Аннотация: Кусочек истории, которую высмеивают серьёзные историки. Да... пусть их.
Олег Верещагин
ЛЕГЕНДА ПУСТЫНИ
- Нет, не Сахара, - юноша посмотрел по сторонам. - Когда-то тут был город. Город назывался Имлот Мелуи - столица приморского Гондора. Это было давно.
Лорд Антэро. Золотой рэмб.
Начищенные борта колесницы полыхали, как солнце. Казалось, светлая бронза вобрала в себя небесный огонь и теперь извергает его в сторону врагов десятками неосязаемых, но острых копий. Пара великолепных жеребцов - широкогрудых, в чеканных золотых налобниках - перебирая копытами, пофыркивала и всхрапывала, наклоняя и закидывая лобастые головы.
Князю Хайе недавно исполнилось тридцать. Семнадцать лет из них он провёл в походах и боях, война давно вошла в его плоть, кровь и мысли, и сейчас он высился на колеснице, положив ладони на крутой борт, словно каменная статуя, что находят в южных песках, на границе с землёй чернокожих. Панцырь, высокие наручья и поножи из дублёной кожи густо усеивали ряды бронзовых заклёпок; целиком из бронзы были выкованы крылья оплечий и пластины набедренников, на которых сплетались спирали чеканки. Бронзовым был крылатый шлем, похожий на львиный череп, и лишь сами крылья сияли холодным светом чистого серебра.
На поясе князя, продетый в кольцо, висел длинный тяжёлый меч с рогатой рукоятью, по лезвию которого бежали гончие псы. Рядом с наполненным дротиками колчаном стояло знаменитое копьё князя - на ясеневой рукояти хмуро и серо высился наконечник из невиданного металла, пробивавшего крепчаший щит, как воду.
Возле князя, намотав на правую руку поводья и держа левой большой щит из кожи, бронзы и дерева, стоял мальчик лет тринадцати-четырнадцати - такой же рослый, белокожий и рыжеволосый 1., как и все, кто живёт между границами земли Каймт ан Хапа и Великим Морем, он был одет в дорогую набедренную повязку и вооружён длинным кинжалом.
Слева и справа, на боевых колесницах - не столь богатых, как у князя, но не менее грозных - так же замерли воины в коже и бронзе, со своими возничими и оружием наготове, лучшие воины из лучших родов, готовые идти в бой рядом с князем. Колесницы - быстрые, как ветер, как ураган южных пустынь, заносящий города и озёра... А дальше - полумесяцем охватывая треть границы долины - стояли плечом к плечу сотни простых воинов.
Противоположный конец долины - в пяти полётах стрелы от неподвижно стоящих колесниц - быстро заволакивало пылью. В безветренно воздухе широко и ровно разносился гул копыт, колёс и тысяч бегущих ног. Пыль мешала видеть, но воинственный свист флейт говорил - враг близко. Враг идёт. О том же говорили и пробивавшиеся через пыль острые высверки. Это были копья армии пер-рао Снофру, владыки всей страны Та Кемт, шедшего покарать и уничтожить ливийские племена мерзкой страны, терзавшие окраины родины богов.
Сорвавшись с места, одна из колесниц подлетела к колеснице Хайи. Кони встали, как вкопанные, храпя и грызя удила, по которым текла пена. Князь Синфакс, перегнувшись через борт, прокричал, оскаливая крепкие, ровные зубы под нижним краем ребристого шлема:
- Они идут! Этот волк Шнофра всё-таки решился! Он всё-таки решился! - Синфакс хохотал, глаза его возничего сияли - он тоже рвался в бой. - О-о-о-о-о, пусть его благословят Боги Дэну!
- Пусть благословят, - сдержанно ответил Хайя, коснувшись ладонью древка своего копья. Его глаза в прорези шлема сощурились. Оставаясь неколебимо спокойным, он наблюдал за тем, как растягивается напротив, ровняя строй, вражеское войско. Пронзительный визг десятков флейт разносился над долиной, угрожал и давил.
Хайя вытащил из кольца свой меч и ударил им по наконечнику копья. Ещё раз. Ещё. К глухому, короткому лязгу металла присоединился такой же звук слева... справа... подальше... сзади... и вот уже всё ливийское войско слитно било металлом в металл, рождая жуткий, сумрачный гром. Удары сделались методичными, и в какой-то момент два удара разделил общий истовый выдох:
- Хха!
