Верде Катарина : другие произведения.

Иные обстоятельства

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Лирико-юридическая новелла в декорациях _альтернативной_ истории Франции конца XVIII века.

ИНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

  

Юная королева скончалась родами, дав жизнь наследнику трона. Овдовевший король вместо развлечений посвятил себя управлению страной. Под руководством умного, решительного и честного - редкое сочетание достоинств - генерального контролера финансов были реформированы экономика, административная система и судопроизводство.

Революция, казавшаяся почти неотвратимой, не произошла.

Но те, кто не мог не встретиться - встретились.

Пусть и при иных обстоятельствах.

  
   Париж, июль 1789 года
  
   Летний вечер в Пале-Рояле - настоящий праздник жизни: разноголосый говор, женский смех, плеск фонтанов, звон бокалов сливаются в сладкозвучный поток веселья и радости. Можно ли скучать в одиночестве, можно ли предаваться унынию среди всех этих нарядных, беззаботных, счастливых людей!

   Но молодой человек, сидевший за дальним столиком на террасе кафе, не замечал ничего и никого вокруг. Погруженный в размышления, он меланхолично смотрел на пустой стакан, блюдце с марципаном и чашку с кофе - давно остывшим.

   - Луи!

   Выражение лица молодого человека не изменилось. Он словно не слышал этого вопля.

   - Сен-Жюст!

   Молодой человек поднял голову.

   - Камиль, - прошептал он обреченно.

  
   И в самом деле - лавируя между столиками, к нему приближался Камиль Демулен, жизнерадостный и растрепанный, как обычно. Он возбужденно махал Сен-Жюсту одной рукой - замахал бы и обеими, как ветряная мельница, но другая была занята господином в черном костюме и парике, которого Камиль крепко держал за локоть. Влекомый Демуленом господин имел несколько потерянный вид и близоруко щурился.

   - Луи, привет, как жизнь, как настроение? - затараторил Демулен, добравшись до столика - и, не дожидаясь ответа, повернулся к своему спутнику:

   - Максим, это Луи Сен-Жюст, мой приятель - прошу любить и жаловать.

   Сен-Жюст встал и поклонился. Он хоть и не был расположен общаться ни с кем - но к чему выставлять себя невежей перед незнакомым человеком?

   - А это, Луи, - в голосе Демулена появилась насмешливая торжественность, - Мак-си-миль-ен Ро-бес-пьер. Мы вместе учились в Луи-ле-Гран - он, правда, на пару лет меня старше - ну и теперь он известный адвокат у себя на родине, в Аррасе, вот приехал в Париж на пару дней, по делам, - да, - а я все так и... не пришей к штанам рукав. - И Демулен заливисто расхохотался.

   Адвокат из Арраса тоже поклонился Сен-Жюсту. Он напоминал фарфоровую статуэтку - невысокий, хрупкого сложения, в пудреном парике и немного потертом, но очень опрятном черном костюме - и выглядел от силы лет на двадцать пять, хотя, если верить Камилю, ему было уже за тридцать.

   - Луи у нас поэт, и весьма плодовитый для своего возраста, - стрекотал тем временем Демулен. - Правда-правда! Целую поэму сочинил, "Шевалье Органт" называется. Не читал, случаем? - обратился он к бывшему однокашнику.

   - К сожалению, не имел удовольствия, - ответил аррасский адвокат. - Я плохо знаком с современной французской поэзией, она мне... не близка.

   Сен-Жюст наконец услышал его голос - до этого Камиль не давал никому другому и слова сказать. Голос у Робеспьера был негромкий и спокойный, хотя в нем ощущалось некоторое напряжение.

   - Ну так мы сейчас восполним этот пробел! - возликовал Камиль. - Луи, можешь прочесть что-нибудь из "Органта"?

   - Не могу, - отрезал Сен-Жюст - и добавил, приличия ради: - увы, не вспомню сейчас ничего. Забыл.

   Лихорадочная веселость Демулена ему решительно не нравилась.

   - Да ты что? - Камиль округлил глаза. - Ну надо же! А я вот, представляешь, помню. Как там было?..

  
   И Камиль вдохновенно, с патетическими интонациями продекламировал одну из самых фривольных сцен "Органта" - не отступив, надо признать, ни на йоту от оригинала, - а поскольку не привлекать к себе внимания Демулен не умел, все, кто сидел за соседними столиками, стали невольными слушателями его выступления, по окончании которого чтец был вознагражден аплодисментами и одобрительным свистом. Довольный Камиль раскланялся. Адвокат из Арраса не покраснел, не побледнел и никаким иным образом не выдал своих чувств, но Сен-Жюст понял: происходящее для него - пытка.

   - Как я и сказал ранее, - произнес Робеспьер, дождавшись, пока стихнут хлопки и выкрики, - современная французская поэзия мне не близка.

   Говорил он все так же негромко, только теперь его голос был - словно стеклянная нить. Адвокат слегка склонил голову, однако Сен-Жюсту удалось поймать его взгляд - и в этом взгляде, кроме тщательно, но все же недостаточно хорошо скрытой брезгливости, было что-то еще.

   Разочарование.

   - Ничего другого я от тебя и не ожидал, - рассмеялся Демулен. - Ладно, Луи, будь здоров, увидимся!

   Камиль уцепил адвоката за локоть и потащил за собой. Сен-Жюст проводил их глазами, стискивая в руке пустой стакан. Он постоял так еще немного, потом опомнился, сел, отодвинул стакан в сторону и только принялся было за кофе, как вдруг в толпе мелькнула невысокая фигура в черном, которая направлялась к выходу из Пале-Рояля.

  
   "Антуан, чего сидим?"

   "А что прикажешь делать?" - мысленно огрызнулся Сен-Жюст. Его внутренний голос был не слишком любезным собеседником - чаще всего язвительным, временами бесцеремонным - зато и сам на грубость не обижался.

   "Иди за ним".

   "Зачем?"

   "Ты же хочешь этого, разве нет?"

   "Допустим. А смысл? Что я ему скажу?"

   "Ну... Хотя бы извинишься".

   "За что? За стихи? Так я действительно их написал. За фарс, устроенный Демуленом непонятно с какой целью? Так за это должен извиняться сам Демулен, а не я..."

   "Правильно, после доругаемся", - пробурчал внутренний голос, и Антуан осознал, что уже выходит из парка, не заметив, когда он успел встать из-за столика и добраться до ворот. Темная фигура быстро удалялась. В Пале-Рояле Робеспьер держался скованно, хоть и не выглядел неуклюжим - но теперь он двигался настолько стремительно, что Сен-Жюсту пришлось перейти на бег, чтобы сократить разделявшее их расстояние.

   "Что мне ему сказать?" - вопросил он внутренний голос. Тот молчал - из вредности, не иначе. Антуан пошел широким шагом, восстанавливая дыхание и постепенно догоняя человека в черном. Если окликнуть его - он должен услышать...

  
   - Мсье Робеспьер!

   Человек в черном продолжал идти, не оглядываясь.

   - Господин адвокат, подождите, прошу вас!

   Робеспьер остановился. Обернулся. Лицо его было застывшим и отчужденным.

   - Мсье Сен-Жюст. - Тихий, чистый звон стеклянных нитей. - Что - вам - угодно?

   - Я просто хотел сказать, что Камиль...

   Во взгляде Робеспьера появилось нечто такое, что Антуан понял: одно плохое слово о Демулене - и этот человек больше не будет его слушать. Никогда.

   - Камиль оказал мне честь, познакомив с вами, - нашелся Сен-Жюст. Лицо адвоката немного оттаяло, но глаза остались промерзшими до дна. "Говори, говори!" - шептал внутренний голос, и Антуан, чувствуя, что краснеет, продолжил:

   - ...но, клянусь вам, я не понимаю, почему лучшей рекомендацией для меня он счел стихи, которые сам я отношу к ошибкам молодости - и если вспоминаю, то с превеликим стыдом...

   Робеспьер улыбнулся - едва заметно, уголками губ.

   - Людям свойственно ошибаться, - сказал он, немного помолчав, и его голос уже не был таким бесцветным и ломким, - а в юности это почти неизбежно. Я рад, что вы не считаете эти... строфы своим высшим достижением - и, полагаю, обратившись к более... достойным внимания темам, вы найдете лучшее применение способностям, которые у вас, насколько я могу судить, есть. Может быть, пройдет не так уж много времени - и на каждой книжной полке, на моей тоже, появится томик стихов, которые хочется перечитывать, отдавая должное мастерству автора, чье имя, вытисненное на обложке - Луи Сен-Жюст...

   - Антуан, - не выдержал непризнанный поэт. - Антуан Сен-Жюст.

   Адвокат чуть приподнял брови.

   - Я неправильно расслышал? или запамятовал? Прошу простить...

   - Вы расслышали и запомнили верно. Я - Луи-Антуан-Леон, сам себя могу назвать Луи-Леоном, от других предпочитаю слышать "Антуан", и терпеть не могу, когда ко мне обращаются просто "Луи"- о чем Камилю, разумеется, прекрасно известно.

   Робеспьер вздохнул - коротко, беззвучно.

   - Прошу вас, не сердитесь на Камиля. Он мой друг... и к вам, я уверен, он тоже хорошо относится. Просто Камиль не понимает, как легко - и как глубоко - можно ранить неосторожным словом или необдуманным поступком. Он всегда таким был, и вряд ли уже изменится.

   - Ну да, вы же его давно знаете, еще по Луи-ле-Гран... К слову, мсье Робеспьер, я ведь тоже лиценциат права. Только я учился не в Париже. В Реймсе.

   Вот теперь аррасский адвокат посмотрел на своего собеседника с интересом - сдержанным, но неподдельным.

   - Так вы мой коллега, мсье Сен-Жюст?

   - Увы, не имею чести называть себя так. Образование я получил, но не стал применять его на практике.

   - Отчего же?

   - Потому что я не хотел быть юристом. Это достойная профессия, не спорю, но я хотел быть военным, как мой отец. Он скончался, когда мне было десять лет, все детство и юность я мечтал быть похожим на него... После коллежа я хотел пойти в королевскую гвардию, но матушка мне не позволила и не дала денег на патент. Это было нечестно! По закону нашим состоянием должен был распоряжаться я, как только стал бы совершеннолетним! А мне отказали в деньгах, когда они были так нужны... и руку любимой девушки отдали другому... Пытаясь изменить свою судьбу, я совершил немало глупостей - но глупостей, не преступлений! - от которых, поверьте, я пострадал больше, чем кто-либо иной, и за которые был наказан куда более жестоко, чем заслуживал. Мне двадцать два; я поступал дурно; я способен исправиться - но ради чего мне жить, чему посвятить себя? Сочинительству? Службе в армии? Юриспруденции?

   - О военном деле я, к сожалению, знаю ничтожно мало, - задумчиво проговорил Робеспьер. - Вот если бы вы решили избрать своим поприщем право - я смог бы чем-то помочь...

   - Вы мне и так уже очень помогли. - Антуан очнулся: только сейчас он понял, как это нелепо - изливать душу человеку, которого впервые увидел полчаса назад, стоя в шаге от него на узком тротуаре. - Простите, мсье Робеспьер, я не хотел обременять вас своими горестями; сам не знаю, что на меня нашло, и удивительно, что вы стали слушать...

   Робеспьер плавно поднял руку, протянул ее вперед, почти коснулся Антуана - и, не коснувшись, так же плавно опустил.

   - Вы были искренни, а искренность - слишком редкое и драгоценное качество в людях, чтобы ею пренебрегать. Я рад, если оказался вам полезен, - произнес он мягко, успокаивающе. - И не тревожьтесь: все сказанное останется между нами.

   Антуан хлопнул себя по лбу.

   - Ну конечно! Вы же адвокат! Вот почему вы так умеете слушать! Нет, наоборот - вы стали хорошим адвокатом, потому что умеете так слушать!

   Восторг молодого человека позабавил Робеспьера, однако он постарался не подать виду.

   - Умение выслушать и сохранить доверенное в тайне, несомненно, является важной частью нашей профессии, хотя и не главной, - сказал он. - Вы, может быть, знаете пословицу, которая гласит, что нельзя лгать трем людям - священнику, врачу и адвокату?

   - Знаю, но раньше никогда ее не понимал, а теперь понимаю. Вам и в самом деле, как на исповеди, можно всю свою жизнь рассказать... Спасибо вам, мсье Робеспьер. Мне совестно, что я отнял у вас столько времени - я ведь только хотел извиниться за... за то, что произошло в Пале-Рояле... не знаю, почему, но мне показалось, что я должен так поступить...

   "Какая печаль в его глазах - печаль, но не гнев. Почему? Почему Демулен может сделать ему так больно - и будет немедленно прощен?"

   - Повторю - не сердитесь на Камиля, пожалуйста, - попросил Робеспьер, совсем тихо. - Что же касается вас, мсье Сен-Жюст - вы еще очень молоды, и если обстоятельства... не принуждают вас - не спешите с выбором карьеры. Постарайтесь понять, чего вы действительно хотите - именно вы?

   - Я хочу служить справедливости, - одним духом выговорил Антуан.

   Лицо его собеседника вдруг озарилось каким-то дивным сиянием - впрочем, всего на миг.

   - Это... весьма благородная цель, - медленно произнес Робеспьер. - И я желаю вам успеха на том пути к ней, который вы изберете. А теперь, простите, я должен идти.

   - Это я виноват перед вами, что так вас задержал, - Антуан почувствовал, что снова краснеет. - Мсье Робеспьер, если вам когда-нибудь доведется посетить Блеранкур или его окрестности, прошу, окажите мне и моей семье честь быть нашим гостем.

   - Благодарю, - адвокат поклонился. - Со своей стороны, буду рад предложить вам посильную помощь, мсье Сен-Жюст, если какие-либо обстоятельства приведут вас в Аррас.

   Прощальная улыбка - больше взглядом, чем губами - и вот уже фигура в черном снова стремительно удаляется. Антуан стоял и смотрел вслед, пока тонкий силуэт не затерялся среди людей. Тогда он развернулся и пошел обратно в Пале-Рояль.

  
   Камиль все еще был там. Найти его не составило труда - по взрывам хохота, доносившимся из беседки под каштанами. Подойдя, Антуан некоторое время молча наблюдал за Демуленом со товарищи; судя по количеству бутылок на столе, времени они зря не теряли. Наконец, Камиль почувствовал на себе его взгляд, обернулся и отсалютовал бокалом.

   - А, Луи! Чего стоишь, как неродной? Садись, наливай себе...

   - Надо поговорить, - сказал Антуан.

   - Ну, раз надо... Что ты такой серьезный? Хорошо, давай...

  
   Камиль выбрался из-за стола, прихватив бокал и полупустую бутылку. Отошел с Антуаном под дерево, где валялись брошенные кем-то табуреты. Поднял один из них. Уселся. Налил себе вина. Сен-Жюст остался стоять.

   - Что стряслось-то, Луи? - спросил Камиль. - Вид у тебя, как на похоронах...

   - Камиль, скажи, зачем ты это сделал? - Антуан и сам не подозревал, что может говорить таким ледяным тоном. "Пожалуй, адвоката из меня не выйдет, - подумал он, - а вот прокурор или судья - не исключено".

   - Что - это? Что - сделал?

   - Зачем ты читал "Органта"?

   - А, вот ты о чем... - Демулен захихикал, и стало очевидно, что он уже изрядно навеселе. - Ну прости, прости - я думал, юный гений будет польщен исполнением своих виршей. Я старался. И мне, кстати, хлопали, помнишь? Но ведь автор-то - ты, значит, и тебе хлопали!

   - Ты прочитал эти стихи не для того, чтобы мне стало приятно, а для того, чтобы... ему стало неприятно. Так?

   Камиль, прищурившись, глянул на Сен-Жюста; его лицо стало хитрым и хищным, как мордочка куницы.

   - А если даже и так? Что с того? С какой стати ты... А, ладно, пойдем лучше выпьем. Хотя нет, подожди. Ты что, говорил еще с Робеспьером?

   - Да, говорил. Я его догнал и извинился.

   - Извинился? За что?

   - За твое поведение.

   - А я тебя просил? Извиняться? За мое поведение? - Камиль вскочил, размахивая бокалом - так, что вино выплескивалось во все стороны. - Что ты выдумал, Луи, что ты себе позволяешь? Я, между прочим, Робеспьера знаю... ох и давно я его знаю... и всегда он был таким...

   - Каким?

   - Слишком чистеньким, - неожиданно зло сказал Демулен и несколькими глотками опорожнил бокал. - Правильным чересчур. И ведь не притворяется, действительно такой! Нет, Максим - хороший человек... и адвокат, кстати, хороший, хотя денежных клиентов у него мало, все какое-то простонародье... а еще - величайший утешитель, что есть, то есть. Посмотришь в эти ясные глаза - и хочется поверить в себя, как он в тебя верит... Да и по юридической части Максим много дельного может подсказать. Объяснять он любит и умеет, надо признать.

   Камиль привалился спиной к дереву и стукнул кулаком по стволу.

   - Но он замучил принимать меня за своего братика! А может, сестричку? Максим же сирота, старший ребенок в семье... Как возьмется учить жить, так черта с два заткнешь этот фонтан. Сегодня он мне просто всю душу вынул - "Камиль, ты себя погубишь", "Камиль, возьмись за ум", "Камиль, неужели ты не видишь, с кем связался", - передразнил Демулен, и в этой пьяной пародии Антуан различил настоящие интонации Робеспьера - тревогу и желание помочь. - А почему бы и мне его жизни не поучить? В качестве ответной услуги - и пусть спасибо скажет! Чтобы не забывал, что его окружают люди, а не герои Руссо... слышишь, если тебя судьба с ним еще сведет - не произноси имени Руссо, про него он может часами вещать! - так вот, вокруг-то - не персонажи книжек, а обычные люди, которые умеют развлекаться, пьют бордоское - могут себе позволить! - и даже, немыслимое дело, спят с женщинами! С разными, да! В разных позах!

   Демулен влил в себя остатки вина прямо из горлышка бутылки и зашвырнул ее в кусты.

   - Пойми, Луи, - сказал он наставительно, - Максиму полезно иногда спускаться на землю с тех небес, где он витает. Тоже мне, оскорбленная невинность! Шуток во-об-ще не понимает. Кстати, раньше он от таких слов мог и уши заткнуть - недотрога! - а теперь даже не краснеет. Досадно.

   - Ты пользуешься его советами, - Антуан не узнавал собственный голос, слова отдавались эхом, как шаги в пустом соборе, - вместо благодарности за доброту и участие принуждаешь его выслушивать непристойности - зная, как глубоко они ему противны - и называешь это шуткой?

  
   Камиль закатил глаза.

   - Это з-з-заразно, что ли? - сказал он; проявилось заикание, обычно пропадавшее у него в нетрезвом состоянии. - Стоило тебе пять минут поговорить с Робеспьером - и ты уже сам начал говорить, как Робеспьер. Н-ну вас к черту, обоих. С-сами веселиться не можете, так хоть нам, грешным людишкам, не мешайте.

   - А ведь он считает тебя своим другом, - размеренно произнес Сен-Жюст и так же размеренно, внятно добавил:

- Какое же ты дерьмо, Демулен.

  
   Антуан был готов к тому, что Камиль кинет в него бокалом, полезет в драку, начнет орать, но Камиль только посмотрел на Сен-Жюста мутным, слегка испуганным взглядом и тихо икнул. Антуан плюнул себе под ноги и ушел.

  
   Вечерело, в окнах домов зажигались огоньки. Сен-Жюст блуждал по улицам, невольно пытаясь отыскать в толпе невысокую фигуру в черном - хотя и понимал, что это не имеет никакого смысла: что было делать Робеспьеру среди праздношатающейся публики? Он ведь приехал в столицу поработать, а не развлечься; сидит сейчас, должно быть, у себя в номере гостиницы, изучает документы, пишет что-то, а может быть, читает - да хоть бы и того же Руссо. В номере гостиницы... Какой? Какой-нибудь недорогой, это уж точно; недорогой, но приличной. А мало ли в Париже приличных недорогих гостиниц? Хватает...

  
   "Ну, и что ты теперь скажешь?" - обратился Антуан к своему внутреннему голосу. - "Замечательно получилось, правда? Не это ли я так долго искал в людях, бродя среди них, как Диоген с погасшим фонарем? Нашел. И что? Дальше - что?"

   "По крайней мере, ты расплевался с Демуленом, а это следовало сделать уже давно", - отозвался внутренний голос. Через его привычную брюзгливость словно родник из-под камней пробивалась надежда.

  
   Антуан присел на какие-то ступеньки, выложенные мозаикой. Уперся локтями в колени, а подбородком - в сложенные руки.

  
   "Чего вы действительно хотите, именно вы?"

   "Я хочу служить справедливости!"

   "Это весьма благородная цель..."

   И - свет, которого он никогда не видел прежде в глазах людей. Нездешний свет, сияние иного мира...

  
   Куда таким, как Антуан, дороги нет.

  
   - А это мы еще посмотрим, - сказал Сен-Жюст вслух, вставая и отряхиваясь.

  
   ..."я желаю вам успеха на том пути, который вы изберете"...

  
   Антуан вскинул голову.

   В небе мерцали звезды. Одна из них была особенно яркой.

  
  
   Летнее утро заливало потоками золотых лучей просторную комнату с высокими потолками. В комнате было шумно: несколько голосов разом что-то говорили, скрипели перья и стулья, шуршала и рвалась бумага, то и дело бухала тяжелая дверь. Из коридора доносилось цоканье каблуков. По улице, прямо под раскрытыми окнами, время от времени с грохотом проезжали экипажи.

