В первый дорожный день в грузовом составе, следующим в направлении целинных и залежных земель, пошатавшись из угла в угол по своей теплушке и насмотревшись на однозвучно меняющиеся пейзажи, замыслил я очередную акцию разнообразия быта. Без больших идеологических усилий, даже без угрозы мордобоя друзьям-студентам, я сагитировал компанию на шахматный турнир. Под мою дудку записались и кинули жребий для игры по правилам 15 человек. Все согласились победителю поставить вскладчину "литру". "Как минимум, из двух поллитров", - немедленно уточнил я.
Глядя деревянной правде в глаза, больше других разбирался в шахматах я сам - наигрался досыта в жизни. Сильнее меня был один Серёжа Пургин, но турнирную стратегию я превзошёл и надеялся на свою удачу. Тем более, что поддерживал меня неугомонный Быков. Толька-то сам в "дерево" не играл, но болельщик был заядлый, считая, что "литра" несомненно будет у нас, Ушастых, как друг друга по-дружески мы называли.
Ещё недалеко от Москвы я одержал две рядовые победы. Третья партия по турнирному графику была с Пургиным, и мы договорились играть с ним назавтра с утра.
Конец дня вся наша зелёная рать провела как народный праздник. Пользуясь тем, что руководство отряда находилось в штабном пассажирском вагоне, молодняк "загудел" напропалую, не таясь хлестали пиво и "бормотуху", спаивались малыми группами, подвое, потрое, "на троих" - по народному, с тошниловкой, но без скандалов. Кто с кем пил, я не следил.
Мы с Ушастым совладели и с третьей белой "боеголовкой", и я, забравшись на полку и слегка запьянев, чтобы не слушать про очередные половые подвиги приятеля и чтоб хоть чем-нибудь его пронять, под стук колёс заговорил:
- Знаешь-ли ты, Ушастый, почему у меня такая странная фамилия - Пятов? А? Ты, вот, Быков, твои предки пасли быков. А мои?
- А твои чесали барину пятки.
- Не-ет, Ушастый! Не было такой должности, чтобы чесать пятки. Это я по первоисточникам изучил. По-настоящему, меня зовут, знаешь как?
- Ну, признавайся, кто ты есть - Ушастый?
- Тебе только скажу. Я думаю, что на самом деле меня зовут Александр Пятый, и я есть наследник всего российского престолу... Отец мой, тоже Александр, в целях конспирации не только менял регулярно жён, он и фамилию изменил. Попробуй догадаться, что мы с ним Пятые, а не Пятовы? Тем более, что папаше власть была совершенно не нужна. Зашибал он, руки тряслись, и удержать корону он, конечно, не мог. Но мне, своему первенцу, он её наверняка завещал. И вот жду я, Ушастый, того гляди, придут какие-нить старцы из святого синода и принесут мне документы на право наследия всей империи. Как ты думаешь, мне-то брать власть или не стоит? Я то - не сильно выпиваю, только с тобой, за компанию...
- Конечно, бери, Ушастый! Ведь меня ты, понятно, сразу назначишь канцлером, главой твоего правительства. А как же? Ты ведь в практических делах не сильно соображаешь! Я же, первым делом, распоряжусь, чтобы рядом с нашим кабинетом министров, в крайнем случае, наискосок, открыли пивной ларёк. И пиво чтоб - всегда холодное! Ещё, хорошо бы, чтобы водку продавали в разливе, как при Ленине. Помнишь картину: "Ленин подписывает указ, чтобы водку всегда продавали в разливе". Это потом сократили название, оставили первые и последние слова. Но мы то знаем!..
- Глупый же ты, Ушастый! Да, если я буду самодержавцем, на хрена нам твоя водка в разливе? Только скажу, и целый бассейн, как Алексею Толстому, заполнят мне пивом или сухим вином. И мы будем плавать с тобой в нём с утра до вечера. Захочешь, и твоих любимых голых девушек позовём...
- Не болтал бы ты такое, на ночь глядя, товарищ наследник... Вот просадишь утром партию Серёге, и уплывёт от нас не только бассейн, но и "литра" горькой радости?