Гррох!
- Хха!!
Гррох!!
- Хха!!!
Гррох!!!
Одна из колесниц вырвалась из общего строя и бешено понеслась навстречу войску египтян, волоча за собой шлейф пыли. Видно было, как колесничий тяжело, но ловко вскочил на дышло, пробежал по нму к конским головам и, несколько раз взмахнув сжатым в обеих руках копьём, что-то прокричал, перекрывая общий гул и шум обеих войск. Колесница повернула обратно - навстречу ей мчались колесо в колесо ещё две... разошлись в стороны перед самыми мордами коней возвращающейся первой колесницы, продолжая мчаться к египтянам. Резко отвернули, снова сошлись...
Пыль, поднятая египтянами, осела. Стал отчётливо виден сформированный строй войска. Слева и справа столяи двумя отрядами лучники с большими луками, в центре - отряд пехотинцев, сдвинувших прямоугольные, округлённые сверху щиты с выставленными между ними копьями. В проёмах между отрядами стояли два колесничных клина. Египтяне молчали - лишь время от времени качалось копьё или вздрагивал щит.
- Моракан! - звонким голосом воскликнул щитоносец Хайи, поворачиваясь к своему господину. - Вон он скачет, воет, словно дух-смертоносец!
Это было сказано точно - младший брат Хайи, Моракан Мера, Моракан Безумный Смех, носился на своей колеснице вдоль египетского строя меньше чем в перестреле и, по своему обыкновению хохоча взахлб, осыпал врагов бранью, вызовами и угрозами. Его щитоносец сидел на борту колесницы, свесив ноги наружу.
- Выходи каждый, кто не трус! Выходите все, болотное отродье, слизнежоры, выходите все, позор своего племени, отцы своих братьев, мужья своих матерей! Дайте мне выпотрошить ваши утробы, поедатели ослиного дерьма! Дайте мне посмотреть вам в лица - вашими спинами я довольно налюбовался!
- Он поймает стрелу, - проворчал Хайя. И прикрикнул на щитоносца: - А ты не хохочи, мальчишка! Вы все, щенки, в восторге от этого безумца...
Но щитоносец, похоже, не слушал старшего. Он следил за колесницей Моракана с раздувшимися ноздрями, обеими кулаками постукивая по борту колесницы.
Египтяне никак не реагировали на вызовы Моракана и ещё уже десятка колесничих, носившихся взад и вперёд перед строем. Хайя тем временем выискивал одно-единственное - крылатый штандарт с головой сокола...
И нашёл его. Штандарт пер-рао Снофру виден был над левым отрядом египетских колесниц. Князь положил ладонь на плечо щитоносца, и мальчик, обернувшись, разом посерьёзнел и поднял к губам длинный узкий рог.
- У-у-у-у... а-аххха... а-а! - гулкий, низкий звук перекрыл разом все звуки, в тот миг сталкивавшиеся на поле. Хайя положил копьё на борт - и колесница князя, набирая скорость, вышла из строя и помчалась вперёд - на египтян. Щитоносец не свистел и не гикал, никак не подбадривал упряжку - губы мальчика были сжаты, держа щит на левой руке, он умело, привычно закрывал себя и старшего - босые ноги расставлены пошире, поводья намотаны на кулак.
Остальные колесницы тут же оттянулись обратно к строю, очистив поле между войсками. Колесница Хайи остановилась в двух перестрелах от египтян.
Копьё в руке князя взлетело, кроя воздух:
- Шнофра! Вызываю тебя" выходи, и посмотрим, чьи боги сильнее!
Ливийцы затихли. Хайя видел египетского вождя - его высокий шлем, закрывающий лицо, виднелся над колесницей под штандартом. Пер-рао Снофру ни в малейшей степени не был ни трусом, ни слабым бойцом. Но он двинулся с места.
Хайя не повторил свой вызов. Он и не ожидал, что египтянин выйдет на бой. И даже стал бы хуже думать о своём враге, выйди тот сражаться. Войско ливийцев не слишком много бы потеряло от гибели Хайи - он был лишь одним из князей, хоть и самым значительным. А гибель пер-рао для египтян была равносильна гибели матки для пчелиного роя. Но обычай всё-таки надо было исполнить.