   Молодой человек в черном, сидевший за столом в дальнем углу, не обращал на всю эту кутерьму никакого внимания. Он быстро что-то писал с серьезным выражением лица, изредка останавливался, проводил по лбу кончиком пера и снова принимался писать. Чашка с остывшим кофе стояла на подоконнике у него за спиной.

   - Сен-Жюст!

   Молодой человек поднял глаза. Натыкаясь на мебель и людей, к нему направлялся мсье Гра, старший секретарь прокуратуры округа Сент-Оноре.

   - Что тебе у нас не сидится? Тут же невозможно работать!

   Антуан промолчал. Он не любил свой закуток между двумя шкафами в приемной прокурора, и при всяком удобном случае сбегал в канцелярию. Гвалт и толчея ему совершенно не мешали.

   - Ладно, как знаешь. Это тебе.

   На стол плюхнулась довольно пухлая черная папка.

   - Что это? - поинтересовался Сен-Жюст.

   - Твое первое настоящее дело, - несколько иронически произнес Гра. - Будешь обвинителем на суде. Мсье де Лапен велел отдать тебе материалы, глянь и подойди к нему, он тебе объяснит кое-что. Хотя там вроде и так все понятно.

   - А когда суд? - спросил Сен-Жюст, придвигая к себе папку.

   - Послезавтра.

   - Че-го-о?!

   Гра развел руками.

   - Слушание должно было состояться сегодня утром, но вчера адвокат перенес его на четверг - и поскольку у мсье де Лапена все было уже готово, он взял и решил передать этот процесс тебе. Да ты не бойся - справишься, дело простое. Убийство. Есть свидетели, есть улики. Подсудимому светит лет двадцать, а то и виселица, если Дюбуа будет не в духе. Тебе ничего особо делать не придется, только обвинительную речь прочитать, ну и допросить пару человек. Мсье де Лапен будет на суде, поможет, если что. Словом, полистай.

   И Гра поспешно удалился, провожаемый озадаченным взглядом Сен-Жюста.

   Послезавтра... Значит, нельзя терять ни минуты. Антуан раскрыл папку. Сверху лежала пояснительная записка следователя; судя по ней, дело действительно было простым.

   Двадцать четвертого мая сего года Себастьен Мишо, часовых дел мастер, пятидесяти восьми лет, вдовец, проживающий в Париже вместе с единственной дочерью на Рю дю Рампар, был замечен на Рю д'Аржантейль в совершенно невменяемом состоянии - он издавал громкие вопли, а его одежда и руки были выпачканы кровью. Сначала подумали, что он ранен, однако оказалось, что Мишо цел и невредим - а вот в доме, из которого он вышел, был обнаружен совсем свежий труп с ножом в груди. Убитый - шестидесятилетний Жан Гийом, ювелир - был владельцем этого дома и близким знакомым Мишо: соседи опознали часовщика, как человека, который неоднократно приходил к покойному в гости. Мишо забрали в участок, причем задержанию он не сопротивлялся и только бормотал нечто странное, чего никто не смог разобрать.

   На первом допросе Мишо сознался в убийстве, однако уже на следующий день отказался от своих слов, а заодно и от адвоката, и заявил, что больше ничего не скажет и не подпишет. При обыске в доме убитого среди обширной корреспонденции Гийома были найдены письма Мишо, одно из которых указывало на определенные долговые обязательства часовщика перед ювелиром. Именно невозможность своевременно вернуть долг - форму и размер которого установить не удалось, поскольку долговая расписка не была обнаружена ни в доме Гийома, ни в доме Мишо - и стала, со всей очевидностью, мотивом преступления. Раскаяния обвиняемый не проявлял, никакой помощи следствию не оказывал.
  

   Антуан пожал плечами. Обстоятельства дела, изложенные четким незнакомым почерком, представлялись столь же четкими и понятными.

  
   Ниже шла приписка, сделанная другой рукой, буквы были заостренными и мелкими - места на листе бумаги оставалось совсем немного:

   "От предоставленного ему общественного защитника обвиняемый отказался. По поручению м-ль Э. Мишо, дочери обвиняемого, представлять на суде его интересы будет адвокат из г. Арраса"

   Антуан застыл. Надо было перевернуть лист, а он не мог.

   "В Аррасе что - других адвокатов нет? Один-единственный? На весь город?"

   "Не могу".

   "Ну?"

   Антуан выдохнул, перевернул и прочел: "М. Робеспьер".

  
   Со дня их знакомства в Пале-Рояле прошло чуть больше года. Сколько раз за это время Антуан вспоминал тот недолгий разговор! Сколько раз искал взглядом тонкую фигуру в черном среди людей - на улице, в коридорах Дворца правосудия, куда Сен-Жюст часто сопровождал прокурора де Лапена в качестве сначала младшего, а потом и старшего помощника...

   Но то, что им доведется встретиться снова при таких обстоятельствах, Антуану и в страшном сне бы не приснилось.

   "Я обвиняю. Он защищает. Ну да, так и есть: я - помощник прокурора, а он - адвокат..."

   Ясное июльское утро потускнело. Привычные звуки - голоса служащих и посетителей, шаги и перестук колес - долетали словно издалека. Антуан стал внимательно читать материалы дела; сам себе не желая в этом признаться, он искал в них хоть какую-нибудь зацепку для оправдания подсудимого.

   И не находил.

   Соседи убитого показали: подозреваемый часто навещал его в разное время дня, в том числе и утром - видимо, покойный ювелир был ранней пташкой. В то самое утро крики подозреваемого первой услышала мадам Плесси, живущая на другой стороне улицы; из окна своей гостиной она заметила на крыльце особняка напротив окровавленного человека и бросилась на помощь, решив, что он ранен. Читая копию протокола допроса, Антуан с трудом сдерживал раздражение: свидетельница описывала произошедшее эмоционально, со множеством лишних деталей, и следователю Бертену с некоторым трудом удавалось заставить ее говорить по существу дела.

   "м. Бертен: Что кричал человек, которого вы увидели?"

   "м-м Плесси: Вы понимаете, он просто кричал. Не словами, а просто... ну, как люди кричат от боли, очень сильной боли. Я потому и подумала, что он ранен - он же был весь в крови... о, это было так ужасно... Я скорее побежала к нему, прямо в домашних туфлях, я ведь так спешила помочь..."

   "м. Бертен: Мадам, успокойтесь, прошу. Вы можете вспомнить - где именно была кровь?"

   "м-м Плесси: На руках... да, совершенно точно - на руках: он дотронулся до рукава моего платья, и на нем осталось пятно - милостивый Боже... Я не стала стирать это платье, я его сожгла! Разве можно носить вещь, к которой прикасался убийца?"

   "м. Бертен: Мадам, я сожалею. Кровь была у подозреваемого на обеих руках? Или, может быть, только на одной?"

   "м-м Плесси: На обеих. Да. На обеих руках. И еще на щеке, такие точечки... как будто веснушки..."

   "м. Бертен: Я понял, спасибо, мадам. Была ли кровь также и на одежде подозреваемого?"

   "м-м Плесси: О да! Большое пятно, прямо на груди. На нем был светлый сюртук - такой, знаете, цвета топленого молока, может быть, даже немного светлее... как сливки. И белый жилет. Кровь было очень хорошо видно, издалека, я разглядела еще из окна... поэтому я к нему и побежала..."

   "Прямо в домашних туфлях", - Сен-Жюст отложил протокол. Он сочувствовал и незнакомому следователю, которому пришлось это выслушать, и самому себе - за то, что вынужден это читать...

   "И Робеспьеру", - тихо сказал внутренний голос. - "Он ведь уже ознакомился с материалами дела - и, будь уверен, не упустил ни малейшей подробности. Читай, Антуан. Читай".

   И Антуан читал, всматриваясь в каждую букву, в каждую запятую.

   Вот - первые показания подозреваемого: прямо в участке, куда его привели полицейские - даже следователь еще не успел подойти - Мишо заявил буквально следующее: "Это я виноват в смерти Жана. Я его убил, своими руками. Зачем я вынул этот нож?" Его слова были записаны в точности, подозреваемый ознакомился с протоколом и поставил под ним свою подпись.

   Вот отчет о задержании: сопротивления Мишо не оказывал, вел себя спокойно, всю дорогу тихо говорил что-то неразборчивое.

   Согласно акту первичного осмотра места преступления, тело лежало лицом вверх, на полу, между письменным столом и открытым окном; из грудной клетки торчала рукоять ножа, на одежде убитого было много крови, следов борьбы не обнаружено. Повторный осмотр места преступления - кабинета на первом этаже - и обыск во всем доме: признаки взлома или ограбления отсутствуют, никакого беспорядка, выдвинутых ящиков или разбросанных вещей. Присутствовавший при обыске мсье Гийом-младший заявил, что не замечает изменений в привычном расположении предметов или пропажи чего-либо.

   "Не факт", - подумал Антуан. Опись ценностей, найденных в доме убитого, впечатляла: в ней перечислялись как готовые изделия (кольца, серьги, браслеты, часы), так и материалы, необходимые ювелиру для работы - небольшие слитки золота и серебра, драгоценные и полудрагоценные камни, жемчуг, перламутр... Если этот длинный перечень и был неполным - определить, чего в нем не хватало, мог бы только сам Гийом. Однако явных следов ограбления действительно не было. Даже если предположить, что у Гийома что-то украли - вор должен был точно знать, где лежит нужная ему вещь, и сумел забрать ее совершенно незаметно.

   "Могло такое произойти? В общем-то, могло, вот только доказать это невозможно. Да и потом - а как тогда быть со словами самого Мишо?" Антуан нашел листок с протоколом из участка, перечитал: "Это я виноват в смерти Жана. Я его убил, своими руками. Зачем я вынул этот нож?"

   Куда уж яснее.

   "А и в самом деле - зачем он вынул этот нож? Какой, кстати, нож? И откуда вынул?"

   Антуан перебирал бумаги. Письмо Мишо... это потом... показания его дочери... это тоже потом... Ага, вот: акт освидетельствования тела и результаты вскрытия. Ну-ка, ну-ка...

   Итак, покойный был обнаружен лежащим на спине с открытыми глазами; несмотря на ранний час, он был полностью одет, причем его одежда была в порядке - никаких оторванных пуговиц или чего-то подобного. Вот только крови было много - несколько брызг на галстуке и большое пятно вокруг раны, точнее, от раны до талии, причем в крови был даже сюртук, хотя на Гийоме были и жилет, и рубашка. Врач осмотрел тело в половине восьмого утра, смерть предположительно наступила в промежутке между семью часами и десятью минутами восьмого. Причина смерти - обширное внутреннее кровотечение, вызванное ножевым ранением: лезвие прошло между третьим и четвертым правыми ребрами и пробило легкое. Удар был нанесен точно в грудь, не сзади и не сбоку - убийца должен был стоять прямо перед жертвой. Орудием убийства послужил нож, принадлежавший Гийому; брат погибшего опознал этот нож и подтвердил, что покойный ювелир пользовался им для вскрытия корреспонденции, а также различных пакетов и коробок, которые ему часто приносили. Согласно описанию, нож имел обоюдоострое лезвие и рукоять, обтянутую черной замшей.

   По спине Антуана пробежал холодок. "Интересно будет глянуть", - подумал он. И что бы мсье Гийому не приспособить для вскрытия писем и посылок что-нибудь менее... убийственно острое? Впрочем - это, конечно, его дело. Во всяком случае, не было ничего удивительного в том, что нож находился в кабинете Гийома, и убийца (Антуан поймал себя на том, что думает о нем именно так, без имени) смог им воспользоваться.

   "Зачем я вынул этот нож... Откуда вынул-то? Ну, может, из-под бумаг, которые лежали на столе... заметил торчащую рукоять, например, схватил..."

   И ударил.

   Антуан подтянул к себе лист бумаги, обмакнул перо и быстро написал:

   "Рост? Направление? Ткань (сила)?"

   "Это для начала", - подумал он. - "Надо выяснить - у кого? у врача, видимо? - что можно сказать по характеру раны о росте убийцы и силе удара. Шел ли нож снизу вверх, сверху вниз или ровно; мог ли убийца быть левшой; могла ли женщина, к примеру, пробить таким ножом три слоя ткани... Много ж там было крови, что пропиталось все насквозь, включая сюртук..."

   - Сен-Жюст! - недовольный голос Гра прервал его размышления. - Ты чего тут копаешься? Тебя мсье де Лапен потерял, скоро уже обед, а ты все не идешь, так он опять меня за тобой послал. Дело же простое, что ты над ним сидишь три часа?

   Антуан упрямо сжал губы.

   - Просто хочу понять, как было совершено преступление, - ответил он.

   - Сен-Жюст, - Гра похлопал его по плечу, - понять, как было совершено преступление - работа следователей, и они ее сделали. А твоя задача - представлять сторону обвинения. Иди к мсье де Лапену, он тебе отдаст обвинительную речь и объяснит, как себя вести на заседании.

   Сен-Жюст сгреб документы в папку, не заботясь об их порядке, но проследив, чтобы ничего не забыть на столе, и поплелся на выход из канцелярии следом за Гра. Ему было тошно - хоть вой. Изучая дело, Антуан смог на время забыть о том, кто будет его соперником на процессе. Теперь эта мысль предстала перед ним со всей отчетливостью и неотвратимостью.

   Выступать на суде против Робеспьера? Против того...

   Антуан придержал дубовую дверь, но она все равно хлопнула.

   ...кто в считанные минуты - несколькими словами - одним взглядом - исцелил его душу, помог понять самого себя, дал надежду на будущее?

   "Это весьма благородная цель, и я желаю вам успеха на том пути к ней, который вы изберете", - тихий голос прозвучал в голове Сен-Жюста так явственно, что он даже оглянулся, словно надеясь увидеть адвоката поблизости.

   И действительно его увидел - в другом конце коридора. Невысокая фигура в черном тут же скрылась, но Антуану хватило мгновения, чтобы узнать эту стремительную походку. Он кинулся следом (успев подумать - "как тогда"), оскальзываясь на мраморном полу. Уже сворачивая за угол, Антуан поймал себя на дикой мысли - "его там нет, он исчез" - и остановился, как вкопанный.

   Робеспьер - это и в самом деле был он - никуда не исчез. Он стоял у окна, положив на подоконник кожаную папку, а на нее - листок бумаги, по которому постукивал кончиками пальцев. Адвокат был сосредоточен и напоминал кошку, сжавшуюся перед прыжком.

   - Мсье Робеспьер! - вполголоса позвал Антуан.

   Адвокат выпрямился и обернулся, слегка щурясь. Потом привычным движением сдвинул со лба очки в тонкой серебристой оправе, присмотрелся и улыбнулся - той самой, едва различимой улыбкой.

   - Мсье Сен-Жюст, - сказал он. - Рад видеть вас снова, и вдвойне рад вашим успехам.

   Антуан понял: листок на папке - карточка процесса, в которую вписано новое имя обвинителя. Его имя.

   - Я не хочу, не могу, - слетело с губ Антуана прежде, чем он сам понял, что говорит.

   Робеспьер приподнял брови.

   - Простите? Я не расслышал.

   - Мсье Робеспьер, это мой первый суд, и я... - Антуан замолчал. Адвокат положил листок в папку, сунул ее под локоть и шагнул к Сен-Жюсту.

   - Мои поздравления, мсье Сен-Жюст, - сказал он. - Вы прошли немалый путь за короткое время - и, если мне позволено будет заметить, сильно изменились. Понимаю, перед первым процессом нельзя не испытывать волнения - самообладание приходит с опытом - но не сомневаюсь, что вы достойно представите сторону обвинения. Сожалею, что не могу пожелать вам победы, однако от всего сердца выскажу другое пожелание - пусть будет установлена истина и свершится справедливость, ведь именно к этому мы должны стремиться. Дело я внимательно изучил и надеюсь, что вы поступите так же - хотя времени на это у вас немного. Должен предупредить, что процесс обещает быть непростым.

   В тоне Робеспьера, церемонном и в то же время естественном, не было ни деланого добродушия, ни снисходительности старшего к младшему. Адвокат не пытался вывести своего противника из равновесия или сбить его с толку - нет, он словно отдавал салют шпагой перед поединком, который намеревался вести честно и упорно, до самого конца, как ни призрачны были его шансы на победу.

"Зачем вы взялись за это дело?" Антуану хотелось врезать кулаком по стене - до боли, до крови. "Ведь Мишо виновен, виновен, и даже вы не сможете ему помочь! Вы проиграете этот суд, Мишо пойдет в тюрьму - или на эшафот - а я? Что тогда будет со мной?"

   Видя, что молодой обвинитель пытается что-то сказать, Робеспьер терпеливо ждал; он стоял совсем рядом с Антуаном и всматривался в его лицо с вежливым участием.

   - Да что с вами, мсье Сен-Жюст? - спросил он наконец. - Создается впечатление, что вы хотите сообщить нечто важное, но никак не решаетесь. Если это и в самом деле так - дерзайте!

   Антуан резко выдохнул.

   - Мсье Робеспьер, - сказал он. - Я не имею права задавать вам этот вопрос - ни как адвокату, ни как человеку. И все же я его задам.

   Адвокат вдруг сильно побледнел и прижал руку к сердцу.

   - Вы считаете, Мишо невиновен? - выпалил Сен-Жюст.

   Робеспьер поглядел на него, словно не узнавая, потом покачал головой и стряхнул с рукава невидимую соринку.

   - Мсье Сен-Жюст, - сказал он, - как вы меня напугали!

   - Простите, - пробормотал сконфуженный Антуан.

   - Я... боялся даже предположить, что мне предстоит услышать после подобной преамбулы... Вы, однако, задали очень простой вопрос, на который я могу ответить столь же просто и вполне откровенно: да, я считаю, что мой подзащитный невиновен.

   Робеспьер поправил папку, которую прижимал локтем.

   - Мне удалось побеседовать с мсье Мишо - хотя, должен признать, разговорить его оказалось нелегко, он долго отказывался общаться даже со мной. Я убежден, что он не убийца, - повторил адвокат, - и, разумеется, постараюсь это доказать.

   - Хорошо, - Антуан облегченно вздохнул. - Значит, я откажусь от процесса.

   - Что? Откажетесь... от процесса? Почему?

   - Потому что я вам верю и не хочу обвинять невинного.

   - Что?! - выкрик Робеспьера в пустом коридоре прозвучал, словно выстрел; и помощник прокурора, и сам адвокат вздрогнули от неожиданности.

   - Вы - мне - верите?! - заговорил Робеспьер звенящим полушепотом. - Благодарю покорно! Вы мне верите! Мсье Сен-Жюст, вы можете верить только фактам! должным образом установленным фактам! - Антуан и не представлял, что можно кричать так тихо. - Вас этому учили, полагаю? Так не... разочаровывайте своих учителей! ("Хотел сказать - не позорьте", понял Сен-Жюст.) Откажетесь от процесса? На каком основании? Назовите мне хоть одну причину! Хоть одну!

   - Я боюсь его выиграть, - Антуан чувствовал, что у него начинают дрожать губы.

   - Боитесь... выиграть?

   - Да. Если я его выиграю - если вы не сможете доказать невиновность Мишо...

   "...я навсегда стану врагом - вам, человеку, которого я мечтал назвать своим другом - однажды, когда буду достоин этого..."

   - ...то его осудят, и я буду знать, что это я послал его в тюрьму - или даже на казнь! - оказалось, что Антуан тоже умеет кричать шепотом.

   Робеспьер снял очки и внимательно посмотрел на Сен-Жюста.

   - Мсье Сен-Жюст, - сказал он совсем другим тоном, строгим и сочувственным одновременно. - Я понимаю, о чем вы говорите. Но поймите и вы. Ваши обязанности не менее важны, чем мои - и вместе с тем не более тяжелы. На мне лежит такая же ответственность за исход этого дела, как и на вас, а если говорить о подсудимом - то положение адвоката даже хуже, ведь от обвинителя человек и так ничего хорошего не ждет, а в своем защитнике видит последнюю надежду на спасение. И если надежда не оправдывается - проклинают адвоката, не прокурора. Зная это - хорошо это зная, поверьте - я берусь за дело, которое представляется мне непростым - а вам, видимо, слишком простым? напрасно! - и буду его вести, кто бы ни сидел за столом напротив. Если Мишо осудят, упрекать я буду только себя.

   Антуан опустил голову.

   - Исполняйте свой долг, мсье Сен-Жюст! - закончил Робеспьер.

   Из-за четкого северного выговора адвоката это "мсье Сен-Жюст" прозвучало так, словно топор рухнул на плаху - взмах, свист, удар - и Антуан не выдержал.

   - Пожалуйста, мсье Робеспьер, называйте меня по имени! - взмолился он. - Вы ведь намного старше, и...

   Робеспьер отшатнулся и выронил очки. К счастью, они не разбились, но, бросившись их поднимать, адвокат и помощник прокурора чуть не столкнулись лбами. Робеспьер успел первым.

   - Мсье Сен-Жюст, - отчеканил он, выпрямляясь во весь свой небольшой рост и вздергивая подбородок. - Мы - процессуальные противники, и нам не следует общаться вовсе, не говоря уж о том, чтобы... переходить границы... формальностей! У вас есть два дня - а, нет, уже полтора! - на изучение дела, и я надеюсь, что вам хватит этого времени, чтобы подготовиться. Больше не пытайтесь увидеться со мной до суда - к слову, вы повели себя весьма неосмотрительно, и если бы на моем месте был кто-то другой, это могло бы для вас плохо кончиться. Встретимся на заседании!

   И Робеспьер, развернувшись на каблуках, умчался - только эхо заметалось в узком коридоре.

