Аннотация: В мире быстрой архитектуры лица очень сложно жить человеку без вживлённого интерфейса дополнительной реальности.
Я стоял за столом, когда Оливия вошла в комнату. По экрану быстро бежал текст, но вот за ним появился высокий, стройный силуэт, текст остановился, а я перевёл взгляд на Оливию и непроизвольно вздрогнул. Мне пришлось приложить усилие, чтобы согнать с лица выражение испуга, пускай на это ушло одно короткое мгновение.
И хотя мне казалось, что за годы совместной жизни я уже смирился с её причудами, в этот раз привычка не помогла мне скрыть эмоции. И вот сияющие радостной улыбкой лицо Оливии начало расползаться в гримасу разочарования и раздражения. А я, тем временем, всеми силами стараясь не выдавать себя, искал приметы: браслет с застывшей в смоле инопланетной букашкой (я подарил его своей жене всего неделю назад), белое обручальное кольцо (на правой руке, на безымянном пальце, всё, как и раньше) и это платье, её платье. Но вот лицо... Мой взгляд остановился на незнакомом, чужом мне лице с прямым, чуть вздёрнутым носом, высоким лбом и ямочкой на подбородке. Женщина, стоявшая в моём рабочем кабинете, носившая украшения и платье моей жены, была расстроена, и прямо, с вызовом смотрела на меня из-под угловатых бровей. Нет, это определённо была Оливия, новая Оливия, "улучшенная".
- Здравствуй, дорогая, - я подался к ней на встречу, но она отступила назад.
Тогда я прошёл мимо (и запах духов, привычный, знакомый, поразительное постоянство в мелочах) и подошёл к верстаку, чтобы бездумно покрутить в руках деталь, законченную буквально пять минут назад и потому ещё мягкую.
- Здравствуй, милый, - сквозь дрожащие от накипавшего раздражения пухлые губы привычным голосом ответила мне Оливия. - Я помешала тебе?
- Вовсе нет, я как раз собирался прерваться.
- Чудесно. Тогда прервись и посмотри на меня.
Я поднял голову и молча встретил её незнакомый взгляд. Глаза - зеркало души, но, видимо, душа у моей жены была столь же многолика, как и её внешность.
- Разве ты ничего не скажешь? - спросила она. - Разве тебе ничего не хочется мне сказать?
- Ты чудесно выглядишь, - ответил я и постарался улыбнуться.
- Вот как? - с обидой в голосе переспросила она. - Знаешь как странно, я ведь ждала, что ты скажешь именно это. Слово в слово.
- Ты хорошо меня знаешь, - попытался пошутить я.
Это разозлило Оливию, она обожгла меня пренебрежительным взглядом и ушла, молча унося с собой обиду и злость, клокотавшую у неё внутри. Мы давно не ругались, громко выкрикивая друг другу обвинения, это было в прошлом.
Я выбросил в урну испорченную, измятую деталь, её нельзя было исправить.
За ужином я старался незаметно приглядеться к новому лицу своей супруги, сжиться с ним, привыкнуть.
"Пухлые губы, ямочка на подбородке, высокий лоб" - повторял я себе, в попытке запомнить незнакомые черты.
"Смогу ли я узнать её в толпе?"
"Она на кого-нибудь похожа? На кого-то она точно похожа".
"Как часто она меняла лицо в последнее время?"
"За последний месяц?"
"Последний год?"
"Я помню её настоящий облик?"
"Как она выглядела до того, как увлеклась быстрой архитектурой лица?"
"У неё был вздёрнутый нос? Или горбинка?"
"Какие у неё были губы? Не помню. Совершенно не помню губы".
Где-то на грани моей памяти смутно проглядывал овал знакомого лица. Но стоило мне попытаться вглядеться в него, как оно ускользало, уступая место пухлым губам, ямочке на подбородке и высокому лбу.
Уже лет пять я был женат на незнакомке, на множестве незнакомых женщин.