- Эх, Ушастый... - сокрушался я. - Ты только никому ни слова о моём происхождении! Начнут ведь подхалимничать, пятки лизать. Не пришёл ещё мой срок, понял, Ушастый!
- Слушаюсь и повинуюсь, товарищ царь, - шептал Толька. - Ты, как станешь царём-помазанником, назовись тогда Ушастый Первый. У нас же не было ни одного ушастого царя, а то - Александр Пятый, Людовик Семнадцатый - сплошная арифметика! Перепутают!..
Но я уже спал и не слышал последние слова своего друга, будущего канцлера.
Утром мы стояли на большой станции с названием в честь "кой-кого", по фамилии Горького. Не так уж далеко мы отъехали, но нас это не тревожило. В хорошей дороге - главное процесс.
Здесь эшелон впервые повели на обед. Оказывается, во всех областных центрах есть перевалочные базы - для солдат, массовых переселенцев или, вроде нас, трудовых отрядов. Основное на этих предусмотрительных пунктах - объёмные бараки-столовые, где можно накормить сразу тысячи человек.
За деревянным столом-ковчегом разместилась всем составом вся наша орда. Среди чуть припухшей от вчерашнего боевой гвардии блеснули стайки девиц. Но нам с Ушастым было, по выражению Гиляровского, "не до сук" - ведь предстоял поединок с Пургиным на "литру", и Быков такое важное мероприятие не желал пускать на самотёк. Он поставил цель привести меня к боевому духу.
Ранний обед состоял из гречневой каши и кружки компота. Толька принудил меня проглотить положенное, а затем ещё погулять с ним по свежему воздуху до отправления поезда. Я ныл -"Давай, похмелимся?", но он был неумолим, вообразив всерьёз себя не то моим тренером, не то придворным.
Я припомнил вчерашнюю ересь, сочинённую с пьяных глаз, и бродя с Ушастым по замысловатым переплетениям рельс, для разнообразия, решил развить ему любопытную тему в новом ракурсе, шахматном.
- Я, Ушастый, не хочу разбазаривать свою голубую мечту о Прекрасной Даме на всяких там "кошёлок". Если хочешь знать, моя Белая Королева - не более чем шахматная фигура, которую только пижоны называют "ферзь"... Когда мне принесут документы на право наследия, я, конечно, править Родиной откажусь. Что я сумасшедший, обижать родную страну? Но я попрошу, за родовые заслуги, выделить мне, как пансион, небольшой, но капитальный замок, где-нибудь в Прибалтике, на берегу Финского залива. И я немедленно преобразую его в экстерриториальное шахматное королевство. Провозглашу себе Белым Королём, сочетаюсь с Белой Королевой, приближу к двору оставшиеся Белые Фигуры, а чёрные у меня - будут обслуживающим персоналом, жить в придворных постройках. На трапезах за большим столом со мною рядом будет Белая Королева, я буду гладить её лакированную головку и отряхивать пыль с целомудренного подола...
- Постой, постой... - взбаламошился Ушастый. - Фантазии твои извращённые до последней стадии, но что-то я не слышу здесь про себя? А где же канцлер? Мы ж вчера договорились! Ты же без разумного руководителя немедленно пропадёшь, погибнешь во цвете лет!
- Так уж и пропаду?.. Ну, ладно... Чёрный Король ведь тоже есть, будешь совмещать его обязанности, пасти моё стадо...
- Это ещё ничего... Ферзь с тобой! Но пешки тоже не подарок - каждая из них при старании может стать Королевой. И гарем из них получится прекрасный! Соглашусь я... Ну, а что царевичей у нас будет появляться многовато - не беда. Ведь все Ушастые. Ушастым больше, Ушастым меньше - какая разница? Лишних мы будем направлять править на целину - директорами совхозов...
- Старый ты развратник! - расстроился я. - Но я могу, подумавши, канцлером взять и не тебя, например, Сергея Мошнина. Он-то, по-моему, инфантильный...
- А я могу... поднять народное восстание, расскажу всем про твои монархические замашки, и тебя сегодня же, не дожидаясь коронации, исключат из комсомола.
