Аннотация: Первые звуки великого марша уводят сознание в глубину времени: промозглое тюменьское утро, колонна мальчишек в серых шинелях движется на вокзал, а на тротуарах черные кучки женщин вытирают глаза уголками платков.
"ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ"
По окончании Великой Отечественной войны я служил в Китае. Оторванные от родных на долгие годы, отвоевавшиеся солдаты и офицеры, перенеся выпавшие на их долю военные тяготы, испытывали законное стремление скорее оказаться в родном доме. Но проходит год, другой, начинается третий. Нет, не дождаться. Платой за возвращение на Родину стало поступление в училище, хотя у меня не было желания продолжать военную карьеру.
После выпуска я был направлен в далекий Приморский гарнизон,. расквартированный в безлюдном месте, и мы, холостые офицеры вели, за исключением выпивки, довольно скучную жизнь: редко удавалось на попутном транспорте съездить в Дом культуры на узловую железнодорожную станцию. В гарнизоне был один полковой клубишко в барачном доме, да и что толку, если женская половина там отсутствовала.
В начале 50-х наш 37 корпус ВДВ неожиданно перевели в Куйбышевку -Восточную. Оттуда, по неизвестным стратегическим соображениям, передислоцировалось в город Благовещенск, на границу с Китаем, Управление штаба знаменитой 1-й Отдельной Краснознаменной армии, десятилетиями размещавшееся в Куйбышевке. Десантники с удовольствием из заштатного гарнизона переехали в небольшой, но всё же город с присущими атрибутами: кинотеатр, ресторан, сад и к этому следует добавить, пожалуй, самое приятное - великолепное здание Дома офицеров, где размещалась большая библиотека, киноконцертный зал, большой зал для физкультурных занятий, по субботам принимавший статус танцевального. В общем, всё были довольны подвернувшейся лафой: старшие офицеры расположились в удобных квартирах, а семейные младшие получили по комнате в коммунальных домах. Правда младшим - холостякам в основном пришлось снимать жилье в частных домах.
По субботам в Доме офицеров под духовой оркестр проходили танцы. Из города, совмещавшегося с гарнизоном и по русско-советской традиции не имеющего приличных мест молодежного отдыха, на танцы валила масса девушёк, приятно удивленных наплывом в их город молодых офицеров в форме с необычной птичкой на рукаве.
Танцы начинались в половине девятого и кончались пол-двенадцатого. Обычно оркестр, с небольшими перерывами, играл вальсы, танго, фокстроты, иногда входившие в моду старинные бальные танцы: падекатр, падезефир, падепатинер. Это были массовые танцы - для всех. А изредка оркестр позволял - мазурку или молдовеняску. Эти танцы, как и вальс-бостон были, как сейчас бы назвали - "элитными". И если вальс-бостон еще танцевала треть зала, то мазурка и зажигательная молдовеняску исполнялись практически соло - немногими парами. По заведенному порядку последним был вальс, и сразу же, немного помолчав, оркестр бодро переходил на марш: танцы закончились - по домам.
В одну из суббот, мы с лейтенантом Колей Шишкиным, засиделись за ужином в офицерской столовой, бывшей тоже в доме офицеров. Уже были слышны звуки оркестра, когда мы подозвали официантку для расчета.
С порога обозревался весь зал, залитый огнем двух люстр под высоким потолком: по стенам стояли, в основном, девушки с небольшими кучками, из двух-трех, офицеров. Вся средняя часть вращалась в танце, сверкая золотом погон и разномастным цветом развевающихся девичьих платьев. Оркестр форте исполнял вальс (мелодия ушла из памяти): на возвышении сверкали медные инструменты: большой барабан cовместно со звенящими тарелками бухал ритм, ему вторил басовик, трубы вели основной мотив, остальные медные и деревянные вступали в положенное время. Музыканты с раскрасневшимися лицами трудились не за страх: их дело явно доставляло удовольствие им самим. Дирижер - всеобщий знакомец, балагур капитан Шуффер - стоя спиной к залу, с упоением махал палочкой, пританцовывая всем телом..
Мы с Колей остановились со знакомыми ребятами, где была его девушка; моей партнерши в тот вечер не было. Мне сразу же передалось возбужденно-веселое настроение зала. Зазвучали аккорды очередного танца, наша кучка, распавшись на пары, влилась в общий крутящийся водоворот.Я стоял и смотрел, как над полом зала десятками- сотнями взлетают-порхают в ритме танца золотые колибри, не улетая с рукава офицерского кителя.