Когда всё только начиналось, я, к своему стыду, поддерживал стремление Оливии изменить своё лицо. Теперь я не помнил, как она выглядела в первые месяцы нашего брака, но я помнил, что очень скоро Оливия задалась вопросом: а не сделать ли мне верхнюю губу чуть изящнее. Да, она так и спросила меня. И я ответил: "Если ты действительного этого хочешь, то почему бы и нет". Она исправила верхнюю губу, потом нижнюю, потом ей не понравился нос. Все эти операции уже давно стали рядовыми и безболезненными, после быстрой архитектуры лица не оставалось ни ран, ни осложнений. Просто и недорого. Конечно, я понимал, что в Архитектуре нет ничего необычного, многие меняли себе лица, кто-то раз в год, кто-то раз в полгода, кто-то чаще. И ни у кого не было с этим никаких проблем, все так привыкли к интерфейсу дополненной реальности, который выдавал информацию, молниеносно следуя за взглядом, что теперь коллег по работе, друзей, родственников узнавали не по внешности (сложно было угадать в постоянно менявшихся лицах старых знакомых), а по подсказкам, всплывающим перед глазами. Только для меня ИДР был противопоказан. Банальная непереносимость сделала меня кем-то особенным и совершенно неприспособленным к жизни в современном обществе. Безусловно, я испытывал некоторые неудобства в процессе общения с людьми, потому как не только я не узнавал их, но и они меня. Но на моё счастье работал я удалённо. Намного более серьёзной оказалась проблема узнавания собственной супруги.
Я помню, как мы говорили об этом в самом начале, перед первой процедурой по полному изменению лица.
- А вдруг я не узнаю тебя, - тревожился я.
- Ну как же ты можешь меня не узнать? - улыбалась Оливия. - Я ведь твоя жена. Ты так хорошо знаешь мои повадки, привычки и даже жесты. Разве нет? К тому же не думаю, что конечный результат будет так уж далёк от моей настоящей внешности.
- Может быть, ты права. Но помнишь, как мы были в гостях на прошлой неделе. Я совсем не узнал Марту, она так сильно изменилась...
- Просто Марта немного увлеклась. Вот увидишь, - она погладила меня по затылку, - всё будет хорошо, тебе понравится новая, улучшенная Оливия.
Прошло чуть больше недели с нашей последней ссоры. Я приехал на вечеринку к нашим общим друзьям, Оливия должна была быть здесь же, но вечер перетекал в ночь, а я всё ещё её не встретил. Я старался всматриваться в женские лица, повторяя про себя, словно заклинание: пухлые губы, ямочка на подбородке, высокий лоб, обручальное кольцо, светлые волосы, угловатые брови.
"Что ещё я знаю о ней? Она очень на меня обижена. Я хочу пойти на мировую".
"Только бы найти её".
Часть вечера я общался с хозяином дома, мы были давними знакомыми, не виделись пару месяцев, и нам было что обсудить. Но скоро друг оставил меня, чтобы уделить время другим гостям. Я заметил среди приглашённых декана своего факультета - молодого профессора и направился к его кружку, чтобы послушать новости об университете, в котором я хоть и работал, но уже давно не бывал. Декан был человеком интересным, но чересчур увлекающимся, и скоро его рассуждения про многомерные пространства с углублённым экскурсом в современную теоретическую физику вместо пяти очаровательных дам слушали двое зануд: я и ещё какой-то аспирант.
Закончив своё повествование, Декан посмотрел на меня и осёкся.
- Никак не могу вас узнать, - он пристально всматривался сначала в пространство вокруг меня, не находя привычных подсказок от ИДР, а потом и в моё лицо.
- Я работаю на вашем факультете, - меня позабавила эта ситуация.
- Да? И кем же? - недоверчиво переспросил Декан (люди без ИДР у многих ассоциировались с криминальными элементами).
- Ведущим специалистом, - я улыбнулся, это не то задело, не то насторожило Декана, он начал нервничать.
- Я вас не помню. Вы шутите. Не стоит. Это неприятно.
- Вовсе нет, - стирая улыбку с лица, возразил я. - Я говорю правду. Спросите Генри Айзека, он руководит нашей лабораторией.
- Айзека нет, - позеленев ответил мне Декан. - Он умер полгода назад. А ваши шуточки... - он скривился...- просто неприличны. И сами вы... - и сделав такое лицо, словно он собирался плюнуть в мою сторону, Декан ушёл, оставив меня в растерянном недоумении.
Я стоял посреди гостиной в полном одиночестве и пытался переварить услышанное. Генри Айзек умер, а я ничего об этом не знаю. Как такое могло произойти? Конечно, я не стремился посещать лабораторию в университете, доехать до неё или пройти пост охраны было той ещё задачкой для человека без ИДР, но ведь я поддерживал связь с коллегами. Может быть, не так часто, как хотелось бы. Я попытался вспомнить, когда в последний раз говорил хотя бы с одним из них. Но вместо этого вспоминались входящие заказы на работу и исходящие результаты, отчёты и статьи, которые я регулярно направлял в университет. И вот я, будучи совершенно здоровым человеком, вдруг почувствовал себя инвалидом, запертым в собственном доме, оторванным от жизни и реальности.