- А ещё Ушастый!.. - стонал я.
Тем не менее, когда эшелон, наконец, отчалил от Горького и мы с Пургиным сели за шахматный ящик, я был в настоящей спортивной форме - в трико, трезв, спокоен, даже побрит.
Сергей Пургин, не говоря уж про шахматы, был ещё неплохим футболистом. Говорили, что играл он за знаменитую в узких кругах команду "Вторсырьё" из города Руза. На нерудном факультете он котировался наравне с бесподобным бразильцем Гарринчей, по кривоногости даже его превосходил. За шахматной доской он вёл игру не хуже, чем на футбольном поле - уткнётся носом в землю и ничего не видит кроме прямого пути к чужим воротам. Придворных пешек, слонов, лошадей и даже саму Королеву так и норовил швырнуть через бедро, чтоб не мешались. При этом страшно сопел, чем приводил партнёров в панику.
Я, естественно, питал огромное уважение к интеллекту футболистов, но сдаваться Сергею не собирался - выпить хотелось.
Наше кровопролитное сражение, в конечном счёте, часа через два завершилось вничью. Кто у нас из под кого выполз - детали, главное, что каждый из нас был доволен "сам собою", мы приглянулись друг другу и сразу "закорешились".
Сергей в знак равноправия и смирения предложил:
- Алек, может выпьем немного? Обмоем ничью. У меня есть...
Нужно сказать, что от выпивки я в своей жизни ещё никогда не отказывался, и это дело нельзя было пропустить без болельщика Ушастого.
Поэтому мы слили наши два пузыря в одну чашку и испили её на троих. Сергей расслабился, вспомнил Рузу, на этот раз безвестную речку с одноименным названием по известному райцентру, рассказал, как он в этой райской речушке ловил с друзьями с помощью бредня... огромнейших пескарей.
- А ведь вкуснее пескарей и рыбы-то не бывает, - утверждал Сергей, обгладывая нашу смачную воблу.
- Ясное дело, - изощрялся Ушастый. - Почему, например, пескарей или похожих силявок не выбрасывают для открытой продажи? Да, ведь, народ все рыбные магазины разнесёт! Пескариный бунт разразится.
- Ну, может и не разразится... - сомневался Серёжа.
- Обязательно разразится! Не даром пескарей подавали всегда только к царскому столу. Правда, Ушастый? - спрашивал он меня.
- Костлявые они очень, - говорил я всерьёз, поскольку пескарей в своей мирской жизни наелся вволю.
- Что ты понимаешь в белорыбицах?! - заливался Ушастый. - Пескари, фаршированные соловьиными сердцами, - первое блюдо всех царей!..
Сергей почему-то не стал больше рассказывать про пескарей, послушал немного про осетров, которых, оказывается, Толька Быков ловил на Каспии, допил свой стакан водки и в непонятном настроении ушёл играть в шахматы. И так он был деморализован, что мгновенно проиграл целых две партии каким-то слабакам, Лёне Грязнову и Грише Полыхаеву, и из борьбы за призовую "литру" окончательно выбыл.
Воспользовавшись случаем, я в своих очередных партиях, естественно, победил и стал единоличным лидером. "Литра" приобрела уже реальные очертания, и довольный Ушастый потирал руки. Он вёл меня куда надо и верил теперь в меня не меньше, чем в самого себя.
Большой неожиданностью на следующее утро было для нас узнать, что трубить в фанфары в мою честь, грубо говоря, рановато. Неприметный Лёня Грязнов, рыженький и веснущатый как сморчок, оказывается, тоже не проиграл ни одной партии, у него даже не было ни одной "половинки", как у меня, за ничью. А играть- то осталось по 3-4 игры!..
Наш тихоход стоял в тупике города Кирова. Ораву повели на подкормку на очередную "скотобазу", а мы с Ушастым из тактических соображений остались в теплушке, позавтракали крутым станционным кипятком с воблой и огурцами, для оздоровления организма приняли по 100 грамм, немножко размялись в остроумии.
- Ну, теперь этому Лёне ты матку вывернешь! - укрепил мой дух Ушастый. Я тоже не сомневался, глаза у меня блестели.