   "Что. Это. Было?" - спросил внутренний голос. Он утратил свою обычную самоуверенность и выражал только безграничное смирение - качество, от природы не присущее Антуану. - "И что. Теперь. Делать?"

   - Тебе же сказали - исполнять свой долг, - вслух ответил Антуан.

   - Сен-Жюст! - из-за угла вылетел запыхавшийся Гра. - Вот ты где! Быстро к мсье де Лапену, или он тебя убьет! Сейчас же, сию секунду!

   Антуан развернулся на каблуках - отметив про себя, что у Робеспьера это получилось куда изящнее - и, не спеша, но и не медля, зашагал в сторону лестницы.

   "Ох и орать он будет", - подумал Сен-Жюст и тут же прикинул, что, пока прокурор орет, вполне можно разложить по полочкам уже известные ему обстоятельства дела - и подумать над тем, какие обстоятельства ему пока неизвестны, но непременно должны быть выяснены.

   ..."Я считаю, что мсье Мишо - не убийца"...

   ..."Я вам верю"...

   ..."Вы можете верить только фактам, должным образом установленным фактам!"...

   Значит, эти факты надо установить.

  
  
   Чтобы выкричаться, де Лапену понадобилось минут пятнадцать - немногим больше обычного. Антуан пережидал разнос с покаянным выражением лица, охотясь за мыслью, которая крутилась в голове - что-то про кровь на одежде. Мысль улизнула. С досады, Сен-Жюст решил послушать де Лапена, но ничего нового не узнал - ибо и так был прекрасно осведомлен о том, что:

I) когда де Лапен год назад взял Антуана в свою канцелярию - безо всяких рекомендаций - он был отнюдь не уверен, что из него выйдет толк, но

II) молодой человек проявил такое рвение и исполнительность, что вполне заслужил продвижение по службе, однако

III) это совершенно не означает, что Сен-Жюсту позволено возомнить о себе невесть что и начать манкировать указаниями начальства!

   - Я решил передать вам это дело, - громкий скрипучий голос де Лапена терзал мозг Антуана, как ржавая пила, - ибо оно простое и понятное, как раз по силам начинающему. Вам пора выступить в суде. Мое место вы не займете, даже не думайте ("И в мыслях не держал, мсье де Лапен" - пробормотал Антуан) - но я хочу, чтобы вы по крайней мере могли заменить меня... при необходимости.
  

   "То бишь, когда у тебя случится очередное разлитие желчи", - подумал Антуан. То, что у де Лапена нелады со здоровьем, не было тайной для его подчиненных - равно как и то, за какие заслуги их шеф был назначен прокурором округа Сент-Оноре: он получил эту должность пару лет назад по протекции отставного парижского судьи, на чьей некрасивой дочери, засидевшейся в старых девах, пятидесятилетний де Лапен скоропалительно женился. За свое место он держался крепко - для дворянчика из Эльзаса, до перевода в Париж служившего третьим прокурором в суде Страсбурга, это был весьма лакомый кусок. Антуан отлично понимал, почему де Лапен повысил его до старшего помощника: кроме того, что Сен-Жюст был трудолюбив и обязателен, он не имел связей в Париже, держался наособицу среди коллег и сторонился интриг - словом, в его лице прокурор приобрел заместителя, на которого можно было положиться, не боясь, что он подставит подножку.

   - Мсье Сен-Жюст, я вами недоволен, - заявил де Лапен, переходя от вводной части разноса к основной. - Вы получили дело, в котором все уже разжевано и в рот положено, осталось только проглотить. Что заставило вас так задержаться, когда я отдал вам распоряжение через старшего секретаря как можно скорее прибыть ко мне для получения дальнейших указаний?

   - Я знакомился с делом, мсье де Лапен, - Антуан поклонился, чувствуя себя заводной куклой: он так долго стоял неподвижно, что спина затекла. "Мерзкий у него все-таки голос", - подумал Сен-Жюст.

   - Ну и как? Ознакомились?

   Сарказм де Лапена внезапно взбесил Антуана.

   - Не в полной мере, - ответил он, поражаясь собственной дерзости.

   - Что? - де Лапен изумился настолько, что даже не повысил тон. - Сен-Жюст, что может быть не ясно в этом деле? Или вам напомнить азы уголовного процесса? Вы же степень получили совсем недавно - неужто успели забыть, что вам рассказывали на лекциях?

   Занудствовать прокурор умел не хуже, чем орать.

   - У подозреваемого должны быть мотив и возможность совершить преступление. В данном случае имеется и то, и другое, а также орудие убийства и собственное признание подозреваемого, задержанного in flagrante. Мишо виновен вне всяких сомнений - мотив, возможность, средство! Доказательств более чем достаточно: показания свидетелей, письмо с просьбой об отсрочке долга, кровь на одежде и на руках - все указывает на то, что Мишо является убийцей. Он виновен, говорю я вам - виновен в умышленном убийстве из корыстных побуждений, и будет осужден без права на обжалование приговора.

   - А вот его адвокат так не считает, - возразил Антуан.

   Де Лапен махнул рукой.

   - Адвокат и должен утверждать, что сможет добиться оправдания, иначе зачем он нужен... Постойте. Вам-то это откуда известно?

   - Я с ним говорил сегодня, - Сен-Жюста подхватило и понесло, он и хотел остановиться, да не мог. - Адвокат считает, что Мишо невиновен, и я склонен ему верить, потому что...

   - Так-так-так. - Де Лапен постучал по столу костяшками пальцев и пристально, подозрительно уставился на Сен-Жюста. Антуан замолчал, но было уже поздно. - Эт-то что еще за новости? Обсуждать дело с защитой до суда? Вас кто подобному учил, молодой человек? И как вы с этим адвокатом, собственно... нашли друг друга?

   "Да просто одного моего приятеля - бывшего приятеля - как-то раз посетила блестящая идея: почему бы не устроить чтение вслух, на весь Пале-Рояль, скабрезных стишков некоего Луи Сен-Жюста? Вот так и нашли!" Антуан держался из последних сил, нервный смех рвался наружу, аж гортань саднило. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох...

   - Мы встречались раньше. Год назад. Случайно. Общий знакомый представил. Сегодня столкнулись в коридоре. Обменялись парой слов.

   - А, вот как, - де Лапен немного успокоился. - Ну, это ладно. Но говорить с ним вам все равно не следовало. Вы ему ничего нового сказать не можете, он вам тоже. Пусть делает свою работу, должен же быть на суде хоть какой-то защитник, чтоб соблюсти принцип состязательности. Будет давить на жалость, скорее всего - у обвиняемого молодая дочь. Или на состояние здоровья подсудимого - из-за этого и заседание перенесли... Мы требуем двадцать лет, убийство все-таки довольно жестокое и вызвало интерес в обществе - будет много зрителей, имейте в виду. А уж что решит судья Дюбуа - не знает заранее даже судья Дюбуа. Может, скостит до пятнадцати, а может, и...

   И прокурор сделал такой жест, как будто обматывал галстук вокруг шеи. Антуану едва не стало дурно.

   - Мсье де Лапен, - сказал он, сглатывая ком в горле. - А что, если Мишо все-таки невиновен?

   - Суд решит, - буркнул де Лапен себе под нос. - Да виновен он, виновен! - заорал вдруг прокурор так, что в приемной кто-то что-то уронил. - Неужто вам этот... адвокатишка... сумел "парой слов" так голову задурить? Этот... как его... имя - язык сломаешь...

   - Мсье Максимильен Робеспьер ("чудесное у него имя, и очень ему подходит") из Арраса, Артуа.

   - Вот и сидел бы он в своем Аррасе! - рявкнул прокурор. - Земляка приехал защищать, надо же! Все, Сен-Жюст, довольно: дело - мне сюда, - де Лапен хлопнул ладонью по столу, - это забираете, - прокурор ткнул своему помощнику стопку мелко исписанных листов, - и до завтра - свободны! Учите обвинительную речь и вопросы к свидетелям, а то на суде двух слов без бумажки связать не сможете!

   Антуан застыл, как жена Лота.

   - Дело мне! - повторил де Лапен и выхватил папку из онемевших пальцев Антуана. Заглянул в нее и насупился.

   - Что за беспорядок вы тут учинили? На вас не похоже. Ладно, Сен-Жюст, идите. Дело завтра получите у Гра, он все сложит правильно.

   Антуан смотрел на черную папку в руках прокурора, как на возлюбленную, которая стоит под венцом с другим.

   - Идите! - снова заорал де Лапен. Антуан выскочил из кабинета, не дожидаясь чего похуже: прокурор вполне способен был проводить своего заместителя воплем "Вон отсюда!" Двое секретарей, краснея и прыская со смеху, смерили Сен-Жюста злорадными взглядами. Гра скорбно поджал губы.

   Выйдя в коридор, Антуан прислонился к стене и отдышался.

   Так. Материалы у де Лапена и до завтра он их не получит. Куда идти, что делать?

   "Учите обвинительную речь и вопросы к свидетелям", - вспомнил Антуан и поворошил пачку листов, которую держал в руках. Что ж, этим и следует заняться. Иначе прокурор, того гляди, сам отстранит его от дела - чего, как внезапно понял Антуан, он решительно не хотел.

   "Если меня не будет на суде, Робеспьер подумает, что я струсил, а то и..."

   "А то и догадается, что на самом деле он значит для тебя чуть больше, чем случайный знакомый, школьный друг одного твоего бывшего приятеля?" - изгалялся внутренний голос. Антуан сложил записи де Лапена и сунул их в карман.

   Будь что будет. "Исполняйте свой долг" - так вы сказали, мсье Робеспьер?

   Хорошо. Исполню.

  
   По дороге домой Антуан зашел в какое-то кафе, заказал чашечку кофе и бокал вина; кофе выпил мелкими глотками, не дожидаясь, пока остынет, вино - едва пригубил. Пить не хотелось. Да что там пить - жить не хотелось!

   - А я ему г-г-говорю: да ты мне этот анекдот уже пять раз рассказывал! - послышался громкий веселый голос.

   "Демулен!" - Антуан едва не вскочил, но усилием воли заставил себя остаться на месте. - "Тебя еще не хватало..."

   Но Камиль, не заметив Сен-Жюста, покинул кафе, оживленно болтая со своими спутниками - он, кажется, просто не умел оставаться в одиночестве. Неожиданно Сен-Жюст пожалел, что порвал с Демуленом - впервые за год, прошедший с той ссоры в Пале-Рояле, после которой они не виделись. Нет, Камиль явно не исправился, и теплых чувств к нему Антуан не питал - но Демулен давно знал Робеспьера... и мог бы что-нибудь о нем рассказать. Что? Насколько тщательно Робеспьер готовится к процессам? Почему он так уверен в невиновности Мишо?

   "Нашел, с кем говорить о Робеспьере", - проворчал внутренний голос. - "Ты вроде бы речь собирался учить? Вот и учи".

   Антуан расплатился и вышел на улицу. Постоял на крыльце, вернулся и заказал еще кофе - большую чашку, да, как можно крепче, с сахаром, спасибо, вина не нужно; сел за дальний столик, вытащил записи де Лапена и погрузился в чтение.

  
  
   На следующее утро Антуан пришел на службу раньше обычного. Секретари уже шуршали перьями, переписывая бумаги, но Гра еще не было. Он появился около девяти, удивленно поднял бровь, увидев Сен-Жюста - и, отдавая ему дело Мишо, не удержался от нотации:

   - Постарайся сегодня не злить мсье де Лапена, а то он вчера после твоего ухода еще часа два на всех срывался. Хочешь почитать дело - сиди читай, только не в канцелярии, мне надоело за тобой бегать на первый этаж! И не исчезай никуда, чтоб я мог тебя сразу найти, если что.

   - Я буду в библиотеке, - пообещал Сен-Жюст, крепко прижимая к груди черную папку.

  
   В библиотеке, тесной комнатке с несколькими книжными шкафами и парой столов, никого не было - ей редко пользовались, и Антуан надеялся, что здесь его не побеспокоят. Он устроился поудобнее, подобрав под себя одну ногу, перелистал документы - запоминая, в каком порядке они лежат - и начал тасовать их по-своему, пытаясь выстроить некую систему.

   Показания мадам Плесси... Нет. Когда ее допрашивают, она уже считает Мишо убийцей - следователь первым делом сообщает ей, что Мишо сознался. Разве можно так делать, мсье Бертен! Но теперь уж ничего не попишешь.

   Показания Жанвье, капитана полиции. Это он внес в протокол признание Мишо; точность слов подозреваемого подтверждают двое сослуживцев Жанвье, а также один из соседей Гийома, которого полицейские прихватили с собой в участок в качестве свидетеля. Именно с этого момента Мишо - убийца в глазах всех, кто имеет с ним дело или говорит о нем...

   А когда и для кого он еще не убийца? Странный вопрос, но что-то же здесь было такое... Точно: письмо! "Просьба об отсрочке уплаты долга" - так, кажется, сказал де Лапен? Антуан видел вчера это письмо среди прочих бумаг, но не успел прочитать.

   Ага, вот оно. Когда Мишо его писал, он совершенно точно еще никого не убил. Что он говорит? Оправдывают Мишо его собственные слова - или обвиняют?

   Антуан взял в руки листок, на котором текст письма Мишо был воспроизведен каллиграфическим почерком переписчика; в левом верхнем углу стояло - "копия верна". Само письмо было коротким. Оно гласило:

   "Достопочтенный друг!

   Благодарю вас за присланные эскизы и замеры; моя задача представляется мне теперь гораздо более ясно. Премного благодарен также за заботу о моем самочувствии; я уже вполне здоров. Прилагаю все усилия, чтобы оправдать ваше доверие и как можно скорее возвратить одолженное вами, со столь присущей вам щедростью, без малейшего недостатка. Для этого мне требуется еще несколько дней, в чем я вынужден сознаться и о чем осмеливаюсь вас просить со смущением и раскаянием, понимая, что непростительно злоупотребляю вашей любезностью, хотя один являюсь виновником того затруднительного положения, в коем я оказался.

   Остаюсь уверенным в вашем великодушии,

   всецело преданным вам другом,

   Себастьеном Мишо"

   Антуан положил листок на стол.

   "Одолженное вами... виновником затруднительного положения... еще несколько дней..." Письмо было написано двадцать второго мая и передано адресату, как сообщалось в сопроводительной записке, с посыльным, который принес Мишо от Гийома какие-то бумаги.

   Убийство произошло двадцать четвертого.

   В чем заключались обязательства Мишо перед Гийомом? Письмо грешило старомодной витиеватостью слога и оставляло место для толкований - но, похоже, речь и в самом деле шла о долге, причем значительном. "С присущей вам щедростью..." Ювелир был состоятелен и вполне мог ссудить старому знакомому крупную сумму - а может быть, доверить ему некую драгоценность. Мало ли какие у них были общие дела. У Гийома, мир его праху, уже не спросишь, а Мишо, по словам Робеспьера, и с адвокатом-то не хотел говорить, не то что со следователем. Что за странная апатия? Человек смирился с неизбежным и сдался без борьбы? Невиновные обычно так себя не ведут. Впрочем, люди разные бывают.

   "Удивительно глубокая и свежая мысль", - внутренний голос попытался съязвить, но не смог скрыть печали. Похоже, Мишо все же виновен, и только Робеспьер, со своей добротой и желанием помочь всем вокруг...

   - Какая встреча! Антуан, друг мой, ты ли это?

  
   В дверях, приветственно улыбаясь, стоял человек лет тридцати шести в щегольском светло-синем костюме. Антуан улыбнулся в ответ, узнав его: это был Станислас Фрерон, которого Сен-Жюст несколько раз встречал в компании Демулена. В отличие от задиристого Камиля, любившего наступать людям на больные мозоли, Фрерон был мил, учтив, всегда в приятном расположении духа - и не называл Сен-Жюста "Луи".

   - А я смотрю - и думаю: ты? Не ты? - Фрерон зашел в библиотеку и присел на свободный стол. - Мне тут надо кое-какие бумажки забрать - в наследство вступаю - а Леруа, архивариус ваш, куда-то пропал, вот я и начал заглядывать во все кабинеты... и надо же - Сен-Жюст! Я сначала подумал, что обознался: ты стал такой солидный, серьезный, прямо прокурор. Или... подожди, или ты и есть прокурор?

   - Да нет, - сказал Антуан, - всего лишь заместитель.

   И добавил, не удержавшись:

   - Завтра мне на суде выступать - вот, готовлюсь...

   - Неплохо, неплохо! - Фрерон одобрительно кивнул. - Молодец, Антуан, далеко пойдешь. А что за дело, если не секрет? Просто интересно. Я ведь тоже в свое время хотел стать юристом. Правда, не жалею, что передумал - быть издателем мне больше по душе.

   Сен-Жюст протянул Фрерону пояснительную записку следователя. Станислас быстро пробежал ее взглядом, не обратив внимания на дополнение мелким почерком, и вернул листок Антуану.

   - Ну что ж - полагаю, тебя можно поздравить с удачным дебютом. Дело ясное, что дело ясное: обвиняемого тебе преподнесли на блюде, как пирог, осталось только нарезать его аккуратными ломтиками. Так что не волнуйся, выспись сегодня как следует... и не пей, - заботливо предостерег Фрерон. - Завтра покрасуешься пару часов перед зрителями - и вот преступление наказано, справедливость торжествует, хорошенькие женщины посылают воздушные поцелуи молодому служителю Фемиды...

   Сен-Жюст почувствовал, что краснеет.

   - А адвокат оплакивает упущенный гонорар. Кстати, кто адвокат?

   - Максимильен Робеспьер из Арраса, - сказал Сен-Жюст. Он постарался произнести это имя как можно небрежнее, в полной уверенности, что оно ничего не скажет Фрерону.

   Фрерон присвистнул. Его хорошее настроение мигом улетучилось.

   - Да ты что! Ну дела-а...

   - Ты что, знаешь его? - Антуан насторожился.

   - Ну да, - подтвердил Фрерон, - имею... неудовольствие. Учились же вместе. В Луи-ле-Гран.

   "Да что у него - пол-Парижа однокашников?! А хотя - чему тут удивляться: они примерно ровесники, Фрерон окончил коллеж... ты не знал, какой коллеж? - ну, теперь знаешь".

   - И что он за человек? - непринужденно поинтересовался Сен-Жюст.

   - Сволочь он, а не человек! - процедил сквозь зубы Фрерон. - Та еще... Что он списывать никому не давал, это бы ладно, что его было не переспорить - это тоже пол-беды, но однажды... Решили мы одному... чересчур дерзкому... устроить "темную" - поверь, Антуан, там было за что. Так этот крысеныш сначала заявил - "Так делать нельзя" - ну, все посмеялись, конечно, как будто его кто-то спрашивал! - а потом пошел - и сдал нас воспитателю. И, главное, даже не скрывал этого. Я из-за него трое суток в карцере просидел на хлебе и воде, можешь себе представить? Целых трое суток!

   "Мало. Очень мало", - подумал Антуан.

   - Как у меня руки чесались испортить ему физиономию, когда я вышел из карцера! - продолжал Фрерон. - Впрочем, было бы куда портить... Но ведь сразу стало бы ясно, кто это сделал, а обратно в карцер мне не хотелось - я, в отличие от Робеспьера, не привык грызть сухие корки в тесной норке... - Фрерон рассмеялся. Спустя мгновение Антуан присоединился к нему.

   - В общем, после этого случая с ним до самого выпуска никто дружить не хотел, хотя и раньше-то не особенно общались. Только Демулен так и ходил за ним хвостом - ха, без Робеспьера он бы латынь в жизни не сдал. Черт, двадцать лет прошло, а я этот карцер до сих пор помню.

   - Да, студенческие годы... - неопределенно протянул Сен-Жюст, сам удивляясь, насколько легко ему дались и этот задушевный тон, и сочувственное выражение лица, с которым он выслушал рассказ Фрерона. "Самообладание приходит с опытом", - вспомнились ему слова Робеспьера; Антуан поперхнулся смешком, который тут же - и вполне удачно - превратил в короткое покашливание. - А что он из себя представляет, как адвокат?

   - Точно не скажу, - Фрерон потер лоб. - Но если не точно, а так, по слухам... ну, ты понимаешь, Антуан, выпускники Луи-ле-Гран - это одна большая семья, в которой, как и положено в большой семье, все друг друга тихо ненавидят и всё друг про друга знают... Так вот: по слухам, в своей провинции у него неплохая практика и репутация защитника, который не проигрывает суды. Не удивлен, ты знаешь, вовсе не удивлен - его и правда черта с два переговоришь. Но скорее всего - Робеспьер просто не берется за дело, если не уверен в успехе. Это на него похоже - он осторожный, скользкий тип и не любит рисковать, зато любит быть лучшим. Всегда ходил в первых учениках. Странно, что он ввязался в подобный процесс. Очень странно. Ты, действительно, поизучай - вдруг следователь что-то упустил. Ладно. Мне надо идти. Удачи тебе завтра, Антуан! Размажь его по стенке на суде!

   Фрерон слез со стола и направился к выходу. Сен-Жюст кинул ему вдогонку - "Спасибо! Увидимся!" - и снова склонился над бумагами, водя взглядом по строчкам и не понимая ни слова.

  
   Когда за Фрероном захлопнулась дверь, Антуан закрыл лицо руками и очень тихо, очень внятно, очень грязно выругался.

   "Так. Убивать Фрерона...

   (Антуан представил себя, сидящего на жесткой скамье со скованными руками, судью в большом парике и Робеспьера за столом защиты, и снова подавил нервный смех, словно позыв к рвоте)

   ...я не буду. Он мне, как-никак, сообщил нечто ценное. Робеспьер, значит, не берется за процесс, если не уверен в успехе... Что он знает об этом деле, чего я не знаю? Или - что он в нем видит, чего не вижу я?"

