дело было не сложным, и контора находилась недалеко от Комсомольской площади. Ездить было удобно.
В первый рабочий день, шестнадцатого сентября, во вторник, Вика вышла на прохладную улицу около семи утра. Небо темнело чистотой. Утренние звезды сияли перед её взором, только над горизонтом, по краю далекого леса, плыли густые, непрозрачные облака. Не успела она дойти до станции, небо сплошь затянулось непроглядным занавесом. Бабушка говорила когда-то: "Осенью дождь из ничего соберется".
На Казанском уже моросило, но Вика не обратила внимания. Наконец-то, настоящая работа! Наконец-то хоть какой-то просвет в сером существовании. У неё будут деньги, чтобы покупать еду, чтобы не бегать от железнодорожных контролеров! Она сможет запасти дров на зиму, купить калорифер.
Однако восторги первого дня быстро погасли. В офисе Вика впервые услышала шутку "работа от слова раб", в полной мере осознала её значение и серьезность. Отношения с начальницей, Анной Викторовной, тощей дамой неопределенного возраста, носящей, как потом выяснилось, изо дня в день один и тот же серо-синий брючный костюм, не сложились с первых часов. Что бы Вика ни делала - всё было не так. Что бы она ни совершала, её работой были недовольны: не достаточно громко говорила, не приветливо улыбалась, слишком поздно брала трубку телефона, не туда записывала. В компании нервно-самоуверенных профессионалов Вика чувствовала себя не в своей тарелке. Не было ни одного человека, который смотрел бы на неё не как на пустое место. Никто не отнесся дружески, не объяснил толком, что и где брать, что и как делать.
За неделю она превратилась в издерганного неврастеника, у которого от постоянного страха совершить ошибку хрипело горло. Она не могла ответить на мобильник, если звонила Ольга, даже боялась писать смс-ки. Руки постоянно дрожали, даже если она просто искала в папке вчерашнюю бумагу, уж не говоря о сложных заданиях. От вечного страха стала ломить шея, и Вика совершала промах за промахом. Даже и речи не шло о том, чтобы уходить с работы вовремя. Начальница сидела до ночи, и она, Вика, была ей постоянно нужна. То срочно требовались ключи, то отчеты, то салфетки. Даже скрепки мадам Босс не была в состоянии найти в собственном столе - постоянно вызывала Вику.
Очень скоро она поняла, что единственный плюс офиса - это возможность посидеть в сети, если остаться до ночи. Когда Анна Викторовна уходила, Вика наводила порядок, а затем садилась у экрана. Она не раз задерживалась до полуночи, чтобы полазить в интернете, узнать о старой усадьбе. У неё было много рисунков, сделанных самой, но хотелось посмотреть другую информацию: историю здания, архитектора, декораторов, владельца.
Дом оказался загородной усадьбой фабриканта Авдеева. Был построен в 1901 году предположительно по проекту архитектора Кекушева. На старинных фотографиях красовался прекрасный особняк, большой и уютный, он возвышался в окружении великолепного, ухоженного сада. Такие иногда встречаешь, просматривая виды Британии. Снимки начала века представляли восхитительные панно с пейзажами и натюрмортами, волшебного вида люстры, сказочные фонари. Вика не могла насмотреться. Даже фото советского времени отражали величие, которого она и в помине не увидела на руинах. В комментариях прочла: "Интерьер дома был выдержан в стиле парадного загородного особняка. Почти все комнаты имели представительское назначение. Первый этаж являлся фактически офисом для хозяина дома. Там были комнаты для приема, спальни для гостей и две кладовые, одна из них несгораемая. На втором этаже, кроме двух спален (одна с будуаром), все комнаты - парадного назначения. Кроме бального зала, столовой, гостиной, здесь располагалась читальня. На потолках дома находились не только панно с пейзажами, но и тонко приписанная фреска "Танец". Рука Вики сама потянулась к бумаге. Она стала рисовать усадьбу такой, какой она могла бы быть при бережном обращении. Сначала использовала только карандаш. Но дома достала кисти и нарисовала здание в окружении прекрасного зеленого парка. Потом заснеженным утром.
Через несколько дней её коллекция пополнилась новыми зарисовками, воссоздающими усадьбу. Интерьеры, лестницы, лепнина, панно. Она наполнила рисунки музыкой, зажгла на них свечи. Стало немного легче. Так, словно в рисунках она искупала вину перед домом за его разорение. Нашла эскизы архитектора, посмотрела другие его проекты: реализованные и нет. Изучила их интерьеры. Нарисовала множество маленьких набросков. Это было чудесно. Она смогла помечтать о восстановлении особняка. Иногда ей даже снилось, как она реставрирует дом. Как заведенная, Вика рисовала и не могла остановиться. Дома, в дороге. Машинально на работе. Это была отдушина в потянувшихся гнетущих буднях.