Сели мы с Лёней у ворот, овеваемые лёгким сквознячком от движения, и было 9 часов перед полуднем по московскому времени.
Сначала нас окружили болельщики. Как-никак, вот она партия за первый приз! Но через 15 минут всё стало ясно - Алек Пятов урвёт свои пузырьки, они ему надо! Слабак Лёня попался на элементарную теоретическую ловушку и на 6-м ходу проиграл мне ферзя. Чёрная Королева лежала, заголив подол, у моих ног. Дальше играть не имело смысла! И, если Лёня не сдался, - то это его рыжее упрямство, не более того. Реализовать такой катастрофический перевес - дело недолгого времени. Лёня побледнел, впился нервными пальцами в золотые свои вихры, и надолго задумался.
Болельщики от нас отвалили по своим делам, а я сказал Ушастому:
- Не обмыть ли нам падшую дамку во благовремени, раз дальше партия не содержит никакого спортивного интереса?
- Даже залив глаза, ты не посрамишь земли русской! - ответил Ушастый.
Мы уединились в уголок, остограмились, загрызли. Подошёл я к Лёне, а он ещё и хода не сделал, и его поза каменного мыслителя не изменилась.
- С твоего разрешения пойду я допивать свою чашу. Сделаешь ход - крикнешь! - сказал я Лёне. Ничего не ответил страдалец, но, вроде, дышал, ещё не умер, и я принял молчание за знак согласия.
Допили мы с Ушастым бутылку, поковыряли в зубах. Лёня сделал ход. Я, не думая, ответил, завершая развитие своих фигур. Я гулял, в тихушку издевался над ним, но партия продолжалась как скачка на скорость между зайцем и черепахой. Мои прыжки были длинные, заносчивые, я всё время забывал для чего мы здесь сидим.
К обеду кроме королевы у меня была ещё и лишняя ладья. С матом я только не спешил, словно в окружении среди нашего брата были девушки, и я не знал, что их нет.
Вспоминать эту шахматную баталию я стыжусь как последний лакей. Направляя могучую рать деревянных фигур в бой, я был непоследователен словно в жизни, не имел ясной цели да и ясности в голове. Так потом и остался в тоске по ненайденной решимости. Другие компенсируют несоблюдение стратегии игры жаждой побед, а в моей натуре - что жизнь, что игра были воедино. Не всё ли равно, из каких своих поражений, серьёзных или игривых, я вывел впоследствии безжалостный афоризм: "если тебе не досталось победа, то ты не достоин её".
Под бурные барабаны юности я и мысли не допускал, что в скором своём шахматном фиаско буду сам виноват. Лёня брал меня на измор, над каждым ходом старательно думал томительными часами; а думать было нечего - его войска были полностью разбиты. И не водка - наш приз была ему нужна, несмышлёному, а что-то своё, потаённое, настырное. Откуда мне было взять терпение на это? Я слонялся, скучал, а за распахнутыми воротами в мир уже вечерело. К 11 часам на скончании дня у нас сложилась комическая позиция: Лёнино поредевшее войско имело только одного офицера и коня, у меня же оставалась ещё целая армия во главе с Королевой. Я допустил своим силам загул, гуляли гренадёры сами по себе, не помогая, а мешая друг другу. Видать, и Белая Королева "скурвилась" и совсем позабыла о своём владыке Короле.
А коварный Лёнин конь умудрился незаметно подобраться к заветному моему шатру и скаканул вдруг так, что у меня совсем потемнело в глазах.
Дальнобойный офицер давно держал под прицелом мой лагерь. Теперь вместе с конём они объявляли моему Королю неотвратимый мат в два хода. Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь!
Обалдев и отрезвев, я вскочил, даже не глянув на своего обидчика. А посмотреть на него было надо - Лёня сиял как закатное солнышко на заре цивилизации. Дикий восторг излучал его усталый мозг, будто примитивные предки подмигивали нам всем из-под опущенных Лёниных ресниц. А тут ещё я ревел как пчелой ужаленный буйвол, призывая в свидетели своего позора весь вагон.