Вечер подходил к финалу, смолкли звуки последнего вальса, и на этот раз Шуффер не изменил своей системе: для ориентации присутствующих последним вальсом стали "Дунайские волны". И сразу же - марш. Людской поток шустро устремился из зала, тугой лентой протекая в проем двухстворчатых дверей: каждый поторапливался скорее очутиться перед стойкой раздевалки. Я не спешил, так как был один, кивком говоря "до свидания" уходящим знакомым. Оркестр играл и в какой-то момент в его звуках я почувствовал что-то смутно знакомое, важное, связанное с чем-то в моей жизни. Энергичные аккорды навевали какое-то тревожащее воспоминание. Восторженное настроение упало. Механически получив шинель, скрипя сапогами по свежевыпавшему снегу, не переставая рыться в памяти, я медленно продвигался к своей квартире. На мой стук открыли входную дверь. Пройдя в свою боковушку, не зажигая света - соквартирант Сергей Савельевич спал, я разделся и лёг. Возбужденный вечером, а ещё больше попыткой определиться с маршем, мозг не принимал сон. Перебирая и крутя прожитое, наконец, всё стало на место - Тюмень!
Осенью 1943 года я был призван в Армию и определён в учебную бригаду для изготовления из меня, шестнадцатилетнего деревенского парня, сержанта-артиллериста, способного на фронте командовать бойцами. Мы проучились холоднющие полгода, питаясь по голодной третьей тыловой норме и хронически замерзая в ботинках с обмотками, в х/б гимнастерке и старой, с выветрившимся сукном, шинели. Измученные физически и морально еще и распорядком дня и придирками учителей - великовозрастных старшин-сержантов, чтобы уйти от существующего кошмара, наивно " захотели" на фронт. А вскоре наше желание получило реальное разрешение: командование, наконец сообразив, что из 17-летних ребятишек не получится сержант - командир, присвоило нам звание "ефрейтор" и сформировало фронтовой эшелон.
Накануне нас переобмундировали в форму поновее, покормили посытнее и зачитали приказ: назавтра - отправка на фронт.
Промозглое серое утро, полк построился около старинной водокачки, стоящей почти в центре Тюмени, сформировался в колонну и отправился на вокзал. Мы, в предвкушении перемен, не думая о предстоящем, рыхлой колонной шагаем по центральной улице Тюмени. Вдруг впереди раздалась музыка: оркестр заиграл марш. Величественные, зовущие и одновременно скорбные звуки взлетели над не совсем проснувшимся городом. Колонна встряхнулась - стала стройнее. Из подъездов домов, привыкшие к ситуации, выходили женщины и кучками стояли на тротуаре. Бравурные звуки марша, в которых слышался драматизм положения, призыв идти навстречу ему, прибавили бодрости.
Солдаты с энтузиазмом шагали, радуясь, что оставляют за собой шестимесячный изматывающий душу и тело голод - холод, не предполагая грядущего, когда при бомбежке переднего края воздух стонет и дрожит, взрывы осколками бреют свой путь, черными космами поднимают землю и всё что на ней. Душа сжимается, а тело кажется непомерно большим, чтобы его уберечь.
Оркестр торжественно пел, женщины у домов вытирали глаза концами платков, оплакивая не только этих тонкошеих ребят, шумно идущих навстречу страшной бойне, но и тех, кто уже там и тем более - на кого уже получена роковая бумажка.
Довольный, что вспомнил истоки взволновавших меня звуков по окончании танцев, перебрал в памяти последние дни в Тюмени, порадовался, что это в прошлом и сегодняшнему своему положению - уснул.
Не помню: сразу тогда или после узнал название марша "Прощание славянки", автор - Агапкин. Когда еще продолжал службу, не раз слышал, иногда шёл под звуки этого марша, и всегда он воздействовал на меня сильнее другой музыки.
И сейчас, при первых же аккордах Великого марша, я снова промозглым утром шагаю в длиннющей колонне 17-18-летних солдат по тюменьской улице, и на тротуарах кучками стоят женщины, вытирающие глаза уголками головных платков.