   Сен-Жюст покрутил в пальцах перо.

   "Не знаю или не вижу? Это важно, очень важно... Либо Мишо все-таки рассказал своему адвокату то, что скрыл от следствия, и тогда у меня этих сведений нет и не будет - до суда. Либо мы располагаем одними и теми же фактами - и Робеспьер видит в них то, что от меня ускользает, а ему внушает надежду на победу".

   Но что, если на сей раз он ошибся? Или просто не сумел отказать в помощи земляку?

   "Узнать то, чего не знаю, я не смогу - адвокатская тайна. Увидеть то, чего не вижу... Надо хотя бы попытаться".

   Антуан сложил бумаги в папку, сунул ее подмышку и пошел в приемную.

   - Мсье Гра, мне необходимо отлучиться на пару часов.

   - Иди, - Гра махнул рукой, он был чем-то озабочен и ему было не до Сен-Жюста. - Мсье де Лапена нет и до шести не будет, от него недавно записку принесли. Но к шести часам будь добр появиться, он о тебе справляется и пишет... - Гра порылся в бумагах на своем столе, - пишет, чтобы ты его обязательно дождался. Ты понял?

   - Понял, мсье Гра, - ответил Антуан и поторопился убраться, пока Гра не пришло в голову изъять у него папку. Большие часы в коридоре пробили полдень. "Успею", - подумал Сен-Жюст и отправился на Плас-де-Виктуар.

  
  
   - А, Сен-Жюст, заходи, - улыбнулся ему следователь Гранье. Этот немолодой, вальяжный и удивительно благодушный для своей профессии человек хорошо относился к Антуану - которому в бытность младшим помощником пришлось побегать между прокуратурой и следственным отделом округа - и никогда не отказывался что-то уточнить или объяснить. - Давно тебя не было, рад видеть. С чем пожаловал?

   - Мое почтение, мэтр Гранье... Я насчет дела Мишо.

   - Это который зарезал ювелира? Так Бертен вроде передал мсье де Лапену все материалы, - удивился Гранье. - Что ему еще нужно?

   - Не ему, мэтр Гранье - мне. Я буду выступать обвинителем на процессе. Завтра слушание.

   - Вот оно что! Поздравляю, давно пора. Я это дело не вел, но если правильно помню, оно несложное - Бертен делился в общих чертах. Так что не бойся, справишься. Да тебе и трудиться особо не придется - прочитаешь обвинительную речь, и приговор станет очевиден.

   - Мне тоже так кажется, мэтр Гранье. Но Мишо будет защищать его земляк из Арраса - некто Максимильен Робеспьер. О нем говорят, что он не проигрывает суды и не берется за процесс, если не уверен в своей победе. Меня это... немного беспокоит.

   - Провинциальный адвокат? - следователь снисходительно усмехнулся. - Впрочем, среди них тоже попадаются весьма зубастые... Ну хорошо. Какие у тебя возникли вопросы?

   - Хуже всего, что вопросов-то и нет, - Антуан развел руками. - Материалы следствия я просмотрел, не нахожу в них ничего, что можно было бы истолковать в пользу обвиняемого. Мишо ведь сам сначала сознался! Но потом отказался от своих слов и со следствием больше не общался - а с адвокатом все-таки поговорил. Вдруг он сказал ему нечто такое, что его действительно оправдывает - или, по крайней мере, внушает сомнения в его виновности?

   - Даже если и так, до суда это останется между ними.

   - Это я понимаю - но что, если в деле есть указание на эти факты или обстоятельства, а я его в упор не вижу?

   Гранье задумался.

   - Давай так, - сказал он наконец. - Я сейчас представлю тебя Бертену - ты ведь с ним не знаком? - и попрошу его тебе посодействовать, а ты уж постарайся выяснить, что к чему.

  
   Но у Бертена - жилистого, плохо выбритого человека средних лет, который непрерывно что-то писал, жевал и говорил одновременно - Сен-Жюсту не удалось узнать ничего нового. Да, Мишо был задержан прямо на крыльце того дома, в котором жил Гийом; он сидел на ступеньках, вид у него был безумный, руки в крови, одежда тоже. Куда делась эта одежда? Дочь Мишо забрала - разжалобила тюремщиков - и уничтожила. Наказывать ее не стали, молодая совсем, но зря старалась, свидетелей полно. Что говорил Мишо, когда его вели в участок? Полицейские не разобрали, потому и в дело это не попало. Да какая разница, что он там бормотал! Он был взят на месте преступления и сразу сознался! Протокол допроса есть в материалах следствия. А что потом отказался - так это понятно, все жить хотят. И письмо его у Гийома нашли, где он кается, что не может вернуть долг, и просит подождать - копия тоже есть в материалах...

  
   - А на оригинал можно посмотреть? - спросил Сен-Жюст.

  
   Бертен раздраженно фыркнул - но, видимо, просьба Гранье была для него законом, и вместо того, чтобы выставить из своего кабинета чересчур дотошного помощника прокурора, Бертен вызвал одного из секретарей и поручил ему выдать Сен-Жюсту папку с делом Мишо.

   - Письмо можешь даже забрать для изучения, но только под расписку, - предупредил Бертен. - Потеряешь - я тебе не позавидую: оно должно быть предъявлено на суде, это важная улика. Мотив!

   И Бертен назидательно поднял палец.

   - Я понимаю. Весьма признателен вам за помощь, - произнес Сен-Жюст с полупоклоном.

  
   Еще раз фыркнув и пробурчав нечто вроде "...свою работу делать...", Бертен снова углубился в писанину. Сен-Жюст пошел за секретарем, который привел его в канцелярию и, порывшись в шкафу, вытащил папку - чуть более пухлую, чем та, которую держал подмышкой помощник прокурора.

   - Вот, мсье, - сказал секретарь. - Как и сказал мсье Бертен, вы можете изучить оригиналы документов и даже забрать какой-либо из них под расписку, хотя обычно мы такого не позволяем.

   Антуан открыл папку. Поверх прочих бумаг лежал листок, на котором было написано: "С делом ознакомлен". Кроме заголовка, на листке было всего три строчки, каждая из которых состояла из даты и подписи. Первого июля с окончательным вариантом дела ознакомился прокурор де Лапен, еще через неделю - судья Дюбуа. Последняя строчка была выведена ровным почерком прилежного ученика: дата, двенадцатое июля, и подпись - "Робеспьер", разборчиво и просто, безо всяких завитушек.

   - Я тоже должен расписаться? - спросил Антуан секретаря.

   - Так положено, - ответил секретарь немного виновато. Он был очень юн и смотрел на помощника прокурора с наивным почтением; Антуан словно увидел самого себя перед...

   Схватив перо, Сен-Жюст быстро начеркал дату и подпись. Под фамилией аррасского адвоката его собственный автограф казался вызывающе небрежным.

   Антуан улыбнулся секретарю.

   - Не беспокойтесь, мсье. Я просто просмотрю документы, чтобы убедиться, что переписчики нигде не допустили ошибки.

   Юноша ушел - тихо, чуть ли не на цыпочках. Антуан листал дело, очень аккуратно - это ж не родная прокуратура, где Гра, хоть и вечно ворчит, никогда не злится всерьез и способен в два счета привести в идеальный порядок любой ворох бумаг. Какие правила здесь - неизвестно, так что не стоит устраивать неприятности молодому секретарю.

   Вот оно, письмо Мишо, написанное на клочке бумаги - небольшом, хоть и аккуратно оторванном, скорее всего, по сгибу. Разве так пишут просьбы об отсрочке уплаты крупного долга? Впрочем - Мишо торопился, чтобы отправить письмо Гийому с тем же посыльным, который пришел к часовщику от ювелира...

   Слово в слово, запятая в запятую. Ни единой ошибки, ни малейшей погрешности. Неизвестный переписчик - а не был ли это юный секретарь? - воспроизвел письмо Мишо абсолютно точно.

   Антуан с тяжелым сердцем смотрел на осьмушку листа, покрытую бисеринками букв. Будь ты трижды неладно, письмо. Чтоб тебе провалиться... в какую-нибудь щель в столе Гийома...

   Сен-Жюст вспомнил назидательно поднятый палец Бертена. "Это важная улика. Мотив!"

   А если оригинала письма не будет?

   "Ты с ума сошел", - отмахнулся внутренний голос.

   Мишо не смогут осудить?

   "Ты сошел с ума!" - теперь внутренний голос кричал, как кричит человек, срывающийся в пропасть. - "Остановись!" Антуан не отвечал. В его голове вертелась взбесившаяся карусель: де Лапен трясет париком - "мотив, возможность, средство", теребит надушенные манжеты Фрерон - "он осторожный, скользкий тип", Бертен жует и пишет, пишет и жует, ему плевать на Мишо и Сен-Жюста вместе взятых, с поклоном удаляется секретарь - "не беспокойтесь, я просто просмотрю документы..."

   "Пусть будет установлена истина и свершится справедливость", - сказал Робеспьер и поднес к виску кончики пальцев, как бы поправляя очки - но нет, на самом деле он прижал бьющуюся жилку.

   "...обвиняемого тебе преподнесли на блюде..."

   "Я убежден, что он не убийца", - сказал Робеспьер и перехватил поудобнее кожаную папку; какие у него тонкие руки и точные жесты.

   "...верю вам и не хочу обвинять невинного..."

   "Ты, Антуан, что думаешь ты?" - внутренний голос все-таки смог ворваться в этот безумный контрапункт. - "Не де Лапен, не Бертен, не Робеспьер - что думаешь ты?"

   "Я думаю, что Мишо виновен", - ответил Антуан, и его охватило такое умиротворение, словно он очутился в зимнем лесу, где не было ни единого шороха, только снег и тишина. - "Да. Я - думаю - он - виновен".

   Исполняйте свой долг, мсье Сен-Жюст.

  
   - Мсье... что с вами? - перепуганный секретарь склонился над столом, пытаясь заглянуть Антуану в лицо. - Вы так побледнели! Вам нехорошо?

   - Душно тут у вас, - еле шевеля губами, выговорил Сен-Жюст. Он еще раз глянул на осьмушку листа, исписанную мелким почерком без наклона, завязал тесемочки папки, расправил бантик и отдал дело секретарю. - Спасибо. Теперь я спокоен - все правильно.

  
   Антуан плохо помнил, как шел обратно в прокуратуру. По дороге умылся в каком-то фонтане. Купил у цветочницы белую розу с невысоким тонким стеблем. Повторил составленную де Лапеном речь, которую накануне выучил наизусть. Сосчитал ступеньки, поднимаясь на третий этаж, в кабинет прокурора.

  
   Де Лапен повел носом в сторону розы и спросил, ознакомился ли Антуан с его записями. Сен-Жюст кивнул и без запинки отбарабанил обе части обвинительной речи - вступительную и заключительную. Прокурор был удовлетворен и даже немного растроган.

   - Совсем другое дело, - сказал он. - Чувствуется уверенность в своей правоте. Думаю, вы произведете впечатление на Дюбуа. А вопросы к свидетелям - выучили?

   - Чуть-чуть осталось, - потупился Сен-Жюст. - До утра выучу.

   - Идите, Антуан, - де Лапен махнул рукой. Это "идите" отличалось от вчерашнего, как день от ночи.

  
   Выйдя в приемную, Сен-Жюст подошел к столу Гра и положил на него черную папку. Старший секретарь, по обыкновению заваленный бумагами выше подбородка, поднял глаза.

   - Дело Мишо, мсье Гра, - сказал Антуан. - Я все сложил, как было, вы не думайте. Мне уже не надо.

   - Я все равно принесу его завтра в суд, - ответил Гра. - Оно должно быть у вас под рукой на заседании.

   - Хорошо, мсье Гра. Спасибо вам. До завтра.

   Антуан поставил розу в стакан, из которого секретарь только что прихлебывал воду, и ушел.

  
  
   Добравшись домой, на Рю дез Англе, Антуан первым делом постучал к своей квартирной хозяйке, мадам Бернар. Добродушная пожилая дама, сдавшая Сен-Жюсту комнату в мансарде, относилась к нему словно к собственному внуку - еще одному, в придачу к пятерым родным. Внуков мадам Бернар видела нечасто: одна из ее дочерей жила в Лилле, другая - в Нанте, и в столицу они наезжали от случая к случаю. Одиночество старушки скрашивали Антуан ("такой славный мальчик, весь в работе", сказала однажды мадам Бернар соседке - славный мальчик услышал случайно, проходя мимо кухни), вязание, пасьянс и кошки - сколько их было, Сен-Жюст так и не смог сосчитать.

   - А, мсье Леон! - сказала хозяйка. Ее младшего внука звали Леоном и ей доставляло удовольствие обращаться так к Сен-Жюсту, против чего тот не возражал. - Поздновато вы сегодня. Хотите ужинать?

   Антуан помотал головой.

   - Нет, мадам Бернар, спасибо - мне надо готовиться, я ведь завтра выступаю в суде...

   - Ну, ну, не волнуйтесь, - хозяйка ласково похлопала молодого человека по руке. - Все будет хорошо. Главное - как следует выспаться и вовремя проснуться.

   - Я потому и осмелился вас потревожить, - стесняясь, выдавил Антуан. - Не найдется ли у вас, извините за столь нескромную просьбу, часов с боем, которые вы могли бы мне одолжить до утра? Мне вставать в половине седьмого, заседание в девять, боюсь опоздать...

   - Отчего же, - сказала мадам Бернар. - Найдутся.

   И она отступила вглубь комнаты, поманив Антуана за собой.

   Антуан прошел в маленькую гостиную, заставленную мебелью, старой, но опрятной. Пахло геранью, пылью и совсем чуточку - кошками. Одна из них, черная с белой грудкой, лежала на диване; она вытянула лапку и запустила когти в обивку, блаженно щурясь.

   Антуан почему-то вспомнил адвоката.

   - Вот, - сказала мадам Бернар, выходя из своей спальни, и поставила на столик часы - большие, прямоугольные, в бронзовом корпусе, с двумя фигурками наверху. - Мой покойный муж привез эти часы из Вены, он как-то раз ездил туда по делам. Я завела их на половину седьмого, они играют громко, вы проснетесь, мсье Леон. Когда начинается музыка, пастушок и пастушка - вот эти, видите? - друг другу кланяются и как бы танцуют. Очень красиво выходит. Чтобы перестало играть, нажмите сюда, только не сильно. Вы ведь не сломаете их, мсье Леон? - добавила хозяйка с некоторым беспокойством.

   - Что вы, мадам Бернар, как можно, - Антуан взял часы. Они оказались довольно тяжелыми. - Премного вам благодарен, обещаю вернуть в целости и сохранности.

   "...без малейшего недостатка..."

   Бережно неся часы на вытянутых руках, Антуан поднялся в мансарду. Водрузил произведение неизвестного венского часовщика на каминную полку. Посмотрел в зеркало и расправил плечи.

   - Высокий суд!..

   Антуан повторял и повторял обвинительную речь - вполголоса, подбирая нужные интонации, стараясь как можно четче выговаривать слова - пока у него не пересохло горло. В мансарде нечем было дышать, не спасало даже настежь раскрытое окно. Сен-Жюст схватил со стола графин с водой, жадно отпил из него, потом наклонился над тазом, стоявшим в углу, и вылил остатки воды себе на голову. Полегчало.

   - Высокий суд...

   "Да хватит, ложись уже" - внутренний голос был полон заботы и непонятной грусти. - "Все ты знаешь, все ты помнишь, во всем уверен - спи".

   "Я же не усну", - подумал Антуан, задувая свечу. Он откинулся на подушку и мгновенно провалился в темноту.

  
   Сен-Жюст проснулся ровно в половине седьмого. Полежал несколько секунд с открытыми глазами. Часы пронзительно заиграли менуэт Боккерини, пастушок и пастушка принялись танцевать. Антуан встал, натянул халат, остановил музыку, бросил вгляд в зеркало и увидел там идиота.

   Идиота, который лег спать с мокрыми волосами.

   Вьющиеся от природы, за ночь они превратились в... Антуан не мог подобрать удачного определения прическе, украшавшей его голову. "Воронье гнездо? Копна соломы? Льняная пакля? Войлок?" - изощрялся в остроумии внутренний голос. Ясно было одно - расчесать это не удастся. Сен-Жюст запустил пальцы в спутанные пряди и тихо застонал.

   Послышался стук в дверь и голос хозяйки:

   - Мсье Леон! Вы уже проснулись?

   Антуан отскочил от зеркала.

   - Мадам Бернар! - воскликнул он, распахнув дверь. - Что мне делать? Вы только посмотрите! Как же я пойду? Вот с этим?..

   Глядя на молодого человека, который в отчаянии дергал себя за встрепанные кудри, мадам Бернар захихикала и прикрыла рот ладошкой.

   - Мсье Леон, мсье Леон, - сказала она, покачивая головой. - Что вы с собой сотворили! Видно, спали беспокойно? Ну ничего, все можно поправить. Погодите, я сейчас.

   Хозяйка с поразительным для ее возраста проворством удалилась и вскоре вернулась со стаканом воды, двумя гребнями и пригоршней шпилек.

   - Присядьте, - сказала она. Сен-Жюст покорно опустился на стул у окна. Мадам Бернар что-то делала с его волосами, время от времени больно дергая - Антуан морщился, но терпел.
   - Вот, - сказала она наконец. - Теперь не трогайте, идемте, я согрела вам воды. Умывайтесь, а я пока что сварю кофе и приготовлю гренок. Вы будете кушать гренки, мсье Леон?

   - Спасибо, мадам Бернар, - пробормотал Сен-Жюст.

   Бреясь, Антуан чудом не порезался; на волосы, скрученные в какие-то жгуты, он старался не смотреть. В кухне его ждала мадам Бернар, которая поставила перед молодым человеком большую тарелку и чашку с фарфоровыми розочками. Антуану кусок не лез в горло, но под ласковым, настойчивым взглядом мадам Бернар он все-таки заставил себя сжевать пару ломтиков поджаренного хлеба и торопливо выпил кофе.

   - Ну что ж, надеюсь... - мадам Бернар достала шпильки из волос Антуана и несколько раз провела по ним руками. - Хорошо. Очень хорошо. Расчесывать не нужно. Если не будете трогать, то продержится до вечера, вода-то была сладкая. Подите, гляньте, какой вы красавчик.

   Сен-Жюст взбежал по лестнице в мансарду, с замиранием сердца подошел к зеркалу и выдохнул. Его волосы - длиной чуть ниже плеч, орехово-русые, на концах отливающие бронзой - лежали такими крупными, скульптурными завитками, каких у Антуана не было еще никогда.

   - Даже пудры не надо, и без нее чудесно, - сказала мадам Бернар; она стояла в дверях и умилялась своим постояльцем. - Что скажете, мсье Леон?

   - Мадам Бернар, - воскликнул Антуан, - вы волшебница! Как мне вас благодарить?

   Старушка рассмеялась.

   - Ну, ну, - сказала она. - Я очень рада. Собирайтесь, мсье Леон, вам уже пора.

   Хозяйка ушла. Антуан стал переодеваться, стараясь не испортить прическу. Его парадный костюм был черным, как и повседневный - носить другие цвета не воспрещалось, но по негласному уговору большинство юристов отдавали предпочтение черному. Он как бы уравнивал между собой всех служителей правосудия - прокуроров и адвокатов, судей и секретарей - позволяя выглядеть достойно и тем, кто был небогат, ведь даже простое черное сукно смотрится вполне прилично. Да и трудно найти человека, которому этот цвет был бы не к лицу.

   Во всяком случае, Антуану он точно шел. Сен-Жюст отступил на пару шагов, придирчиво разглядывая собственное отражение. Из зеркала на него смотрел солидно одетый, хорошо сложенный молодой человек. Очень молодой. Слишком молодой. Это был единственный недостаток, который Антуан мог найти в своей внешности.

   Остальное - белизна тонкой кожи, правильный овал лица, длинный прямой нос, ровные брови - ему нравилось. Тяжеловатые верхние веки придавали несколько томный вид большим глазам - темно-серым, как дымчатый кварц, холодным и ясным. Чувственные коралловые губы были строго сжаты.

   Сен-Жюсту вспомнились слова хозяйки. "Красавчик? Пожалуй, нет. Красив? Пожалуй, да".

   Он еще раз окинул себя взглядом - вроде бы все в порядке, разве что галстук он так и не смог завязать как подобает. Сен-Жюст долго мучился, пытаясь соорудить недавно виденный где-то замысловатый бант, пока не вспомнил, что такой бант был у аррасского адвоката. Антуан разозлился - сам не понял, на кого - и просто обмотал полосу батиста вокруг шеи, спрятав концы сзади под воротник сюртука.

   "Не думай о нем", - прошептал внутренний голос. Тихо-тихо, далеко-далеко.

   Сен-Жюст спустился вниз. Мадам Бернар проводила его до дверей.

   - Ступайте с Богом, - сказала она и неожиданно перекрестила Антуана. - Да поможет Он правому.

   Пораженный этим напутствием, Сен-Жюст не нашел, что ответить, поцеловал хозяйке руку и вышел. По дороге до Дворца правосудия он мысленно повторял обвинительную речь и вопросы к свидетелям. Ему как раз хватило на это времени.

  
  
   До начала заседания оставалось пять минут. Де Лапен задерживался. Сен-Жюст и Гра ждали прокурора у входа в зал, откуда доносилось тихое гудение.

   - Иди уже. С богом, - сказал Гра, вручил Сен-Жюсту папку и почти втолкнул его в приоткрытую дверь. Антуан мерным шагом подошел к постаменту, на котором был установлен стол обвинения, преодолел три ступени, выдохнул и огляделся.