- Ждите меня. Я иду, - не угрожающе, а наоборот - очень спокойно сказал Хайя.
Но услышали его все.
В тишине колесница Хайи вернулась к остальным.
Перед строем ливийцев убили белого коня - жрец уложил его одним ударом священного каменного ножа. И, едва труп был увезён, колесницы ливийцев, вытягиваясь косой линией, рванулись вперёд - неудержимой лавиной, с воем, свистом и рёвом, вздымая тучи пыли и грохоча копытами и металлом.
Синхронно поднялись большие египетские луки. Со слитным щелчком вверх взлетел ливень длинных стрел с роговыми наконечниками - и рухнул навстречу колесницам и устремившейся за ними пехоте...
...Хайя краем глаза увидел, как две стрелы вонзились в его щит межуд бляхами. Ещё одна сломалась о шлем, три или четыре ударились в окованные бронзой борта. Одна стрела словно бы выросла в крупе левого коня.
Слева на полном размахе рухнула колесница - разбег и сила падения были таковы, что саму повозку подкинуло вверх на высоту дышла. Визг коней утонул в рокоте и криках. Второй залп лучники дали уже не навесом, а по прямой. Хайя увидел, как валится со своей колесницы Синфакс - стрела попала в щель его шлема. Щитоносей повернулся, стараясь удержать господина - в спину мальчишки вонзились сразу три стрелы, и колесница пропала в пыли.
Третьего залпа не было. Чтобы не допустить удара ливийских колесниц по своей пехоте, навстречу им вырвались колесницы египтян...
Хайя держал в каждой руке по дротику. Размахнувшись, князь с силой послал их вперёд - с мчавшейся навстречу колесницы свалились оба, воница поволочился следом за шарахнувшейся упряжкой, запутавшись в поводьях. Пущенная стрела со щелчком глубоко вошла в щит. Навстречу летела ещё одна египетская колесница - воин в пернатом шлеме потрясал длинным копьём, кони, украшенные по сбруе лентами и золотом, закидывали вспененные от бешенства морды. Привычная боевая ярость охватила Хайю, как пламя охватывает сухой валежник, прорвалась диким звериным воем... Князь взмахнул свом страшнымс копьём. Щитоносец теперь свистел и визжал, заставляя охваченных той же, что и люди, горячкой коней мчаться быстрей и быстрей, забыв о страхе столкновения.
Упряжки жутко врезались грудь в грудь, вздыбились - Хайя услышал, как что-то гулко, словно прорвавшийся барабан, бухнуло в груди правого коня. Удар бросил князя вперёд, но он удержался на ногах и, вскочив на дышло, прянул по нему вперёд.
Египетский колесничий оказался крепок на ногах, как и Хайя - не в пример своему вознице, которого удар метнул через борт, под копыта кусающих друг друга коней. Хайя увидел до судороги, до злого рыка знакомое смуглое, носатое лицо с чуть раскосыми холодно-бездонными глазами, мелкие ощеренные зубы. Шлем египтянина был выложен золотом - проклятым золотом, которого так жаждали люди Каймт ан Хапа, ради которого они жгли данемы ливийцев и убивали людей Хайи - ненасытные, жадны, жестокий, могущественные и жалкие твари...
Ярость князя была так велика, что он убил египтянина одним страшным ударом - убил, раскроив копьём из серого металла и золотой шлем, и череп, и грудь в кожаном с медью панцыре раньше, чем враг сумел поднять своё оружие. Щитоносец тем временем умело подал колесницу назад, и Хайя, ловко развернувшись, перепрыгнул в неё.
Слева, справа, впереди и сзади уже шёл бой. Колесницы почти не маневрировали - было просто егде - и пехота ливийцев с воем потрясала копьями, боевыми топорами и дубинками, обтекала сражающихся по краям, горя одним желанием - добраться до пехоты египтян. Стрелы ливийцев с каменными наконечниками угрожающе гудели в полёте...
Управлять парой взбесившихся коней в бою очень трудно. Поэтому в сущности теперь Хайе приходилось защищать своего щитоносца, хотя тот и успевал подставлять щит под сыплющиеся на господина удары, мало думая о себе. Хайя колол остриём копья или, занося его, как топор, рубил отточенными гранями, сбрасывая темнокожих врагов с колесниц - окровавленных, с отверстыми в крике ртами, со страшными ранами...