Именно в таком состоянии меня застала Оливия. Она положила свою тонкую, тёплую руку мне на плечо и тихо прошептала на ухо, обжигая меня горячим проспиртованным дыханием:
- Ты выглядишь неважно.
- Я только что узнал, что Айзек умер, - растерянно ответил я, не оборачиваясь.
- Ты расстроился? - продолжала шептать мне на ухо Оливия, кажется, алкоголь смягчил её обиду.
- Да, но теперь это не имеет никакого значения, - я снял её руку с плеча и с облегчением поцеловал тёплые пальцы.
Играла спокойная, медленная музыка, и я развернулся к жене, обнимая её за талию. Её голова опустилась мне на плечо, а рука лежала в моей руке. Мы начали танцевать. Мне было спокойно и хорошо, и казалось, мы снова такие же, как в первые месяцы брака. Но тут я поднял взгляд и увидел Её. На другой стороне комнаты, у окна, стояла Оливия. Я не должен был узнать её. Я даже уверен, что этим вечером множество раз прошёл мимо, не заподозрив в незнакомой женщине свою супругу. На ней было новое тёмно-синее, почти чёрное платье, светлые волосы собраны в высокую, непривычную причёску, а с подбородка совершенно исчезла ямочка. Я понял, что это Она, лишь потому, как она смотрела в мою сторону, с каким чудовищным чувством разочарования, ненависти и обиды. Я в ужасе отстранился от женщины, лежавшей на моём плече. Я всё ещё надеялся на чудо. Она была так похожа на Оливию: ямочка на подбородке, высокой лоб, светлые волосы, кудрями спадавшие на плечи. Но она не была Оливией, не пахла как Оливия, не питала ко мне такой ненависти, как Оливия. Мне подсунули подделку, фальшивку, копию. Я опустил руки, поднимая немой взгляд к окну, я хотел, чтобы Оливия поняла меня без слов, без объяснений. Она отвернулась.
"Как можно было так ошибиться? Как это произошло?"
Я ходил по кабинету полный такой злой решимости, точно собрался набить кому-нибудь морду.
"Теперь точно всё. Всё кончено. Я не могу узнать собственную жену".
"Будь проклят ИДР. Будь проклята Архитектура. Чтоб они все провалились!"
"Разве она не понимает, как мне сложно? Как вообще можно узнать кого-то, чьё лицо постоянно меняется?"
Я остановился, мне в голову пришла жуткая и одновременно пьяняще прекрасная идея. Я проверил карту идентификации в нагрудном кармане (её должны были носить все, кто имел поддельные или настоящие противопоказания к ИДР) и бегом выскочил на улицу.
Мне казалось, что теперь я всё понял, всё встало на свои места. Мысли были прозрачными, ясными, яркими, словно их освещало полуденное знойное солнце. Я удивлялся - почему я не придумал этого раньше. И в то же время я испытывал жуткое нетерпение, как будто бы мог опоздать, не успеть ухватить за хвост то кристально чистое, сияющие понимание, которое ослепило мой разум. Позже я должен был понять, что совершил ошибку, но тогда всё моё существо требовало срочных действий.
Через пару часов я вернулся домой и расположился в нашей гостиной. Я не мог сидеть и беспокойно мерил шагами большую комнату. Я пытался просматривать ленту новостей с рекламой модных глаз и ушей (кое-какие электронные издания всё ещё выходили без интеграции в ИДР), но не мог сосредоточиться и нескольких секунд, постоянно откладывая газетный лист в сторону.
И вот, наконец, я услышал, как в дом вошла Она. Я замер, глядя в дверной проход, и только моё раскочегаренное сердце, заходясь, подкатывало к горлу, судорожно отсчитывая время. Мгновение. Мгновение. Мгновение. Она появилась на пороге гостиной, взглянула на меня, и её пронзительный, испуганный крик, словно вырвавшийся из моих собственных лёгких, заставил меня вздрогнуть и отступить.
Метнулась тень, хлопнула дверь, шикнул замок и я понял, что остался один.
- Оливия, - я в растерянности оглянулся по сторонам, пытаясь понять, что произошло.
Только один замок в доме мог издать этот отчётливый шипящий звук. Оливия скрылась за дверью сейфа, где, как в маленьком бомбоубежище, можно было переждать опасность. И пока я шёл до двери убежища, на которой была установлена камера, чтобы успокоить Оливию и уговорить её выйти, в моей голове пронеслось множество мыслей с самыми разными эмоциями. Первой моей реакции было одержимое ликование. Ещё бы. Я добился даже более показательного результата, чем хотел. Но уже через мгновение мне стало стыдно за своё ребячество и испуг жены. Ещё через секунду, понимая, что сейчас к нам летит отряд быстрого реагирования, я почувствовал тревогу. И тут же пришло неприятное осознание моего ухудшающегося положения.