   Зал был полон. Судья Дюбуа славился крутым нравом, сегодняшнее слушание могло завершиться смертным приговором, а такие судебные процессы всегда возбуждали парижан. Зрители вполголоса переговаривались и косились на молодого обвинителя: мужчины - чуть насмешливо, дамы - с интересом. В первом ряду сидели на соседних местах Демулен и Фрерон. На скамье, огороженной барьером, сгорбился седой человек, пряча лицо в ладонях. Сбоку от него стоял кто-то в черном - спиной к публике, словно прикрывая собой подсудимого от любопытных взглядов. Стол защиты на возвышении в четырех шагах напротив Сен-Жюста пустовал.

   "А где же..." - удивился Антуан - и замер.

   Он не узнал Робеспьера.

  
   Это был не тот человек, который в Пале-Рояле отвел глаза от автора "Органта" - пытаясь скрыть, что ему чуть не сделалось дурно от услышанных стихов, столь же неуклюжих, сколь и вульгарных.

   Это был не тот человек, который принял исповедь Антуана прямо посреди людной парижской улицы - и отпустил ему все прегрешения, причастив благодати горнего мира.

   Это был не тот человек, который шепотом кричал на Сен-Жюста в коридоре - принципиальный, опытный адвокат, отчитавший молодого помощника прокурора, как нерадивого студента.

  
   Это был не человек.

  
   Одушевленное оружие - сияющий гибкий клинок, настолько острый, что его опасно было касаться даже взглядом - вот что это было. Резкий профиль не смягчали ни локоны прически, ни оправа очков. В правой руке Робеспьер сжимал туго скрученные листки бумаги.

   "Да он красив", - понял Антуан, - "и как я раньше не..."

   - Встать, суд идет! - завопил пристав. Все встали. К столу обвинения, отдуваясь, спешил де Лапен - судя по желтоватому лицу прокурора, чувствовал он себя неважно. Адвокат отвернулся от своего подзащитного - стекла очков вспыхнули - и улыбнулся Антуану, как другу, которого рад был видеть после долгой разлуки. Решимость Сен-Жюста пошла трещинами. Его обожгло холодом, поволокло течением, и он уцепился за спинку стула, словно за кромку льда.

   Трое судей, во главе с Дюбуа, важной поступью взошли на помост, шурша черными мантиями, и уселись в огромные кресла за длинным столом.

   - Заседание объявляется открытым, - председатель стукнул молоточком.

  
   Пока секретарь зачитывал содержание дела, Антуан считал квадраты паркета, а зрители шушукались; но как только Дюбуа провозгласил - "слово предоставляется обвинению" - в зале стало тихо. Очень тихо. Помощник прокурора встал, открыл рот - и обвинительная речь полилась из него, как мелодия отлаженных курантов: Сен-Жюст для того и репетировал дома, чтобы на суде иметь возможность оценить обстановку, не думая, что и как произносит.

   Впрочем, речь была не так уж плоха, и ее даже слушали - кто рассеянно, кто более внимательно. Фрерон согласно кивал, Демулен делал в блокноте какие-то пометки. Робеспьер сидел за своим столом и записей не вел. У него даже не было чернильницы. Перед адвокатом лежали несколько полусвернутых листов бумаги и еще один, сложенный вчетверо - скорее всего, копия списка свидетелей.

   Антуан старался не смотреть в его сторону. В том, что противник намерен драться насмерть, Сен-Жюст убедился с первого взгляда, хотя и не смог бы объяснить, почему пришел к такому выводу - в позе адвоката не было признаков напряжения.

   "Именно поэтому", - шепнул внутренний голос. С ним нельзя было не согласиться.

   Но не хладнокровие соперника беспокоило Сен-Жюста. Робеспьер изменился, и Антуан тщетно силился понять, в чем состояло это изменение, пока не вспомнил мысль, сверкнувшую в уме перед заседанием. Еще один быстрый взгляд - и догадка подтвердилась.

   Робеспьер сегодня был по-настоящему красив.

   До сих пор Сен-Жюст не задумывался над тем, как выглядит аррасский адвокат. Слова Фрерона про физиономию, которую трудно испортить, задели Антуана - но только потому, что их неприятно было бы слышать самому Робеспьеру. Еще накануне Сен-Жюст затруднился бы подробно описать его внешность: он вспомнил бы стремительную походку, телосложение, как у подростка лет шестнадцати и светлые глаза неопределенного оттенка - пожалуй, все.

   Сейчас, отделенный от адвоката застывшей гладью отполированного паркета, Антуан впервые смог его как следует разглядеть.

   Робеспьер держал очки в руке и смотрел вверх, почему-то совсем не щурясь; слегка склонив голову к плечу, он сохранял на лице мечтательное, кроткое выражение. Глаза у него оказались серо-зеленые, как лесной ручей, почти прозрачные при ярком солнечном свете. Округлый подбородок. Нежный рот. Высокие скулы. Длинные брови, словно набросанные мягкими штрихами. Ни одна из этих черт в отдельности не привлекала внимания, однако вместе они образовывали чарующе гармоничный облик. И Антуану вдруг стало ясно, так ясно, что ногти впились в ладонь: все в этом облике - пастельный румянец, проступающий сквозь матово-бледную кожу, влажный блеск распахнутых глаз, четко очерченные крылья заострившегося носа - просто кричало о невыносимой тревоге, сжигающей Робеспьера.

   Эту тревогу не могла скрыть ни выверенная поза, ни чопорная элегантность адвоката. Робеспьер напоминал шафера на свадьбе - волосы завиты и густо напудрены, белый галстук завязан великолепным бантом, многослойным и пышным, словно роза в полном цвету; мелкие складки манжет, доходящих почти до середины точеных кистей рук, идеально отглажены, пряжки замшевых туфель с каблуками начищены до блеска. Ни в чем не погрешив против хорошего вкуса, адвокат немало потрудился над своим костюмом и прической - однако вовсе не из желания угодить зрителям: он и очки-то снял, понял Антуан, чтобы не видеть их лица, оживленные предвкушением чужого унижения и отчаяния. Нет, безупречный внешний вид, продуманный до мелочей, служил Робеспьеру броней - он, защитник, сам нуждался сейчас в защите. От его уверенности в себе зависела свобода, а может быть, и жизнь человека.

   Антуан запнулся, но тут же вспомнил продолжение фразы - одной из последних в обвинительной речи, которая неумолимо подходила к концу. Еще несколько слов - и куранты доиграли свою мелодию: Сен-Жюст поклонился суду и сел под ритмичное стаккато аплодисментов. Красноречие и молодость обвинителя сделали свое дело: зрители, не скупясь, выражали ему поддержку. Председатель Дюбуа переглянулся с двумя другими судьями и объявил:

   - Приступайте к допросу свидетелей.

  
  
   Первым для дачи показаний был вызван судебный медик, Тома. На вопросы Антуана он отвечал развернуто, упиваясь звучанием латинских названий, однако по сути не сообщил ничего нового - просто пересказал акт освидетельствования тела и протокол вскрытия. Происходящее казалось Сен-Жюсту спектаклем, в котором все актеры назубок выучили свои реплики, а финал известен заранее, и изменить его нельзя.

   Под усыпляюще велеречивый монолог врача один из приставов взял с отдельного столика, где лежали улики, тот самый нож для писем и показал его суду, обвинению, зрителям, подсудимому и защите, пройдя по кругу. Антуан чуть подался вперед, разглядывая орудие убийства. Зрители вытягивали шеи. Подсудимый все так же закрывал лицо руками. Адвокат посмотрел на нож и кивнул - сначала сам себе, потом приставу.

   Задав врачу последний вопрос из списка, подготовленного де Лапеном, и выслушав ответ, в котором он не понял половины слов, Антуан с облегчением заявил:

   - Обвинение допрос закончило.

   - Защита имеет вопросы к свидетелю? - поинтересовался Дюбуа.

   - Да, ваша честь, - прозвучало негромко, но отчетливо, словно струну тронули смычком. Адвокат поднялся, однако из-за стола не вышел и кланяться не стал.

   - Мсье Тома, я хотел бы кое-что уточнить. При осмотре тела на одежде была обнаружена кровь, так?

   - Да, именно так.

   - Крови было много?

   - Порядочно.

   - Очень много?

   - Да, весьма.

   - Откуда она, по-вашему, взялась?

   Врач посмотрел на Робеспьера, как на слабоумного.

   - Из раны, разумеется, откуда же еще?

   - Согласно акту освидетельствования тела, брызги крови были также на галстуке убитого, хотя рана находилась ниже. При повторном осмотре места преступления небольшие пятна крови были обнаружены еще и на столе. Кровотечение какого рода могло оставить такие следы?

   Врач пожал плечами.

   - Скорее всего, погибший несколько раз кашлянул. Кровь была у него и в гортани, и во рту.

   Адвокат немного помолчал.

   - Мсье Тома. Поза, в которой нашли тело, обилие крови, положение ножа, погруженного в рану полностью, по самую рукоять - вы не заметили, во всей совокупности этих обстоятельств, чего-либо.... странного? Необычного?

   Антуан понял: Робеспьер, не имея права задать свидетелю прямой вопрос, пытается побудить его самостоятельно прийти к неким умозаключениям.

   - Да что такое, господин защитник, я должен был заметить? - возмутился врач.

   - Не более того, что могли, - парировал адвокат.

   "Туше", - подумал Сен-Жюст.

   Пока Тома, судя по лицу, пытался понять, оскорбили его или похвалили, Робеспьер обратился к судье:

   - Ваша честь, защита закончила допрос.

   Дюбуа отпустил свидетеля. Врач шмыгнул носом и устроился в первом ряду, пофыркивая, как еж.

   - Защита вызывает доктора Мара, - объявил секретарь.

   Антуан уже видел это имя - в своей копии списка свидетелей. Доктор Мара, по-видимому, был приглашен Робеспьером в качестве эксперта - тело убитого он не осматривал и никак не участвовал в следствии.

  
   На трибуну взбежал человек небольшого роста. У него было живое, асимметричное лицо и блестящие темные глаза. В одежде доктора наблюдалась некоторая небрежность - так одеваются люди, которые уделяют мало внимания своему внешнему виду, будучи постоянно погруженными в какие-то более важные дела.

   После обычного вступления - имя, возраст, место жительства, род занятий (доктор не без удовольствия перечислил свои медицинские и научные регалии) - Робеспьер спустился с возвышения и обратился к свидетелю:

   - Уважаемый доктор, я попросил вас прийти на заседание - оторвав от страдающих пациентов, за что прошу меня простить - чтобы суд мог услышать ответы на те вопросы, которые я вам ранее задавал. Вы готовы их повторить?

   - Да. Разумеется, - доктор кивнул.

   - До сих пор вы знали ситуацию только с моих слов, однако несколько минут назад вы имели возможность услышать показания вашего коллеги. Изменилось ли после этого ваше мнение?

   Свидетель метнул в судебного врача яростный взгляд.

   - Нет, - сказал он. - Ничуть.

   Говорил доктор, как сухую палку об колено ломал - отрывистыми короткими фразами.

   - Тогда я прошу вас озвучить выводы, к которым вы пришли. На всякий случай напомню, что суд может счесть ваши слова не имеющими доказательной ценности, поскольку вы не обследовали тело, однако они крайне важны для восстановления подлинной картины произошедшего.

   Доктор Мара с нетерпением выслушал разъяснение адвоката - и, как только Робеспьер замолчал, сразу перешел к сути.

   - Нож извлекали из раны, - заявил он. - Или пытались извлечь.

   Зал тихо ахнул - как один человек. Антуан покосился на де Лапена: лицо прокурора не выражало ничего, кроме растерянности.

   - Что заставляет вас так думать, доктор Мара?

   - Обилие крови на одежде убитого. Характер повреждений. Положение тела. Я же вам объяснял, - доктор Мара увлекся и заговорил очень быстро, почти без пауз между словами, рубя рукой воздух, - при таком ранении и таком положении тела крови на одежде почти не должно было быть - во всяком случае, ее уж точно не должно было быть так много - если только нож не пытались извлечь из раны. Это совершенно очевидно! Поймите: был задет radix pulmonis... корень легкого, началось профузное внутреннее кровотечение; рана была смертельной, спасти пострадавшего было нельзя, однако он мог прожить еще несколько минут - если не трогать нож. Вы хорошо разглядели нож?

   Доктор задал вопрос таким требовательным тоном, словно это он допрашивал адвоката. Робеспьер послушно кивнул. Мара продолжал:

   - Он длинный, дюймов пяти, можно сказать треугольный, сужается к острию, а у рукояти довольно широкий. Оставаясь в ране, такое лезвие произведет эффект затычки в бочке, оно не даст крови истекать наружу! Как правило, при подобных ранениях люди стараются держаться на ногах, пока остаются в сознании, а затем падают. Если бы убитый упал лицом вниз, нож сдвинулся бы и кровь начала литься из раны, по меньшей мере пропитала бы одежду, а возможно, образовала бы и целую лужу, однако он падает на спину! Кровь осталась бы в теле, рана была глубокой, но не сквозной, - осталась бы внутри, в теле, понимаете? - если только нож не пытались вытащить.

   - Мог ли это сделать сам пострадавший? - Робеспьеру с трудом удалось вставить слово.

   - Сомневаюсь! На мой взгляд, это маловероятно. Наоборот, мне несколько раз доводилось видеть, как люди пытаются зажать рукой рану вместе с ножом, торчащим в ней, будто бы вдавливая его в себя еще глубже. Это, конечно, совершенно лишено смысла, однако человек в такие минуты не властен над своими поступками; деятельность разума, в сущности...

   - Доктор, доктор, - Робеспьер поклонился, - прошу прощения - спасибо - я услышал то, что хотел услышать и не смею вас более утруждать. Благодарю.

   Мара хмыкнул и дернул головой, словно боднул воздух.

   - У обвинения есть вопросы к свидетелю? - спросил Дюбуа.

   Де Лапен прикрыл глаза.

   - Обвинение вопросов не имеет, - сказал Антуан.

   - Доктор, вы можете быть свободны.

   Мара покинул зал почти бегом; похоже, он и вправду торопился вернуться к своим пациентам.

  
   Следующие двое свидетелей - мсье Бонне, часовщик, пятидесяти пяти лет, и мсье Ламбер, ювелир, шестидесяти трех - также были вызваны защитой. Оба свидетеля хорошо знали подсудимого, а Ламбер к тому же приятельствовал и с Гийомом.

   Поднявшись на трибуну и сделавшись предметом общего внимания, степенный господин Бонне пришел в замешательство, но благожелательность адвоката помогла ему справиться с волнением. По словам часовщика, подсудимый был честным, добропорядочным человеком и настоящим мастером своего дела - не один коллега Мишо обращался к нему с просьбой изготовить какую-нибудь особенно хитрую деталь или даже закончить заказ, с которым не мог либо не успевал справиться сам. Мишо никому не отказывал, делал свою работу на совесть и крайне щепетильно следил за соблюдением сроков - заставлять заказчика ждать сверх оговоренного, хотя бы и всего один день, он считал просто-таки смертным грехом. Подсудимый не отличался вспыльчивостью, не имел склонности к азартным играм, был бережлив, хотя и не беден - заботясь о будущем семнадцатилетней дочери, которая в случае... ну, если вдруг что... осталась бы сиротой. Супруга Мишо скончалась несколько лет тому.

   Адвокат стоял возле скамьи подсудимых, слегка облокотившись на барьер, и кивал в такт свидетелю. Окончив свою речь, Бонне сочувственно посмотрел на Мишо, но тот не поднимал головы, склоненной почти до колен. Успев пошептаться с де Лапеном, Антуан объявил, что обвинение вопросов не имеет. Без заранее подготовленного плана допроса у Бонне вряд ли удалось бы выведать что-то еще - он и так описал образ жизни обвиняемого весьма обстоятельно.

  
   Дородный, модно и дорого одетый мсье Ламбер в отличие от часовщика ничуть не робел и сходу заявил, что не верит в виновность Мишо. Антуан встал, сказал "протестую, ваша честь" и сел, чувствуя себя одним из автоматонов Вокансона. Дюбуа принял протест. Ювелир обменялся с ним взглядом, чуть вздернув верхнюю губу. Адвокат, по-прежнему стоя возле Мишо, обратился к свидетелю:

   - Мсье Ламбер, будьте добры, расскажите - что вам известно об отношениях покойного мсье Гийома и мсье Мишо?

   - Прекрасно знаю обоих, сто лет знаю, - ответил ювелир, - и отношения у них были прекрасные. Чтобы Себастьен? Убил? Жана? Не... - свидетель покосился на Дюбуа и закончил: - ...вижу никаких причин.

   - Не известно ли вам о каких-либо недоразумениях между ними? Неисполненных обязательствах?

   Ламбер сделал отрицательный жест.

   - Да нет. Как вы понимаете, я видел их не каждый день - но часто, очень часто! Мсье Мишо много раз изготовлял механизмы для часов, корпуса которых делал я, мсье Гийом иногда отдавал мне кое-какие свои заказы - бывало, и я ему тоже. Ни один из них, никогда, не сказал о другом плохого слова - ни единого! Я даю приемы по пятницам, у меня свой особняк на Рю Фроманто. Они почти каждую неделю бывали у меня в гостях, оба. Нам было что обсудить - ну, вы понимаете, сплавы, инструменты, те же механизмы. Я, правда, в них не очень разбираюсь, но у мсье Мишо всегда получаются отличные часы - не отстают, не спешат, не врут мелодию. Да я сам их ношу!

   Ювелир вытянул из кармана жемчужно-серого сюртука золотые часы на цепочке. Мишо поднял голову и тут же опустил - Антуан не успел рассмотреть его лицо.

   - Разговаривали мы в основном о делах, но и о жизни тоже, о здоровье - годы, знаете ли - за бокалом хорошего вина, как без этого... Мсье Гийом был холостяком, младший брат у него аптекарь. А мсье Мишо очень любит свою дочь.

   И свидетель внезапно обратился напрямую к подсудимому:

   - Себастьен, за мадмуазель Элизабет не тревожьтесь, в беде не бросим.

   Мишо уткнулся лицом в ладони. По залу прокатился ропот, словно волна плеснула в берег. Дюбуа хекнул и почесал за ухом деревянным карандашом.

   - Я ни разу не слышал, чтобы мсье Мишо даже голос повысил! - Ламбер чуть ли не с гневом посмотрел на судью. Обвинителя он игнорировал. - Он вообще молчаливый, не любит много говорить. И чтобы он выходил из себя, такого я тоже никогда не видел. Бывали сложные заказы, бывали сложные заказчики, всякое бывало, это жизнь. Но такого терпеливого человека еще поискать надо. Всегда спокойный, рассудительный - всегда. И схватился за нож?

   Мишо дернулся. Дюбуа стукнул по столу молоточком.

   - Свидетель, суду ясна ваша позиция. У защиты есть еще вопросы?

   - Нет, ваша честь, - ответил Робеспьер. Он отошел от подсудимого и поклонился ювелиру. - Благодарю вас за ваш рассказ, мсье Ламбер, и за участие, проявленное вами к судьбе мадмуазель Мишо.

   - У обвинения есть вопросы к свидетелю?

   - Нет, ваша честь, - Антуан не посоветовался с де Лапеном, но прокурор утвердительно кивнул.

   - Свидетель, вы можете быть свободны, - сказал Дюбуа. Ювелир, бросив долгий взгляд на скорчившегося Мишо, отправился на свое место, адвокат занял свое - как показалось Антуану, с неохотой.

   - Обвинение вызывает свидетельницей мадам Женевьеву-Франсуазу Плесси, - объявил секретарь.

  
   По узкому проходу, шелестя бледно-лиловым платьем, вприпрыжку шла женщина. В юности она была миловидна и, похоже, до сих пор не могла об этом забыть - но в пятьдесят мелко взбитые кудряшки и соломенная шляпка с пучком перышек не украшают, а делают смешной. Антуан поморщился, как от оскомины, и состроил официальную мину. На ступеньках мадам Плесси споткнулась; краем глаза Сен-Жюст заметил, что адвокат привстал за столом - однако мадам уже вспорхнула на трибуну и сложила перед грудью ручки в белых кружевных перчатках.

   Поклявшись говорить правду и сообщив основные сведения о себе (Франсуаза Плесси, сорок девять лет, вдова, бездетна, живет на ренту), женщина вопросительно повертела головой. Антуан кашлянул и поднялся, отодвинув стул. Свидетельница глянула на него и сразу отвела глаза.

   "Я что ее - напугал?" - удивился Сен-Жюст.

   - Мадам Плесси, - начал он с коротким поклоном. - Двадцать четвертого мая сего года, между пятью и десятью минутами восьмого утра, вы услышали крик...

   - Я не посмотрела на часы, - перебила его свидетельница. Голос у нее был звонкий, как у девочки. Непредусмотренное отступление от текста обескуражило Антуана, но всего на мгновение.

   - Полиция прибыла в семь двадцать, - сказал он, - это зафиксировано в протоколе. Значит, когда вы услышали крик, должно было быть самое начало восьмого.

   - Да. Наверное. Должно было быть. Раз вы так говорите.

   И мадам сделала резкий жест, словно отгоняла муху.

   "Что это она?" - Антуан начинал сердиться. С ним такое бывало, когда он не понимал поведение людей - а сейчас был как раз тот случай.

   - Итак, вы услышали крик. Кто кричал?

   - Убийца, - сказала мадам и так же резко махнула рукой в сторону подсудимого.

   Сен-Жюст нахмурился.