Хайя взвыл. Навстречу его колеснице проламывалась крылатая, покрытая бронзой колесница врага. На ней высился огромный, не египетского сложения воин в сияющих доспехах, разивший ливийцев страшным двойным топором из чёрного камня, на взмахах отблёскивавшим мрачными бликами. Но главное - волосы воина, тоже не по-египетски длинные, падавшие до плеч, горели той же рыжиной, что и у ливийцев!
Древняя ярость - память о тех временах, когда предатели расы нашли пристанище у низких народов - заклокотала в Хайе, прорвавшись страшным низким рёвом:
- Отступник! Дорогу мне! Дорогу!
Со всех сторон к крылатой колеснице стремились ливийцы. Но белокожий в египетских доспехах разил их топором, дробя с одинаковой лёгкостью человеческие и людские черепа - чёрное лезвие расхлёстывало кровь и мозг.
Хайя опоздал. Моракан успел навстречу отступнику раньше...
...Безумный Смех был отважен и опытен. Длинный бронзовый меч с изогнутым широким концом, выкованный им самим под свои руки, был по самую рукоять залит кровью тех, кто уже убедился в этом. Его щитоносец умело направлял своих коней так, чтобы они избежали жуткого топора... но удар сплеча расколол большой щит в щепу, разбил бронзовую оковку и тяжело ранил в плечо самого щитоносца. Моракан же не сумел достать вражеского возничего - мешали широкие крылья египетской колесницы. А отступник между тем, засмеявшись, вторым ударом разрубил мальчику грудь от шеи до живота... и третий удар нанёс по дышлу колесницы Моракана, ломая его. Рванулись никем не сдерживаемые, полные страха кони - и вынесли Моракана прямо навстречу полукружбю четвёртого, в размах, встречного удара...
Хайя не закричал, видя, как валится наземь изломанное тело брата. Две длины колесницы оставалось ему до отступника - и, молча отведя руку, метнул он своё копьё...
...Возничий отступника сделал то, что должен был сделать - закрыл господина щитом. Серый наконечник пробил щи т вместе с рукой, швырнул возничего к крылатому борту и, выйдя из спины, пришпилил, прибил к дереву, выйдя наружу прямо через борт, через бронзовый лист...
Хайя выхватил меч и поднял его в руке. Молча, как и прежде. Его колесница прорвалась наконец к замершей колеснице отступника, а тот, смеясь, крутил топором в обтянутых толстой шипастой кожей перчаток руках... И первый удар обрушил вновь на щитоносца, в центр круглого щита...
Вот только мальчик не был слеп и видел, как погибли двое его братьев - средний и младший, ибо он был брат и Хайе, и Моракану, и его щитоносцу. Чуть повернул он щит за миг до удара - и со страшным хряском топор вошёл в борт, сминая бронзу, раскалывая дерево - а отступник, не удержавшись, упал на крыло своей колесницы. И повернул голову, понимая, что не успеет встать, повернул, чтобы увидеть, как Хайя убьёт его...
- Вставай, - сказал Хайя на языке Каймт ан Хапа. - Вставай, враг. Я не буду бить тебя в спину - вставай и сражайся, чтобы я мог взять твою жизнь честно.
Чёрный топор отступник сейчас просто не смог бы достать - и, легко вскочив, выдернул из широких кожаных ножен шарданский меч: бронзовый, с треугольным клинком в руку длиной и небольшой рукояткой. Оба воина соскочили наземь у колесниц.
И тут же отступник ударил - едва ли не раньше, чем его широко расставленные ноги коснулись земли - ударил по ногам Хайи, который ещё был в прыжке и не мог оттолкнуться от воздуха...
Зато смог другое - подставить меч. Бронза грянула в бронзу, и отступник, отброшенный силой удара, едва успел отбить второй - в голову. И вновь ударил сам - выпадом в пах...
Оба бойца долго осыпали друг друга ударами. На шлеме Хайи повисло, словно перебитое, левое серебряное крыло. Он же пока не сумел достать врага ни разу. А потом - потом уронил меч после особо сильного удара отступника.
Щитоносец в ужасе закричал. Но крик ужаса перешёл в радостный вопль - молниеносно перехватил Хайя меч левой - в падении вперёд - и, нырнув под удар отступника, вогнал широкий конец в грудину врага на локоть, пробив и медную пластину и толстую кожу панцыря.