- Разве это игра! Дурдом! Бордель! Извращение! Пытка по вытягиванию жил у партнёра! Баба бабе говорит, кто кого перестоит... Я хотел играть в шахматы, а не соревноваться в стоянии раком. Лёне любопытно было узнать, кто из нас скорее свихнётся!.. Всё, ребята, всё!.. Турнир прекращается! Шахматных часов у нас нет, а без часов с Лёней, если не заснёшь, то всё равно зевнёшь. Скажите, есть ещё желающие играть с Лёней одну нудную партию с раннего утра до поздней ночи?
Кто-то заржал над моей неудачей, кто-то меня поддержал. А Лёня на глазах побледнел как скелет, так что веснушки на его лице стали грязными и огромными, словно болячки.
- Ты что же, Алек, решил линчевать меня за то, что я у тебя выиграл? Это нечаянно, я - не хотел... Мне надо было давно уже сдаться, а ты всё упускал и упускал лучшие ходы. Если ты хочешь, если тебе нужна "литра" - запиши мне баранку! Я не пью, я и сам не буду больше играть. Выхожу из турнира! Больше не буду!.. Не надо только вешать меня на рейке!..
На что уж я был взбалмошен, а тут испугался, глядя на Лёню.
- Ещё не хватало - мозгой тронуться из-за деревянной игры?! Ты что?
Но кровь возвратилась в Лёнину искристую голову. Он засмеялся.
- Играть я больше в турнире не буду. Но с тобой, Алек, счёт у нас останется в мою пользу!
- Как бы твоя польза не пошла тебе во вред! - отмахнулся я от Лёниной нездоровой ухмылки и надолго забыл этого кретина.
Я бы никогда и не вспомнил, что красное солнце Лёниной шевелюры больше не показывалось в дверном проёме теплушки. Лёня забился куда-то в угол, притих, обдумывал, может, то, что и понять нельзя весёлой рати, ползущей на целину. В бурных событиях последующих дней он совсем не принимал участие. А на целине мы попали с ним в разные отряды. Только в Москве, по возвращению, я с потрясением узнал, что Лёня Грязнов через две недели целинной жизни сошёл с ума.
Конечно, я сразу обвинил себя. Не сомневался, что шаткое равновесие разума как раз и нарушила бездарная 15-часовая партия в шахматы, в которую вовлёк Лёню я, беспечный искатель приключений. Кто же такое выдержит? Лёня до поздней ночи не вставал из-за доски не только для еды, даже для облегчений организма. Вот моча ему в мозг и бросилась! А я, бессердечный, изгалялся над несчастным, пил водку, матерился как сапожник и грозился его линчевать. Может и не грозился, но вытряхнуть из него разум, а, тем более, душу, конечно, был способен.
Я молчал о своём грехе, пока не надумал: "Неисповедимы пути Господни. Все бывают в странной и необъяснимой связи друг с другом. Кто знает, может последней каплей в Лёнином равновесии был не я, а, положим, Игорь Моськин неловко наступивший Лёне на ногу? Или кто другой сказал Лёне невпопад неудачное слово? Не на мне же весь свет в Лёниной голове сошёлся?!"
Болезнь Лёниной души называлась шизофренией, что, кажется, одно и тоже с маниакальной депрессией и манией преследования. Володя Грачёв узнал, что это за болезнь до конца, когда сопровождал с комсомольской путёвкой заболевшего товарища от Рубцовска, Алтайского края, до института Склифосовского в Москве, дорогою длиной в 5 тысяч километров. Досталось Грачёву не на шутку, об этом не расскажешь в двух словах.
Сам же Грачёв наотрез отказал мне в вине за Лёнино сумасшествие. И ему видней! Он-то давно уяснил для себя, что изощрения тронутого из состояния равновесия ума ещё более таинственны и непредсказуемы, чем нетронутого, и посвятил большую часть своей творческой биографии исследованиям патологий человеческого сознания.
Я тоже вовсе не шучу, когда заявляю, что лишь безумные правят миром. На мой взгляд, нормальные люди никогда на такую миссию на земле не решатся...