   - Мадам Плесси, - сказал он. - Пока в отношении человека судом не вынесен обвинительный приговор, его нельзя называть убийцей.

   - А как мне его называть? - голос свидетельницы взвился почти до визга.

   - Говорите "подсудимый".

   - Хорошо! - Плечи мадам затрепетали - так сильно, что кружева по вырезу декольте, чуть более глубокого и обширного, чем приличествовало в ее возрасте, пошли бледно-лиловыми волнами. До Антуана долетел приторный аромат жасмина.

   - Итак, вы услышали крик подсудимого. Что именно он кричал?

   Мадам Плесси прерывисто вздохнула - и, быстро сжимая и разжимая руки, ответила:

   - Он просто кричал. Звуки. Не слова.

   - Что произошло далее?

   Снова громкий вздох.

   - Я выбежала на улицу...

   "Прямо в домашних туфлях" - Антуан произнес это про себя, свидетельница - вслух.

   Дальнейший допрос, который показался Сен-Жюсту нескончаемым - хотя на самом деле длился около десяти минут - был утомителен и малоприятен для обеих сторон. Мадам сжимала и разжимала руки, часто повторяла слово "кровь", называла Мишо убийцей (Антуан ее каждый раз исправлял), тыча пальцем в его сторону с пафосом провинциальной актрисы, и постоянно отвлекалась на всякую дребедень.

   По существу дела свидетельница показала следующее: поговорив на крыльце с Мишо и не добившись от него ничего вразумительного, она зашла в дом Гийома и первой увидела убитого - первой, конечно, после убийцы ("подсудимого!" - "ах, извините, мсье"). Антуану это было известно из списка вопросов, составленного де Лапеном; дочитать протокол Бертена он так и не успел. Мадам не могла сказать, был ли Гийом уже мертв в тот момент, когда она заглянула в его кабинет; заметив тело, лежащее на полу у открытого окна, она опрометью бросилась обратно на крыльцо.

   Там, кроме Мишо, было еще двое мужчин - соседи из ближайших домов, тоже пришедшие на крик. Мадам Плесси сказала - "Зовите врача и полицию, скорее!", и один из мужчин побежал в участок, а второй остался на крыльце вместе с ней и Мишо, который сидел на ступеньках, держась за столбики перил. В дом до прибытия полиции больше никто не входил. Никаких подозрительных людей на улице мадам Плесси не видела - ни до того, как Мишо начал кричать, ни впоследствии.

   Это было все, что мадам имела сообщить. Сен-Жюст скороговоркой поблагодарил свидетельницу, посмотрел на Дюбуа, который выглядел так, словно лимон съел - в отличие от Антуана, председатель суда мог позволить себе какое угодно выражение лица - поклонился и сел.

   - Защита будет допрашивать? - у Дюбуа и голос был, как после лимона.

   - Да, ваша честь, - Робеспьер смахнул что-то с рукава и сошел на паркет одним плавным движением. Очки он снял и опустил в карман сюртука. Антуан поджал ноги под стул.

   - Мадам Плесси, - остановившись в двух шагах от трибуны, адвокат сделал поклон - учтивый и непринужденный. "Наверняка умеет танцевать менуэт", - некстати подумал Сен-Жюст. - Поверьте, я всем сердцем сожалею о необходимости просить вас еще раз оживить в своей памяти столь ужасную сцену, но каждое ваше слово, каждая подробность, которую вы можете сообщить, бесценны для правосудия.

   Свидетельница вдруг улыбнулась Робеспьеру - то ли по-матерински покровительственно, то ли по-девичьи лукаво.

   - Я понимаю, господин адвокат, - сказала она и поправила шляпку. - Спрашивайте! Я расскажу все, что смогу вспомнить.

   "О нет!" - Сен-Жюст чуть не схватился за голову ("Прическа!" - предостерег внутренний голос). - "Если она решит рассказать действительно _все_, что может вспомнить - мы до завтра отсюда не уйдем!" Слишком живое воображение мгновенно нарисовало ему картину: поздний вечер, огоньки свечей, Дюбуа в съехавшем набок парике похрапывает в председательском кресле, приставы дремлют стоя, опираясь на свои жезлы, клюют носом разомлевшие зрители, сам Антуан до судороги в челюстях стиснул зубы, сдерживая зевоту - и только Робеспьер, все такой же любезный и свежий, как майская роза, слушает бесконечный рассказ мадам Плесси, изредка уточняя у нее что-нибудь. Например, был ли сюртук Мишо цвета топленого молока или же скорее сливок.

   Антуан собрался с мыслями. "Слушай допрос, вдруг она все-таки скажет что-то важное!"

   - Мадам Плесси, - Робеспьер шагнул вперед и тут же - назад. - В то утро была хорошая погода? Солнечно, тепло?

   - А? - свидетельница растерялась. - Да... погода была хорошая. Очень ясный был день, но не слишком теплый, скорее даже прохладный - это ведь был еще конец мая...

   - Что потревожило ваш сон в такой ранний час? Должно быть, первые лучи солнца?

   - Я привыкла вставать рано, - ответила мадам Плесси с достоинством. - Я люблю утром пить кофе со свежими булочками, и всегда их пеку сама.

   - С начинкой? - неожиданно спросил адвокат.

   "Робеспьер ничего не говорит и не делает зря. Следи за ним, Антуан, следи внимательно!"

   - Булочки? Да. Обычно с яблоками и с корицей.

   - Прекрасное сочетание, лучше и не придумаешь, - сказал Робеспьер таким тоном, словно перед ним поставили целое блюдо этих булочек. Антуан чувствовал, как меняется настроение зала и самой свидетельницы: во время первого допроса она напоминала бездарную актрису, играющую леди Макбет, теперь же держалась так, будто находилась не в суде, а на собственной кухне, где пахнет яблоками и корицей - Сен-Жюсту даже померещилось, что он ощущает этот запах. Голос мадам Плесси больше не был пронзительным и монотонным; оказалось, что у нее теплое щебечущее сопрано.

   - Итак, вы хлопотали по хозяйству... когда вдруг услышали крик. Где вы были в этот момент, мадам Плесси, на кухне?

   - Ну да, - свидетельница вздохнула и помрачнела.

   - А окна вашей кухни выходят на улицу или во двор?

   - Во двор.

   - Они были открыты или закрыты? Вы говорите, что в тот день было довольно прохладно...

   Мадам Плесси задумалась.

   - Закрыты, - сказала она наконец. - Да, конечно же: они были закрыты. Я их открыла, когда вернулась... ну... потом. Мне стало нехорошо, трудно было дышать, как будто не хватало воздуха, и я открыла окна во всем доме.

   - Сочувствую, что вам пришлось пережить такое, мадам Плесси.

   "И это не просто фраза. Он ей действительно сочувствует. Вот ты, когда читал протокол, видел перед собой всего лишь глупую болтушку, которая допекла следователя - а ведь эта женщина бросилась на помощь, не думая о себе, и оказалась на месте убийства, когда труп жертвы еще не остыл! Как бы тебе понравилось, если бы за тебя стали хвататься окровавленными руками? Сознания не лишился бы, нет?"

   - То есть, - вполголоса повторил Робеспьер, - вы находитесь на кухне, окна выходят во двор, они закрыты... и несмотря на это, вы слышите крик.

   Это не было вопросом, адвокат резюмировал слова свидетельницы, а не ставил их под сомнение.

   - Для этого надо было кричать просто душераздирающе, да? - произнес он все так же вполголоса, словно в раздумье. - Мсье Мишо изо всех сил старался привлечь внимание...

   - Да, - свидетельница кивнула. - Он действительно громко кричал. Это был вопль человека, который... Которому плохо. Очень, очень плохо. Я не могла оставаться на месте, услышав такое.

   Теперь мадам Плесси была собрана, спокойна и говорила без намека на драматичность.

   - Я подбежала к окну гостиной - оно выходит на улицу - отодвинула занавеску и увидела, что на крыльце дома напротив стоит человек, весь в крови.

   - Это был мой подзащитный, мсье Мишо?

   - Да, это был... - свидетельница посмотрела на подсудимого, - мсье Мишо.

   В ее взгляде не было страха или отвращения. Нет - в нем была жалость.

   "На моем допросе она постоянно называла его "убийцей", и ее приходилось поправлять, чтоб она говорила "подсудимый". А тут... "мсье Мишо"! Робеспьер... как у вас это получается, как? Я, кажется, начинаю понимать, почему вы не проигрываете суды..."

   - И что вы сделали, мадам Плесси?

   - Я выскочила на улицу. Он увидел меня и замолк. Я подбежала к нему, спросила - "мсье, вы ранены?" Он схватил меня за руку и прошептал: "Жан, Жан, там... Жан..."

   "И никаких тебе домашних туфель и сожженных платьев", - мимоходом отметил Антуан.

   - Мадам Плесси, - голос Робеспьера звучал печально и обволакивающе нежно, - как бы вы описали душевное состояние мсье Мишо в этот момент?

   - Протестуй, - зашипел де Лапен, наступив Сен-Жюсту на ногу под столом.

   - Протестую, ваша честь, - Антуан поднялся, чувствуя на себе взгляды всех, кто находился в зале - всех, кроме одного человека. Де Лапен снова наступил ему на ногу и начал быстро, крупными буквами что-то писать на листе бумаги.

   - Защита пытается... заставить свидетельницу... создать благоприятное впечатление об обвиняемом... хотя подобные измышления... не имеют... никакой... доказательной ценности, - спотыкаясь на каждом слове, зачитал Сен-Жюст. Сейчас он ненавидел де Лапена и презирал самого себя.

   - Возражаю, - откликнулся Робеспьер все так же печально и нежно, - я не задаю наводящих вопросов и не склоняю свидетельницу к какому-либо определенному ответу. Она может высказать свое суждение свободно и непредвзято, а имеет ли оно значение для дела - решать суду.

   Дюбуа побарабанил пальцами по столу.

   - Протест отклоняется, - сказал он наконец. - Свидетельница, вы можете - хотя и не обязаны - ответить на вопрос адвоката.

   - Могу, - мадам Плесси кивнула, - и отвечу. Я бы сказала, что мсье Мишо в тот момент был вне себя от ужаса и отчаяния. Он выглядел, как человек, с которым только что случилось что-то страшное, настолько страшное, что он не может в это поверить. Убийцы себя так не ведут.

   Зрители начали перешептываться.

   - Последнюю фразу в протокол не заносить, - мрачно распорядился Дюбуа. - Если у защиты больше нет вопросов к свидетельнице...

   - Есть, - Робеспьер подошел вплотную к свидетельской трибуне. - Точнее, это не вопрос, а... просьба. Огромная просьба. Она будет вам неприятна, мадам Франсуаза, простите - и я пойму, если вы откажетесь - но... Вы не могли бы показать, где именно на одежде мсье Мишо были пятна крови? Можно прямо на мне, я готов послужить для вас манекеном.

   Мадам Плесси безмолвно потянулась к адвокату.

   - Ваша честь, разрешите свидетельнице покинуть трибуну, - обратился Робеспьер к Дюбуа.

   - Разрешаю.

   Робеспьер подал женщине руку. Мадам Плесси грациозно спустилась по ступенькам, подобрав платье. Адвокат и свидетельница были почти одного роста, стояли лицом к лицу, и Антуана пробил озноб: ему почудилось, что они сейчас затанцуют, как пастушок и пастушка на часах мадам Бернар.

   Мадам Плесси подняла маленькую ручку в белой перчатке и кончиками пальцев нарисовала на сюртуке Робеспьера контур пятна - медленно, безотрывной линией. Контур начинался чуть ниже завораживающе сложного банта, которым был завязан галстук адвоката, и охватывал всю левую половину груди до талии.

   Робеспьер остался совершенно бесстрастным, хотя Антуан почувствовал, что многие зрители - так же, как и он сам - содрогнулись при виде этой сцены, которая могла бы показаться почти неприличной, если бы не торжественная серьезность обоих ее участников.

   Судья Дюбуа увлеченно грыз деревянный карандаш.

   - То есть, это было большое пятно, да, мадам Плесси? - произнес адвокат. Свидетельница молча кивнула, словно сомнамбула. - Не брызги или несколько маленьких пятен крови - одно, большое пятно?

   Снова кивок.

   - Безмерно вам благодарен, - Робеспьер сделал пол-шага вбок и поклонился.

   - Если бы вы... - заговорила вдруг мадам Плесси и снова тронула сюртук адвоката примерно в том месте, куда Гийому был нанесен удар ножом, - если бы вы были ранены... как мсье Гийом... и я бы вас обняла... тогда у меня на платье, наверное, осталось бы такое пятно.

   - Прошу не заносить это в протокол, - обратился к суду сам Робеспьер в обморочной тишине, наступившей после слов свидетельницы. - Мадам Плесси, ваша помощь была неоценима, а наблюдательность и присутствие духа достойны восхищения. У меня больше нет к вам вопросов.

   - Свидетельница, вы можете быть свободны, - глядя на адвоката, сказал Дюбуа. В его глазах тлели искры.

   Мадам Плесси вернулась на место все в той же тишине. Слышался только шелест ее платья, а может, сдавленные всхлипывания - не разобрать. Робеспьер подошел к своему возвышению, но подниматься на него не стал.

   - Обвинение вызывает свидетелем капитана полиции Жанвье, - объявил секретарь и убрал в папку ненужный более список свидетелей.

  
   Допрос Жанвье не сулил никаких неожиданностей. Их и не произошло. Показания полицейского в точности повторяли отчет о задержании и протокол, составленный в участке. Краткие и толковые ответы Жанвье, словно порывы ветра, развеяли тучи, сгустившиеся в зале после выступления мадам Плесси. Военная выправка и профессиональная корректность офицера полиции расположили к нему Сен-Жюста, и к концу диалога с капитаном Антуан вновь обрел душевное равновесие. Он готов был пожать свидетелю руку, но судья Дюбуа не одобрил бы подобное нарушение процедуры. Поэтому Антуан ограничился глубоким поклоном и поблагодарил капитана с искренним уважением.

  
   Адвокату оставалось сделать свой последний ход. Получив слово, Робеспьер вежливо кивнул свидетелю.

   - Капитан Жанвье, - начал он, - вы задержали подсудимого и препроводили его в участок. Так?

   - Я и лейтенант Бодар.

   - Задержанный оказывал сопротивление?

   Капитан покачал головой.

   - Нет. Он не убегал и не вырывался. Шел медленно. Я вел его под руку...

   - Какую?

   - Правую.

   - Продолжайте.

   - Лейтенант Бодар и свидетель мсье Дюпон шли следом за нами.

   - Ясно, благодарю. Задержанный что-то говорил?

   Жанвье вздохнул. Очевидно, он был бы рад ответить на этот вопрос, заданный ему в который уж раз - если бы мог.

   - Я так и не понял. Я под присягой, господин адвокат, не стану же я выдумывать...

   - А я и не призываю вас к этому, капитан. Ни в коем случае. Все, о чем я вас прошу - сделать еще одну попытку. Скорее всего, вы забыли те слова, потому что сочли их бессмыслицей. Так вот - не ищите смысла. Попробуйте просто повторить то, что говорил задержанный. Это относится к делу. Это важно. От вашего ответа зависит судьба человека.

   - Он говорил... - Жанвье свел брови, как от сильной боли. - Он говорил - "зачем я его..." - а дальше... "Взял"? "Брал"? "Трогал"?.. Н-нет. Не могу. Не помню. Вот "зачем я его" - это точно. А что дальше...

   - "Убил"? - подал реплику с места де Лапен.

   - Протестую, ваша честь, - тут же откликнулся Робеспьер, не сводя глаз со свидетеля.

   - Протест принят, - буркнул Дюбуа.

   - Нет, он не сказал - "убил", - возразил полицейский с негодованием. - Этого слова не было! "Взял" или "трогал" - что-то такое, что делают руками...

  
   И Жанвье совершил странное движение - словно потянул на себя некий предмет. Его кисть была вывернута, пальцы согнуты, как бы обхватывая...

  
   "Рукоять ножа!" - Антуан чуть не взвыл. - "На себя! Зачем я вынул этот нож!"
  

   В зале наступила такая тишина, что, казалось, упади на пол перо - и все подскочат.
  

   - Капитан Жанвье, - Робеспьер шел к свидетелю: шаг, другой, третий - щелкали каблуки по глянцевым квадратам паркета. - Вы не могли бы повторить жест, который только что сделали? Извините, у меня не слишком хорошее зрение и я вынужден вас об этом просить, чтобы...

   - Протестую, ваша честь! - закричал де Лапен. - Это несущественно!

   - Отклоняю! - рыкнул Дюбуа. Судья наблюдал за происходящим с хищным любопытством. - Свидетель, выполняйте распоряжение адвоката.

   Жанвье произвел то же самое движение, потянув невидимый предмет на себя.

   - Да, - сказал полицейский. - Он так делал рукой. Задержанный. Говорил "зачем я его..." и делал вот так рукой.

   Зрители громко зашептались. Дюбуа лязгнул по столу, призывая к порядку.

   - У защиты есть еще вопросы к свидетелю?

   - Нет, ваша честь, - Робеспьер поклонился судье.

   - У меня есть! - де Лапен забыл и о том, что ему никто не давал слова, и о том, что не является обвинителем на этом процессе. - Почему вы раньше не сказали?

   - Я только теперь вспомнил, - сухо ответил капитан. - Слово чести.

   - Вопросов больше не имею.

   Судья впился острым взглядом в Сен-Жюста.

   - Обвинение больше не имеет вопросов, - через силу выговорил Антуан.

   - Вы свободны, офицер, - судья махнул молоточком, полицейский покинул трибуну и пошел на свое место в зале. Антуан, не отрываясь, смотрел на Робеспьера. Тот стоял рядом с Мишо, положив левую руку на барьер, ограждающий скамью подсудимых. В руке он держал несколько свернутых листков бумаги.

  
   - Защита просит разрешения допросить подсудимого, - голос адвоката разнесся по залу, как звон хрустального колокольчика.

   - Разрешаю, - Дюбуа откинулся на спинку кресла, щурясь и пожевывая нижнюю губу. Лицо судьи выражало сложную смесь азарта, досады и удовольствия.

  
   - Мсье Мишо, - обратился Робеспьер к своему подзащитному. - У меня к вам один-единственный вопрос: почему вы не объяснили следствию, что произошло на самом деле?

   - Мне бы никто не поверил, - тихо проговорил Мишо.

   - Если можно, погромче, пожалуйста.

   - Мне бы никто не поверил! - теперь Мишо почти кричал. Он поднял голову и Антуан наконец смог увидеть его лицо - бледное, изможденное, в морщинах. - Я же и сам думал, что виноват в его смерти! Что если бы я не вытащил нож, Жан остался бы жив!

   В зале началось нечто невообразимое. Стук молоточка Дюбуа был почти неразличим в гуле голосов и громовом раскате отодвигаемых стульев - многие зрители встали со своих мест. Пока приставы наводили порядок, Мишо сидел, уткнувшись лбом в барьер, а Робеспьер невозмутимо ждал.
  

   - Итак, мсье Мишо, - продолжил он, когда шум наконец стих, - прошу вас изложить суду все обстоятельства, ничего не упуская. Помните о том, что вы не обязаны свидетельствовать против себя.

   - Я пришел в тот день к Жану... - Мишо встал и неловко затоптался на месте; казалось, он не знал, в какую сторону смотреть.

   - Обращайтесь к суду, - подсказал Робеспьер.

   - Спасибо, мсье... Так вот, я пришел в тот день к Жану...

   - Вы имеете в виду мсье Гийома?

   - Да. Мы с ним дружим... дружили... лет двадцать, может и больше, он крестил мою дочь, я привык называть его по имени...

   - Понимаю. Продолжайте, пожалуйста.

   - Я пришел к... мсье Гийому, чтобы обсудить с ним кое-что. Мы вместе работали над заказом, это должны были быть очень красивые часы - небольшие, серебряные, с инкрустированным циферблатом, с разной музыкой на каждый час - я придумал для них такой интересный механизм, нечто совершенно уникальное... В общем, мы с Жаном поговорили - недолго - потом я с ним попрощался и ушел. Дошел до Рю де Фрондер и понял, что забыл у Жана свои наброски, чертежи. Ну и вернулся за ними.

   - Как вы попали в дом? Вы постучали, позвонили?

   - Нет, дверь была не заперта. Прикрыта, но неплотно. Я удивился, потому что помнил, что Жан ее за мной запирал. Я его позвал - "Жан, ты тут?" - ну и зашел...

   - И что вы увидели?

   - Я... я сначала... услышал. Какой-то странный звук. Как будто что-то скреблось, царапалось... Знаете, в больших старых часах бывают такие звуки. Я пошел на этот звук... в кабинет...

   Подсудимый остановился. Видно было, что он не в силах продолжать.

   - Не волнуйтесь, мсье Мишо, - мягко проговорил Робеспьер. - Просто расскажите, что вы увидели в кабинете.

   - Жан... он стоял у стола и держался за него, вот так, - Мишо скованными руками схватился за барьер, - и у него в груди торчал нож. Я его не сразу заметил. Нож, в смысле. Для писем. У него рукоятка черная, а Жан был одет в черное, и я сначала подумал, что ему просто плохо... он хрипел, задыхался. Пытался что-то сказать и не мог. Я подошел ближе, и тогда увидел нож. И я... Я его вытащил.

   - Полностью? Весь?

   Антуан поразился внезапной перемене в поведении Робеспьера. Доброжелательный адвокат исчез: теперь Мишо допрашивал следователь - равнодушно, без всякого сострадания.

   - Нет... Не весь... Он длинный...

   - Часть лезвия осталась внутри? В теле жертвы?