Отступник всё-таки ударил. Уже умерший - ударил, но меч лишь скользнул по правому набедреннику, и Хайя выдернул свой, отступив от рухнувшего ничком тела. А через миг вспрыгнул на колесницу врага и, вырвав копьё, поднял и его и меч вверх с криком:
- Бей, бей, убивай!..
...Снофру был не военным вождём, а властелином и полководцем. Он не участвовал в сражении не от трусости и хорошо видел, как яростный напор ливийских колесниц сминает его колесничные отряды, а пехота уже режется грудь в грудь друг с другом. И знал, что в таком бою ливийцы сильней его воинов. Сильней яростью, гневом, бесстрашием, презрением к смерти, индивидуальным умением сражаться... Сила воинов Та Кемт была в сплочённости и дисциплине.
И вот именно потому, что Снофру не был военным вождём, а был полководцем - он знал, что выиграет это сражение. И знал - как выиграет.
А ещё - ещё ему было страшно, и себе пер-рао Та Кемт мог в этом признаться. Мог. Ему было страшно, потому что он видел, что делают ливийские дикари пустыни с его воинами. И мог себе представить, что ещё они могли бы сделать, руководи ими не вождь - полководец.
Жаль Шонка. Этот белокожий гигант был потрясающе туп, отчаянно храбр и беспредельно предан Снофру. Жаль...
... - И-йахх! - "Убей!" - ревёт небо.
Переворачивается колесница - кони на разбеге легли на грудь с расколотыми черепами... Стрела с визгом царапает шлем...
- И-йахх! - "Убей!" - рокочет земля.
Падает под копыта упряжки разрубленный до пояса египтянин - не спасли его вновь ни шлем, ни панцырь...
- И-йахх! - "Убей!" - беснуется солнце.
И ещё:
- И-йахх! - "Убей!" - воет ветер.
"УБЕЙ!!!" - кричат боги.
- И-йахх!
Хайя рубил и колол своим страшным копьём, вновь сжимая его обеими руками. Убивать. Убивать. Убивать. За сожжённые данемы. За угнанных в рабство женщин. За принесённых в жертву их мерзким зверобогам детей.
Кони опрокинули колесницу врага, с хряском топчут дерево, мешают его с песком и ошмётками тел... Щитоносец, сбочась, висел на поводьях, в щите стрелы - щетиной. Хайя смахнул их копьём.
Сейчас прорвемся к пехоте, стопчем её, как солому - и падёт сокологоловый штандарт... Вперёд! Вперёд!
Хайя не сразу понял, что щитоносец что-то кричит. Мальчик, повернувшись всем телом куда-то в сторону, весь напрягся... и Хайя увидел большой отряд египетских колесниц, который, вырвавшись из-за холмов, врезался в тыл ливийской пехоте, раскромсал её, как хороший клинок...
Пехотинец не может устоять перед колесницей - просто не может, а страх делает эту задачу сказкой. Ливийцы не были исключением. Грохочущий строй колесниц смял и растоптал их фланг, а остальные начали разбегаться.
И каждый теперь думал только об одном - как спастись ему. Жуткая вещь - испытавшая страх толпа. Её не остановить ни приказом, ни личным примером... И теперь уже джаму2. убивали бегущих рыжеволосых, с боевыми кличами всаживая им в спины копья, раскалывая головы хопешами и топорами, посылая вслед стрелы...
Засадный резерв - такая простая и... и непонятная вещь для дикаря, которым являлся Хайя. Поставить воинов в стороне от битвы и быть уверенным, что они будут ждать приказа, не бросятся в бой, чтобы просто утолить жажду сражения...
Хайя понял, что проиграл. Бежит пехота, и лишь каждый четвёртый из колесничих ещё сражается, а остальные лежат на песке вместе с конями, щитоносцами и колесницами... или тоже бегут, бегут в пески...
Хайя посмотрел на своего щитоносца. Из прокушенной губы мальчика текла струйкой кровь. В глазах дрожали слёзы...
Можно было ещё прорваться и тоже бежать, унестись в моря песка, положившись на неутомимость коней, на безбрежность пустынь. Уйти от погони и, скитаясь, оплакивать соплеменников - павших и тех, кто падёт, когда пи-роми, египтяне, ринутся в страну, которую не смог защитить...