- Оливия, - я встал под камерой, стараясь сохранять спокойствие и самообладание. - Это я. Поверь мне. Я всего лишь хотел показать тебе, что значит жить с человеком без настоящего лица. Послушай меня, - голос мой дрожал. - Я не успел заменить карту идентификации. Через минуту меня увезут, - я произнёс это и сразу же почувствовал смирение, я словно вынырнул из делирия. - Я люблю тебя. Ничуть не меньше, чем пять лет назад. Я не хотел обидеть тебя.
Оливия молчала, я даже не был уверен, слышит ли она меня, но в гостиной уже зазвенело разбитое стекло, свет померк и я почувствовал удар - гладкий наливной пол врезался мне в лицо.
Я не сопротивлялся. Человек без ИДР, с удостоверением, на котором чужая фотография, в доме, где сработала тревожная кнопка. Мои попытки доказать что-либо тут же, на месте могли закончиться плохо. Правда, служители правопорядка и без того не очень нежно со мной обошлись, но в последствии я рад был, что к их приезду мой бред закончился, эмоции отступили и я мог здраво оценивать обстановку.
Я пробыл в участке 3 дня. Оливия пришла на второй (на самом деле она приехала в участок вслед за полицейской каретой в день ареста, но в тот момент она не пошла ко мне), подтверждение из клиники, где я делал Архитектуру, пришло через 5 часов после ареста. Мой адвокат был там через 2 часа. Я пробыл в участке 3 дня, потому что у меня не было ИДР, но я не чувствовал беспокойства по этому поводу. Зато я получил время, чтобы прийти в себя и подумать.
И я понял, что очень устал. А кроме того осознал своё окончательное бессилие. Мне не хотелось сражаться дальше. И теперь мне было жаль, что я сказал те, последние слова, стоя под камерой.
Когда пришла Оливия, я, к своему удивлению, обнаружил её не пренебрежительной и полной невыразимой злости, как обычно, а такой же усталой и потерянной. И это было самое худшее. Пускай мы давно не ругались, давно не кричали друг на друга, пускай мы стали копить злость и проглатывать её, всё же мы вызывали друг у друга хоть какие-то эмоции. А теперь мы были просто уставшими, чужими людьми, которым нечего было сказать друг другу.
- Ты помнишь меня? - задумчиво спросила Оливия, глядя в пространство между нами, когда мы сидели в комнате свиданий.
- Нет, - помедлив ответил я.
- Я тоже начала забывать. Я спрашивала других. Некоторые из них уже давно забыли собственные лица. Это очень странно.
- Странно, - повторил я.
- А ещё дико. Я хочу вспомнить. Но не осталось ни одной ниточки, которая бы связывала меня с прошлым, - и сказав это, она странно взглянула на меня.
Когда я вышел из участка и вернулся домой, Оливии уже не было. Я вошёл в пустой просторный дом, где, казалось, ничего не изменилось. Только кто-то аккуратно вычистил следы моей жены, и я то и дело натыкался взглядом на пустое место, где ещё три дня назад можно было найти гребень или зеркало, её серьги, духи или платье. Всё это растворилось в воздухе.
И больше всего в произошедшем меня поразили собственные мысли:
"А ведь если я встречу её, я её не узнаю".
"Для меня она перестанет существовать, как только в очередной раз изменит своё лицо".
"Она уже перестала существовать. Растворилась. Словно её никогда и не было".
Я вспомнил наш последний разговор. И он заставил меня хорошенько порыться в кабинете в поисках той самой последний ниточки, которая без ведома Оливии на самом деле всё ещё существовала.
В конце концов, я нашёл его. Это был старый полароидный снимок, который мы сделали, когда были в музее фотоаппаратуры. На снимке Оливия улыбалась мне своими новыми "изящными губами", но я точно помнил, что это были самые первые правки, всё кроме губ и даже сами они пока оставались настоящими. Лицо это, которое замерло на фотографии, не было таким выверено идеальным, как то, что заменило его позже. Оно не было совершенным, правильным или модным, оно было самым обычным, но очень живым и искренним. Оно было настоящим лицом Оливии, её собственным. Глядя на эту карточку, я испытывал нежность и грустное чувство утерянного прошлого.
"Интересно, вспомни она об этой фотографии, это что-нибудь бы изменило?" - спрашивал я сам себя.