   - Да...

   - Какая часть? Половина? Треть? Четверть? - вопросы сыпались, как удары плетью.

   - Меньше половины...

   - Дальше.

   - Полилась кровь... по ножу, по сюртуку Жана, мне на руки...

   - Дальше!

   - Жан закашлялся... я его обхватил, он обеими руками вцепился в меня...

   - Врача?

   Антуан сначала не понял этого вопроса - но, увидев, как со своего места поднимается Тома, сообразил, что Робеспьер спрашивает подсудимого, не требуется ли ему сейчас медицинская помощь.

   - Не надо... я могу... я хочу рассказать...

   - Говорите.

   - Жан смотрел мне в глаза. Прямо в глаза. Я его держал. Прижимал к себе. Потом я понял, что больше не могу его удержать. Он стал очень тяжелый. Я разжал руки и он упал.

   - Зачем вы пытались вытащить нож, мсье Мишо? Зачем вы его трогали вообще, господи прости?!

   - Я... я не знаю, - взгляд Мишо блуждал по сторонам; казалось, еще чуть-чуть - и он лишится чувств. - Я был просто не в себе. Я же не врач... я не понимал, что делаю... я подумал, что это поможет Жану...

   - В состоянии сильного душевного волнения люди, случается, совершают необъяснимые поступки, - произнес адвокат как бы a parte. - Мсье Тома!

   К подсудимому уже спешил секретарь со стаканом воды и Тома с каким-то флаконом в руках; Мишо повалился на скамью, зрители повскакивали с громкими восклицаниями, приставы били жезлами в пол, требуя тишины. Через некоторое время подсудимый пришел в себя.

   - Вы можете продолжать, мсье Мишо? - Робеспьер снова был прежним - само сочувствие, сама деликатность.

   - Могу, да. Могу.

   - Нож полностью вошел обратно в тело мсье Гийома, очевидно, в то время, когда вы прижали его к себе, чтобы помочь ему устоять на ногах?

   - Наверное... Я не заметил. Наверное, да. Я крепко его держал.

   - Что было после того, как мсье Гийом упал? Вы вышли на улицу, чтобы позвать на помощь?

   Мишо кивнул. Он тяжело дышал и выглядел совершенно разбитым, однако, несмотря на это, явно испытывал облегчение.

   - Когда вы уходили, мсье Гийом был еще жив?

   - Не знаю. Я ведь не врач... Глаза у него были открыты...

   - Он что-то сказал вам? Назвал имя, дал еще какое-либо указание на личность убийцы?

   Мишо покачал головой.

   - Нет. Он сначала хрипел, потом закашлялся, но ничего не говорил.

   - Очень жаль... Итак, вы стали звать на помощь...

   - Я не сразу смог это сделать. У меня как будто язык отняло. Потом я закричал, прибежала мадам Плесси, подошли еще соседи, позвали полицию... Дальше вы знаете.

   - Вы помните, как по дороге в участок говорили и делали то, о чем рассказывал капитан Жанвье?

   - Да. Я был как в бреду, но я все помню. Я повторял - "зачем я его вынул", "зачем я его вынул". Нож, я имел в виду.

   - Почему на первом допросе вы признались в убийстве?

   - Потому что я считал, что это я виноват в смерти Жана, - Мишо полностью взял себя в руки, его голос звучал теперь ровно и твердо. - Я думал - он остался бы жив, если бы я не вытащил нож. А потом пришел следователь и спросил, зачем я убил Жана. Я решил, что если расскажу, как все было, он мне не поверит. И никто не поверит. Я сказал, что я его не убивал, и больше ничего не стал говорить.

   - Вы слышали слова доктора Мара? Рана была смертельной. Спасти мсье Гийома, к сожалению, было невозможно.

   - Я слышал, - Мишо попытался подняться со скамьи, но Робеспьер жестом остановил его. Подсудимый перевел дыхание и повторил: - Я слышал. Если бы я понял это раньше... Но ведь мне бы все равно не поверили.

   - Жаль, что вы столь низкого - незаслуженно низкого - мнения о французском правосудии, мсье Мишо, - с некоторой укоризной заметил Робеспьер. - Напрасно вы скрыли от следствия правду. И еще один вопрос: о каком долге шла речь в вашем письме, найденном у мсье Гийома?

   - Да это был вовсе не долг. У Жана была заводная кукла - немецкая, чрезвычайно искусно сделанная - и я попросил одолжить мне ее на пару дней, чтобы изучить механизм. Разобрать его мне удалось, а сделать, чтобы он снова заработал, никак не получалось. Мне было стыдно перед Жаном, вот я и извинялся, что так долго не отдаю ему эту куклу, но я был уверен, что смогу ее починить, мне нужно было только еще немного времени...

   Робеспьер расправил листки бумаги, которые держал в руке.

   - Прошу приобщить к делу письменные показания мадмуазель Мишо и мсье Гийома-младшего, которые подтверждают сказанное моим подзащитным. Мадмуазель Мишо и мсье Андре Гийом находятся здесь, в зале, и готовы выступить свидетелями, если это необходимо. Кукла, о которой идет речь, у мсье Гийома с собой.

   Секретарь забрал бумаги у Робеспьера и передал их Дюбуа. Судья очень быстро и очень внимательно прочел показания, вернул их секретарю и кивнул.

   - Сведения приобщаются к делу. У защиты есть еще вопросы к подсудимому?

   - Нет, ваша честь, - не раздумывая, ответил Робеспьер.

   - У обвинения есть вопросы к подсудимому?

  
   Антуан вскочил.

   - Нет! - выкрикнул он прежде, чем де Лапен успел рот раскрыть, и тут же исправился, - нет, ваша честь. Обвинение не имеет вопросов к подсудимому и отказывается от заключительной речи.

   Казалось, де Лапена вот-вот удар хватит - от ярости он побагровел, как ошпаренный - но прокурор промолчал.

   - Слово имеет защита, - провозгласил Дюбуа.

   - Защита отказывается от заключительной речи, ваша честь, - отозвался Робеспьер. Он стоял рядом с подсудимым, красивый и спокойный.

   - Обвиняемый, вам предоставляется последнее слово. Вы желаете что-то сказать суду?

   - Нет, ваша честь, - ответил Мишо. Похоже, все происходящее было ему уже безразлично.

   - Суд удаляется для принятия решения, - объявил председатель и встал; все в зале поднялись со своих мест. Двое судей последовали за Дюбуа в совещательную комнату, сопровождаемые общим напряженным молчанием.

  
   - Сен-Жюст! - яростно прошептал де Лапен, едва судьи скрылись за дверью. - Вы что себе позволяете?! Что вы творите?!

   - Мсье де Лапен, - Антуан сел и расправил манжеты, - я исполняю обязанности обвинителя в соответствии со своими представлениями об оных - в которые, помимо прочего, входит понимание того, что в случае, когда дело уже явно проиграно, обвинение не должно выставлять себя на посмешище или пытаться оказать давление на суд.

   - Сссен-Жжжюсст, - де Лапен шипел, как масло на раскаленной сковороде, - в моем округе вы больше не работаете! И мне оччччень, оччччень интересно, кто из парижских прокуроров возьмет к себе такого... такого...

   - Такого смелого и неглупого юношу - ты это хотел сказать, Лапен? - прозвучал у них за спиной густой сильный голос. Сен-Жюст оглянулся. За стулом де Лапена стоял высокий мужчина лет сорока пяти, одетый ярко и несколько вычурно; его галстук был заколот рубиновой булавкой, а жилет - расшит шелком. Незнакомец, очевидно, вышел из ложи для почетных гостей, которая находилась позади обвинителей. Антуан встал и поклонился.

   - Я - Жозеф-Франсуа де Вильнев, виконт де Кузеран, королевский прокурор Парижа. Место своего старшего помощника я вам не предлагаю - оно занято - а вот младшим могу взять, - заявил франт. - Вы умеете проигрывать, это редкий талант, а если у вас обнаружатся и другие - через полгода-год можете рассчитывать на повышение. Мой нынешний заместитель мечтает о должности главного прокурора Лиона - и получит ее, как только наберется достаточно опыта.

   - Ваша милость, премного благодарен за оказанную честь и приложу все усилия... - начал было Антуан, но тут раздался крик пристава:

  
   - Встать! Суд идет!

  
   "Так быстро?" - у Антуана пересохло в горле. Он обернулся и посмотрел на судей, выходивших из совещательной комнаты - но на их лицах, разумеется, нельзя было ничего прочесть. Дюбуа занял место председателя, двое его коллег опустились в свои кресла. Все сели. Антуан бросил взгляд на Робеспьера - тот по-прежнему стоял возле Мишо и был все так же спокоен, но очень бледен.

  
   - Принимая во внимание представленные улики, показания свидетелей и иные обстоятельства...

   Сердце Антуана колотилось так, что сквозь гул крови в ушах он едва мог разобрать слова судьи.

   - ...толкуются в пользу обвиняемого...

   "Ну же! скорее! Боже всемогущий!"

   - ...оправдать за недостатком неопровержимых доказательств.

  
   Тишина взорвалась рукоплесканиями. Бурное и единодушное ликование зрителей не было притворным, они искренне радовались оправданию того, кого в начале заседания столь же искренне считали убийцей. Робеспьер знал, что делал, когда отказался от своей заключительной речи - рассказ Мишо произвел на всех присутствующих сильное впечатление, которое не следовало портить.

   Под аплодисменты публики с обвиняемого - нет, уже не обвиняемого - снимали наручники. Адвокат, сдвинув очки на лоб, смотрел вверх - словно видя там нечто, незримое другим. Молодая девушка в голубом платье, смеясь и плача, с возгласом "Папа!" подбежала и кинулась на шею Мишо, а потом и его защитнику. Робеспьер не отстранился, только развел руки и что-то проговорил. Адвоката окружили люди; среди строгих черных сюртуков пылал алый бархатный камзол Вильнева. Робеспьер отвечал на поклоны, улыбался, кивал.

  
   Антуан сидел на своем месте, как приколоченный. Ушли судьи, ушел де Лапен, держась за правый бок; ушли, обнявшись, Мишо с дочерью, ушли Фрерон и Демулен (Камиль напоследок глянул в сторону адвоката со щенячьей тоской), начали расходиться зрители, а Сен-Жюст все сидел, не шелохнувшись. Наконец, он встал из-за стола, оставив на нем папку, шагнул вниз через все ступеньки сразу и подошел к адвокату. Тот стоял у прохода и ждал, должно быть, пока в зале станет посвободнее, чтобы не толкаться в дверях.

  
   - Мсье Робеспьер...

   Адвокат обернулся.

   - Мсье Сен-Жюст! - сказал он и уголки его губ дрогнули. - Что ж - вы довольны своим первым процессом?

   - Доволен, - ответил Антуан. - Ведь мы установили истину, так?

   - Не в полной мере, - задумчиво возразил Робеспьер. - Хотел бы я предъявить суду настоящего убийцу - но на это, увы, у меня нет ни времени, ни полномочий. Полагаю, дело снова откроют, расследование будет продолжено - и, смею надеяться, доведено до конца.

   - Слава богу, что Мишо хоть вам рассказал правду.

   - М? - Адвокат посмотрел на него с недоумением. - А, вы имеете в виду... Да нет - я был практически уверен, что мсье Мишо не убийца, еще до того, как поговорил с ним. Напротив, это мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы заставить его сознаться, что он _не_ убивал Гийома.

   - Но как? - изумился Сен-Жюст.

   - То, что следователь Бертен интерпретировал акт освидетельствования тела, как однозначное доказательство вины Мишо, наводит на мысли о его... невеликом рвении к исполнению служебных обязанностей, - быстро заговорил Робеспьер, и в его голосе звенел металл, не хрусталь. - Мсье Тома, впрочем, свою работу сделал не лучше: он подробно описал то, что видел, но - и только. Совершенно очевидно, как выразился доктор Мара, что при ранении такого рода столь обильное наружное кровотечение могло произойти лишь в том случае, если нож извлекали или пытались извлечь из раны. Что стоило Тома сделать подобное допущение и отразить его в своем заключении? Всего один правильно поставленный вопрос - "вы пробовали вытащить нож?" - и мсье Мишо мог заговорить! Но Тома не хочет думать над тем, что он видит, Бертен не хочет думать над тем, что он читает, Мишо слышит от следователя - "зачем вы убили Жана Гийома?" - и молчит...

   - Как вы его допрашивали! - сказал Антуан с холодком между лопаток. - Даже мне страшно стало.

   - Это ему было страшно, - тихо ответил Робеспьер, - очень страшно вспоминать последние мгновения жизни друга, который умер у него на руках. Лишь немногие чувства, на которые способен человек, могут оказаться сильнее страха... и одно из таких чувств - ненависть. Мишо ненавидел меня в те минуты. И говорил. Говорил, потому что больше не мог молчать...

   Сен-Жюст смотрел на адвоката, забыв дышать от восхищения. Робеспьер, не замечая этого, продолжал:

   - Он и так молчал два месяца в тюрьме. Никому ни слова, даже дочери! Это она написала в Аррас своей двоюродной тетушке, кузине отца, а та обратилась за помощью ко мне, и хотя я редко веду уголовные процессы, но...

   Робеспьер сделал какой-то судорожный жест.

   - Мадмуазель Мишо писала, что ходила в адвокатское бюро некоего д'Антона, и тот сказал ей, что ни один столичный адвокат за это не возьмется, чтоб не портить себе репутацию, так что пусть ее отец соглашается на общественного защитника, все равно случай безнадежный. Девушка была в отчаянии. Ей и семнадцати еще не исполнилось! При таких обстоятельствах я не мог отказать, пришлось ехать и знакомиться с делом... Именно с делом, не с подзащитным - мне не препятствовали посещать мсье Мишо, но он отказывался со мной разговаривать целых две недели, чем сильно осложнил положение. Хуже того, он почти перестал принимать пищу. Мсье Мишо считал себя убийцей и сам едва не умер из-за этого. Он готов был заживо себя похоронить! Его не волновало даже то, что настоящий преступник останется безнаказанным - он винил себя и только себя. Впрочем, это я понял не сразу...

   Робеспьер глянул по сторонам, увидел, что зал суда опустел и направился к выходу. Антуан пошел следом. Адвокат, не оборачиваясь, продолжал говорить:

   - Пытаясь установить мотив или же убедиться, что его не существует, я обращался ко многим парижским часовщикам и ювелирам - Мишо и Гийом хорошо известны в этих кругах - но все в один голос твердили, что между жертвой и подозреваемым были прекрасные отношения, они давно дружили и сотрудничали. Письмо меня несколько смутило, должен признаться, но "без малейшего недостатка" - так можно выразиться скорее о вещи, нежели о деньгах. К тому же, мсье Мишо никак не походил на человека, склонного жить не по средствам, он даже вел список доходов и расходов - мадмуазель Мишо показала мне эту тетрадь, которая следователя, к слову, не заинтересовала... Из письма Мишо несомненно следовало только одно: он нечто взял у Гийома и по какой-то причине не мог вернуть, из-за чего сильно терзался. Но что это могло быть? Украшение? Вряд ли - мсье Мишо не работал с драгоценными металлами и камнями, только с механизмами. Я попросил мадмуазель Мишо предельно тщательно обыскать мастерскую отца - и она справилась с этим куда лучше Бертена, найдя разобранную на мелкие части куклу, которую однажды видела у своего крестного.

   Антуан пропустил адвоката вперед в дверях зала заседаний. По коридору Дворца правосудия сновали люди - словно какие-то размытые тени.

   - Я же чувствовал, что с этим письмом что-то не так, - сказал Антуан. - Я его...

   - Что, мсье Сен-Жюст? Вы - его - ...?

   - Я его перечитал раз двадцать, наверное, но так и не понял. Mea maxima culpa. А что было дальше, мсье Робеспьер?

   - Дальше? Я пошел к Мишо, спросил его про куклу - и он наконец нарушил свой самоубийственный обет молчания. Он понял, что я действительно хочу ему помочь, и все рассказал. Так получило объяснение не только письмо, но и признание Мишо, и кровавое пятно на его одежде, которую мадмуазель выпросила у тюремщиков вечером того дня, когда произошло убийство, и сожгла - напрасно! - но ее можно понять, она стремилась спасти отца. В том, что нож пытались вытащить, я уже почти не сомневался - обсудив это немногим ранее с доктором Мара, поскольку к мсье Тома я обратиться не мог, он свидетель обвинения. Мишо мне, правда, не поверил, когда я ему сказал, что Гийома нельзя было спасти. Он по-прежнему считал, что именно его действия стали причиной смерти давнего друга. К счастью, показания доктора Мара на суде его все же убедили.

   Сен-Жюст озадаченно помотал головой.

   - Но как вы догадались насчет раны и крови, мсье Робеспьер - вы же не врач?

   - Я интересуюсь многими вопросами, которые имеют косвенное отношение к моей деятельности или просто привлекли мое внимание, - ответил Робеспьер и замедлил шаг, чтобы разминуться на площадке лестницы с каким-то человеком, обремененным стопкой папок. - Да, я не врач, я адвокат, но я заметил эту странность и посоветовался с опытным доктором... который подтвердил мои предположения. И вы не врач, мсье Сен-Жюст, вы - обвинитель и приняли за истину выводы следствия, к тому же у вас было очень мало времени. А вот почему это проигнорировали мсье Тома и мсье Бертен - большой вопрос. Полагаю, им просто не хотелось... утруждаться, и тоже все казалось "совершенно очевидным". А мсье Мишо, между прочим, мог угодить в тюрьму на много лет - а то и на виселицу.

   Когда я узнал, что произошло на самом деле, до слушания оставался всего один день! Идти к Бертену было бесполезно. Я уже пытался сделать это раньше, сам еще не ведая всего - просто хотел его подробно расспросить. Разумеется, я внимательнейшим образом изучил материалы следствия, но почти всегда есть мелкие детали, которые не попадают в протоколы, и они могут быть важны, особенно при наличии каких-то неясностей - а в этом деле их хватало. Ни вражды, ни внезапной размолвки - во всяком случае, коллеги ни о чем таком не знают, а соседи в день убийства никакой ссоры не слышали; предполагаемый убийца весь в крови выходит на улицу - и вместо того, чтобы бежать, вопит во весь голос, потом дает признательные показания и тут же от них отказывается... Многовато неувязок, вам не кажется, мсье Сен-Жюст? Однако господин следователь был занят, чрез-вы-чай-но занят! и принять меня не соизволил. Только передал через секретаря, что с защитой дела не обсуждает.

   Сама по себе разобранная кукла еще не спасала положения, как и показания мадмуазель Мишо - она дочь подсудимого, мало ли что она может придумать, лишь бы помочь своему отцу! Мало ли откуда взялась эта кукла! Тем более, что мадмуазель уже удалось уничтожить одну улику, и она избежала наказания за это только благодаря юному возрасту... Мне крайне необходимо было поговорить с мсье Гийомом-младшим, а он уехал из Парижа по своим делам и должен был вернуться на следующий день после заседания суда, на котором не желал и не намеревался присутствовать.

   В понедельник я добился переноса слушания по состоянию здоровья подсудимого - иначе оно прошло бы во вторник, двадцать седьмого, когда мы с вами виделись в прокуратуре, мсье Сен-Жюст - а в среду встретился с братом убитого. Хвала Всевышнему, мсье Андре Гийом согласился помочь. Куклу он узнал, хоть она и была разобрана, это танцовщица, которая исполняет очень сложные па... точнее, исполняла. Может быть, она еще когда-нибудь станцует, если мсье Мишо все-таки сумеет ее починить. Кукла действительно красивая, но мсье Гийом не увлекался заводными фигурками - он купил эту игрушку по случаю в Берлине, показал ее мсье Мишо, брату и своей крестнице, мадмуазель Мишо, а потом забросил куда-то. При обыске в доме Гийома мсье Андре про эту куклу и не вспомнил, он ее видел-то всего раз, несколько месяцев назад... Одним словом, она никак не могла бы стать мотивом убийства. Остальное вы наблюдали на заседании суда, мсье Сен-Жюст.

   Придерживая огромную дверь, Антуан отстал от своего собеседника и засмотрелся, как Робеспьер сбегает по ступеням Дворца правосудия - легко, словно не касаясь их.

   - Но кто же все-таки убил Гийома? - спросил Антуан, догнав адвоката. - Я понимаю, вам это неизвестно, но у вас есть хотя бы предположения?

   Робеспьер некоторое время шел молча.

   - Знаете, - сказал он наконец, - в этом деле есть еще одна странность. Помните, Мишо говорил, что вернулся за своими чертежами? Так вот - он их не забрал. Но и в кабинете Гийома они обнаружены не были - в описи бумаг ювелира их нет. На суде я не стал привлекать внимание к этой детали, моя задача, между нами говоря - защищать подсудимого, а не искать убийцу. Но на месте следователя, который будет теперь снова вести дело - надеюсь, это будет не Бертен? - я бы поинтересовался, куда могли деться эти чертежи. Или...

   Робеспьер запрокинул голову и, сощурившись, глянул в небо.

   - Или походил бы по часовым магазинам и поизучал новинки. Подозреваю, в ближайшее время в моду могут войти часы какого-то нового типа.

   - Вы действительно считаете, что эти чертежи могли стать причиной убийства? - удивился Сен-Жюст.

   - Антуан, - неожиданно сказал Робеспьер, и собственное имя прозвучало для Сен-Жюста переливом флейты, - вы недооцениваете мэтра Мишо. Он очень, очень хороший мастер... и, кстати, левша, хотя это уже несущественно. Скорее всего, он действительно придумал нечто выдающееся. Подобное изобретение может принести своему создателю немалые деньги - сейчас же все без ума от разных механических штучек - создателю или... тому, кто сможет его использовать.