Так зачем же бежать?.. Не убежать от позора, не убежать от себя...
Хайя показал копьём туда, где победно летели в белом небе золотые соколиные крылья. Его щитоносец кивнул головой, глаза мгновенно высохли и вспыхнули особенным светом. Он взмахнул поводьями и режуще засвистел.
Хайя с воплем вскинул копьё...
...Ливийскую колесницу опрокинули всего в четверти полёта стрелы от Снофру. Она проложила кровавую дорогу к месту, где стоял пер-рао, и больших усилий ему стоило, чтобы не пошевелиться, видя, как гигант в солнечной броне сметает колесницы и пеших - неостановимо, неудержимо...
Сейчас этот гигант в залитых кровью доспехах лежал у ног подошедшего к опрокинутой колеснице Снофру. С убитого поспешно сдёрнули шлем, и пер-рао, чуть опустив голову, увидел знакомое по встрече прошлого года узкое светлокожее лицо... искривлённые губы, которые тогда с такой надменностью предложили ему, владыке Верхнего и Нижнего Египта, "придти и взять" богатства их жалкой земли.
Больше эти губы ничего не скажут. Хайя, князь ливийцев, привёдших сюда ополчение восьми племён пал в бою с доблестными воинами Та Кемт. Свершилась воля богов.
Снофру указал на странное копьё, которое сжимал в руке мертвец. Один из джаму, поспешно согнувшись в поклоне, вырвал древко из сведённых пальцев, подал оружие пер-рао, глядя в землю.
Копьё оказалось очень тяжёлым, а окровавленный наконечник всё ещё поблёскивал сумрачно и серо... как глаза ливийца. Оружие понравилось Снофру, и он поставил себе - узнать, из чего откован странный наконечник. Жрецы должны знать, они скажут.
- Великий, анх уда снеб 3., - негромко сказал один из военачальников, - возничий мерзкого 4. жив, взгляни.
Снофру повернул голову. В самом деле, высокий мальчик - ростом со взрослого воина Та Кемт - лежал рядом на песке, намотав на руку поводья. Пальцы этой руки шевелились, скребя песок.
- Я могу убить его, - готовно сказал военачальник, обнажая меч, - прикажи, великий...
- Скажут все, - не поднимая глаз, юноша повёл рукой, - это я опрокинул правого коня в колеснице дикаря, - тихий гул согласия был ответом, - а левый упал сам...
- Чего ты хочешь? - без интереса спросил Снофру, про себя уже решив - даст всё, что попросит юноша, потому что... нет, всё кончилось хорошо, незачем радовать Сета мрачными мыслями!
- Ты читаешь мысли, великий! - воскликнул джаму. - Мой отец - старший строитель Крокодильего Сепа. Моя мать давно хочет игрушку двум моим младшим сёстрам - слугу-ливийца. Могу ли я взять эту грязь?
- И шесть колец золота, - сказал пер-рао, теряя интерес к колеснице, убитому врагу и джаму, отметив лишь, что тот смел и честен.
Редкость среди тех, кто правит Та Кемт...
...Пески не везде одинаковы. Казалось бы, как иначе? Рыжие барханы, залитые солнечной бронзой - днём. Тёмные спины невиданных зверей, бредущих на фоне синего неба - ночью. Другими они не бывают.
И всё-таки они не везде одинаковы. А точнее - не всегда.
Канех никогда не думал, что может попасть в плен. Когда его выбросило из колесницы, мальчик успел ещё увидеть стремительно приближающийся песок и с облегчением подумать: "Всё." Он должен был умереть. Всё, случившееся потом - просто нечестно.
Потому что он остался жить. Жить в плену. Жить, не имея возможности лишить себя этой постыдной, позорной жизни, потому что его связали по рукам и ногам и несли.
Караван состоял из захваченных в рабство берберов, ливийцев тут больше не было ни одного. Берберы и несли его на носилках. А Канех их тихо презирал. Эти люди были свободны, их было по шесть на каждого из египтян, но они не пробовали даже бежать, не то что обезоружить стражу! Они смеялись, пели свои странные горловые песни, их дети играли... словно все они не понимали - их ведут в рабство!!!
Боги смеются над теми, кто просит. На Канех просил. Истово, с надеждой просил смерти. Сейчас смерти, потому что знал - дальше будет ужас. Его приведут куда-то и станут ему приказывать делать то, чего он делать не хочет. А он не подчинится. Он всё равно умрёт... Но только зачем же тогда так долго и позорно ждать смерти?! Пусть она сейчас приходит!
Боги не откликались. Должно быть, не желали слышать тех, кто не смог защитить свой народ... Почему он не остался лежать на песке там, где лежали его братья?! Почему?! Как легко, как спокойно было бы сейчас...
Тогда Канех решил не есть и не пить. И обрадовался, когда понял, какой это простой выход. Да, он не будет пить, и пустыня убьёт его достаточно быстро...
...Мальчик не знал, на какую пытку себя обрекает. Египтяне не пытались поить его насильно. Они просто пили на его глазах и поили берберов. Канех мог лишь отворачиваться и облизывать сухие, спёкшиеся губы шершавым языком. Но не слышать не мог. Не слышать, как журчит, булькает, переливается вода...
Утром второго дня - перед тем, как двинуться - к мальчику подсел один из берберов. Он спросил на родном языке Канеха:
- Почему ты не пьёшь? - Канех ничего не ответил. - Ты умрёшь, если не будешь пить.
- Я этого и хочу, - сказал Канех. Бербер посмотрел на него, как на опасного безумца, отсел подальше.
Ночью Канех не спал. Он почти с облегчением думал, что завтра к вечеру его уже не будет в живых. Пустыня убивает быстро... Мальчик лежал как обычно, на боку, отрешённо, как уже не принадлежащий этому миру, прислушивался к сонным звукам берберов, к тихим переговорам двух бодрствующих египтян. Костёр из собранного за день высушенного дерева, похожего на кость, невесть как попавшего в эти пески, ровно горел на песке - за спиной мальчика, огонь не мешал ему смотреть.
В ночи ему почудилось плавное движение на ближайшем бархане - словно бы скользнул по песку оживший кусочек темноты... Канех ощутил страх, нахлынувший внезапной волной из легенд и сказок, которые рассказываю у ночных костров... Кто движется к костру в темноте? Хоровод чудищ пустыни - не виденных ни разу, но хорошо знакомых - затанцевал в жутком круговороте перед глазами мальчика - он готов был позвать на помощь египтян! Не стыдно бояться тех, кто рождён вне пределов человеческого мира...
Так и есть! Канех почувствовал, что не может крикнуть - ужас забил ему глотку, как кляп. Два крылатых существа скользили по песку уже совсем рядом, что-то кроваво поблёскивало... зачем он им? Унесут за барханы и разорвут, сожрут живого? Или... украдут душу, чтобы превратить в такого же, как они? Да почему же не получается крикнуть?!
Егоптяне что-то наконец услышали. Но сделать уже ничего не смогли - просто не успели. Мелькание теней, хрипы, вскрики - там, около костра... и там, где спали остальные... Крик бербера - высокий, мгновенно оборвавшийся.
Что творится?!
Кто-то шёл к нему - всё та же крылатая с металлически-кровавым отблеском тень на фоне огня. Канех взвизгнул, как придавленный зверёк от ставшего уже совсем нестерпимым ужаса, пытаясь отползти, отталкиваясь обеими ногами, схваченными колодкой - и уперся в чьи-то ноги.
Надвигавшаяся крылатая тень сместилась чуть в сторону - и страшное наваждение пропало, хотя всё стало ещё непонятней.
Над мальчиком наклонялся человек - высокий, стройный, белокожий человек... но в то же время Канех отчётливо понимал - ощущал! - что это не человек, а кто-то, выглядящий, как люди. Золотистые длинные волосы падали по обе стороны очень правильного холодного лица, на котором, казалось, большую часть занимают странные мерцающие густо-синие глаза. Эти глаза словно бы забрали и растворили остатки страха... и в то же время - в них не было ничего человеческого.