   - Но тогда это должен быть один из коллег Мишо! Ну, или Гийома - но в любом случае, человек, способный с первого взгляда понять всю ценность идеи... неужели она стоила человеческой жизни?

  
   Робеспьер пожал плечами.

   - Я нахожу это вполне возможным, - ответил он. - Кем бы ни был неизвестный посетитель, время у него было - Мишо отсутствовал не меньше двадцати минут. В том, что убийца не попался никому на глаза, нет ничего удивительного - час был очень ранний, Гийом всегда вставал с рассветом и сразу принимался за работу, жил один, постоянной прислуги не держал. Мишо пришел к нему около половины седьмого утра, пробыл недолго, ушел и вернулся в начале восьмого. Кто мог навестить ювелира в это время? Да кто угодно - о его привычках знали многие. Преступление выглядит непредумышленным - в качестве орудия убийства использован нож для вскрытия писем; чертежи пропали, а окно в кабинете Гийома, между прочим, было распахнуто настежь - при том, что утро было прохладное...

   - Что?!

   - Это есть в протоколе осмотра места преступления, - в голосе Робеспьера был упрек, и Антуан понурился. - Просто никто уже и не думал искать убийцу - зачем кого-то искать, когда в участке сидит Мишо с окровавленными руками и дает признательные показания?

   - Да, но дверь? Почему дверь была не заперта?

   - А вы бы заперли дверь за человеком, который зашел к вам всего на минуту? Например, чтобы отдать что-либо, или забрать?

   - Пожалуй, что нет... Отдать или забрать? Гийом кого-то ждал? И это не мог быть клиент - слишком уж рано - а если коллега, то скорее даже не ювелир, а часовщик, как Мишо? У Гийома ведь не только с Мишо могли быть совместные заказы, так? Вел ли он какие-то записи? Что, если незадолго до убийства он как раз занимался одним из таких заказов, и если выяснится, что это были часы, и кто-то работал над ними вместе с Гийомом...

   Робеспьер протестующе поднял руку.

   - Мсье Сен-Жюст, умоляю, пощадите! Ни я, ни вы не будем вести следствие по этому делу. Впрочем, я нисколько не возражаю, если вы поделитесь тем, что мы сейчас обсуждали, с кем-то из следственного отдела округа Сент-Оноре. Лучше всего, пожалуй, с мэтром Гранье. Ах, да! Вы же больше не заместитель мсье де Лапена! Надеюсь, служить у прокурора де Вильнева вам понравится. Он хороший человек, хотя и не без некоторых... особенностей.

   - А... - Антуан остановился, хватая ртом воздух. - Вы всех в Париже знаете, да?

   - Не всех, - ответил Робеспьер, тоже останавливаясь, - но о мэтре Гранье наслышан, а мсье де Вильнева знаю лично, я у него стажировался, да и впоследствии доводилось встречаться. Взяток он не берет, в подчиненных ценит способность иметь свое мнение, однако в дурном настроении вспыльчив, как всякий гасконец, и может кидаться предметами. Хорошо еще, если не слишком тяжелыми. Впрочем, он, кажется, пока что ни разу ни в кого не попал - не знаю, извиняет ли это подобную привычку...

   Антуан с трудом сдержал смех.

   - Спасибо, что предупредили, - сказал он, - буду иметь в виду!

   - Не стоит благодарности, - откликнулся Робеспьер; он был серьезен, только глаза весело блестели. - Ну что ж, мне пора - скоро отходит дилижанс на Аррас, и было бы желательно на него успеть. Мсье Сен-Жюст...

   - Пожалуйста, мсье Робеспьер, - Антуан не помнил, говорил ли он раньше с кем-нибудь таким умоляющим тоном, вовсе ему не свойственным, - называйте меня по имени, вы ведь один раз...

  
   - Я обмолвился. Нечаянно. Прошу простить.

   Сен-Жюст словно перенесся на год в прошлое - улица, летний вечер, тихий звон стеклянных нитей. За что?.. По изменившемуся выражению лица адвоката Антуан понял, что произнес этот вопрос вслух. "Да какая уже разница", - подумал он с безразличием отчаяния.

   - Послушайте, - Робеспьер смотрел Сен-Жюсту прямо в глаза, и тот не мог отвести взгляд, - вы сказали мне, что боитесь выиграть процесс. Но не сказали, почему. Нет, я верю, что вам не доставляет радости мысль о страданиях человека, даже если этот человек - преступник; но настоящая причина была не в этом. Или, по крайней мере, не только в этом. Так?

   Антуан кивнул.

   - А в чем же?

   "Клянусь говорить всю правду и только правду" - вспомнил Антуан. Под взглядом Робеспьера он и в самом деле чувствовал себя так, словно свидетельствует перед судом. Он мог бы промолчать - но не солгать.

  
   - Я боялся выиграть этот процесс у вас. - Первые несколько слов пришлось выталкивать из горла силой; дальше стало проще. - Мне невыносимо было думать, что человека, которого вы защищаете, в невиновность которого вы верите, потащат в тюрьму - по моему обвинению! - а вы будете упрекать в этом себя, но никто уже не сможет ничего изменить. Если бы это были не вы, мне было бы... нет, не безразлично, я бы постарался как можно лучше сделать свою работу, но вы... против вас?.. когда вы для меня так много... Я пошел к Бертену. Попросил оригиналы документов. Я смотрел на письмо Мишо и думал, что если бы его не было... что если бы оно исчезло...

   - Вам оставался шаг до пропасти, - Робеспьер прикрыл глаза, и Сен-Жюст тут же вперился в брусчатку под ногами - но вместо серых камней он видел только цветные пятна, словно перед тем долго смотрел в огонь. - Вы, служитель закона, сами едва не нарушили закон. Но так же нельзя. Поймите, так нельзя! Никакое уважение, никакая... приязнь не должны, не могут - вы слышите? - не могут являться препятствиями для осуществления правосудия. На вас возложена огромная ответственность, и вы не имеете права пренебрегать своим долгом!

   - А я и не пренебрег! - Сжав кулаки, Антуан вскинул голову и встретил взгляд Робеспьера, как встречают клинком клинок. - Я же не отказался от процесса! Я честно пытался разобраться в обстоятельствах дела - и мне казалось, что разобрался! Я не взял это... злосчастное письмо - не смог, просто не смог, я бы жить не стал! И на суде я не играл с вами в поддавки. Я обвинял вашего подзащитного, будучи полностью уверен в его виновности. Упрекайте меня, если хотите, в неопытности - но не в том, что я не исполнил свой долг! Ибо этого упрека я не заслужил... от вас... мсье Робеспьер!

  
   - Максимильен, - сказал адвокат очень просто, и незримое пламя, окружавшее его, погасло. - Сдается, вы обращаетесь ко мне по фамилии вовсе не из-за разницы в возрасте - которая, к слову, не так уж велика, вам двадцать три, мне тридцать два - а потому, что забыли, как меня зовут. Понимаю, имя слишком длинное, но - хотите честно? - я так же не люблю, когда его сокращают до "Максим", как вы не любите, когда вас называют иначе, нежели... Антуан.

  
   И протянул руку.

  
   "Закрой рот", - сказал внутренний голос. Антуан последовал этому совету и осторожно пожал руку адвоката - прохладную и почти невесомую.

   - Вы все замечаете и помните тоже все. Да? - пробормотал он еле слышно.

   - Конечно же нет, - ответил Робеспьер. - Только то, что имеет значение.

   "Закрой рот!" - повторил внутренний голос уже с возмущением. Сен-Жюст почувствовал себя совершенно счастливым и вдобавок - последним дураком.

   Максимильен улыбнулся - открытой, дружеской улыбкой, которая делала его лет на пять моложе, хотя он и так не выглядел на свои.

   - Что ж, Антуан, я рад, что мы с вами все-таки стали коллегами... хоть и оказались на разных берегах. Впрочем, как я уже говорил - и я действительно так думаю - на самом деле, установление истины является нашей общей целью. Если бы все стремились к тому же... Но нет. Вам еще предстоит узнать, с какой легкостью, потакая своим страстям, люди способны забыть о долге, чести и справедливости! Держитесь Вильнева, он - один из лучших! Порядочный человек, которому титул и состояние дают полную свободу поступать так, как он считает правильным...

   Адвокат прижал руку к горлу и смял накрахмаленный бант.

   - Да, я не слишком лестного мнения о французском правосудии! И притом вполне заслуженно! Реформы Тюрго очистили воздух - законы и институции стали совершеннее, но люди... люди все те же. Верите ли, Антуан - сегодня на суде вы, мой противник, были в то же время и главным моим союзником - потому что хотели знать правду и оказались готовы ее принять, хоть она и противоречила тому, в чем вы были убеждены. Это большая редкость, особенно - как ни прискорбно - среди наших коллег. Кстати, вам идет быть обвинителем. Но и защитник из вас получился бы, не думайте, что нет. Правда, вы вряд ли захотели бы превращать суд в подобное... зрелище!

   И Робеспьер сделал широкий взмах, словно отшвырнул что-то от себя.

   - А что мне еще оставалось, скажите, что?! Гийом похоронен. Одежда с пятном крови уничтожена. Следы, которые могли остаться на месте преступления, давно исчезли. Возобновлять дело накануне суда никто не будет! Принеси я в следственный отдел хоть десять сломанных кукол - меня и слушать бы не стали. Чтобы спасти Мишо, я должен был убедить в его невиновности судью, да какого судью - Дюбуа! И я его убедил. Но один Бог ведает, чего мне это стоило...

   - Мсье Робеспьер... простите, Максимильен... я видел, чего вам это стоило, - сказал Сен-Жюст, потрясенный горькой и страстной откровенностью адвоката. - И меньше всего на свете я хотел бы вновь оказаться вашим противником. Какую жертву мне принести и кому, чтобы мое желание исполнилось? Богине Фемиде?

   - Ну, в храме Фемиды мы с вами сегодня были, и жертву вы уже принесли, причем немалую, - Робеспьер успокоился и говорил негромко, ровно, без иронии. - Вы думаете, я не знаю, как это тяжело? Знаю. Однажды по моему обвинительному заключению человека отправили на эшафот.

   Антуан застыл.

   "Закрой рот все-таки, а..." - удивительно деликатно попросил внутренний голос.

   - Это правда, - Робеспьер кивнул. - Так было. И я бы очень, очень хотел, чтобы так больше не было никогда. Никогда и ни с кем. Это произошло, когда я был общественным обвинителем при Совете Артуа - недолго... меня избрали... но после того случая я сложил с себя полномочия. Я напрасно упрекнул вас в том, что вы пренебрегли своим долгом; признаю, сам я заслуживаю этого упрека в гораздо большей степени. "И да свершится правосудие" - лишь бы не моими руками?.. - казалось, Робеспьер обращается к самому себе, не к Сен-Жюсту. - Нет, я мог бы... я и смог... но... Сожалею, Антуан - я не присоединюсь к вашей молитве. Я хотел бы встретиться с вами снова на одном процессе. Такого достойного противника - беспристрастного и при этом сострадательного - можно только желать, а чаша весов пусть склонится на сторону правого.

   - Вы не ищете выгоды, равнодушны к овациям публики, не завидуете сильным мира сего... - у Антуана голова кружилась, как от высоты. - Кто вы, Максимильен - обитатель Элизиума, покинувший острова блаженных из любви к людям? Я...

   - Я адвокат, - ответил Робеспьер и посмотрел вверх. - Из города Арраса. Куда мой дилижанс уехал без меня - или вот-вот уедет. Сколько же сейчас времени? Забавно, но мои часы вчера сломались. Остановились и больше не идут, представьте.

   Антуан чувствовал себя так, словно рухнул с небес на землю, чудом не разбившись - а жаль. Охвативший его прилив поэтического восторга мгновенно схлынул.

   - Боже мой... Это я виноват, это я опять... Что мне делать...

   - Вам - ровным счетом ничего, - Робеспьер, казалось, не так уж сильно огорчился - а может быть, просто хотел приободрить Антуана, видя его смятение. - Невелика беда, поеду завтра или послезавтра, повидаюсь с мэтром Мишо - может, он починит мне часы? Погуляю не спеша по городу - я так редко бываю в Париже, а ведь раньше я его любил...

   - Когда учились в Луи-ле-Гран?

   - Да, и в Сорбонне... Кстати, - адвокат оглянулся по сторонам, - тут недалеко есть очаровательная старинная часовня с витражами. Хотите... полюбоваться?

   Сен-Жюст кивнул и зашагал за адвокатом. Робеспьер шел быстро и уверенно, он явно знал дорогу, хотя Антуан после нескольких поворотов окончательно перестал понимать, куда их занесло.

   Заходить в часовню - и впрямь очаровательную, из белого камня, с ажурными башенками - они не стали: главный витраж был прекрасно виден с крыльца. Он изображал сердце в огне. Робеспьер что-то прошептал - беззвучно, одними губами - и его лицо просияло вдохновенным светом. Казалось, адвокат вот-вот преклонит колени, но вместо этого он смущенно отвернулся и стал осторожно спускаться по ступеням, выложенным мозаикой. Сен-Жюст следовал за ним.

   Они шли по мощеным петляющим улочкам почти в полном молчании. Только изредка Максимильен произносил несколько слов, обращая внимание своего спутника на оригинальный архитектурный элемент. Прожив в столице около двух лет, Антуан и вообразить не мог, что в Ситэ есть такие дворики с фонтанами и солнечными часами, такие узкие подворотни, где раскинутыми руками касаешься противоположных стен, кованые мостики и лестницы из тесаного песчаника, полускрытые плющом ниши с мраморными статуями и скамьями. На какой-то площади они зашли в небольшое чистенькое кафе с кружевными занавесками на окнах. Хозяйка приветствовала Робеспьера, словно доброго соседа, которого знала давным-давно.

   - Вам - кофе и яблочный пирог, господин адвокат, - сказала она, - а вам, сударь?

   - То же самое, - решил Антуан.

   Робеспьер одобрительно кивнул и заверил:

   - Выпечка здесь просто сказочная! Вам понравится.

   Они выбрали столик на террасе - самый дальний, хотя в кафе, кроме них, никого не было. Через некоторое время хозяйка принесла поднос, на котором громоздились кофейник, сахарница со щипцами, чашки, ложки, блюдца и овальная тарелка с двумя кусками пирога. Запахло яблоками и корицей, и Антуан ощутил, как сильно проголодался.

   Пирог - сочный, в меру сладкий - оказался выше всяких похвал. Расправившись с ним, Сен-Жюст взялся за чашку и вдруг услышал тихий звук, точно стеклярус сыпался на пол: это самозабвенно хихикал господин адвокат, откинувшись на спинку стула. На глазах у него выступили слезы, щеки и губы порозовели, вздрагивали рыжеватые локоны, с которых давно облетела пудра, и лепестки банта. Не понимая причины столь безудержного веселья, Сен-Жюст опустил голову, увидел пустую овальную тарелку и с ужасом понял, что съел оба куска.

   Ему захотелось исчезнуть. Умереть. Обратиться в камень.

   Вместо этого Антуан рассмеялся - и спазм, державший его за горло с утра, с той самой минуты, когда он обмотал вокруг шеи батистовый галстук, пропал, как и не было.

   Они хохотали, глядя друг на друга, и никак не могли перестать.

   - Максимильен, простите, - сказал наконец Сен-Жюст слегка срывающимся голосом, - во имя всех святых, простите, сам не знаю, что на меня нашло. Я сейчас возьму вам пирога, хотите?

   - Не стоит беспокоиться, - ответил адвокат, утирая слезы. - Все хорошо. Я не голоден, я... ничуть не голоден, право. Допивайте. И пойдемте.

   Робеспьер заплатил за свой кофе, Антуан - за все остальное. Они вышли на площадь, где уже теплились фонари, и спустились по пересохшему руслу мощеной улочки на набережную Сены. Мимо проехал экипаж. Ярко горели витрины.

   "Как же с ним хорошо молчать" - подумал Антуан и немедленно заговорил:

   - Странно все-таки, что Совет Артуа избрал вас общественным обвинителем. Ох, извините, Максимильен... я имел в виду, что было бы куда логичнее, если бы вас сделали общественным защитником...

   Робеспьер вздохнул.

   - Кстати, - сказал он, останавливаясь, - мне прокурор де Вильнев сегодня на это намекнул. Ну, насколько мсье де Вильнев умеет намекать - что, между нами, у него не очень получается. Он, разумеется, не может назначить меня на эту должность, но вы же знаете Вильнева - а, нет, пока не знаете... словом, если он сказал, что меня рады будут видеть общественным защитником при уголовном суде Парижа - значит, так и есть.

   - И вы отказались?!

   Робеспьер снова вздохнул и погладил гранитный парапет.

   - Париж... Дорого. Шумно. Слишком дорого и слишком шумно. А в Аррасе у меня, как-никак, дом... Сестра... Впрочем...

  

   "Закрыл я рот, закрыл", - на сей раз Антуану удалось опередить свой внутренний голос.

  
   - Впрочем, - повторил Робеспьер, - я над этим подумаю. А думается мне лучше всего в одиночестве. Простите, Антуан... нет, провожать меня не надо, я найду дорогу к "Отель дю Понан" - как вы могли убедиться, я знаю город, когда-то он был моим лучшим другом, а прогулки по его улицам - единственным доступным мне развлечением, ведь это не стоило ни гроша... Спасибо вам - за процесс - и... и за все... спасибо. Хорошего вечера.

   Короткое рукопожатие - и силуэт в черном растворился в сумерках.

  
   "Как он все-таки быстро ходит", - подумал Сен-Жюст.

   "Когда за него не цепляются всякие недоделанные прокуроры", - съязвил внутренний голос.

   Антуан фыркнул и посмотрел на Сену, в которой отражались звезды.

  
   ..."Я хотел бы снова встретиться с вами на одном процессе"...

   ..."Думается мне лучше всего в одиночестве"...

   ..."Я знаю город, когда-то он был моим лучшим другом"...

  
   Это вода пошла рябью или звезда сорвалась? Антуан вскинул голову: да, в вечернем небе ярко сверкала падающая звезда.

   - Останься! - крикнул Сен-Жюст.

   Звезда вспыхнула и погасла.

  
  
   Нельзя, разумеется, со всей уверенностью утверждать, какова стала бы судебная система Франции - с неизбежностью изменившись вслед за нововведениями в экономике и политике - если бы генеральному контролеру финансов Анн-Робер-Жаку Тюрго удалось довести свои реформы до конца. Однако вполне позволительно предположить, что она превратилась бы в нечто подобное описанному, приобретя более простые и ясные формы, ибо сделать ее еще сложнее и запутаннее было едва ли возможно. Воссоздать французское правосудие в эпоху "старого режима" в его подлинном виде - задача для весьма кропотливого историка, а изучение подобного труда потребовало бы немалого терпения и от читателя.

   В то же время, общую структуру и логику упорядоченного судопроизводства - разделение учреждений и функций (полиция, дознание, суд, прокуратура, адвокатура), четко определенные процессуальные роли, правила сбора и предъявления доказательств, процедуру судебного заседания - не так уж трудно представить себе всякому, кто хоть раз в жизни имел дело с законом или попросту не отказывает себе в удовольствии мыслить последовательно.

   Не стоит забывать, что в конце XVIII века в распоряжении следственных и судебных органов имелось прискорбно мало методов, с помощью которых можно было установить и доказать вину или невиновность подозреваемого в убийстве. Поэтому улики, которые в наше время были бы сочтены в лучшем случае косвенными, в те дни имели гораздо более важное значение. Особое место среди доказательств отводилось показаниям очевидцев, которые зачастую служили главным, а то и единственным источником фактов.

   В рассматриваемом случае действия следствия нельзя назвать вполне добросовестными, однако нельзя назвать и преступно халатными. Совокупность доказательств против подсудимого была вполне достаточной для обвинительного приговора, а суровость наказания определялась в первую очередь мотивом и способом совершения преступления; большую роль играло также раскаяние подсудимого - или, напротив, его нежелание раскаяться и сотрудничать со следствием.

   Прокурор, называя убийство умышленным и совершенным из корыстных побуждений, исходит из классификации, согласно которой убийства подразделялись на неумышленные (один человек причинил смерть другому, никоим образом не желая этого - что примерно соответствует "убийству по неосторожности") и умышленные (один человек убил другого, желая его смерти и способствуя ее наступлению). Умышленные убийства, в свою очередь, делились на предумышленные (с предварительными приготовлениями либо сговором) и непредумышленные (умысел на убийство возник непосредственно перед его совершением). В рамках данной классификации, адвокат вполне корректно определяет преступление как непредумышленное.

   Дело рассматривается судейской коллегией, поскольку речь идет об убийстве; в более простых случаях решение могло быть принято одним судьей. О суде присяжных, применительно ко взятому за основу периоду, говорить рано - к этой идее французское правосудие пришло некоторое время спустя.

   Реальные лица, принимающие участие в описанных событиях - Луи-Антуан Сен-Жюст, Камиль Демулен, Максимильен Робеспьер, Станислас Фрерон, Жан-Поль Марат (доктор Мара) и упомянутый вскользь Жорж Дантон (адвокат д'Антон); их характеры воссозданы с той степенью достоверности и подробности, которой требует и допускает ситуация. Прочие персонажи являются полностью вымышленными - как и все обстоятельства происходящего, начиная с тех, при которых 14 июля 1789 года, в Париже, в одном из кафе Пале-Рояля, встретились поэт-либертин из Блеранкура и адвокат из Арраса, а отнюдь не будущие депутаты Конвента и члены Комитета общественного спасения.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"