То, что Канех принял за крылья, были большие, странно переливчатые плащи. Они словно вбирали в себя окружающее - и даже в движении такой плащ казался лишь неясной игрой света. Голые руки существ на запястьях украшали витые золотые браслеты, а от шеи и локтей до колен всё тело покрывала будто кольчатая чешуя - она-то и блестела металлом в свете костра. Ноги - тоже голые - до колен защищали узкие сапоги. За плечами и у того и у другого висел странный и смешной треугольный щит. В руках оба держали не менее странные мечи - длинные, узкие, блестящие, как серебро, с большими крестовидными рукоятями. На широких поясах висели длинные ножи и конические серые шлемы с широкими наносьями.
Подъехал ещё один - третий, и Канех захлопал глазами. Этот третий - он подъехал верхом, как ездят нумидийцы, живущие к западу от ливийских племён, и вёл в поводу ещё двух коней. Может, они нумидийцы? Но те смуглые и не такие высокие... Да и кони - такие громадины!!!
Подъехавший что-то сказал. Тот, в чьи ноги уткнулся Канех, ответил. Мальчик невольно напрягся, вслушиваясь и пытаясь уловить знакомые слова. Но их не было - голоса звучали напевно, слова позванивали, как колокольчики или вода в ручье; казалось - эти существа поют, так мелодичен был их язык.
Один из них присел и резкими ударами кулака легко переломил деревянные колодки на руках и ногах мальчика, не причинив тому не только вреда, но и просто боли. Потом положил тонкие пальцы - левую руку на щиколотки, правую - на запястья... и Канех почувствовал, как отхлынуло онемение. Он подобрал под себя ноги и сел. Он не ощущал радости от освобождения - скорее его снова начал одолевать страх. Ну - или страшок. Трое его... спасителей?.. были совершенно неподвижны, а в глазах у них светился не отражённый свет костра или луны, а собственные огоньки, как у зверей, но голубоватые.
- Лейвэн? - вдруг спросил тот, который разбил колодки.Канех помедлил, потом кивнул, поняв, о чём спрашивают:
- Да... я ливиец...
Существо тоже кивнуло и с чисто человеческим огорчением развело руками - мол, извини, я не знаю твоего языка... Потом оно показало на себя и своих молчащих товарищей:
- Квэни... - напрягся и сказал с явной неуверенностью: - Вина Ши...
Эти два слова показались Канеху похожими на "инаший" - так его народ называл духов, живших в развалинах городов на юге. Духи не были злобным и, и мальчишка спросил, осторожно коснувшись пальцами металлической чешуи на груди существа:
- Инаший? Ты дух с юга?
Стоявший сзади что-то сказал... и Канех, поморщившись, поднял руки к вискам - ему на миг почудилось, что кто-то дотронулся до его... мозга! Это прикосновение отхлынуло, оставив после себя неясно откуда взявшееся, но чёткое ощущение: эти трое - никакие не духи, они живые существа, как люди, хотя и не люди. У них нет ни дома, ни даже своего народа; напали они лишь потому, что ненавидят египтян по какой-то старой памяти. А ещё Канех понял, что на него этим троим по большому счёту плевать. Не только на него - на всех людей.
- Куда вы едете? - спросил мальчик. - Куда, куда? - и помахал рукой вокруг. Его поняли. Молчаливый всадник указал на юго-запад. - Можно мне с вами? Хотя бы сначала?
Его поняли снова. Заговорили по-своему, а Канех оглядывался по сторонам, пытаясь найти вещи, которые могли бы ему пригодиться. Набедренная повязка давно превратилась в лохмотья, да и оружие нужно - без него он чувствовал себя беспомощным.
Мелодичный свист отвлёк его от поисков. Канех обернулся. Его спасители - уже все - были в сёдлах. И тот, что говорил с мальчиком, указывал на круп своего коня.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Я придерживаюсь точки зрения замечательного писателя и учёного А.Ефремова, который описывал ливийцев как белокожих и рыжеволосых людей со светлыми глазами. На мой взгляд, многие из народов Средиземского Бассейна тех времён (ливийцы, Народы Моря, филистимляне) были, скорей всего, потомками тех, кто у Дж.Р.Р.Толкиена назван "Люди Сумерек" или Аданы Третьего Рода - или, возможно, кельтами.
2. Египетский воин-доброволец из знатной молодёжи.
3. Жизнь, здоровье, сила - титул фараона.
4. Очень характерная для т.н. "высокоразвитых" "цветных" народов отвратная привычка всячески оскорблять даже в обыденной речи своих соседей у египтян достигла высшей точки развития - круче были только китайцы.